Помоги проекту - поделись книгой:
Астра, в отличие от подавляющего большинства блатных этого ИТУ, не гнул пальцы веером и даже старался поменьше "ботать по фене": это был вор-интеллигент, читавший не только бульварные газеты, но и серьезные книги — Ницше, Кафку, Шопенгауэра, Канта; а в тумбочке Астры всегда лежал последний номер журнала "Вопросы философии".
Однако блатные не только его понимали, но и очень даже уважали за основательность знаний и философский подход к жизни.
Матерый, тяжело дыша, дождался, пока пахан закончит толковище, и поинтересовался:
— Так че?
— Ну, они сами себя приговорили. Никто не сделает человеку так плохо, как он может сделать себе сам, — вздохнул интеллигентный вор.
— Так че? — дебильно переспросил "торпеда".
— А ты сам что скажешь? — поднял брови вор.
Матерый молчал, осознавая происшедшее, настолько он был поражен.
Видимо, чересчур интеллигентный язык не доходил до Матерого, и Астра перешел на более доступный, а потому понятный язык:
— Бля, из тебя «торпеда» как сам знаешь из чего. Встанет и молчит.
— Ну, так бы и сказал, — ощерился Матерый. — Бля, надо малявы везде разослать…
Вор улыбнулся:
— Уже ближе.
— Чтобы любой уважающий себя блатной… бля буду, на пику бы их… — Казалось, еще мгновение — и «торпеда» изойдет от ненависти к сукам слюной.
— Ну, подумай… Ладно. — Пахан махнул рукой, давая понять, что не хочет больше слышать о суках. — Я сказал, все слышали. А теперь о другом…
Несмотря на обилие выпитого, беглецы к утру основательно замерзли.
Чалый, открыв смеженные веки, долго и тупо смотрел через дырочку в заиндевевшем стекле на окружавший его заснеженный пейзаж, не понимая, как он тут очутился. И, лишь бросив взгляд на сопящего Малину, вспомнил…
Как ни странно, но спать больше не хотелось, тем более что надо было уходить дальше, а метель утихла.
Чалый приоткрыл дверку — в кабину, полную алкогольного перегара, ворвался крепкий морозный воздух.
Дверка открылась с трудом; за ночь снегом замело даже колеса.
Малина, разбуженный ледяным ветром, протер красные глаза, наконец-то очнулся и вопросительно посмотрел на подельника:
— Нас что — ищут?
— А с чего ты взял?
— Так должны же… — Москвич посмотрел на часы, тикавшие на щитке.
— А ты, бля, пацан ничего. Догадлив, — бросил Чалый, до половины высунулся из кабины и, как показалось москвичу, принялся нюхать воздух, посматривая на верхушки лиственниц.
Затем наклонился, зачерпнул горсть снега, поднес его ко рту и тоже понюхал.
Малина смотрел на него широко открытыми глазами.
— Что делаешь?
— Смотрю — никто нашу тачку за ночь не обвафлил, — не глядя на подельника, бросил тот. — А то тут деды морозы разные шляются, онанисты хреновы. Ладно, — лицо его стало серьезным, — погода будет хорошая, пурги уже не будет. Надо сматываться…
Так уж получилось, что от брошенного ЗИЛа до ближайшего поселка было рукой подать: километров десять. Беглецы шли, утопая по колено в снегу, и Чалый все время бормотал:
— Знал бы раньше, что уйдем, лыжи бы приготовил.
Москвичу, естественно, было тяжело втройне, он все время отставал, падал, спотыкался, и если бы не боязнь противоестественных желаний напарника, он бы наверняка уснул в снегу: ему все было уже безразлично, кроме разве что боязни за свой "фуфлыжный целяк".
— Давай, Малина, давай, скоро будем. Помнишь, год назад один чертила откинулся — Дюней звали?
— Ну… был. И что?
— Тут поселок должен быть. Февральск. Сейчас придумаем что-нибудь. Согреемся. Дюня хоть и запомоенный, но выбирать не из чего. Поможет, никуда не денется.
И действительно, спустя несколько часов на горизонте появились редкие дымки — вскоре беглецы подошли к поселку. Вагончик на краю поселка был нежилым — видимо, жильцы покинули его недавно, потому как в нем даже были стекла.
Чалый и Малина зашли внутрь и, перешагивая через кучки окаменевших от мороза фекалий, устроились на свалке грязного тряпья в углу.
Удивительно, тут даже сохранилась печка-буржуйка — ее просто не успели украсть.
Вскоре в металлическом чреве заплясали веселые огоньки, и разнеженный Чалый принялся мечтать:
— Анаши бы… Водки бы… Бабу бы…
— Пожрать бы… — поддакнул Малина.
— Если я бабу не найду, тебя во все дыры отдеру, — напомнил Астафьев задушевным голосом.
— Я… я… — Казалось, лицо Малины перекосила судорога.
— Да ты не боись, я просто так говорю.
— Тут поселок, — голос подельника звучал подобострастно и приторно, — наверняка кого-нибудь найдем.
— Чертилу этого, Дюню, я трахать не собираюсь, — брезгливо поморщился Иннокентий.
— А кого хочешь? — испуганно улыбнулся Малинин и опасливо почесал задницу.
— Бабу, — последовал ответ.
— Какую?
— С дыркой между ног! И чтобы волосы вокруг! Иди ищи!
— А анаши? Выпить? Закусить?
— Укради! — неожиданно заорал Чалый. — Не можешь украсть — заработай! Иди и не возвращайся просто так… Очко на британский флаг порву — ясно?!
Глава вторая
Чем больше ментовский начальник, тем больше у него стол. Во-первых — символ власти, как корона, трон или скипетр у абсолютного монарха, а во-вторых — просто очень удобно: так, на столике кума Андрея Киселева помещаются только несколько бутылок разведенного спирта и две-три тарелки закуски, а на столе самого главного начальника, хозяина зоны Алексея Герасимова, кроме официального вида телефонов, селектора, перекидного календаря и прочей обязательной атрибутики, возвышающей его в глазах всех, — целая батарея, да не плебейского спирта, а коньяка и настоящей магазинной водки.
А чего — он ведь самый главный, что хочет, то и делает. Захочет — закажет мужикам на промзоне стол десять на десять из кедра.
Его право.
Как говорят: закон — тайга, медведь — хозяин.
Именно об этом думал хозяин, глядя на настенный календарь с голой сисястой бабой: до Нового, 1994 года остается десять дней. В прошлом году в такое время этот самый стол ломился от выпивки и закуси: по старой традиции за десять дней начали провожать старый, потом, правда, забыли, какой именно, поссорились, подрались, но на встрече Нового помирились.
Но теперь полковнику Герасимову было не до ностальгических воспоминаний: ЧП на вверенной ему правительством зоне, побег сразу двух уголовников — хуже не придумаешь.
— Бля, опять, — тяжело вздохнул хозяин и помрачнел, потому как за этот год побег был вторым.
Первый случился в мае, в самом начале, — бежали два вконец закошмаренных блатными акробата.
Май — самое время: тепло, вольготно, тайга прокормит…
Правда, акробатов нашли очень быстро, и преследователи, скуки ради, затравили их собаками. Трупы беглецов, разлагаясь, лежали перед проходной целую неделю: в назидание всем остальным.
Бегут обычно в мае — и тепло, и гнуса еще нет.
Но чтобы за несколько дней до новогодних праздников? Такое случается редко.
Полковник печально посмотрел на настенный календарь — ему показалось, что сисястая издевательски подмигнула ему.
— Кошмаришь? — вспылил Герасимов. — Улыбка твоя блядская… Сучка!
Настроение испортилось окончательно и бесповоротно: сисястая висела на стенке для возбуждения стареющей плоти хозяина, которую никто уже не мог возбудить, даже молодая жена-курва.
Тяжело вздохнув, полковник полез в сейф под столом, где хранилось самое дорогое — то, что он ценил и любил больше всего; его седая шевелюра на мгновение исчезла, но спустя каких-то несколько секунд Герасимов вновь возвышался над столом с символами официальной власти: теперь перед ним стояла бутылка "Пшеничной".
Зубами скусил пробку, шумно выплюнул в угол и, зажмурившись от приятного предвкушения, припал к горлышку фиолетовыми губами — волосатый кадык судорожно заходил, и вскоре Герасимов захорошел…
Однако питье — питьем, а дела — делами, и потому, насладившись новизной ощущений, полковник потянулся к селектору внутренней связи, набрал номер начальника режимного отдела майора Васи Коробкина.
— Вася, что делаешь? — спросил хозяин.
— Да вот уже пьем, бля, — послышалось радостно-возбужденное; судя по всему, майор выпил уже больше пол-литра.
— Идиоты, — страдальчески произнес Герасимов. — Ловить, ловить надо!
Вскоре из динамика донесся характерный булькающий звук, и Герасимов проглотил слюну.
— Да холод, у них ничего нет, сами подохнут…
— Да ты че, Вася! — Теперь полковник обратился в слух.
— Да ладно тебе!
— Собак надо, собак, — поучал хозяин.
— Чумка в вольере, собаки недееспособны, — щегольнул режимник Вася ученым словом.
— А Мухтар? — Герасимов вспомнил о самом злобном друге человека.
Да, хозяин знал, о чем говорил, — Мухтар числился лучшей розыскной собакой — именно благодаря его стараниям были найдены и загрызены майские акробаты.
Вася не смог удержаться от вздоха.
— Нет уже Мухтара…
— Что?
— Да вторые сутки, как пропал.
— Как пропал? Куда пропал?
— Наверное, съели…
— Солдаты?
— Да зэки…
— А кто позволил?
— Да разве уследишь?! — произнес режимник, причем по его тону нельзя было определить, за кем — то ли за Мухтаром, то ли за солдатами срочной службы, то ли за зэками. — Да че ты, Леша, не переживай понапрасну, пошли водки выпьем. Старый год надо проводить. Пора уже, нах…
— Так ведь начальник я, — напомнил хозяин и Коробкину, и на всякий случай — себе, пока не напился и не забыл.
— Ну и выпьем по этому поводу. — Режимника трудно было чем-то пробить.
— Так меня же… Ну, ты сам, того, понимаешь. — Полковник сделал натягивающий жест рукой на бедра, будто бы беседовал с режимником не по селектору, а по видеотелефону.
— Ну и что? Позвони в Хабаровск, объясни ситуацию. Они, начальники гребаные, в городе живут, а мы тут, в берлоге. Грамотные стали, сволочи, а нам тут заживо гнить, — вдруг злобно подытожил Вася. — Позвони, наври, что вооружены, что у нас технические неполадки, сигнализация отключилась, что урки перед побегом всех псов отравили, оттрахали, сожрали. Кинологи подтвердят. Все, жду. — Бутылка нетвердо, но конкретно звякнула о край стакана, и связь оборвалась.
Неожиданно для самого себя полковник вспомнил то, что знали все: через полгода ему, заслуженному работнику МВД, на пенсию.
Идиллия! Дача, рассада, черная «Волга», жену можно уволить без выходного пособия… А главное — переехать на Большую землю, куда-нибудь на кормилицу-Украину, где есть дешевое сало и вкусный самогон…
Поделиться книгой: