The Man of Property — Собственник

His orders were 'dinner at seven.'	Было приказано: «обед в семь».
What if his master were asleep; he would soon have him out of that; there was the night to sleep in!	Хозяин спит. Ну что ж, он его живо разбудит; успеет выспаться за ночь!
He had himself to think of, for he was due at his Club at half-past eight!	Надо и о себе подумать: в половине девятого его ждут в клубе.
In answer to the ring, appeared a page boy with a silver soup tureen.	В ответ на звонок в столовую вошел мальчик с серебряной суповой миской.
The butler took it from his hands and placed it on the table, then, standing by the open door, as though about to usher company into the room, he said in a solemn voice:	Лакей принял от него миску и поставил на стол, потом остановился в дверях и, словно обращаясь к большому обществу, провозгласил торжественным голосом:
"Dinner is on the table, sir!"	— Кушать подано, сэр!
Slowly old Jolyon got up out of his chair, and sat down at the table to eat his dinner.	Старый Джолион медленно поднялся с кресла и перешел к столу обедать.

VIII.

Plans of the House — Проект дома готов

Forsytes, as is generally admitted, have shells, like that extremely useful little animal which is made into Turkish delight, in other words, they are never seen, or if seen would not be recognised, without habitats, composed of circumstance, property, acquaintances, and wives, which seem to move along with them in their passage through a world composed of thousands of other Forsytes with their habitats.	Все Форсайты, как это общеизвестно, живут в раковинах, подобно тому чрезвычайно полезному моллюску, который идет в пищу как величайший деликатес; другими словами, в натуральном виде Форсайты никогда не встречаются, а если и встречаются, то никто их не узнает без этой оболочки, сотканной из различных обстоятельств их жизни, их имущества, знакомств и жен, без всего того, что на каждом шагу сопутствует им в этом мире, кишащем тысячами других Форсайтов, запрятанных в такие же оболочки.
Without a habitat a Forsyte is inconceivable-he would be like a novel without a plot, which is well-known to be an anomaly.	Представить себе Форсайта без раковины немыслимо, в таком случае он уподобился бы роману без интриги, что, как известно, явление противоестественное.
To Forsyte eyes Bosinney appeared to have no habitat, he seemed one of those rare and unfortunate men who go through life surrounded by circumstance, property, acquaintances, and wives that do not belong to them.	На взгляд Форсайтов, Босини жил без такой оболочки; по-видимому, он принадлежал к тому редкостному и незадачливому типу мужчин, которые шествуют по своему пути в окружении обстоятельств чужой жизни, чужого имущества, чужих знакомых и чужих жен.
His rooms in Sloane Street, on the top floor, outside which, on a plate, was his name,	Его квартира в верхнем этаже дома на Слоун-стрит, с дощечкой на дверях, на которой было написано
'Philip Baynes Bosinney, Architect,' were not those of a Forsyte.-He had no sitting-room apart from his office, but a large recess had been screened off to conceal the necessaries of life—a couch, an easy chair, his pipes, spirit case, novels and slippers.	«Архитектор Филип Бейнз Босини», не имела ничего общего с жилищами Форсайтов, Гостиной у Босини не было, а такие необходимые в обиходе вещи, как диван, кресло, трубки, винный погребец, книги и домашние туфли, хранились в большой нише, отгороженной от рабочей комнаты ширмой.
The business part of the room had the usual furniture; an open cupboard with pigeon-holes, a round oak table, a folding wash-stand, some hard chairs, a standing desk of large dimensions covered with drawings and designs.	Мебель в деловой половине его квартиры была самая обычная; бюро с множеством ящичков, круглый дубовый стол, складной умывальник, несколько стульев и еще один стол очень больших размеров, заваленный рисунками и чертежами.
June had twice been to tea there under the chaperonage of his aunt.	Джун два раза пила здесь чай под охраной тетки Босини.
He was believed to have a bedroom at the back.	Предполагалось, что позади рабочей комнаты имеется спальня.
As far as the family had been able to ascertain his income, it consisted of two consulting appointments at twenty pounds a year, together with an odd fee once in a way, and-more worthy item—a private annuity under his father's will of one hundred and fifty pounds a year.	Насколько семье Форсайтов удалось выяснить, доходы Босини сводились к сорока фунтам в год за консультацию в двух строительных конторах, случайным приработкам и — что заслуживало большего внимания — ежегодной ренте в сто пятьдесят фунтов, предусмотренной в завещании его отца.
What had transpired concerning that father was not so reassuring.	В сведениях, которые удалось получить об отце, утешительного было мало.
It appeared that he had been a Lincolnshire country doctor of Cornish extraction, striking appearance, and Byronic tendencies—a well-known figure, in fact, in his county.	Деревенский врач, родом из Кориуэлса, практиковал в Линкольншире, байронические замашки, эксцентричная внешность — весьма видная фигура в своих местах.
Bosinney's uncle by marriage, Baynes, of Baynes and Bildeboy, a Forsyte in instincts if not in name, had but little that was worthy to relate of his brother-in-law.	Бейнз — контора «Бейнз и Байлдбой» — дядя Боснии с материнской стороны, Форсайт по духу, хоть и не по имени, мало что мог рассказать о своем девере такого, что бы заслуживало внимания.
"An odd fellow!' he would say: 'always spoke of his three eldest boys as 'good creatures, but so dull'; they're all doing capitally in the Indian Civil!	— Чудак-человек! — говорил Бейнз. — О своих трех старших сыновьях отзывался так: «Хорошие ребята, только нудные». Они сейчас в Индии и прекрасно устроены!
Philip was the only one he liked.	Филип был его любимцем.
I've heard him talk in the queerest way; he once said to me:	Странные вещи приходилось от него выслушивать; как-то раз заявил мне:
'My dear fellow, never let your poor wife know what you're thinking of! But I didn't follow his advice; not I!	«Друг мой, никогда не делитесь с женой своими мыслями» Но я его совета не послушался; слуга покорный!
An eccentric man!	Чудак был!
He would say to Phiname = "note"	Постоянно вразумлял Фила:
'Whether you live like a gentleman or not, my boy, be sure you die like one! and he had himself embalmed in a frock coat suit, with a satin cravat and a diamond pin.	«Жизнь можно прожить как угодно, дружок, но умереть ты обязан, как джентльмен!» — и сам лежал в гробу в парадном сюртуке и шелковом галстуке с бриллиантовой булавкой.
Oh, quite an original, I can assure you!"	Большой был оригинал!
Of Bosinney himself Baynes would speak warmly, with a certain compassion:	О самом Босини Бейнз отзывался тепло, но с некоторым состраданием:
"He's got a streak of his father's Byronism.	— Байронизм он унаследовал от отца.

Why, look at the way he threw up his chances when he left my office; going off like that for six months with a knapsack, and all for what?-to study foreign architecture-foreign!	Да вот посудите сами: отказался от работы у меня в конторе, где столько возможностей; бродил шесть месяцев с мешком за плечами, а зачем? Изучал иностранную архитектуру; иностранную, видите ли!
What could he expect?	На что он рассчитывал?
And there he is—a clever young fellow-doesn't make his hundred a year!	И вот вам: талантливый молодой человек, а не может заработать и сотни в год!
Now this engagement is the best thing that could have happened-keep him steady; he's one of those that go to bed all day and stay up all night, simply because they've no method; but no vice about him-not an ounce of vice.	Лучше этой помолвки для него ничего не придумаешь, это его подтянет: ведь он принадлежит к тому сорту людей, которые спят днем, а работают ночью, и только потому, что не приучены к порядку; но ничего дурного в нем нет — решительно ничего дурного.
Old Forsyte's a rich man!"	Старик Форсайт очень богатый человек!
Mr. Baynes made himself extremely pleasant to June, who frequently visited his house in Lowndes Square at this period.	Мистер Бейнз был чрезвычайно любезен с Джун, которая в те дни часто бывала у него на Лаундес-сквер.
"This house of your cousin's-what a capital man of business-is the very thing for Philip," he would say to her; "you mustn't expect to see too much of him just now, my dear young lady.	— Постройка мистера Сомса — какой у него блестящий, деловой ум! — так вот, эта постройка — именно то, что Филу нужно, — говорил он Джун. — Теперь уж вам не придется так часто видеться с ним, милая барышня.
The good cause—the good cause!	Уважительные причины, весьма уважительные.
The young man must make his way.	Молодому человеку надо пробивать себе дорогу в жизни.
When I was his age I was at work day and night.	В его годы я работал не покладая рук.
My dear wife used to say to me,	Бывало, жена говорит мне:
'Bobby, don't work too hard, think of your health'; but I never spared myself!"	«Бобби, ты совсем заработался, подумай о своем здоровье», но я себя не жалел!
June had complained that her lover found no time to come to Stanhope Gate.	Джун жаловалась, что жених не может урвать время, чтобы заглянуть на Стэнхоп-Гейт.
The first time he came again they had not been together a quarter of an hour before, by one of those coincidences of which she was a mistress, Mrs. Septimus Small arrived.	Когда Босини впервые после долгого перерыва пришел к Джун, они не побыли вдвоем и четверти часа, как приехала миссис Септимус Смолл — великая мастерица на такие случайные совпадения.
Thereon Bosinney rose and hid himself, according to previous arrangement, in the little study, to wait for her departure.	Босини сейчас же встал и, согласно предварительному уговору, перешел в маленький кабинет, чтобы там переждать миссис СМОЛА.
"My dear," said Aunt Juley, "how thin he is!	— Ах, милочка, — начала тетя Джули, — он так похудел!
I've often noticed it with engaged people; but you mustn't let it get worse.	Мне часто приходилось замечать это за женихами; ты последи за ним.
There's Barlow's extract of veal; it did your Uncle Swithin a lot of good."	Есть такой мясной экстракт Барлоу; дяде Суизину он прекрасно помог.

June, her little figure erect before the hearth, her small face quivering grimly, for she regarded her aunt's untimely visit in the light of a personal injury, replied with scorn:	Джун, с сердито подергивающимся личиком, вытянулась во весь свой крохотный рост перед камином — она рассматривала несвоевременный приезд тетки как личное оскорбление — и ответила презрительно:
"It's because he's busy; people who can do anything worth doing are never fat!"	— Это потому, что он много работает; люди, которые способны на что-нибудь дельное, никогда не бывают толстыми!
Aunt Juley pouted; she herself had always been thin, but the only pleasure she derived from the fact was the opportunity of longing to be stouter.	Тетя Джули надула губы; сама она всегда отличалась худобой, и единственным удовольствием, которое ей удавалось извлекать из этого обстоятельства, была возможность страстно мечтать о полноте.
"I don't think," she said mournfully, "that you ought to let them call him 'The Buccaneer'; people might think it odd, now that he's going to build a house for Soames.	— По-моему, — грустно сказала она, — ты не должна позволять, чтобы его звали «пиратом», это может показаться странным, ведь он будет строить дом для Сомса.
I do hope he will be careful; it's so important for him. Soames has such good taste!"	Я надеюсь, что он отнесется к своей работе со вниманием; это так важно для него, ведь у Сомса прекрасный вкус!
"Taste!" cried June, flaring up at once; "wouldn't give that for his taste, or any of the family's!"	— Вкус! — воскликнула Джун, вспыхнув. — Нет у него никакого вкуса ни у него, ни у кого другого в нашей семье!
Mrs. Small was taken aback.	Миссис Смолл остолбенела.
"Your Uncle Swithin," she said, "always had beautiful taste!	— У дяди Суизина, — сказала она, — всегда был прекрасный вкус!
And Soames's little house is lovely; you don't mean to say you don't think so!"	И у самого Сомса очаровательный домик; ты же не станешь отрицать это!
"H'mph!" said June, "that's only because Irene's there!"	— Гм! — вырвалось у Джун. — Только потому, что там Ирэн!..
Aunt Juley tried to say something pleasant:	Тетя Джули попыталась сказать что-нибудь приятное:
"And how will dear Irene like living in the country?"	— А Ирэн довольна, что они переезжают за город?
June gazed at her intently, with a look in her eyes as if her conscience had suddenly leaped up into them; it passed; and an even more intent look took its place, as if she had stared that conscience out of countenance.	Джун смотрела так пристально, как будто из глаз ее вдруг глянула совесть; потом это прошло, и взгляд Джун стал еще более пристальным, словно ей удалось смутить свою совесть.
She replied imperiously:	Она ответила высокомерно:
"Of course she'll like it; why shouldn't she?"	— Конечно довольна, а почему бы нет?
Mrs. Small grew nervous.	Миссис Смолл забеспокоилась.
"I didn't know," she said; "I thought she mightn't like to leave her friends.	— Не знаю, — сказала она, — может быть, Ирэн не захочется покидать своих друзей.
Your Uncle James says she doesn't take enough interest in life.	Дядя Джемс говорит, что у нее мало интереса к жизни.

We think—I mean Timothy thinks-she ought to go out more.	Мы считаем, то есть Тимоти считает, что ей надо побольше выезжать.
I expect you'll miss her very much!"	Ты, наверное, будешь скучать без нее!
June clasped her hands behind her neck.	Джун завела руки за голову.
"I do wish," she cried, "Uncle Timothy wouldn't talk about what doesn't concern him!"	— Мне бы очень хотелось, — крикнула она, — чтобы дядя Тимоти поменьше говорил о том, что его совершенно не касается!
Aunt Juley rose to the full height of her tall figure.	Тетя Джули вытянулась во весь рост.
"He never talks about what doesn't concern him," she said.	— Он никогда не говорит о том, что его не касается, — ответила она.
June was instantly compunctious; she ran to her aunt and kissed her.	Джун сразу же почувствовала угрызения совести, подбежала к тетке и расцеловала ее.
"I'm very sorry, auntie; but I wish they'd let Irene alone."	— Простите меня, тетечка; только оставьте вы Ирэн в покое.
Aunt Juley, unable to think of anything further on the subject that would be suitable, was silent; she prepared for departure, hooking her black silk cape across her chest, and, taking up her green reticule:	Тетя Джули не смогла больше придумать ничего такого, что можно было бы сказать на эту тему, и умолкла; собравшись уходить, она застегнула на груди черную шелковую пелеринку и взяла свой зеленый ридикюль.
"And how is your dear grandfather?" she asked in the hall,	— А как себя чувствует дедушка? — спросила она уже в холле.
"I expect he's very lonely now that all your time is taken up with Mr. Bosinney."	— Ему, должно быть, тоскливо одному, ты ведь теперь все время с мистером Босини.
She bent and kissed her niece hungrily, and with little, mincing steps passed away.	— Она нагнулась к внучке, с жадностью поцеловала ее и удалилась мелкими, семенящими шажками.
The tears sprang up in June's eyes; running into the little study, where Bosinney was sitting at the table drawing birds on the back of an envelope, she sank down by his side and cried:	На глазах у Джун выступили слезы: она убежала в маленький кабинет, где Боснии сидел у стола, рисуя на конверте каких-то птиц, и бросилась в кресло со словами:
"Oh, Phil! it's all so horrid!"	— Ох, Фил, как это тяжело!
Her heart was as warm as the colour of her hair.	Сердце ее горело тем же огнем, что и копна золотисторыжих волос.
On the following Sunday morning, while Soames was shaving, a message was brought him to the effect that Mr. Bosinney was below, and would be glad to see him.	В следующее воскресенье утром, когда Сомс брился, ему доложили, что мистер Боснии дожидается внизу и хочет его видеть.
Opening the door into his wife's room, he said:	Приотворив дверь в комнату жены, он сказал:
"Bosinney's downstairs.	— Там пришел Боснии.
Just go and entertain him while I finish shaving.	Займи его, пока я бреюсь.
I'll be down in a minute.	Я сейчас приду.
It's about the plans, I expect."	Он, должно быть, хочет поговорить о проекте.

Irene looked at him, without reply, put the finishing touch to her dress and went downstairs.	Ирэн молча взглянула на него, закончила свой туалет и сошла вниз.
He could not make her out about this house.	Сомс все еще не знал, как она относится к постройке дома.
She had said nothing against it, and, as far as Bosinney was concerned, seemed friendly enough.	Возражений с ее стороны он не слышал, а что касается Босини, то к нему она, кажется, относилась дружелюбно.
From the window of his dressing-room he could see them talking together in the little court below.	Из окна Сомсу было видно, что Ирэн и Босини разговаривают внизу в маленьком дворике.
He hurried on with his shaving, cutting his chin twice.	Он заторопился и в двух местах порезал подбородок.
He heard them laugh, and thought to himself:	Потом, услышав их смех, подумал:
"Well, they get on all right, anyway!"	«Ну, им, кажется, не скучно вдвоем!»
As he expected, Bosinney had come round to fetch him to look at the plans.	Как он и предполагал, Босини зашел за ним, чтобы показать планы.
He took his hat and went over.	Сомс взял шляпу, и они вышли на улицу.
The plans were spread on the oak table in the architect's room; and pale, imperturbable, inquiring, Soames bent over them for a long time without speaking.	Планы были разложены в комнате архитектора на дубовом столе; и Сомс, бледный, внимательный, внешне совершенно невозмутимый, нагнувшись над ними, долгое время не говорил ни слова.
He said at last in a puzzled voice:	Наконец он сказал недоуменно:
"It's an odd sort of house!"	— Странный дом!
A rectangular house of two stories was designed in a quadrangle round a covered-in court.	Двухэтажное здание, обведенное по второму этажу галереей, охватывало двор с четырех сторон.
This court, encircled by a gallery on the upper floor, was roofed with a glass roof, supported by eight columns running up from the ground.	Двор этот был покрыт стеклянной крышей на восьми колоннах.
It was indeed, to Forsyte eyes, an odd house.	Действительно, на взгляд Форсайта, дом был странный.
"There's a lot of room cut to waste," pursued Soames.	— Много места пропадает зря, — продолжал Сомс.
Bosinney began to walk about, and Soames did not like the expression on his face.	Босини заходил по комнате, и выражение его лица не понравилось Сомсу.
"The principle of this house," said the architect, "was that you should have room to breathe-like a gentleman!"	— Проект делался с тем расчетом, — сказал архитектор, — чтобы хозяину было где повернуться в собственном доме, как и подобает джентльмену.
Soames extended his finger and thumb, as if measuring the extent of the distinction he should acquire; and replied:	Сомс растопырил большой и указательный пальцы, словно измеряя степень уважения, которое он заслужит, выстроив такой дом, и ответил:
"Oh! yes; I see."	— Да, да! Я понимаю.

The peculiar look came into Bosinney's face which marked all his enthusiasms.	То своеобразное выражение, которым отличалось лицо Босини, когда он загорался чем-нибудь, появилось и сейчас.
"I've tried to plan you a house here with some self-respect of its own.	— Я хотел выстроить вам дом, который обладал бы… ну, чувством собственного достоинства, что ли!
If you don't like it, you'd better say so.	Если вам не нравится, скажите прямо.
It's certainly the last thing to be considered-who wants self-respect in a house, when you can squeeze in an extra lavatory?"	Обычно мало кто думает об этом — кого интересует чувство собственного достоинства в доме, если можно втиснуть в план лишнюю уборную?
He put his finger suddenly down on the left division of the centre oblong:	— Он ткнул пальцем в левую часть чертежа.
"You can swing a cat here.	— Здесь есть где размахнуться.
This is for your pictures, divided from this court by curtains; draw them back and you'll have a space of fifty-one by twenty-three six.	Вот тут помещение для ваших картин, отделяется от двора портьерами; отдерните их, и у вас будет пространство пятьдесят один на двадцать три и шесть десятых.
This double-faced stove in the centre, here, looks one way towards the court, one way towards the picture room; this end wall is all window; You've a southeast light from that, a north light from the court.	Вот здесь, в середине, печь — выходит одной стороной во двор, другой — в картинную галерею; эта стена сплошь из стекла, выходит на юго-восток, со двора будет литься северный свет.
The rest of your pictures you can hang round the gallery upstairs, or in the other rooms."	Часть картин можно развесить в верхней галерее или в других комнатах.
"In architecture," he went on-and though looking at Soames he did not seem to see him, which gave Soames an unpleasant feeling-"as in life, you'll get no self-respect without regularity.	В архитектуре, — продолжал он, глядя на собеседника, но словно не видя его, что коробило Сомса, — в архитектуре, так же как и в жизни, без правильности линий не может быть чувства собственного достоинства.
Fellows tell you that's old fashioned.	Вам скажут, что это старомодно.
It appears to be peculiar any way; it never occurs to us to embody the main principle of life in our buildings; we load our houses with decoration, gimcracks, corners, anything to distract the eye.	Странная вещь! Мы никогда не заботимся о том, чтобы сделать наши жилища воплощением основных принципов жизни; мы загромождаем дома обстановкой, всякой мишурой, устраиваем в комнатах какие-то ниши — что угодно, лишь бы развлекало глаз.
On the contrary the eye should rest; get your effects with a few strong lines.	Глаз должен отдыхать; сумейте добиться эффекта двумя-тремя мужественными линиями.
The whole thing is regularity there's no self-respect without it."	Все дело в правильности линий, без нее вам не добиться чувства собственного достоинства.
Soames, the unconscious ironist, fixed his gaze on Bosinney's tie, which was far from being in the perpendicular; he was unshaven too, and his dress not remarkable for order.	Сомс с бессознательной иронией посмотрел на его галстук, лежавший отнюдь не перпендикулярно; Босини был к тому же небрит, и костюм его не отличался идеальным порядком.
Architecture appeared to have exhausted his regularity.	Архитектура, по-видимому, поглотила все стремления Босини к правильности линий.

"Won't it look like a barrack?" he inquired.	— Не будет ли это смахивать на казармы? — спросил Сомс.
He did not at once receive a reply.	Ответ он получил не сразу.
"I can see what it is," said Bosinney, "you want one of Littlemaster's houses-one of the pretty and commodious sort, where the servants will live in garrets, and the front door be sunk so that you may come up again.	— Теперь я понимаю, — сказал Босини, — вам нужен Литлмастер. У вас будет хорошенький уютный домик, прислугу загоните на чердак, а входную дверь опустите на несколько ступенек, чтобы было откуда подниматься.
By all means try Littlemaster, you'll find him a capital fellow, I've known him all my life!"	Ради бога, обратитесь к Литлмастеру, он вас очарует, я-то его давно знаю!
Soames was alarmed.	Сомс заволновался.
He had really been struck by the plans, and the concealment of his satisfaction had been merely instinctive.	В действительности план ему очень нравился, и свое удовлетворение он прятал просто инстинктивно.
It was difficult for him to pay a compliment.	На комплименты Сомс всегда был скуп.
He despised people who were lavish with their praises.	Люди, щедрые на похвалу, вызывали у него чувство презрения.
He found himself now in the embarrassing position of one who must pay a compliment or run the risk of losing a good thing.	Сейчас он очутился в затруднительном положении человека, который должен сказать комплимент или пойти на риск и потерять хорошую вещь.
Bosinney was just the fellow who might tear up the plans and refuse to act for him; a kind of grown-up child!	Босини способен на все — чего доброго, разорвет планы и откажется от работы.
This grown-up childishness, to which he felt so superior, exercised a peculiar and almost mesmeric effect on Soames, for he had never felt anything like it in himself.	Взрослый ребенок! Однако эта ребячливость, на которую Сомс смотрел с высоты собственного величия, возымела на него странное, почти магическое действие; ведь сам он был совершенно чужд таким настроениям.
"Well," he stammered at last, "it's-it's, certainly original."	— Что ж, — выдавил он из себя наконец, — во всяком случае, это… это оригинально!
He had such a private distrust and even dislike of the word 'original' that he felt he had not really given himself away by this remark.	Сомс питал такое недоверие и даже тайную ненависть ж слову «оригинально», что сейчас, как ему показалось, это замечание никак не выдало его истинных чувств.
Bosinney seemed pleased.	Босини, по-видимому, остался доволен.
It was the sort of thing that would please a fellow like that!	Как раз то, что надо подобному субъекту.
And his success encouraged Soames.	Успех приободрил Сомса.
"It's—a big place," he said.	— Места здесь много, — сказал он.
"Space, air, light," he heard Bosinney murmur, "you can't live like a gentleman in one of Littlemaster's-he builds for manufacturers."	— Простор, воздух, свет, — донеслись до него невнятные слова Босини. — Литлмастер строит не для джентльменов, он работает на фабрикантов.

Soames made a deprecating movement; he had been identified with a gentleman; not for a good deal of money now would he be classed with manufacturers.	Сомс сделал протестующий жест; его причислили к джентльменам — теперь уже он ни за какие деньги не согласится, чтобы его поставили на одну доску с фабрикантами.
But his innate distrust of general principles revived.	Но врожденная недоверчивость взяла верх.
What the deuce was the good of talking about regularity and self-respect?	Кому нужна эта болтовня о правильности линий и достоинстве?
It looked to him as if the house would be cold.	Как бы не замерзнуть в этом доме.
"Irene can't stand the cold!" he said.	— Ирэн не выносит холода, — сказал он.
"Ah!" said Bosinney sarcastically.	— А! — насмешливо ответил Босини.
"Your wife?	— Ваша жена?
She doesn't like the cold?	Не выносит холода?
I'll see to that; she shan't be cold.	Я об этом позабочусь; ей не придется мерзнуть.
Look here!" he pointed, to four marks at regular intervals on the walls of the court.	Смотрите! — он показал четыре значка на стенах дворика, расположенные на равном расстоянии друг от друга.
"I've given you hot-water pipes in aluminium casings; you can get them with very good designs."	— Вот здесь я поставлю радиаторы за алюминиевой решеткой; для решетки можно заказать прекрасный рисунок.
Soames looked suspiciously at these marks.	Сомс недоверчиво посмотрел на значки.
"It's all very well, all this," he said, "but what's it going to cost?"	— Все это прекрасно, — сказал он, — но во что это мне обойдется?
The architect took a sheet of paper from his pocket:	Архитектор вынул из кармана листок бумаги.
"The house, of course, should be built entirely of stone, but, as I thought you wouldn't stand that, I've compromised for a facing.	— Дом, конечно, следовало бы построить целиком из камня, но вы вряд ли на это пойдете, и я примирюсь на каменной облицовке.
It ought to have a copper roof, but I've made it green slate.	Крыша должна быть из меди, но я ставлю зеленую черепицу.
As it is, including metal work, it'll cost you eight thousand five hundred."	Все вместе, включая металлическую отделку, обойдется вам в восемь тысяч пятьсот фунтов.
"Eight thousand five hundred?" said Soames.	— Восемь тысяч пятьсот? — сказал Сомс.
"Why, I gave you an outside limit of eight!"	— Как же так, ведь моей предельной цифрой было восемь тысяч!
"Can't be done for a penny less," replied Bosinney coolly.	— Дешевле ничего не выйдет, — холодно ответил Босини.
"You must take it or leave it!"	— Выбирайте.
It was the only way, probably, that such a proposition could have been made to Soames.	Вероятно, с Сомсом только так и можно было вести дело.
He was nonplussed.	Он был ошарашен.
Conscience told him to throw the whole thing up.	Рассудок подсказывал бросить эту затею.

But the design was good, and he knew it-there was completeness about it, and dignity; the servants' apartments were excellent too.	Но проект был хорош, он отлично понимал это, — в нем чувствовалась законченность и благородство замысла; и помещение для прислуги прекрасное.
He would gain credit by living in a house like that-with such individual features, yet perfectly well-arranged.	Такой дом поднимет его в глазах общества — в нем столько своеобразия, а вместе с тем и комфорт не упущен из виду.
He continued poring over the plans, while Bosinney went into his bedroom to shave and dress.	Сомс продолжал внимательно изучать проект, пока Босини брился и переодевался у себя в спальне.
The two walked back to Montpellier Square in silence, Soames watching him out of the corner of his eye.	Затем они молча пошли на Монпелье-сквер, и Сомс всю дорогу уголком глаза поглядывал на Босини.
The Buccaneer was rather a good-looking fellow-so he thought-when he was properly got up.	«Пират» очень недурен собой, — думал Сомс, если приоденется как следует".
Irene was bending over her flowers when the two men came in.	Ирэн поливала цветы, когда они вошли в дом.
She spoke of sending across the Park to fetch June.	Она предложила послать за Джун.
"No, no," said Soames, "we've still got business to talk over!"	— Нет, нет! — сказал Сомс, — нам еще надо поговорить о делах!
At lunch he was almost cordial, and kept pressing Bosinney to eat.	За завтраком он был почти радушен и усиленно угощал Босини.
He was pleased to see the architect in such high spirits, and left him to spend the afternoon with Irene, while he stole off to his pictures, after his Sunday habit.	Ему нравилось, что архитектор так оживлен. Оставив его после завтрака с Ирэн, Сомс ушел к своим картинам, с которыми он всегда проводил воскресные дни.
At tea-time he came down to the drawing-room, and found them talking, as he expressed it, nineteen to the dozen.	К чаю Сомс опять сошел в гостиную и увидел, что Ирэн и Босини все еще говорят, «точно заведенные», как он мысленно выразился.
Unobserved in the doorway, he congratulated himself that things were taking the right turn.	Остановившись в дверях, не замеченный ими, он поздравил себя с благоприятным оборотом дела.
It was lucky she and Bosinney got on; she seemed to be falling into line with the idea of the new house.	Хорошо, что Ирэн ладит с Босини; кажется, она начинает увлекаться идеей постройки дома.
Quiet meditation among his pictures had decided him to spring the five hundred if necessary; but he hoped that the afternoon might have softened Bosinney's estimates.	Спокойно поразмыслив среди картин, Сомс решила — на лишние пятьсот фунтов, если понадобится; — впрочем: он надеялся, что после приятно проведенного дня Босини будет сговорчивее.
It was so purely a matter which Bosinney could remedy if he liked; there must be a dozen ways in which he could cheapen the production of a house without spoiling the effect.	Ведь, собственно говоря, все зависит исключительно от него; он может найти тысячи способов удешевить стройку без всякого ущерба для общего плана.
He awaited, therefore, his opportunity till Irene was handing the architect his first cup of tea.	Сомс дождался подходящего момента, когда Ирэн передавала архитектору первую чашку чая.
A chink of sunshine through the lace of the blinds warmed her cheek, shone in the gold of her hair, and in her soft eyes.	Солнечный луч, пробравшись сквозь кружево занавесок, коснулся ее щек своим теплом, зажег золотистые волосы и мягкие глаза.

Possibly the same gleam deepened Bosinney's colour, gave the rather startled look to his face.	Быть может, тот же луч зарумянил лицо Босини, зажег и его глаза тревогой.
Soames hated sunshine, and he at once got up, to draw the blind.	Сомс, не переносивший солнца, встал и задернул занавески.
Then he took his own cup of tea from his wife, and said, more coldly than he had intended:	Затем взял чашку из рук жены и сказал более холодно, чем намеревался:
"Can't you see your way to do it for eight thousand after all?	— Может быть, вы все-таки устроите так, чтобы смета не превышала восьми тысяч?
There must be a lot of little things you could alter."	Ведь можно сократить за счет всяких мелочей.
Bosinney drank off his tea at a gulp, put down his cup, and answered:	Босини одним глотком выпил чай, поставил чашку и ответил:
"Not one!"	— Нельзя!
Soames saw that his suggestion had touched some unintelligible point of personal vanity.	Сомс понял, что его слова задели архитектора за живое:
"Well," he agreed, with sulky resignation; "you must have it your own way, I suppose."	— Хорошо, — сказал он с мрачной покорностью, — придется предоставить вам свободу.
A few minutes later Bosinney rose to go, and Soames rose too, to see him off the premises.	Через несколько минут Босини встал, и Сомс пошел проводить его.
The architect seemed in absurdly high spirits.	Архитектор был в состоянии ничем не объяснимого радостного волнения.
After watching him walk away at a swinging pace, Soames returned moodily to the drawing-room, where Irene was putting away the music, and, moved by an uncontrollable spasm of curiosity, he asked:	Посмотрев вслед размашисто шагавшему Босини, Сомс, насупившись, вернулся в гостиную, где Ирэн убирала ноты с рояля, и, повинуясь непреодолимому чувству любопытства, спросил:
"Well, what do you think of 'The Buccaneer'?"	— Ну, что ты думаешь об этом «пирате»?
He looked at the carpet while waiting for her answer, and he had to wait some time.	Он смотрел себе под ноги, дожидаясь ответа, и ждать ему пришлось довольно долго.
"I don't know," she said at last.	— Не знаю, — сказала наконец Ирэн.
"Do you think he's good-looking?"	— По-твоему, он красивый?
Irene smiled.	Ирэн улыбнулась.
And it seemed to Soames that she was mocking him.	И в ее улыбке Сомс почувствовал насмешку.
"Yes," she answered; "very."	— Да, — ответила она, — очень!

IX.

Death of Aunt Ann — Смерть тети Энн

There came a morning at the end of September when Aunt Ann was unable to take from Smither's hands the insignia of personal dignity.	Наступил день в конце сентября, когда тетя Энн уже не смогла принять из рук Смизер знаки своего личного достоинства.
After one look at the old face, the doctor, hurriedly sent for, announced that Miss Forsyte had passed away in her sleep.	Бросив взгляд на ее старческое лицо, спешно вызванный доктор возвестил, что мисс Форсайт скончалась во время сна.
Aunts Juley and Hester were overwhelmed by the shock.	Тети Джули и Эстер были сражены этим ударом.
They had never imagined such an ending.	Они не мыслили себе такого конца.
Indeed, it is doubtful whether they had ever realized that an ending was bound to come.	Да и вообще сомнительно, постигали ли они, что конец неизбежен.
Secretly they felt it unreasonable of Ann to have left them like this without a word, without even a struggle.	В глубине души сестрам казалось, что Энн поступила безрассудно, уйдя от них без единого слова, без малейшей борьбы.
It was unlike her.	Это было так непохоже на нее.
Perhaps what really affected them so profoundly was the thought that a Forsyte should have let go her grasp on life.	Возможно, что больнее всего их поразила самая мысль о том, что и Форсайту суждено выпустить жизнь из своих цепких рук.
If one, then why not all!	Если суждено одной, значит и всем!
It was a full hour before they could make up their minds to tell Timothy.	Прошел час, прежде чем они решились сообщить горестную весть Тимоти.
If only it could be kept from him!	Если бы только можно было скрыть это от него!
If only it could be broken to him by degrees!	Если бы только его можно было подготовить постепенно!
And long they stood outside his door whispering together.	И долго еще сестры перешептывались, стоя у дверей его комнаты.
And when it was over they whispered together again.	А когда миссия их была выполнена, они снова пошептались между собой.
He would feel it more, they were afraid, as time went on.	— Джули и Эстер опасались, что в дальнейшем Тимоти почувствует горе больнее.
Still, he had taken it better than could have been expected.	Но пока что он принял известие лучше, чем можно было ожидать.
He would keep his bed, of course!	Он, конечно; останется в постели.
They separated, crying quietly.	Они разошлись, тихо плача.
Aunt Juley stayed in her room, prostrated by the blow.	Тетя Джули синела у себя в комнате, совершенно потрясенная таким ударом.
Her face, discoloured by tears, was divided into compartments by the little ridges of pouting flesh which had swollen with emotion.	Кожа на ее покрасневшем от слез лице собралась в мелкие припухлые складочки.
It was impossible to conceive of life without Ann, who had lived with her for seventy-three years, broken only by the short interregnum of her married life, which seemed now so unreal.	Она не могла представить себе дальнейшую жизнь без Энн, которая прожила с ней семьдесят три года, если не считать короткого замужества Джули, казавшегося ей теперь чем-то совершенно нереальным.
At fixed intervals she went to her drawer, and took from beneath the lavender bags a fresh pocket-handkerchief.	Время от времени она подходила к комоду и доставала из надушенного лавандой саше чистый носовой платок.
Her warm heart could not bear the thought that Ann was lying there so cold.	Ее теплое сердце не хотело смириться с мыслью, что Энн лежит у себя в комнате холодная, застывшая.

Aunt Hester, the silent, the patient, that backwater of the family energy, sat in the drawing-room, where the blinds were drawn; and she, too, had wept at first, but quietly, without visible effect.	Тетя Эстер — молчальница, воплощение кротости, тихая заводь, где спокойно отстаивалась энергия, бушевавшая в других членах семьи, — сидела в гостиной, окна которой были задернуты шторами; она тоже всплакнула сначала, но спокойные слезы не оставили следов на ее лице.
Her guiding principle, the conservation of energy, did not abandon her in sorrow.	Даже в горе она осталась верна своему основному принципу, не позволявшему ей зря расходовать энергию.
She sat, slim, motionless, studying the grate, her hands idle in the lap of her black silk dress.	Хрупкая, неподвижная, в черном шелковом платье, она сидела, вперив взгляд в каминную решетку, сложив на коленях руки.
They would want to rouse her into doing something, no doubt.	Вряд ли ее оставят в покое, впереди столько хлопот.
As if there were any good in that!	Как будто от этого станет легче!
Doing something would not bring back Ann!	Энн уже не вернешь!
Why worry her?	Зачем же беспокоить себя понапрасну?
Five o'clock brought three of the brothers, Jolyon and James and Swithin; Nicholas was at Yarmouth, and Roger had a bad attack of gout.	К пяти часам приехали братья: Джолион, Джемс и Суизин. Николас был в Ярмуте, Роджер лежал с подагрой.
Mrs. Hayman had been by herself earlier in the day, and, after seeing Ann, had gone away, leaving a message for Timothy-which was kept from him-that she ought to have been told sooner.	Миссис Хэймен приезжала днем одна и, выйдя из комнаты Энн, сейчас же уехала, попросив передать Тимоти — ему так и не передали, — что следовало бы известить ее пораньше.
In fact, there was a feeling amongst them all that they ought to have been told sooner, as though they had missed something; and James said:	В сущности говоря, остальным тоже казалось, что их не потрудились известить вовремя и что из-за этой оплошности они упустили что-то. Джемс заметил:
"I knew how it'd be; I told you she wouldn't last through the summer."	— Так я и знал: я же говорил, что она не протянет до осени.
Aunt Hester made no reply; it was nearly October, but what was the good of arguing; some people were never satisfied.	Тетя Эстер промолчала; на дворе был почти октябрь месяц, но что пользы спорить: есть такие люди, на которых ничем не угодишь.
She sent up to tell her sister that the brothers were there.	Она послала сказать сестре, что братья приехали.
Mrs. Small came down at once.	Миссис Смолл сейчас же вышла к ним.
She had bathed her face, which was still swollen, and though she looked severely at Swithin's trousers, for they were of light blue-he had come straight from the club, where the news had reached him-she wore a more cheerful expression than usual, the instinct for doing the wrong thing being even now too strong for her.	Перед тем как сойти вниз, она вымыла лицо, все еще опухшее, и, хотя взгляд ее, брошенный на светло-синие брюки Суизина, был суров — Суизин приехал прямо из клуба, как только узнал о смерти Энн, все же Джули казалась бодрее обычного: так силен в ней был инстинкт, всегда заставлявший ее делать не то, что нужно.
Presently all five went up to look at the body.	Немного погодя все пятеро пошли взглянуть на умершую.

Under the pure white sheet a quilted counter-pane had been placed, for now, more than ever, Aunt Ann had need of warmth; and, the pillows removed, her spine and head rested flat, with the semblance of their life-long inflexibility; the coif banding the top of her brow was drawn on either side to the level of the ears, and between it and the sheet her face, almost as white, was turned with closed eyes to the faces of her brothers and sisters.	Под белоснежной простыней было постелено стеганое одеяло, потому что теперь, больше чем когда-либо, тетя Энн нуждалась в тепле; подушки были убраны, и ее голова покоилась на одном уровне с туловищем, таким же прямым, каким оно было всю ее долгую жизнь; чепец, закрывавший ей лоб, спускался и на уши; и лицо Энн, видневшееся между краями чепца и простыней — почти такое же белое, — смотрело закрытыми глазами на братьев и сестер.
In its extraordinary peace the face was stronger than ever, nearly all bone now under the scarce-wrinkled parchment of skin-square jaw and chin, cheekbones, forehead with hollow temples, chiselled nose—the fortress of an unconquerable spirit that had yielded to death, and in its upward sightlessness seemed trying to regain that spirit, to regain the guardianship it had just laid down.	Невыразимый покой делал это лицо еще более властным, чем при жизни; желтоватая, чуть тронутая морщинами кожа обтягивала квадратные челюсти и подбородок, скулы, лоб с запавшими висками, заострившийся нос. Лицо Энн казалось теперь твердыней непобедимого духа, уступившего смерти и тщившегося даже в слепоте своей вновь обрести непобедимость, вновь стать на сторожевой пост, только что оставленный им.
Swithin took but one look at the face, and left the room; the sight, he said afterwards, made him very queer.	Суизин взглянул в лицо сестры и сейчас же вышел из комнаты; это зрелище, как он после рассказывал, странно взволновало его.
He went downstairs shaking the whole house, and, seizing his hat, clambered into his brougham, without giving any directions to the coachman.	Он спустился по лестнице, сотрясая весь дом, схватил шляпу и сел в кабриолет, даже не сказав кучеру, куда ехать.
He was driven home, and all the evening sat in his chair without moving.	Его отвезли домой, где он весь вечер и просидел в кресле не шелохнувшись.
He could take nothing for dinner but a partridge, with an imperial pint of champagne….	За обедом он прикоснулся только к куропатке, запив ее бутылкой отменного шампанского.
Old Jolyon stood at the bottom of the bed, his hands folded in front of him.	Старый Джолион стал в ногах кровати, сложив руки на груди.
He alone of those in the room remembered the death of his mother, and though he looked at Ann, it was of that he was thinking.	Он единственный из всех находившихся в комнате помнил смерть матери, о ней он и думал, глядя на Энн.
Ann was an old woman, but death had come to her at last-death came to all!	Энн была совсем дряхлая, и смерть наконец пришла за ней — смерть приходит за всеми!
His face did not move, his gaze seemed travelling from very far.	Лицо Джолиона было неподвижно, взгляд его блуждал где-то очень далеко.
Aunt Hester stood beside him.	Тетя Эстер стала рядом с ним.
She did not cry now, tears were exhausted-her nature refused to permit a further escape of force; she twisted her hands, looking not at Ann, but from side to side, seeking some way of escaping the effort of realization.	Она уже не плакала сейчас, слез больше не было — ее организм отказывался расточать столько сил. Эстер сжимала руки и смотрела не на Энн, а по сторонам, ища способа уйти от необходимости осознать смерть сестры.
Of all the brothers and sisters James manifested the most emotion.	Из всех присутствующих здесь братьев и сестер один Джемс проявил внешние признаки горя.

Tears rolled down the parallel furrows of his thin face; where he should go now to tell his troubles he did not know; Juley was no good, Hester worse than useless!	Слезы сбегали по морщинам его худого лица. К кому он пойдет теперь со своими бедами? От Джули толку мало, Эстер уж совсем никуда не годится!
He felt Ann's death more than he had ever thought he should; this would upset him for weeks!	Смерть Энн опечалила его больше, чем он сам ожидал. От такого удара не оправишься и в несколько недель!
Presently Aunt Hester stole out, and Aunt Juley began moving about, doing 'what was necessary,' so that twice she knocked against something.	Вскоре тетя Эстер вышла, а тетя Джули принялась ходить по комнате, «приводя все в порядок», и дважды налетела на мебель.
Old Jolyon, roused from his reverie, that reverie of the long, long past, looked sternly at her, and went away.	Старый Джолион очнулся от своих дум о давнем, давнем прошлом, строго взглянул на нее и вышел.
James alone was left by the bedside; glancing stealthily round, to see that he was not observed, he twisted his long body down, placed a kiss on the dead forehead, then he, too, hastily left the room.	Джемс один остался у постели; бросив по сторонам беглый взгляд и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он согнул свое длинное туловище, запечатлел поцелуй на мертвом лбу и тоже торопливо вышел из комнаты.
Encountering Smither in the hall, he began to ask her about the funeral, and, finding that she knew nothing, complained bitterly that, if they didn't take care, everything would go wrong.	Встретив в холле Смизер, он расспросил ее о похоронах и, убедившись, что ей ничего не известно, сказал с горечью: если никто об этом не позаботится вовремя, все будет сделано кое-как.
She had better send for Mr. Soames-he knew all about that sort of thing; her master was very much upset, he supposed-he would want looking after; as for her mistresses, they were no good-they had no gumption!	Пусть она пошлет за мистером Сомсом — ом знает, как это делается; сам хозяин, должно быть, очень расстроен — за ним нужен уход; что касается хозяек, с них нечего и спрашивать — они в таких делах ничего не смыслят!
They would be ill too, he shouldn't wonder.	Еще сами расхвораются чего доброго.
She had better send for the doctor; it was best to take things in time.	Пусть она пошлет за доктором; никогда не надо запускать болезни.
He didn't think his sister Ann had had the best opinion; if she'd had Blank she would have been alive now.	Вряд ли у Энн был хороший доктор; следовало обратиться к Бланку она бы и сейчас была жива.
Smither might send to Park Lane any time she wanted advice.	Если Смизер понадобится что-нибудь, пусть сейчас же посылает на Парк-Лейн.
Of course, his carriage was at their service for the funeral.	Его карета, конечно, в их полном распоряжении в день похорон.
He supposed she hadn't such a thing as a glass of claret and a biscuit-he had had no lunch!	Вряд ли у Смизер найдется стакан красного вина и кусочек бисквита, но он не завтракал сегодня!
The days before the funeral passed quietly.	Дни перед похоронами прошли спокойно.
It had long been known, of course, that Aunt Ann had left her little property to Timothy.	Давно уже было известно, что тетя Энн завещала свое небольшое состояние Тимоти.
There was, therefore, no reason for the slightest agitation.	Следовательно, поводов для волнения не могло и быть.

Soames, who was sole executor, took charge of all arrangements, and in due course sent out the following invitation to every male member of the family:	Сомс — единственный душеприказчик тети Энн — взял на себя заботы о похоронах и в соответствующий день разослал мужской половине семьи следующее извещение:
To……….. Your presence is requested at the funeralof Miss Ann Forsyte, in Highgate Cemetery, at noon of Oct. 1st.	"Просим Вас почтить своим присутствием погребение мисс Энн Форсайт, имеющее быть 1 октября с. г. на Хайгетском кладбище.
Carriages will meet at "The Bower," Bayswater Road, at 10.45.	Съезд на Бэйсуотер-Род к 10.45.
No flowers by request.	Просьба венков не возлагать.
'R.S.V.P.'	R. S. V. Р. [6]".
The morning came, cold, with a high, grey, London sky, and at half-past ten the first carriage, that of James, drove up.	Утро похорон выдалось холодное; лондонское небо серело высоко над городом.
It contained James and his son-in-law Dartie, a fine man, with a square chest, buttoned very tightly into a frock coat, and a sallow, fattish face adorned with dark, well-curled moustaches, and that incorrigible commencement of whisker which, eluding the strictest attempts at shaving, seems the mark of something deeply ingrained in the personality of the shaver, being especially noticeable in men who speculate.	В половине одиннадцатого подъехала первая карета — Джемса. В ней сидел сам Джемс и его зять Дарти, коренастый мужчина с широкой грудью, затянутой в плотно облегающий сюртук, с темными холеными усами на бледном обрюзгшем лице и явным намеком на бакенбарды, которые, ускользая от самых тщательных попыток бритья, кажутся печатью чего-то неискоренимого в самой натуре их обладателя — печатью, особенно ярко выраженной в людях, занимающихся биржевыми спекуляциями.
Soames, in his capacity of executor, received the guests, for Timothy still kept his bed; he would get up after the funeral; and Aunts Juley and Hester would not be coming down till all was over, when it was understood there would be lunch for anyone who cared to come back.	Приезжающих в качестве душеприказчика встречал Сомс, так как Тимоти все еще лежал в постели — он встанет только после похорон, а тетки Джули и Эстер сойдут вниз, когда все будет кончено и для тех, кто пожелает заехать на обратном пути, будет подан завтрак.
The next to arrive was Roger, still limping from the gout, and encircled by three of his sons-young Roger, Eustace, and Thomas.	Вслед за Джемсом, все еще прихрамывая после приступа подагры, появился Роджер в окружении трех сыновей — молодого Роджера, Юстаса и Томаса.
George, the remaining son, arrived almost immediately afterwards in a hansom, and paused in the hall to ask Soames how he found undertaking pay.	Четвертый сын, Джордж, подъехал в кабриолете почти следом за ними и, задержавшись в холле, спросил Сомса, хорошо ли оплачивается его новая профессия гробовщика.
They disliked each other.	Они не любили друг друга.
Then came two Haymans-Giles and Jesse perfectly silent, and very well dressed, with special creases down their evening trousers.	Затем в полном молчании появились двое Хэйменов — Джайлс и Джесс, прекрасно одетые, с аккуратно заглаженными складками на парадных брюках.
Then old Jolyon alone.	За ними старый Джолион — один.
Next, Nicholas, with a healthy colour in his face, and a carefully veiled sprightliness in every movement of his head and body.	Потом Николас, румяный, старательно прячущий веселость, прорывающуюся у него в каждом движении головы и тела.

One of his sons followed him, meek and subdued.	За ним кротко и послушно следовал один из сыновей.
Swithin Forsyte, and Bosinney arrived at the same moment,-and stood-bowing precedence to each other,-but on the door opening they tried to enter together; they renewed their apologies in the hall, and, Swithin, settling his stock, which had become disarranged in the struggle, very slowly mounted the stairs.	Суизин Форсайт и Боснии подъехали одновременно и, столкнувшись у входа, все извинялись и старались пропустить один другого вперед, но, когда дверь отворилась, оба протиснулись в нее вместе; в холле они возобновили свои извинения, затем Суизин поправил галстук, съехавший несколько набок во время суетни в дверях, и медленно поднялся по лестнице.
The other Hayman; two married sons of Nicholas, together with Tweetyman, Spender, and Warry, the husbands of married Forsyte and Hayman daughters.	Прибыл третий Хэймен; двое женатых сыновей Николаса вместе с Туитименом, Спендером и Уорри, мужьями форсайтских и хэйменских дочерей.
The company was then complete, twenty-one in all, not a male member of the family being absent but Timothy and young Jolyon.	Общество было в сборе — двадцать один человек. Мужская половина семьи Форсайтов была представлена полностью, если не считать отсутствующих Тимоти и молодого Джолиона.
Entering the scarlet and green drawing-room, whose apparel made so vivid a setting for their unaccustomed costumes, each tried nervously to find a seat, desirous of hiding the emphatic blackness of his trousers.	Войдя в красную с зеленым гостиную, на фоне которой таким разительным контрастом выступали их необычные костюмы, каждый поторопился поскорее усесться на стул, чтобы как-нибудь скрыть бросающиеся в глаза черные брюки.
There seemed a sort of indecency in that blackness and in the colour of their gloves—a sort of exaggeration of the feelings; and many cast shocked looks of secret envy at 'the Buccaneer,' who had no gloves, and was wearing grey trousers.	В черных брюках и перчатках, казалось, была какая-то непристойность, какое-то показное преувеличение чувства, и многие из Форсайтов бросали возмущенные, но втайне завистливые взгляды на «пирата», сидевшего без перчаток и в серых брюках.
A subdued hum of conversation rose, no one speaking of the departed, but each asking after the other, as though thereby casting an indirect libation to this event, which they had come to honour.	Вскоре в гостиной раздалось приглушенное жужжание разговора; об усопшей не было упомянуто ни словом, но все осведомлялись друг у друга о здоровье, отдавая этим дань событию, ради которого они собрались здесь.
And presently James said:	Немного погодя Джемс сказал:
"Well, I think we ought to be starting."	— Ну что ж, пора, я думаю.
They went downstairs, and, two and two, as they had been told off in strict precedence, mounted the carriages.	Все спустились по лестнице и в строгой последовательности, как было указано заранее, парами разместились по каретам.
The hearse started at a foot's pace; the carriages moved slowly after.	Катафалк медленно двинулся; кареты последовали за ним.
In the first went old Jolyon with Nicholas; in the second, the twins, Swithin and James; in the third, Roger and young Roger; Soames, young Nicholas, George, and Bosinney followed in the fourth.	В первой ехали старый Джолион и Николас; во второй — близнецы Суизин и Джемс; в третьей — Роджер и молодой Роджер; Сомс, молодой Николас, Джордж и Босини ехали в четвертой.

Each of the other carriages, eight in all, held three or four of the family; behind them came the doctor's brougham; then, at a decent interval, cabs containing family clerks and servants; and at the very end, one containing nobody at all, but bringing the total cortege up to the number of thirteen.	В остальных каретах (всех их было восемь) по трое и четверо разместились другие члены семьи; за ними двигался экипаж доктора, затем, на приличном расстоянии, — кэбы с клерками и прислугой; и в самом хвосте — пустая карета, которая участвовала в похоронной процессии только для того, чтобы общее число экипажей равнялось тринадцати.
So long as the procession kept to the highway of the Bayswater Road, it retained the foot's-pace, but, turning into less important thorough-fares, it soon broke into a trot, and so proceeded, with intervals of walking in the more fashionable streets, until it arrived.	По Бэйсуотер-Род процессия двигалась шагом, но, свернув на менее людные улицы, перешла на рысцу и так и продолжала трусить до самого кладбища, замедляя шаг только в фешенебельных кварталах.
In the first carriage old Jolyon and Nicholas were talking of their wills.	В первой карете старый Джолион и Николас беседовали о своих завещаниях.
In the second the twins, after a single attempt, had lapsed into complete silence; both were rather deaf, and the exertion of making themselves heard was too great.	Во второй — близнецы после единственной попытки завязать разговор замолчали надолго: оба были глуховаты и не пожелали напрягать слух, чтобы расслышать друг друга.
Only once James broke this silence:	Джемс только раз прервал молчание:
"I shall have to be looking about for some ground somewhere.	— Надо присмотреть себе место на кладбище.
What arrangements have you made, Swithin?"	Ты уже сделал какие-нибудь распоряжения на этот счет?
And Swithin, fixing him with a dreadful stare, answered:	И Суизин, в ужасе уставившись на него, ответил:
"Don't talk to me about such things!"	— Не говори мне о таких вещах!
In the third carriage a disjointed conversation was carried on in the intervals of looking out to see how far they had got, George remarking,	В четвертой карете разговаривали, время от времени выглядывая из окна, чтобы определить, долго ли еще осталось ехать. Джордж заявил:
"Well, it was really time that the poor old lady went."	«Старушке уже давно пора было отправиться на тот свет».
He didn't believe in people living beyond seventy, Young Nicholas replied mildly that the rule didn't seem to apply to the Forsytes.	Он считал, что переваливать за седьмой десяток не стоит. Молодой Николас кротко заметил, что это правило как будто не распространяется на Форсайтов.
George said he himself intended to commit suicide at sixty.	Джордж сказал, что покончит самоубийством в шестьдесят лет.
Young Nicholas, smiling and stroking a long chin, didn't think his father would like that theory; he had made a lot of money since he was sixty.	Молодой Николас улыбнулся, поглаживая свой длинный подбородок, и позволил себе усомниться в том, что его отцу понравится подобная теория: он нажил большое состояние уже после шестидесяти лет.
Well, seventy was the outside limit; it was then time, George said, for them to go and leave their money to their children.	Хорошо, сказал Джордж, семьдесят — это предел; самое время умереть и оставить деньги детям.

Soames, hitherto silent, here joined in; he had not forgotten the remark about the 'undertaking,' and, lifting his eyelids almost imperceptibly, said it was all very well for people who never made money to talk.	Тут в разговор вмешался Сомс, который до сих пор молчал; он не забыл еще «гробовщика» и теперь, еле приподняв веки, заявил, что так могут говорить люди, у которых, собственно, денег никогда и не водилось.
He himself intended to live as long as he could.	Сам он намерен прожить как можно дольше.
This was a hit at George, who was notoriously hardup.	Это был намек на Джорджа, денежные дела которого находились в очень скверном состоянии.
Bosinney muttered abstractedly	Боснии пробормотал рассеянно:
"Hear, hear!" and, George yawning, the conversation dropped.	«Браво, браво!» Джордж зевнул, и разговор прекратился.
Upon arriving, the coffin was borne into the chapel, and, two by two, the mourners filed in behind it.	Катафалк подъехал к кладбищу; гроб понесли к часовне, и провожающие парами последовали за ним.
This guard of men, all attached to the dead by the bond of kinship, was an impressive and singular sight in the great city of London, with its overwhelming diversity of life, its innumerable vocations, pleasures, duties, its terrible hardness, its terrible call to individualism.	Эта стража, связанная с умершей узами родства, представляла собой внушительное, примечательное зрелище на фоне громадного Лондона с его ошеломляющим многообразием жизни, его бесчисленными делами, радостями, обязанностями, с его ужасающей черствостью и эгоизмом.
The family had gathered to triumph over all this, to give a show of tenacious unity, to illustrate gloriously that law of property underlying the growth of their tree, by which it had thriven and spread, trunk and branches, the sap flowing through all, the full growth reached at the appointed time.	Форсайты собрались, чтобы восторжествовать над всем этим, показать свою цепкость и свою сплоченность, блестящим образом продемонстрировать закон собственности, в который уходило корнями их семейное древо, широко раскинувшее свои ветви, — закон, питающий соками это древо, достигшее зрелости в положенный час.
The spirit of the old woman lying in her last sleep had called them to this demonstration.	Дух старой женщины, покоившейся вечным сном, взывал к ним.
It was her final appeal to that unity which had been their strength-it was her final triumph that she had died while the tree was yet whole.	Это был ее последний призыв к сплоченности, в которой коренилась их мощь; умерев в тот миг, когда древо было еще в полном расцвете, она в последний раз восторжествовала над жизнью.
She was spared the watching of the branches jut out beyond the point of balance.	Жизнь уберегла ее. Энн не суждено было видеть, как ветви этого древа поникнут под собственной тяжестью.
She could not look into the hearts of her followers.	Она не могла знать, что происходит в сердцах людей, провожающих ее.

The same law that had worked in her, bringing her up from a tall, straight-backed slip of a girl to a woman strong and grown, from a woman grown to a woman old, angular, feeble, almost witchlike, with individuality all sharpened and sharpened, as all rounding from the world's contact fell off from her-that same law would work, was working, in the family she had watched like a mother.	Тот же самый закон, повинуясь которому из прямой тоненькой девушки она стала женщиной, взрослой и сильной, из взрослой женщины — старухой, костлявой, дряхлой, похожей на колдунью, старухой, чья индивидуальность с каждым годом проявлялась все резче и резче, как будто мало-помалу с нее спадал тот лоск, который наводит на нас общение с внешним миром, — тот же самый закон действовал всегда, он действовал и сейчас в семье, за ростом которой она следила, как мать.
She had seen it young, and growing, she had seen it strong and grown, and before her old eyes had time or strength to see any more, she died. She would have tried, and who knows but she might have kept it young and strong, with her old fingers, her trembling kisses—a little longer; alas! not even Aunt Ann could fight with Nature.	Она знала ее молодой, набирающей силы, она знала ее окрепшей, сильной, и прежде чем глазам Энн суждено было увидеть иное, она умерла Энн напрягла бы всю свою волю, и, кто знает, может быть, ее старческим пальцам и трепетным поцелуям удалось бы продлить молодость и поддержать мощь семьи, хотя бы не надолго. Увы, даже тетя Энн не могла бороться с Природой.
'Pride comes before a fall!'	«На пороге гибели стоит гордость!»
In accordance with this, the greatest of Nature's ironies, the Forsyte family had gathered for a last proud pageant before they fell.	И согласно этому изречению — такова злая ирония Природы — семья Форсайтов выстроилась на последний торжественный парад, предшествующий ее гибели.
Their faces to right and left, in single lines, were turned for the most part impassively toward the ground, guardians of their thoughts; but here and there, one looking upward, with a line between his brows, searched to see some sight on the chapel walls too much for him, to be listening to something that appalled.	Их лица — тюремщики мыслей большей частью были бесстрастно обращены вниз; но время от времени кто-нибудь поднимал голову и хмурил брови, будто следя за каким-то тревожным видением, промелькнувшим на стенах часовни, будто прислушиваясь к звукам, таившим какую-то угрозу.
And the responses, low-muttered, in voices through which rose the same tone, the same unseizable family ring, sounded weird, as though murmured in hurried duplication by a single person.	И слова молитвы, произносимые невнятными голосами, в которых слышалась одна и та же нотка, придававшая всем им неуловимое семейное сходство, звучали странно, словно ктото один торопливо бормотал их, повторяя каждое слово по нескольку раз подряд.
The service in the chapel over, the mourners filed up again to guard the body to the tomb.	Служба в часовне кончилась, и провожающие снова выстроились в ряды, охраняя путь умершей к могиле.
The vault stood open, and, round it, men in black were waiting.	Склеп был открыт, и вокруг него стояли люди, одетые во все черное.
From that high and sacred field, where thousands of the upper middle class lay in their last sleep, the eyes of the Forsytes travelled down across the flocks of graves.	Отсюда, с этого священного поля, где нашли последний покой многие сыны и дочери великого класса буржуазии, глаза Форсайтов устремились вдаль, поверх стада могил.

There-spreading to the distance, lay London, with no sun over it, mourning the loss of its daughter, mourning with this family, so dear, the loss of her who was mother and guardian.	Там, растянувшись на необозримое пространство, под сумрачным небом лежал Лондон, скорбящий о потере своей дочери, скорбящий вместе с этими людьми, столь дорогими ее сердцу, о потере той, кто была для них матерью и защитницей.
A hundred thousand spires and houses, blurred in the great grey web of property, lay there like prostrate worshippers before the grave of this, the oldest Forsyte of them all.	Тысячи шпилей и домов, смутно видневшихся сквозь серую мглу, затянувшую паутиной эту твердыню собственности, благоговейно склонялись перед могилой, где лежала старейшая представительница рода Форсайтов.
A few words, a sprinkle of earth, the thrusting of the coffin home, and Aunt Ann had passed to her last rest.	Несколько слов, горсточка земли, гроб поставлен на место — и тетя Энн обрела последнее успокоение.
Round the vault, trustees of that passing, the five brothers stood, with white heads bowed; they would see that Ann was comfortable where she was going.	Склонив седые головы, вокруг склепа стали пятеро братьев, пятеро опекунов усопшей; они позаботятся, чтобы Энн было хорошо там, куда она ушла.
Her little property must stay behind, but otherwise, all that could be should be done….	Ее небольшое состояние пусть останется здесь с ними, но все то, что должно сделать, будет сделано.
Then severally, each stood aside, and putting on his hat, turned back to inspect the new inscription on the marble of the family vault:	Затем они отошли один за другим и, надев цилиндры, повернулись к новой надписи на мраморной доске семейного склепа:
SACRED TO THE MEMORY OF ANN FORSYTE, THE DAUGHTER OF THE ABOVE JOLYON AND ANN FORSYTE, WHO DEPARTED THIS LIFE THE 27TH DAY OF SEPTEMBER, 1886, AGED EIGHTY-SEVEN YEARS AND FOUR DAYS	СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЭНН ФОРСАЙТ, дочери погребенных здесь Джолиона и Энн Форсайт, усопшей сентября 27-го 1886 года в возрасте восьмидесяти семи лет и четырех дней.
Soon perhaps, someone else would be wanting an inscription.	Скоро, — может быть, понадобится еще одна надпись.
It was strange and intolerable, for they had not thought somehow, that Forsytes could die.	Странной и мучительной казалась эта мысль, потому что они как-то не задумывались над тем, что Форсайты могут умирать.
And one and all they had a longing to get away from this painfulness, this ceremony which had reminded them of things they could not bear to think about-to get away quickly and go about their business and forget.	И всем им захотелось оставить" позади эту боль, этот обряд, напоминавший о том, о чем невыносимо думать, поскорее оставить все позади, вернуться к своим делам и забыть.
It was cold, too; the wind, like some slow, disintegrating force, blowing up the hill over the graves, struck them with its chilly breath; they began to split into groups, and as quickly as possible to fill the waiting carriages.	К тому же было прохладно; ветер, проносившийся над могилами, словно медленно разъединяющая Форсайтов сила, дохнул в лицо холодом; они разбились на группы и стали торопливо рассаживаться по каретам, ожидавшим у выхода.
Swithin said he should go back to lunch at Timothy's, and he offered to take anybody with him in his brougham.	Суизин сказал, что поедет завтракать к Тимоти, и предложил подвезти кого-нибудь.

It was considered a doubtful privilege to drive with Swithin in his brougham, which was not a large one; nobody accepted, and he went off alone.	Привилегия ехать с Суизином в его маленьком экипаже показалась весьма сомнительной; никто не воспользовался этим предложением, и он уехал один.
James and Roger followed immediately after; they also would drop in to lunch. The others gradually melted away, Old Jolyon taking three nephews to fill up his carriage; he had a want of those young faces.	Джемс и Роджер двинулись следом — они тоже заедут позавтракать — Постепенно разъехались и остальные; старый Джолион захватил троих племянников: он чувствовал потребность видеть перед собой молодые лица.
Soames, who had to arrange some details in the cemetery office, walked away with Bosinney.	Сомс, которому нужно было сделать кое-какие распоряжения в кладбищенской конторе, отправился вместе с Босини.
He had much to talk over with him, and, having finished his business, they strolled to Hampstead, lunched together at the Spaniard's Inn, and spent a long time in going into practical details connected with the building of the house; they then proceeded to the tram-line, and came as far as the Marble Arch, where Bosinney went off to Stanhope Gate to see June.	Ему хотелось поговорить с ним, и, покончив дела на кладбище, они пошли пешком на Хэмстед, позавтракали в «Спэньярдс-Инн» и занялись обсуждением деталей постройки дома; затем оба сели в трамвай и доехали до Мраморной арки, где Боснии распрощался и пошел на Стэнхоп-Гейт навестить Джун.
Soames felt in excellent spirits when he arrived home, and confided to Irene at dinner that he had had a good talk with Bosinney, who really seemed a sensible fellow; they had had a capital walk too, which had done his liver good-he had been short of exercise for a long time-and altogether a very satisfactory day.	Сомс вернулся домой в прекрасном настроении и за обедом сообщил Ирэн о своем разговоре с Боснии, который, оказывается, на самом деле толковый человек; кроме того, они отлично прогулялись, а это хорошо действует на печень — Сомс мало двигался за последнее время, — и вообще день прошел прекрасно.
If only it hadn't been for poor Aunt Ann, he would have taken her to the theatre; as it was, they must make the best of an evening at home.	Если бы не смерть тети Энн, он повез бы Ирэн в театр; но ничего не поделаешь, придется провести вечер дома.
"The Buccaneer asked after you more than once," he said suddenly.	— «Пират» несколько раз спрашивал о тебе, — вдруг сказал Сомс.
And moved by some inexplicable desire to assert his proprietorship, he rose from his chair and planted a kiss on his wife's shoulder.	И, повинуясь какому-то безотчетному желанию утвердить свое право собственности, он встал с кресла и запечатлел поцелуй на плече жены.

PART II — ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I.

Progress of the House — Дом строится

The winter had been an open one.	Зима выдалась бесснежная.
Things in the trade were slack; and as Soames had reflected before making up his mind, it had been a good time for building. The shell of the house at Robin Hill was thus completed by the end of April.	В делах особой спешки не было, и, поразмыслив, прежде чем прийти к окончательному решению, Сомс понял, что сейчас самое подходящее время для стройки. Таким образом, к концу апреля остов дома в Робин-Хилле был готов.
Now that there was something to be seen for his money, he had been coming down once, twice, even three times a week, and would mouse about among the debris for hours, careful never to soil his clothes, moving silently through the unfinished brickwork of doorways, or circling round the columns in the central court.	Теперь, когда деньги его принимали видимую форму, Сомс ездил в Робин-Хилл один, два, а то и три раза в неделю и часами бродил по участку, стараясь не запачкаться, безмолвно проходил сквозь рамки будущих дверей, кружил на дворе у колонн.
And he would stand before them for minutes' together, as though peering into the real quality of their substance.	Возле колонн Сомс застаивался по нескольку минут, словно стараясь прощупать взглядом их добротность.
On April 30 he had an appointment with Bosinney to go over the accounts, and five minutes before the proper time he entered the tent which the architect had pitched for himself close to the old oak tree.	На тридцатое апреля у него с Боснии была назначена проверка счетов, и за пять минут до условленного времени Сомс вошел в палатку, которую архитектор разбил для себя возле старого дуба.
The accounts were already prepared on a folding table, and with a nod Soames sat down to study them.	Счета были уже разложены на складном столе, и Сомс, молча кивнув, углубился в них.
It was some time before he raised his head.	Прошло довольно долгое время, прежде чем он поднял голову.
"I can't make them out," he said at last; "they come to nearly seven hundred more than they ought."	— Ничего не понимаю, — сказал он наконец. — Тут же перерасходовано чуть ли не семьсот фунтов!
After a glance at Bosinney's face he went on quickly:	Бросив взгляд на лицо Босини, он быстро добавил:
"If you only make a firm stand against these builder chaps you'll get them down.	— Надо быть потверже с этим народом, сдерживайте их.
They stick you with everything if you don't look sharp….	Если не присматривать, они будут драть без всякого стеснения.
Take ten per cent. off all round.	Сбрасывайте на круг процентов десять.
I shan't mind it's coming out a hundred or so over the mark!"	Я не буду возражать, если вы перерасходуете какую-нибудь сотню фунтов!
Bosinney shook his head:	Босини покачал головой.
"I've taken off every farthing I can!"	— Я сократил все, что мог, до последнего фартинга!
Soames pushed back the table with a movement of anger, which sent the account sheets fluttering to the ground.	Сомс раздраженно толкнул стол, так что все счета разлетелись по земле.
"Then all I can say is," he flustered out, "you've made a pretty mess of it!"	— Ну, знаете, — взволнованно сказал он, — натворили вы дел!
"I've told you a dozen times," Bosinney answered sharply, "that there'd be extras.	— Я вам сто раз говорил, — резко ответил архитектор, — что расходы сверх сметы неизбежны.
I've pointed them out to you over and over again!"	Я же предупреждал вас об этом!
"I know that," growled Soames: "I shouldn't have objected to a ten pound note here and there.	— Знаю, — буркнул Сомс, — и я бы не стал спорить из-за каких-нибудь десяти фунтов.

How was I to know that by 'extras' you meant seven hundred pounds?"	Но кто мог предположить, что ваше «сверх сметы» вырастет в семь сотен?
The qualities of both men had contributed to this not-inconsiderable discrepancy.	Это далеко не пустяковое столкновение обострялось характерными особенностями их обоих.
On the one hand, the architect's devotion to his idea, to the image of a house which he had created and believed in-had made him nervous of being stopped, or forced to the use of makeshifts; on the other, Soames' not less true and wholehearted devotion to the very best article that could be obtained for the money, had rendered him averse to believing that things worth thirteen shillings could not be bought with twelve.	Увлечение своей идеей, образом дома, который он создал и мысленно видел осуществленным, заставляло Босини нервничать при мысли, что его остановят на середине работы или заставят пойти на компромисс; не менее искреннее и горячее желание Сомса получить за свои деньги все самое лучшее лишало его способности понять, почему вещи стоимостью в тринадцать шиллингов нельзя купить за двенадцать.
"I wish I'd never undertaken your house," said Bosinney suddenly.	— Не надо мне было связываться с вашим домом, — сказал вдруг Босини.
"You come down here worrying me out of my life.	— Вы не даете мне ни минуты покоя.
You want double the value for your money anybody else would, and now that you've got a house that for its size is not to be beaten in the county, you don't want to pay for it.	Вам хочется получить за свои деньги ровно вдвое больше, чем получил бы на вашем месте другой, а теперь, когда я выстроил вам дом, равного которому не будет во всем графстве, вы отказываетесь платить за него.
If you're anxious to be off your bargain, I daresay I can find the balance above the estimates myself, but I'm d--d if I do another stroke of work for you!"	Если вам хочется расторгнуть договор, я найду средства покрыть перерасход, но будь я проклят, если хоть пальцем шевельну для вашего дома!
Soames regained his composure.	Сомс взял себя в руки.
Knowing that Bosinney had no capital, he regarded this as a wild suggestion.	Зная, что у Боснии нет денег, он счел его угрозу нелепой.
He saw, too, that he would be kept indefinitely out of this house on which he had set his heart, and just at the crucial point when the architect's personal care made all the difference.	Кроме того, он понимал, что постройка дома, захватившая его целиком, оттянется на неопределенное время и как раз в тот критический момент, когда личное наблюдение архитектора решает все дело.
In the meantime there was Irene to be thought of!	Уж не говоря о том, что надо подумать и об Ирэн!
She had been very queer lately.	Она очень странно держится последнее время.
He really believed it was only because she had taken to Bosinney that she tolerated the idea of the house at all.	Сомс был убежден, что Ирэн примирилась с мыслью о новом Доме только из расположения к Боснии.
It would not do to make an open breach with her.	Не стоит идти на открытую ссору с ней.
"You needn't get into a rage," he said.	— Вы напрасно злитесь, — сказал он.
"If I'm willing to put up with it, I suppose you needn't cry out.	— Уж если я как-то мирюсь с этим, то вам нечего выходить из себя.
All I meant was that when you tell me a thing is going to cost so much, I like to-well, in fact, I-like to know where I am."	Я только хотел сказать, что, раз вы называете мне определенную сумму, я хочу… я хочу наконец составить себе ясную картину.

"Look here!" said Bosinney, and Soames was both annoyed and surprised by the shrewdness of his glance.	— Послушайте меня, — сказал Боснии, и Сомса неприятно поразила злоба, горевшая в его глазах.
"You've got my services dirt cheap.	— Вы купили мои знания баснословно дешево.
For the kind of work I've put into this house, and the amount of time I've given to it, you'd have had to pay Littlemaster or some other fool four times as much.	За те труды и за то количество времени, которые я вкладываю в эту постройку, вам пришлось бы уплатить Литлмастеру или какомунибудь другому болвану в четыре раза больше.
What you want, in fact, is a first-rate man for a fourth-rate fee, and that's exactly what you've got!"	В сущности говоря, вы ищете первосортного архитектора за третьесортный гонорар, и вы нашли как раз то, что вам нужно!
Soames saw that he really meant what he said, and, angry though he was, the consequences of a row rose before him too vividly.	Сомс понял, что Боснии не шутит, и, несмотря на все свое раздражение, живо представил себе последствия ссоры.
He saw his house unfinished, his wife rebellious, himself a laughingstock.	Постройка не докончена, жена взбунтовалась, сам он — всеобщее посмешище.
"Let's go over it," he said sulkily, "and see how the money's gone."	— Давайте просмотрим счета как следует, — угрюмо сказал он, — и выясним, куда ушли деньги.
"Very well," assented Bosinney. "But we'll hurry up, if you don't mind.	— Хорошо, — согласился Босини, — только не будем затягивать.
I have to get back in time to take June to the theatre."	Мне еще надо заехать за Джун перед театром.
Soames cast a stealthy look at him, and said:	Сомс покосился на него и спросил:
"Coming to our place, I suppose to meet her?"	— Где вы встретитесь с Джун, у нас?
He was always coming to their place!	Босини вечно торчал на Монпелье-сквер!
There had been rain the night before—a spring rain, and the earth smelt of sap and wild grasses.	Накануне ночью был дождь — весенний дождь, и от земли шел сочный запах трав.
The warm, soft breeze swung the leaves and the golden buds of the old oak tree, and in the sunshine the blackbirds were whistling their hearts out.	Теплый, мягкий ветер шевелил листья и золотистые почки на старом дубе, черные дрозды, пригретые солнцем, высвистывали сердце до дна.
It was such a spring day as breathes into a man an ineffable yearning, a painful sweetness, a longing that makes him stand motionless, looking at the leaves or grass, and fling out his arms to embrace he knows not what.	Был один из тех дней, когда весна вдруг вдохнет в человека смутное томление, сладкую тоску, негу, и он станет недвижно, смотрит на листья, цветы и протягивает руки навстречу сам не зная чему.
The earth gave forth a fainting warmth, stealing up through the chilly garment in which winter had wrapped her.	Земля дышала слабым теплом, украдкой пробивавшимся сквозь холодные покровы, в которые ее укутала зима.
It was her long caress of invitation, to draw men down to lie within her arms, to roll their bodies on her, and put their lips to her breast.	Своей долгой лаской земля манила людей лечь в ее объятия, приникнуть к ней всем телом, прижать губы к ее груди.
On just such a day as this Soames had got from Irene the promise he had asked her for so often.	В такой же день Сомс добился от Ирэн слова, которого ему пришлось так долго ждать.

Seated on the fallen trunk of a tree, he had promised for the twentieth time that if their marriage were not a success, she should be as free as if she had never married him!	Сидя на стволе упавшего дерева, он в двадцатый раз повторял ей, что, если брак их окажется неудачным, она получит свободу, полную свободу!
"Do you swear it?" she had said.	— Поклянитесь! — сказала тогда Ирэн.
A few days back she had reminded him of that oath.	Несколько дней назад она напомнила ему об этой клятве.
He had answered:	Он ответил:
"Nonsense!	— Глупости!
I couldn't have sworn any such thing!"	Я не мог обещать подобный вздор!
By some awkward fatality he remembered it now.	И, как нарочно, сейчас Сомс вспомнил об этом.
What queer things men would swear for the sake of women!	Чего только влюбленный не наобещает женщине!
He would have sworn it at any time to gain her!	Тогда он готов был поклясться в чем угодно, лишь бы завоевать ее!
He would swear it now, if thereby he could touch her-but nobody could touch her, she was cold-hearted!	Он повторил бы свою клятву и сейчас, если б этим можно было расшевелить Ирэн, но ее ничем не расшевелишь, у нее ледяная кровь!
And memories crowded on him with the fresh, sweet savour of the spring wind-memories of his courtship.	И вместе со сладкой свежестью весеннего ветра на Сомса нахлынули воспоминания — воспоминания о его сватовстве.
In the spring of the year 1881 he was visiting his old school-fellow and client, George Liversedge, of Branksome, who, with the view of developing his pine-woods in the neighbourhood of Bournemouth, had placed the formation of the company necessary to the scheme in Soames's hands.	Весной 1881 года он гостил у своего школьного товарища и клиента Джорджа Ливерседжа, который, решив заняться разработкой лесных участков, имевшихся у него по соседству с Борнмутом, поручил Сомсу образовать компанию из подходящих людей для проведения этих планов в жизнь.
Mrs. Liversedge, with a sense of the fitness of things, had given a musical tea in his honour.	Миссис Ливерседж, полагая, что такая затея будет вполне уместна, устроила в честь Сомса музыкальный вечер.
Later in the course of this function, which Soames, no musician, had regarded as an unmitigated bore, his eye had been caught by the face of a girl dressed in mourning, standing by herself.	Когда развлечение это, от которого Сомс — человек не музыкальный — ничего, кроме скуки, не испытывал, подходило к концу, взгляд его остановился на девушке в трауре, стоявшей поодаль от других гостей.
The lines of her tall, as yet rather thin figure, showed through the wispy, clinging stuff of her black dress, her black-gloved hands were crossed in front of her, her lips slightly parted, and her large, dark eyes wandered from face to face.	Черное платье из легкой, облегающей материи обрисовывало линии ее стройного, еще совсем худенького тела, руки в черных перчатках были сложены, губы слегка улыбались, большие темные глаза блуждали с одного лица на другое.
Her hair, done low on her neck, seemed to gleam above her black collar like coils of shining metal.	Ее волосы, собранные в узел низко на затылке, поблескивали над черным воротником, словно кольца отполированного металла.

And as Soames stood looking at her, the sensation that most men have felt at one time or another went stealing through him—a peculiar satisfaction of the senses, a peculiar certainty, which novelists and old ladies call love at first sight.	И пока Сомс глядел на нее, им незаметно овладело то чувство, которое рано или поздно настигает многих людей, — чувство какого-то странного удовлетворения, какой-то странной полноты; словом, то, что романисты и пожилые дамы называют любовью с первого взгляда.
Still stealthily watching her, he at once made his way to his hostess, and stood doggedly waiting for the music to cease.	Продолжая украдкой наблюдать за девушкой, Сомс подошел к хозяйке и, став рядом, стал упрямо ждать, когда кончится музыка.
"Who is that girl with yellow hair and dark eyes?" he asked.	— Кто эта блондинка с темными глазами? — спросил он.
"That—oh! Irene Heron.	— А, это мисс Эрон.
Her father, Professor Heron, died this year.	Ее отец, профессор Эрон, умер в этом году.
She lives with her stepmother.	Она живет у мачехи.
She's a nice girl, a pretty girl, but no money!"	Славная девушка, хорошенькая, но совсем без денег!
"Introduce me, please," said Soames.	— Представьте меня, пожалуйста, — сказал Сомс.
It was very little that he found to say, nor did he find her responsive to that little.	Тем для беседы с ней у Сомса нашлось не много, да и это немногое не помогло ей разговориться.
But he went away with the resolution to see her again.	Но Сомс уехал с твердым намерением снова повидать ее.
He effected his object by chance, meeting her on the pier with her stepmother, who had the habit of walking there from twelve to one of a forenoon.	Он достиг своей цели случайно, встретив Ирэн как-то на набережной в обществе мачехи, которая обычно прогуливалась здесь между двенадцатью и часом дня.
Soames made this lady's acquaintance with alacrity, nor was it long before he perceived in her the ally he was looking for.	Сомс не замедлил познакомиться с этой дамой и вскоре же распознал в ней ту союзницу, которая и была ему нужна.
His keen scent for the commercial side of family life soon told him that Irene cost her stepmother more than the fifty pounds a year she brought her; it also told him that Mrs. Heron, a woman yet in the prime of life, desired to be married again.	Безошибочное чутье к материальной подоплеке семейной жизни быстро помогло ему разобраться в том, что Ирэн стоила мачехе гораздо больше тех пятидесяти фунтов в год, которые оставил ей отец; кроме того, он понял, что миссис Эрон — женщина в расцвете лет — мечтает о вторичном замужестве.
The strange ripening beauty of her stepdaughter stood in the way of this desirable consummation.	Необычная расцветающая красота падчерицы мешала осуществлению этих мечтаний.
And Soames, in his stealthy tenacity, laid his plans.	И Сомс, вкрадчивый и упорный, как и всегда, составил себе план действий.
He left Bournemouth without having given himself away, but in a month's time came back, and this time he spoke, not to the girl, but to her stepmother.	Он уехал из Борнмута, ничем не выдав своих чувств, но через месяц вернулся и на этот раз повел разговор не с самой девушкой, а с мачехой.
He had made up his mind, he said; he would wait any time.	Он пришел к окончательному решению, он согласен ждать сколько угодно.

And he had long to wait, watching Irene bloom, the lines of her young figure softening, the stronger blood deepening the gleam of her eyes, and warming her face to a creamy glow; and at each visit he proposed to her, and when that visit was at an end, took her refusal away with him, back to London, sore at heart, but steadfast and silent as the grave.	И Сомсу пришлось ждать долго, а тем временем Ирэн расцветала, смягчались линии ее девической фигуры, молодая кровь зажигала ее глаза, согревала теплом матовые щеки; и, встречаясь с Ирэн, Сомс всякий раз делал ей предложение и после каждой встречи с тяжестью на сердце, но попрежнему настойчивый и безмолвный, как могила, уезжал обратно в Лондон, увозя с собой ее отказ.
He tried to come at the secret springs of her resistance; only once had he a gleam of light.	Он пытался уяснить себе тайные причины ее упорства, но проблеск истины мелькнул перед ним только раз.
It was at one of those assembly dances, which afford the only outlet to the passions of the population of seaside watering-places.	Это было на одном из тех танцевальных вечеров, которые служат единственной отдушиной для темперамента курортной публики.
He was sitting with her in an embrasure, his senses tingling with the contact of the waltz.	Сомс сидел рядом с Ирэн в нише окна, взволнованный вальсом, который только что протанцевал с ней.
She had looked at him over her, slowly waving fan; and he had lost his head.	Она взглянула на него поверх медленно колыхавшегося веера, и Сомс потерял голову.
Seizing that moving wrist, he pressed his lips to the flesh of her arm.	Схватив ее руку, он прижался к ней губами повыше кисти.
And she had shuddered-to this day he had not forgotten that shudder-nor the look so passionately averse she had given him.	Ирэн содрогнулась — до сих пор он не может забыть ни той дрожи, ни того неудержимого отвращения, которое было в ее глазах.
A year after that she had yielded.	Спустя год она уступила.
What had made her yield he could never make out; and from Mrs. Heron, a woman of some diplomatic talent, he learnt nothing.	Что побудило ее к этому, Сомс так и не мог узнать; он не добился объяснений и от миссис Эрон — женщины, не лишенной дипломатических талантов.
Once after they were married he asked her,	Как-то раз, уже после свадьбы, он спросил Ирэн:
"What made you refuse me so often?"	«Почему ты столько раз отказывала мне?»
She had answered by a strange silence.	Она ответила молчанием.
An enigma to him from the day that he first saw her, she was an enigma to him still….	Загадка с первого же дня встречи — она осталась неразгаданной и до сих пор…
Bosinney was waiting for him at the door; and on his rugged, good-looking, face was a queer, yearning, yet happy look, as though he too saw a promise of bliss in the spring sky, sniffed a coming happiness in the spring air.	Боснии стоял в дверях палатки; на его красивом, резко очерченном лице мелькало какое-то странное, и тоскливое и радостное, выражение, словно он тоже ждал, что весеннее небо пошлет ему блаженство, и чуял близость счастья в весеннем воздухе.
Soames looked at him waiting there.	Сомс смотрел на архитектора.
What was the matter with the fellow that he looked so happy?	Почему у него такой счастливый вид?
What was he waiting for with that smile on his lips and in his eyes?	Что значат эти улыбающиеся губы и глаза? Чего он ждет?

Soames could not see that for which Bosinney was waiting as he stood there drinking in the flower-scented wind.	Сомс не понимал, чего может ждать Боснии, вдыхая всей грудью ветер, несущий запах цветов.
And once more he felt baffled in the presence of this man whom by habit he despised.	И снова Сомс почувствовал неловкость в присутствии этого человека, которого привык презирать.
He hastened on to the house.	Он быстро пошел к дому.
"The only colour for those tiles," he heard Bosinney say,-"is ruby with a grey tint in the stuff, to give a transparent effect.	— Единственный подходящий цвет для изразцов, — услышал Сомс, — красный с сероватым отливом, это даст впечатление прозрачности.
I should like Irene's opinion.	Мне бы хотелось посоветоваться с Ирэн.
I'm ordering the purple leather curtains for the doorway of this court; and if you distemper the drawing-room ivory cream over paper, you'll get an illusive look.	Я заказал лиловые кожаные портьеры для дверей во внутренний двор; а если стены в гостиной покрыть легким слоем кремовой краски, то впечатление прозрачности еще усилится.
You want to aim all through the decorations at what I call charm."	Надо добиться, чтобы вся внутренняя отделка была пронизана тем, что я бы назвал обаянием.
Soames said: "You mean that my wife has charm!"	— Вы хотите сказать, что у моей жены есть обаяние?
Bosinney evaded the question.	Босини уклонился от ответа.
"You should have a clump of iris plants in the centre of that court."	— В центре двора нужно посадить ирисы.
Soames smiled superciliously.	Сомс высокомерно улыбнулся.
"I'll look into Beech's some time," he said, "and see what's appropriate!"	— Я загляну как-нибудь к Бичу, — сказал он, — посмотрим, что у него найдется.
They found little else to say to each other, but on the way to the Station Soames asked:	Больше говорить было не о чем, но по дороге на станцию Сомс спросил:
"I suppose you find Irene very artistic."	— Вы, вероятно, очень высокого мнения о вкусе Ирэн?
"Yes."	- Да.
The abrupt answer was as distinct a snub as saying:	В этом резком ответе ясно послышалось:
"If you want to discuss her you can do it with someone else!"	«Если вам хочется поговорить о ней, найдите себе другого собеседника!»
And the slow, sulky anger Soames had felt all the afternoon burned the brighter within him.	И угрюмая тихая злоба, не оставлявшая Сомса все это утро, разгорелась в нем еще сильнее.
Neither spoke again till they were close to the Station, then Soames asked:	Дальше они шли молча, и только у самой станции Сомс спросил:
"When do you expect to have finished?"	— Когда вы думаете кончить?
"By the end of June, if you really wish me to decorate as well."	— К концу июня, если вы действительно хотите поручить мне и отделку.
Soames nodded.	Сомс кивнул.

"But you quite understand," he said, "that the house is costing me a lot beyond what I contemplated.	— Но вы, конечно, сами понимаете, — сказал он, — что дом обходится мне гораздо дороже, чем я рассчитывал.
I may as well tell you that I should have thrown it up, only I'm not in the habit of giving up what I've set my mind on."	Не мешает вам также знать, что я мог бы отказаться от постройки, но не в моих правилах бросать начатое дело!
Bosinney made no reply.	Боснии промолчал.
And Soames gave him askance a look of dogged dislike-for in spite of his fastidious air and that supercilious, dandified taciturnity, Soames, with his set lips and squared chin, was not unlike a bulldog….	И Сомс покосился на него с выражением какой-то собачьей злости в глазах, ибо, несмотря на всю его утонченность и высокомерную выдержку денди, квадратная челюсть и линия рта придавали ему сходство с бульдогом.
When, at seven o'clock that evening, June arrived at 62, Montpellier Square, the maid Bilson told her that Mr. Bosinney was in the drawing-room; the mistress-she said-was dressing, and would be down in a minute.	Когда в тот же вечер Джун приехала к семи часам на Монпелье-сквер, горничная Билсон сказала ей, что мистер Босини в гостиной, миссис Сомс одевается и сейчас сойдет.
She would tell her that Miss June was here.	Она доложит ей, что мисс Джун приехала.
June stopped her at once.	Но Джун остановила ее.
"All right, Bilson," she said,	— Ничего, Билсон, — сказала она.
"I'll just go in.	— Я пройду в комнаты.
You, needn't hurry Mrs. Soames."	Не торопите миссис Сомс.
She took off her cloak, and Bilson, with an understanding look, did not even open the drawing-room door for her, but ran downstairs.	Джун сняла пальто, а Билсон, даже не открыв перед ней дверь в гостиную, с понимающим видом убежала вниз, в кухню.
June paused for a moment to look at herself in the little old-fashioned silver mirror above the oaken rug chest—a slim, imperious young figure, with a small resolute face, in a white frock, cut moon-shaped at the base of a neck too slender for her crown of twisted red-gold hair.	Джун задержалась на секунду перед небольшим старинным зеркалом в серебряной раме, висевшим над дубовым сундучком, — стройная, горделивая фигурка, решительное личико, белое платье, вырезанное полумесяцем вокруг шеи, слишком тоненькой для такой копны золотисто-рыжих вьющихся волос.
She opened the drawing-room door softly, meaning to take him by surprise.	Она тихонько открыла дверь в гостиную, чтобы захватить Босини врасплох.
The room was filled with a sweet hot scent of flowering azaleas.	В комнате плавал сладкий, душный запах цветущих азалий.
She took a long breath of the perfume, and heard Bosinney's voice, not in the room, but quite close, saying.	Джун глубоко вдохнула аромат и услышала его голос не в самой комнате, а где-то совсем близко:
"Ah! there were such heaps of things I wanted to talk about, and now we shan't have time!"	— Мне так хотелось поговорить с вами, а теперь уже нет времени!
Irene's voice answered:	Голос Ирэн ответил:
"Why not at dinner?"	— А за обедом?
"How can one talk…."	— Как можно говорить, когда…

June's first thought was to go away, but instead she crossed to the long window opening on the little court.	Первой мыслью Джун было уйти, но вместо этого она прошла через всю комнату к стеклянной двери, выходившей во дворик.
It was from there that the scent of the azaleas came, and, standing with their backs to her, their faces buried in the golden-pink blossoms, stood her lover and Irene.	Запах азалий шел оттуда, и спиной к Джун, низко склонясь над золотисто-розовыми цветами, стояли ее жених и Ирэн.
Silent but unashamed, with flaming cheeks and angry eyes, the girl watched.	Молча, но не чувствуя ни малейшего стыда, с пылающим лицом и горящими гневом глазами девушка смотрела на них.
"Come on Sunday by yourself-We can go over the house together."	— Приезжайте в воскресенье одна, я покажу вам дом.
June saw Irene look up at him through her screen of blossoms.	Джун видела, как Ирэн взглянула на него поверх азалий.
It was not the look of a coquette, but-far worse to the watching girl-of a woman fearful lest that look should say too much.	Это не был взгляд кокетки — нет, Джун уловила в нем нечто худшее для себя: так могла смотреть только женщина, боявшаяся сказать своим взглядом слишком много.
"I've promised to go for a drive with Uncle…."	— Я обещала поехать кататься с дядей…
"The big one!	— С тем толстым?
Make him bring you; it's only ten miles—the very thing for his horses."	Пусть привезет вас в Робин-Хилл; каких-нибудь десять миль — и лошади его промнутся.
"Poor old Uncle Swithin!"	— Бедный дядя Суизин!
A wave of the azalea scent drifted into June's face; she felt sick and dizzy.	Запах азалий повеял Джун в лицо; она почувствовала дурноту и головокружение.
"Do! ah! do!"	— Приезжайте! Я прошу вас!
"But why?"	— Зачем?
"I must see you there—I thought you'd like to help me…."	— Мне нужно, чтобы вы приехали, я думал, что вы хотите помочь мне.
The answer seemed to the girl to come softly with a tremble from amongst the blossoms:	Девушке показалось, что ответ прозвучал так мягко, словно это затрепетали цветы:
"So I do!"	— Я и хочу помочь!
And she stepped into the open space of the window.	Джун шагнула в открытую дверь.
"How stuffy it is here!" she said;	— Как здесь душно! — сказала она.
"I can't bear this scent!"	— Я задыхаюсь от этого запаха!
Her eyes, so angry and direct, swept both their faces.	Ее глаза, гневные, смелые, смотрели им прямо в лицо.
"Were you talking about the house?	— Вы говорили о доме?
I haven't seen it yet, you know-shall we all go on Sunday?"'	Я его еще не видела, давайте поедем в воскресенье!
From Irene's face the colour had flown.	Румянец сбежал с лица Ирэн.

"I am going for a drive that day with Uncle Swithin," she answered.	— В воскресенье я поеду кататься с дядей Суизином, — ответила она.
"Uncle Swithin!	— С дядей Суизином!
What does he matter?	Вот еще.
You can throw him over!"	Его можно отставить!
"I am not in the habit of throwing people over!"	— Нет, это не в моих привычках!
There was a sound of footsteps and June saw Soames standing just behind her.	Раздались шаги. Джун обернулась и увидела Сомса.
"Well! if you are all ready," said Irene, looking from one to the other with a strange smile, "dinner is too!"	— Ну что ж, все ждут обеда, — сказала Ирэн, со странной улыбкой переводя взгляд с одного лица на другое, — а обед ждет нас.

II.

June's Treat — Праздник Джун

Dinner began in silence; the women facing one another, and the men.	Обед начался в молчании: Джун сидела напротив Ирэн, Босини — напротив Сомса.
In silence the soup was finished-excellent, if a little thick; and fish was brought.	В молчании был съеден суп — прекрасный, хотя чуточку и густоватый; подали рыбу.
In silence it was handed.	В молчании разложили ее по тарелкам.
Bosinney ventured:	Босини отважился:
"It's the first spring day."	— Сегодня первый весенний день.
Irene echoed softly:	Ирэн тихо отозвалась:
"Yes—the first spring day."	— Да, первый весенний день.
"Spring!" said June: "there isn't a breath of air!"	— Какая это весна! — сказала Джун. — Дышать нечем!
No one replied.	Никто не возразил ей.
The fish was taken away, a fine fresh sole from Dover.	Рыбу унесли — чудесную дуврскую камбалу.
And Bilson brought champagne, a bottle swathed around the neck with white….	И Билсон подала бутылку шампанского, закутанную вокруг горлышка белой салфеткой.
Soames said:	Сомс сказал:
"You'll find it dry."	— Шампанское сухое.
Cutlets were handed, each pink-frilled about the legs.	Подали отбивные котлеты, украшенные розовой гофрированной бумагой.
They were refused by June, and silence fell.	Джун отказалась от них, и снова наступило молчание.
Soames said:	Сомс сказал:
"You'd better take a cutlet, June; there's nothing coming."	— Советую тебе съесть котлету, Джун. Больше ничего не будет.
But June again refused, so they were borne away.	Но Джун снова отказалась, и котлеты унесли.
And then Irene asked:	Ирэн спросила:
"Phil, have you heard my blackbird?"	— Фил, вы слышали моего дрозда?

Bosinney answered:	Босини ответил:
"Rather-he's got a hunting-song.	— Как же! Он теперь заливается по-весеннему.
As I came round I heard him in the Square."	Я еще в сквере его слышал, когда шел сюда.
"He's such a darling!"	— Он такая прелесть!
"Salad, sir?"	— Прикажете салату, сэр?
Spring chicken was removed.	Унесли и жареных цыплят.
But Soames was speaking:	Заговорил Сомс:
"The asparagus is very poor.	— Спаржа неважная.
Bosinney, glass of sherry with your sweet?	Босини, стаканчик хереса к сладкому?
June, you're drinking nothing!"	Джун, ты совсем ничего не пьешь!
June said:	Джун сказала:
"You know I never do.	— Ты же знаешь, что я никогда не пью.
Wine's such horrid stuff!"	Вино — гадость!
An apple charlotte came upon a silver dish, and smilingly Irene said:	Подали яблочную шарлотку на серебряном блюде. И, улыбаясь, Ирэн сказала:
"The azaleas are so wonderful this year!"	— Азалии в этом году необыкновенные!
To this Bosinney murmured:	Босини пробормотал в ответ:
"Wonderful!	— Необыкновенные!
The scent's extraordinary!"	Совершенно изумительный запах!
June said:	Джун сказала:
"How can you like the scent?	— Не понимаю, как можно восхищаться этим запахом!
Sugar, please, Bilson."	Билсон, дайте мне сахару, пожалуйста.
Sugar was handed her, and Soames remarked:	Ей подали сахар, и Сомс заметил:
"This charlottes good!"	— Шарлотка удалась!
The charlotte was removed.	Шарлотку унесли.
Long silence followed.	Наступило долгое молчание.
Irene, beckoning, said:	Ирэн подозвала Билсон и сказала:
"Take out the azalea, Bilson.	— Уберите азалии.
Miss June can't bear the scent."	Мисс Джун не нравится их запах.
"No; let it stay," said June.	— Нет, пусть стоят, — сказала Джун.
Olives from France, with Russian caviare, were placed on little plates.	По маленьким тарелочкам разложили французские маслины и русскую икру.
And Soames remarked:	И Сомс спросил:
"Why can't we have the Spanish?"	— Почему у нас не бывает испанских маслин?
But no one answered.	Но никто не ответил ему.

The olives were removed.	Маслины убрали.
Lifting her tumbler June demanded:	Подняв бокал, Джун попросила:
"Give me some water, please."	— Налейте мне воды, пожалуйста.
Water was given her.	Ей налили.
A silver tray was brought, with German plums.	Принесли серебряный поднос с немецкими сливами.
There was a lengthy pause.	Долгая пауза.
In perfect harmony all were eating them.	Все мирно занялись едой.
Bosinney counted up the stones:	Босини пересчитал косточки:
"This year-next year-some time."	— Нынче — завтра — сбудется…
Irene finished softly:	Ирэн докончила мягко:
"Never!	— Нет…
There was such a glorious sunset.	Какой сегодня красивый закат!
The sky's all ruby still-so beautiful!"	Небо красное как рубин.
He answered:	Он ответил:
"Underneath the dark."	— А сверху тьма.
Their eyes had met, and June cried scornfully:	Глаза их встретились, и Джун воскликнула презрительным тоном:
"A London sunset!"	— Лондонский закат!
Egyptian cigarettes were handed in a silver box.	Подали египетские сигареты в серебряном ящичке.
Soames, taking one, remarked:	Взяв одну. Сомс спросил:
"What time's your play begin?"	— Когда начало спектакля?
No one replied, and Turkish coffee followed in enamelled cups.	Никто не ответил; подали турецкий кофе в эмалевых чашечках.
Irene, smiling quietly, said:	Ирэн сказала, спокойно улыбаясь:
"If only…."	— Если бы…
"Only what?" said June.	— Если бы что? — спросила Джун.
"If only it could always be the spring!"	— Если бы всегда была весна!
Brandy was handed; it was pale and old.	Подали коньяк; коньяк был старый, почти бесцветный.
Soames said:	Сомс сказал:
"Bosinney, better take some brandy."	— Боснии, наливайте себе.
Bosinney took a glass; they all arose.	Боснии выпил рюмку коньяку; все поднялись из-за стола.
"You want a cab?" asked Soames.	— Позвать кэб? — спросил Сомс.
June answered:	Джун ответила:

"No!	— Нет.
My cloaks please, Bilson."	Принесите мне пальто, Билсон.
Her cloak was brought.	Пальто принесли.
Irene, from the window, murmured:	Ирэн подошла к окну и тихо сказала:
"Such a lovely night!	— Какой чудесный вечер!
The stars are coming out!"	Вон уж и звезды.
Soames added:	Сомс прибавил:
"Well, I hope you'll both enjoy yourselves."	— Ну, желаю вам хорошо провести время.
From the door June answered:	Джун ответила с порога:
"Thanks.	— Благодарю.
Come, Phil."	Пойдемте, Фил.
Bosinney cried:	Боснии отозвался:
"I'm coming."	— Иду.
Soames smiled a sneering smile, and said:	Сомс улыбнулся язвительной улыбкой и сказал:
"I wish you luck!"	— Всего хорошего!
And at the door Irene watched them go.	Стоя в дверях, Ирэн провожала их взглядом.
Bosinney called:	Боснии крикнул:
"Good night!"	— Спокойной ночи!
"Good night!" she answered softly….	— Спокойной ночи! — мягко ответила Ирэн.
June made her lover take her on the top of a 'bus, saying she wanted air, and there sat silent, with her face to the breeze.	Джун потащила жениха на империал омнибуса, сказав, что ей хочется подышать воздухом, и всю дорогу просидела молча, подставив лицо ветру.
The driver turned once or twice, with the intention of venturing a remark, but thought better of it.	Кучер оглянулся на них разок-другой, собираясь пуститься в разговор, но передумал.
They were a lively couple!	Не очень-то веселая парочка!
The spring had got into his blood, too; he felt the need for letting steam escape, and clucked his tongue, flourishing his whip, wheeling his horses, and even they, poor things, had smelled the spring, and for a brief half-hour spurned the pavement with happy hoofs.	Весна хозяйничала и у него в крови. Ему не терпелось поболтать, он причмокивал губами, размахивал кнутом, подгоняя лошадей, и даже они, бедняжки, учуяли весну и целых полчаса весело цокали копытами по мостовой.
The whole town was alive; the boughs, curled upward with their decking of young leaves, awaited some gift the breeze could bring.	Весь город ожил в этот вечер; ветви в уборе молодой листвы, тянувшиеся к небу, ждали, что ветерок принесет им какой-то дар.
New-lighted lamps were gaining mastery, and the faces of the crowd showed pale under that glare, while on high the great white clouds slid swiftly, softly, over the purple sky.	Недавно зажженные фонари мало-помалу разгоняли сумрак, и человеческие лица Казались бледными под их светом, а наверху большие белые облака быстро и легко летели по пурпурному небу.

Men in, evening dress had thrown back overcoats, stepping jauntily up the steps of Clubs; working folk loitered; and women-those women who at that time of night are solitary-solitary and moving eastward in a stream-swung slowly along, with expectation in their gait, dreaming of good wine and a good supper, or-for an unwonted minute, of kisses given for love.	Мужчины во фраках шли, распахнув пальто, бойко взбегали по ступенькам клубов; рабочий люд бродил по улицам; и женщины — Те женщины, которые гуляют одиночками в этот час, одиночками движутся против течения, — медленной, выжидающей походкой проходили по тротуару, мечтая о хорошем вине, хорошем ужине да изредка, урывками, о поцелуях, не оплаченных деньгами.
Those countless figures, going their ways under the lamps and the moving-sky, had one and all received some restless blessing from the stir of spring.	Эти люди, бесконечной вереницей проходившие в свете уличных фонарей, под небом, затянутым бегущими облаками, все как один несли с собой будоражащую радость, которую вселило в них пробуждение весны.
And one and all, like those clubmen with their opened coats, had shed something of caste, and creed, and custom, and by the cock of their hats, the pace of their walk, their laughter, or their silence, revealed their common kinship under the passionate heavens.	Все до одного, как те мужчины в пальто нараспашку, они сбросили с себя броню касты, верований, привычек и лихо заломленной шляпой, походкой, смехом и даже молчанием раскрывали то, что единило их всех под этим пылающим страстью небом.
Bosinney and June entered the theatre in silence, and mounted to their seats in the upper boxes.	Боснии и Джун молча вошли в театр и поднялись на свои места в ложе верхнего яруса.
The piece had just begun, and the half-darkened house, with its rows of creatures peering all one way, resembled a great garden of flowers turning their faces to the sun.	Пьеса уже началась, и полутемный зал с правильными рядами людей, смотрящих в одном направлении, напоминал огромный сад, полный цветов, которые повернули головки к солнцу.
June had never before been in the upper boxes.	Джун еще ни разу в жизни не была в верхнем ярусе.
From the age of fifteen she had habitually accompanied her grandfather to the stalls, and not common stalls, but the best seats in the house, towards the centre of the third row, booked by old Jolyon, at Grogan and Boyne's, on his way home from the City, long before the day; carried in his overcoat pocket, together with his cigar-case and his old kid gloves, and handed to June to keep till the appointed night.	С тех пор как ей исполнилось пятнадцать лет, она всегда ходила с дедушкой в партер, и не просто в партер, а на самые лучшие места — в середину третьего ряда кресел, — которые старый Джолион задолго до спектакля заказывал у Грогэна и Бойнза по дороге домой из Сити; билеты клались во внутренний карман пальто, туда, где лежал портсигар и неизменная пара кожаных перчаток, а потом передавались Джун, с тем чтобы она держала их у себя до дня спектакля.
And in those stalls-an erect old figure with a serene white head, a little figure, strenuous and eager, with a red-gold head-they would sit through every kind of play, and on the way home old Jolyon would say of the principal actor:	И в этих креслах они терпеливо высиживали любую пьесу — высокий, прямой старик с величаво-спокойной седой головой и миниатюрная девушка, подвижная, возбужденная, с золотисто-рыжей головкой, — а на обратном пути Джолион неизменно говорил об актере, исполнявшем главную роль:
"Oh, he's a poor stick!	— Э-э, какое убожество!
You should have seen little Bobson!"	Ты бы посмотрела Бобсона!

She had looked forward to this evening with keen delight; it was stolen, chaperone-less, undreamed of at Stanhope Gate, where she was supposed to be at Soames'.	Джун предвкушала много радости от этого вечера: они пошли в театр, никому не сказавшись, без провожатых; на Стэнхоп-Г ейт и не подозревали об этом — там считалось, что Джун уехала к Сомсу.
She had expected reward for her subterfuge, planned for her lover's sake; she had expected it to break up the thick, chilly cloud, and make the relations between them which of late had been so puzzling, so tormenting-sunny and simple again as they had been before the winter.	Джун надеялась получить вознаграждение за эту маленькую хитрость, на которую она пошла ради жениха: она надеялась, что сегодняшний вечер разгонит плотное холодное облако, и их отношения — такие странные, такие мучительные за последнее время — станут снова простыми и радостными, как это было до зимы.
She had come with the intention of saying something definite; and she looked at the stage with a furrow between her brows, seeing nothing, her hands squeezed together in her lap.	Она пришла сюда с твердым намерением добиться определенности и теперь смотрела на сцену, сдвинув брови, ничего не видя перед собой, крепко стиснув руки.
A swarm of jealous suspicions stung and stung her.	Ревнивые подозрения терзали и терзали ее сердце.
If Bosinney was conscious of her trouble he made no sign.	Может быть, Босини и догадывался о том, что происходит с ней, но виду он не показывал.
The curtain dropped.	Опустился занавес.
The first act had come to an end.	Первый акт кончился.
"It's awfully hot here!" said the girl;	— Здесь страшно жарко! — сказала девушка.
"I should like to go out."	— Мне хочется на воздух.
She was very white, and she knew-for with her nerves thus sharpened she saw everything-that he was both uneasy and compunctious.	Она была очень бледна, и она прекрасно знала — нервы ее были напряжены, и ничто не могло ускользнуть от ее внимания, — что Босини и неловко и мучительно с ней.
At the back of the theatre an open balcony hung over the street; she took possession of this, and stood leaning there without a word, waiting for him to begin.	В глубине театра был балкон, выходивший на улицу; Джун завладела им и, облокотившись на балюстраду, молча ждала, когда Босини заговорит.
At last she could bear it no longer.	Наконец она не выдержала:
"I want to say something to you, Phil," she said.	— Я хотела поговорить с вами. Фил.
"Yes?"	— Да?
The defensive tone of his voice brought the colour flying to her cheek, the words flying to her lips:	Настороженная нотка в его голосе заставила ее вспыхнуть, слова сами слетели с губ:
"You don't give me a chance to be nice to you; you haven't for ages now!"	— Вы не позволяете мне быть ласковой с вами; вот уже сколько времени я…
Bosinney stared down at the street.	Босини пристально смотрел на улицу.
He made no answer….	Он молчал.
June cried passionately:	Джун горячо продолжала:
"You know I want to do everything for you-that I want to be everything to you…."	— Вы же знаете, ради вас я готова на все — я хочу быть всем для вас…

A hum rose from the street, and, piercing it with a sharp 'ping,' the bell sounded for the raising of the curtain.	С улицы донесся шум, и, смешавшись с ним, пронзительный звонок возвестил о конце антракта.
June did not stir.	Джун не шевельнулась.
A desperate struggle was going on within her.	В ее душе происходила отчаянная борьба.
Should she put everything to the proof?	Поставить все на карту?
Should she challenge directly that influence, that attraction which was driving him away from her?	Бросить вызов тому влиянию, той притягательной силе, которые отнимают у нее Босини?
It was her nature to challenge, and she said:	Не в ее характере было отступать, и она сказала:
"Phil, take me to see the house on Sunday!"	— Фил, возьмите меня в Робин-Хилл в воскресенье!
With a smile quivering and breaking on her lips, and trying, how hard, not to show that she was watching, she searched his face, saw it waver and hesitate, saw a troubled line come between his brows, the blood rush into his face.	Улыбаясь робкой улыбкой, то и дело сбегавшей с ее губ, прилагая все старания — какие старания! — к тому, чтобы он не заметил пытливости ее взгляда, Джун впилась глазами в его лицо, увидела, как оно дрогнуло в нерешительности, увидела беспокойную складку, залегшую между бровями, румянец, заливший его щеки.
He answered:	Он ответил:
"Not Sunday, dear; some other day!"	— Только не в это воскресенье, дорогая, как-нибудь в другой раз.
"Why not Sunday?	— Почему не в это?
I shouldn't be in the way on Sunday."	Я не помешаю вам.
He made an evident effort, and said:	Он сделал над собой видимое усилие и сказал:
"I have an engagement."	— Я буду занят.
"You are going to take…."	— Вы поедете с…
His eyes grew angry; he shrugged his shoulders, and answered:	Глаза Босини загорелись гневом; он пожал плечами и ответил:
"An engagement that will prevent my taking you to see the house!"	— Я буду занят и не смогу показать вам дом!
June bit her lip till the blood came, and walked back to her seat without another word, but she could not help the tears of rage rolling down her face.	Джун до крови закусила губу; она пошла обратно в зал, не сказав больше ни слова, но не смогла сдержать слезы гнева, залившие ей лицо.
The house had been mercifully darkened for a crisis, and no one could see her trouble.	К счастью, огни были уже потушены, и никто не видел ее горя.
Yet in this world of Forsytes let no man think himself immune from observation.	Но в мире Форсайтов ни один человек не может считать себя застрахованным от посторонних взглядов.
In the third row behind, Euphemia, Nicholas's youngest daughter, with her married-sister, Mrs. Tweetyman, were watching.	Из третьего ряда за ними следили Юфимия — младшая дочь Николаса — и ее замужняя сестра, миссис Туитимен.
They reported at Timothy's, how they had seen June and her fiance at the theatre.	Они рассказали у Тимоти, что видели в театре Джун и ее жениха.

"In the stalls?"	— В партере?
"No, not in the…."	— Нет, не в…
"Oh! in the dress circle, of course.	— А! В амфитеатре.
That seemed to be quite fashionable nowadays with young people!"	У молодежи теперь считается очень модным ходить в амфитеатр!
Well-not exactly.	— Да нет, не в этом дело…
In the….	Они были в…
Anyway, that engagement wouldn't last long.	Вообще вся эта история не надолго.
They had never seen anyone look so thunder and lightningy as that little June!	Маленькая Джун просто метала гром и молнии!
With tears of enjoyment in their eyes, they related how she had kicked a man's hat as she returned to her seat in the middle of an act, and how the man had looked.	Со слезами восторга они рассказали, как Джун, возвращаясь на свое место посредине действия, отшвырнула ногой чей-то цилиндр и каким взглядом ответил на хозяин цилиндра.
Euphemia had a noted, silent laugh, terminating most disappointingly in squeaks; and when Mrs. Small, holding up her hands, said:	Юфимия имела привычку закатываться беззвучным смехом, в конце неожиданно переходившим в визг, и когда миссис Смолл всплеснула руками, сказав:
"My dear!	"Господи боже!
Kicked a ha-at?" she let out such a number of these that she had to be recovered with smelling-salts.	Отшвырнула цилиндр? Юфимия начала так взвизгивать, что пришлось приводить ее в чувство нюхательными солями.
As she went away she said to Mrs. Tweetyman:	Выйдя от тетушек, она сказала миссис Туитимен:
"Kicked a-ha-at!	— Отшвырнула цили-индр!
Oh!	О-о!
I shall die."	Я больше не могу!
For 'that little June' this evening, that was to have been 'her treat,' was the most miserable she had ever spent.	Для «маленькой Джун» этот вечер, задуманный, как праздник, был самым тяжелым за всю ее жизнь.
God knows she tried to stifle her pride, her suspicion, her jealousy!	Видит бог, она делала все, чтобы задушить свою гордость, свои подозрения, свою ревность!
She parted from Bosinney at old Jolyon's door without breaking down; the feeling that her lover must be conquered was strong enough to sustain her till his retiring footsteps brought home the true extent of her wretchedness.	Прощаясь с женихом у дверей дома, Джун все еще крепилась; сознание, что Босини нужно отвоевать во что бы то ни стало, поддерживало ее, и, только прислушиваясь к его удаляющимся шагам, она поняла, как велико ее несчастье.
The noiseless 'Sankey' let her in.	Безмолвный «миссионер» открыл ей дверь.
She would have slipped up to her own room, but old Jolyon, who had heard her entrance, was in the dining-room doorway.	Она хотела проскользнуть незамеченной к себе в комнату, но старый Джолион, услышав ее шаги, вышел из столовой.
"Come in and have your milk," he said.	— Зайди выпить молока, — сказал он.
"It's been kept hot for you.	— Тебе оставили горячее.

You're very late.	Как ты поздно!
Where have you been?"	Где ты была?
June stood at the fireplace, with a foot on the fender and an arm on the mantelpiece, as her grandfather had done when he came in that night of the opera.	Джун стала у камина в той самой позе, в какой стоял ее дед, вернувшись в тот июньский вечер из оперы: поставив одну ногу на решетку, опершись рукой — о каминную доску.
She was too near a breakdown to care what she told him.	Каждую минуту готовая разрыдаться, она не заботилась о своих словах.
"We dined at Soames's."	— Мы обедали у Сомса.
"H'm! the man of property!	— Гм! У этого собственника!
His wife there and Bosinney?"	Кто там был? Его жена, Босини?
"Yes."	- Да.
Old Jolyon's glance was fixed on her with the penetrating gaze from which it was difficult to hide; but she was not looking at him, and when she turned her face, he dropped his scrutiny at once.	От глаз старого Джолиона, прикованных к внучке, было так трудно скрыть что-нибудь; но в эту минуту Джун не смотрела на деда, а когда она повернулась к нему, старый Джолион сейчас же опустил глаза.
He had seen enough, and too much.	Того, что он видел, было достаточно, вполне достаточно.
He bent down to lift the cup of milk for her from the hearth, and, turning away, grumbled:	Старый Джолион нагнулся к камину достать молоко и, отвернувшись, проворчал:
"You oughtn't to stay out so late; it makes you fit for nothing."	— Не надо так поздно засиживаться в гостях: ты совсем расклеилась.
He was invisible now behind his paper, which he turned with a vicious crackle; but when June came up to kiss him, he said:	Он закрылся газетой, сердито зашуршав страницами; но когда Джун подошла поцеловать его, старый Джолион сказал
"Good-night, my darling," in a tone so tremulous and unexpected, that it was all the girl could do to get out of the room without breaking into the fit of sobbing which lasted her well on into the night.	«Спокойной ночи, родная!» таким взволнованным, таким необычным для него голосом, что девушке не оставалось ничего другого, как поскорее выйти из комнаты, чтобы не разразиться при нем рыданиями, которые стихли в ее спальне только поздно ночью.
When the door was closed, old Jolyon dropped his paper, and stared long and anxiously in front of him.	Когда дверь за Джун затворилась, старый Джолион бросил газету и уставился прямо перед собой долгим, тревожным взглядом.
' The beggar!' he thought.	"Негодяй! — думал он.
' I always knew she'd have trouble with him!'	— Я так и знал, что она хлебнет с ним горя!"
Uneasy doubts and suspicions, the more poignant that he felt himself powerless to check or control the march of events, came crowding upon him.	Тревожные мысли и подозрения, тем более мучительные, что он чувствовал себя бессильным остановить или повернуть по-своему ход событий, надвинулись на старого Джолиона со всех сторон.
Was the fellow going to jilt her?	Уж не собирается ли этот субъект играть ею?
He longed to go and say to him:	Ему хотелось пойти и крикнуть:
"Look here, you sir!	"Эй вы, сэр!

Are you going to jilt my grand-daughter?"	Уж не собираетесь ли вы играть моей внучкой?"
But how could he?	Но разве это возможно?
Knowing little or nothing, he was yet certain, with his unerring astuteness, that there was something going on.	Зная мало, вернее, ничего не зная, он все же с безошибочной проницательностью чувствовал что-то неладное.
He suspected Bosinney of being too much at Montpellier Square.	Он подозревал, что Босини слишком зачастил на Монпельесквер.
'This fellow,' he thought, 'may not be a scamp; his face is not a bad one, but he's a queer fish.	"Может быть, он и не мерзавец, — думал старый Джолион. — У него хорошее лицо, но что-то странное в нем есть.
I don't know what to make of him.	Я не понимаю этого человека!
I shall never know what to make of him!	И никогда не пойму!
They tell me he works like a nigger, but I see no good coming of it.	Говорят, он работает как вол, но ничего путного из этого пока что не получается.
He's unpractical, he has no method.	Он совершенно непрактичный, беспорядочный.
When he comes here, he sits as glum as a monkey.	Приходит сюда и сидит, как — сыч.
If I ask him what wine he'll have, he says:	Спросишь, каким вином его угостить, отвечает:
"Thanks, any wine."	«Благодарю вас! Все равно!»
If I offer him a cigar, he smokes it as if it were a twopenny German thing.	Предложишь сигару — он курит ее с таким видом, словно это дешевая немецкая гадость.
I never see him looking at June as he ought to look at her; and yet, he's not after her money.	Я никогда не замечал, чтобы он смотрел на Джун так, как ему полагалось бы смотреть; а между тем, он не гонится за ее деньгами.
If she were to make a sign, he'd be off his bargain to-morrow.	Достаточно одного ее знака, и он сейчас же вернет ей слово.
But she won't-not she!	Но она никогда не пойдет на это никогда!
She'll stick to him!	Будет цепляться за него!
She's as obstinate as fate-She'll never let go!'	Упорная как рок! Она от него не отступится!"
Sighing deeply, he turned the paper; in its columns, perchance he might find consolation.	Глубоко вздохнув, старый Джолион взялся за газету; может быть, хоть здесь он найдет утешение.
And upstairs in her room June sat at her open window, where the spring wind came, after its revel across the Park, to cool her hot cheeks and burn her heart.	А Джун сидела у себя в комнате, и весенний ветерок, набушевавшись вволю в парке, врывался в открытое окно, охлаждая ее пылающие щеки и сжигая ей сердце.

III.

Drive with Swithin — Поездка с Суизином

Two lines of a certain song in a certain famous old school's songbook run as follows:	В одном всем известном старинном сборнике школьных песен есть такие строки:
'How the buttons on his blue frock shone, tra-la-la!	Смотрите! пуговицы в ряд на синем фраке как горят!
How he carolled and he sang, like a bird!…'	Поет, свистит он, точно дрозд, — тра-ля-ля-ля-тра-ля-ля-ля!
Swithin did not exactly carol and sing like a bird, but he felt almost like endeavouring to hum a tune, as he stepped out of Hyde Park Mansions, and contemplated his horses drawn up before the door.	Не то чтобы Суизин пел и свистал, как дрозд, но, выйдя из дому и осмотрев свой выезд, остановившийся у подъезда, он был близок к тому, чтобы промурлыкать себе под нос какой-нибудь мотивчик.
The afternoon was as balmy as a day in June, and to complete the simile of the old song, he had put on a blue frock-coat, dispensing with an overcoat, after sending Adolf down three times to make sure that there was not the least suspicion of east in the wind; and the frock-coat was buttoned so tightly around his personable form, that, if the buttons did not shine, they might pardonably have done so.	Утро было теплое, как в июне. Подтверждая слова старинной песенки, Суизин нарядился в синий фрак и решил обойтись без пальто, предварительно сгоняв Адольфа три раз подряд на улицу, чтобы окончательно убедиться, что сегодня нет ни малейшего намека на восточный ветер; синий фрак так плотно облегал его внушительную фигуру, что, вздумай пуговицы действительно гореть на солнце, это было бы простительно с их стороны.
Majestic on the pavement he fitted on a pair of dog-skin gloves; with his large bell-shaped top hat, and his great stature and bulk he looked too primeval for a Forsyte.	Огромный и величественный, он стоял на панели, натягивая лайковые перчатки; высокий, похожий на колокол цилиндр и величавость осанки придавали облику Суизина первобытность, пожалуй, чрезмерную для Форсайта.
His thick white hair, on which Adolf had bestowed a touch of pomatum, exhaled the fragrance of opoponax and cigars—the celebrated Swithin brand, for which he paid one hundred and forty shillings the hundred, and of which old Jolyon had unkindly said, he wouldn't smoke them as a gift; they wanted the stomach of a horse!	От его густых, совершенно белых волос, которые Адольф слегка напомадил, шел аромат опопанакса и сигар — тех самых сигар по сто сорок шиллингов сотня, о которых старый Джолион так пренебрежительно отозвался, заявив, что не стал бы курить их и даром; для таких сигар надо иметь лошадиный желудок!..
"Adolf!"	— Адольф!
"Sare!"	— Сэр!
"The new plaid rug!"	— Дайте новый плед!
He would never teach that fellow to look smart; and Mrs. Soames he felt sure, had an eye!	Никакими силами не добьешься, чтобы у этого бездельника был элегантный вид; а у миссис Сомс на этот счет глаз, наверное, наметан!
"The phaeton hood down; I am going-to-drive—a-lady!"	— Откиньте верх у фаэтона; я еду… кататься… с дамой!
A pretty woman would want to show off her frock; and well-he was going to drive a lady!	Хорошенькой женщине непременно захочется показать свой наряд. Да, он едет с дамой!
It was like a new beginning to the good old days.	Словно опять вернулись прежние золотые денечки.
Ages since he had driven a woman!	Вот уже целая вечность, как Суизин не катался с женщиной!
The last time, if he remembered, it had been Juley; the poor old soul had been as nervous as a cat the whole time, and so put him out of patience that, as he dropped her in the Bayswater Road, he had said:	Последний раз, если память ему не изменяет, это была Джули; несчастная старушенция волновалась всю дорогу как кошка, и до такой степени вывела его из себя, что, высадив ее на Бэйсуотер-Род, Суизин заявил:
"Well I'm d--d if I ever drive you again!"	«Чтобы я еще раз повез тебя кататься?! Да никогда в жизни!»

And he never had, not he!	И так и не возил, нет, слуга покорный!
Going up to his horses' heads, he examined their bits; not that he knew anything about bits-he didn't pay his coachman sixty pounds a year to do his work for him, that had never been his principle.	Подойдя к лошадям, Суизин внимательно осмотрел удила: вряд ли, впрочем, он понимал что-нибудь в удилах — не за тем он платит кучеру шестьдесят фунтов в год, чтобы брать на себя чужую работу, это не в его принципах.
Indeed, his reputation as a horsey man rested mainly on the fact that once, on Derby Day, he had been welshed by some thimble-riggers.	В сущности говоря, его репутация знатока лошадей покоилась главным образом на том факте, что однажды на дерби он попался на удочку мошенникам.
But someone at the Club, after seeing him drive his greys up to the door-he always drove grey horses, you got more style for the money, some thought-had called him	Но кто-то из товарищей по клубу, увидев, как Суизин подкатил к дверям на своей серой упряжке — он всегда держал серых лошадей, деньги те же, а элегантности больше, — прозвал Суизина
' Four-in-hand Forsyte.'	«Форсайт четверкой».
The name having reached his ears through that fellow Nicholas Treffry, old Jolyon's dead partner, the great driving man notorious for more carriage accidents than any man in the kingdom-Swithin had ever after conceived it right to act up to it.	Прозвище дошло до ушей Суивина благодаря Николасу Трефри, покойному компаньону старого Джолиона — любителю лошадей, славившемуся чуть ли не самым большим во всем королевстве количеством несчастных случаев во время езды по улицам, — и Суизин счел себя обязанным не снижать репутации.
The name had taken his fancy, not because he had ever driven four-in-hand, or was ever likely to, but because of something distinguished in the sound.	Прозвище поразило его воображение не потому, что он действительно правил или собирался когда-нибудь править четверкой, но в самом звуке этих слов ему чудилось какое-то благородство.
Four-in-hand Forsyte!	«Форсайт четверкой!»
Not bad!	Недурно!
Born too soon, Swithin had missed his vocation.	Родившись на свет слишком рано, Суизин не мог должным образом развить свои склонности.
Coming upon London twenty years later, he could not have failed to have become a stockbroker, but at the time when he was obliged to select, this great profession had not as yet became the chief glory of the upper-middle class.	Появись он в Лондоне двадцатью годами позже, его не миновала бы профессия маклера, но в то время, когда Суизин должен был сделать окончательный выбор, эта великая профессия еще не успела увенчать славой класс крупной буржуазии.
He had literally been forced into land agency.	Суизину просто не оставалось ничего другого, как заняться аукционами.
Once in the driving seat, with the reins handed to him, and blinking over his pale old cheeks in the full sunlight, he took a slow look round-Adolf was already up behind; the cockaded groom at the horses' heads stood ready to let go; everything was prepared for the signal, and Swithin gave it.	Усевшись в фаэтон, он взял вожжи и, щурясь от яркого солнца, бившего ему прямо в бледное старческое лицо, медленно осмотрелся по сторонам. Адольф уже занял свое место позади; грум с кокардой на фуражке держал лошадей под уздцы, готовый каждую минуту отскочить в сторону; все дожидалось знака Суизина, и он подал этот знак.

The equipage dashed forward, and before you could say Jack Robinson, with a rattle and flourish drew up at Soames' door.	Экипаж рванулся вперед и в мгновение ока с грохотом подкатил к дому Сомса.
Irene came out at once, and stepped in-he afterward described it at Timothy's-"as light as-er-Taglioni, no fuss about it, no wanting this or wanting that;" and above all, Swithin dwelt on this, staring at Mrs. Septimus in a way that disconcerted her a good deal, "no silly nervousness!"	Ирэн не заставила себя ждать и села в фаэтон, как Суизии рассказывал потом у Тимоти, "с легкостью… э-э… с легкостью Тальони, без всякой суетни, без всяких этих «ах! мне неудобно, ах! мне тесно! », а главное Суизин особенно напирал на это, глядя на миссис Смолл, которая не знала, куда деваться от смущения, — без всяких дурацких страхов!"
To Aunt Hester he portrayed Irene's hat.	Тете Эстер он описал шляпу Ирэн так:
"Not one of your great flopping things, sprawling about, and catching the dust, that women are so fond of nowadays, but a neat little-" he made a circular motion of his hand, "white veil-capital taste."	— Ничего похожего на теперешние лопухи, которые собирают на себя пыль, — маленькая, аккуратненькая, — он описал рукой круг, — с белой вуалеткой, столько вкуса!
"What was it made of?" inquired Aunt Hester, who manifested a languid but permanent excitement at any mention of dress.	— А из чего она? — спросила тетя Эстер, с томным воодушевлением встречавшая всякое упоминание о нарядах.
"Made of?" returned Swithin; "now how should I know?"	— Из чего? — переспросил Суизин.
He sank into silence so profound that Aunt Hester began to be afraid he had fallen into a trance.	— Ну почем я знаю? — и погрузился в такое глубокое молчание, что тетя Эстер начала побаиваться, не столбняк ли у него.
She did not try to rouse him herself, it not being her custom.	Она не пыталась растолкать Суизина, это было не в ее обычаях.
'I wish somebody would come,' she thought; 'I don't like the look of him!'	"Хоть бы пришел кто-нибудь, — думала тетя Эстер, — не нравится мне его вид!"
But suddenly Swithin returned to life.	Но вдруг Суизин очнулся.
"Made of" he wheezed out slowly, "what should it be made of?"	— — Из чего? — протянул он хрипло. — Из чего же она была сделана?..
They had not gone four miles before Swithin received the impression that Irene liked driving with him.	Не успели проехать и четырех миль, как Суизин окончательно уверился, что Ирэн довольна поездкой.
Her face was so soft behind that white veil, and her dark eyes shone so in the spring light, and whenever he spoke she raised them to him and smiled.	Ее лицо было так нежно под белой вуалью, темные глаза так сияли на весеннем солнце, а когда Суизин говорил что-нибудь, она взглядывала на него и улыбалась.
On Saturday morning Soames had found her at her writing-table with a note written to Swithin, putting him off.	В субботу утром Сомс застал Ирэн за письмом к Суизину, в котором она отказывалась от поездки.
Why did she want to put him off? he asked.	Почему ей вдруг понадобилось отказывать ляде Суизину, спросил Сомс.
She might put her own people off when she liked, he would not have her putting off his people!	Пусть отказывает своей родне, но его родственникам он не позволит отказывать.
She had looked at him intently, had torn up the note, and said:	Она пристально посмотрела на Сомса, разорвала записку и сказала:

"Very well!"	— Хорошо!
And then she began writing another.	И начала писать другую.
He took a casual glance presently, and saw that it was addressed to Bosinney.	Он случайно заглянул ей через плечо и увидел, что записка адресована Босини.
"What are you writing to him about?" he asked.	— О чем ты ему пишешь? — спросил Сомс.
Irene, looking at him again with that intent look, said quietly:	Ирэн посмотрела на него все тем же пристальным взглядом и спокойно ответила:
"Something he wanted me to do for him!"	— Он просил меня кое-что сделать для него.
"Humph!" said Soames,-"Commissions!"	— Гм! — сказал Сомс. — Комиссии!
"You'll have your work cut out if you begin that sort of thing!" He said no more.	В таком случае тебе скоро придется забросить все свои дела! — и замолчал.
Swithin opened his eyes at the mention of Robin Hill; it was a long way for his horses, and he always dined at half-past seven, before the rush at the Club began; the new chef took more trouble with an early dinner—a lazy rascal!	Суизин вытаращил глаза, услышав о Робин-Хилле; для его лошадей это был солидный конец, и он привык обедать в половине восьмого, до того, как в клубе наберется народ; новый шеф внимательнее относится к ранним обедам — ленивая бестия!
He would like to have a look at the house, however.	Однако Суизину хотелось взглянуть на постройку.
A house appealed to any Forsyte, and especially to one who had been an auctioneer.	Такая вещь, как дом, способна заинтересовать любого Форсайта, в особенности Форсайта, работавшего когда-то по части аукционов.
After all he said the distance was nothing.	В конце концов расстояние — пустяки.
When he was a younger man he had had rooms at Richmond for many years, kept his carriage and pair there, and drove them up and down to business every day of his life.	В молодые годы он снимал комнаты в Ричмонде, держал экипаж и пару лошадей и каждый божий день ездил по делам в город.
Four-in-hand Forsyte they called him!	Недаром ему дали прозвище «Форсайт четверкой»!
His T-cart, his horses had been known from Hyde Park Corner to the Star and Garter.	Его кабриолет и лошадей хорошо знали между Хайд-парком и «Звездой и подвязкой».
The Duke of Z…. wanted to get hold of them, would have given him double the money, but he had kept them; know a good thing when you have it, eh?	Герцог Z. хотел купить у него выезд, давал двойную цену, но он не продал; он сам умеет отличить плохое от хорошего, так ведь?
A look of solemn pride came portentously on his shaven square old face, he rolled his head in his stand-up collar, like a turkey-cock preening himself.	Квадратное, чисто выбритое старческое лицо Суизина озарилось горделивым торжеством, он повел головой между уголками стоячего воротничка, охорашиваясь, как индюк.
She was really—a charming woman!	Какая очаровательная женщина!
He enlarged upon her frock afterwards to Aunt Juley, who held up her hands at his way of putting it.	Он подробно описал ее платье тете Джули, которая только всплескивала руками, приходя в ужас от его выражений.
Fitted her like a skin-tight as a drum; that was how he liked 'em, all of a piece, none of your daverdy, scarecrow women!	Облегающее, как перчатка, ни одной морщинки, как на барабане; вот это ему нравится, не то что теперешние общипанные пугала!

He gazed at Mrs. Septimus Small, who took after James-long and thin.	Он уставился на миссис Септимус Смолл, которая была копией Джемса — такая же длинная и тощая.
"There's style about her," he went on, "fit for a king!	— В ней чувствуешь стиль, — продолжал Суиэин. — Такая подстать самому королю!
And she's so quiet with it too!"	И вместе с тем как спокойно держится!
"She seems to have made quite a conquest of you, any way," drawled Aunt Hester from her corner.	— Она, кажется, совсем тебя покорила, — протянула из своего угла тетя Эстер.
Swithin heard extremely well when anybody attacked him.	Когда кто-нибудь нападал на Суизина, он прекрасно все слышал.
"What's that?" he said.	— Что такое?
"I know a-pretty-woman when I see one, and all I can say is, I don't see the young man about that's fit for her; but perhaps-you-do, come, perhaps-you-do!"	Я сумею… отличить… хорошенькую… женщину от дурнушки и заявляю, что среди нашей молодежи для нее нет достойного человека; может быть… ты знаешь такого… ну… может быть… ты знаешь?
"Oh?" murmured Aunt Hester, "ask Juley!"	— А, — протянула тетя Эстер, — спроси Джули!..
Long before they reached Robin Hill, however, the unaccustomed airing had made him terribly sleepy; he drove with his eyes closed, a life-time of deportment alone keeping his tall and bulky form from falling askew.	Однако еще задолго до Робин-Хилла Суизин, не привыкший к таким прогулкам, почувствовал неодолимую сонливость; он правил с закрытыми глазами, и только благодаря многолетней выдержке его высокая статная фигура не клонилась набок.
Bosinney, who was watching, came out to meet them, and all three entered the house together; Swithin in front making play with a stout gold-mounted Malacca cane, put into his hand by Adolf, for his knees were feeling the effects of their long stay in the same position.	Боснии, поджидавший их, вышел навстречу, и все трое направились к дому. Суизин впереди, поигрывая тяжелой тростью с золотым набалдашником, которую Адольф сунул ему в руку, ибо езда в экипаже сказывалась на коленях Суизина.
He had assumed his fur coat, to guard against the draughts of the unfinished house.	Он надел меховое пальто, предвидя, что в недостроенном доме будут гулять сквозняки.
The staircase-he said-was handsome! the baronial style!	Лестница великолепная! Как во дворце!
They would want some statuary about!	Не мешало бы здесь поставить какую-нибудь статую!
He came to a standstill between the columns of the doorway into the inner court, and held out his cane inquiringly.	Он остановился как вкопанный между колоннами внутреннего дворика и с недоумевающим видом поднял трость.
What was this to be-this vestibule, or whatever they called it?	— А здесь что будет, в этом вестибюле, или как это называется?
But gazing at the skylight, inspiration came to him. "Ah! the billiard-room!"	— Суизин взглянул на стеклянный потолок, и вдруг его осенило: — А-а! бильярдная!
When told it was to be a tiled court with plants in the centre, he turned to Irene:	Услышав, что здесь будет мощеный двор с клумбой посередине, он повернулся к Ирэн:
"Waste this on plants?	— Загубить столько места под цветы?
You take my advice and have a billiard table here!"	Послушайтесь моего совета и поставьте здесь бильярд!

Irene smiled.	Ирэн улыбнулась.
She had lifted her veil, banding it like a nun's coif across her forehead, and the smile of her dark eyes below this seemed to Swithin more charming than ever.	Она подняла вуаль, повязав ее вокруг лба, как монашескую косынку, и темные глаза, улыбавшиеся из-под белой вуали, показались Суизину еще более очаровательными.
He nodded.	Он кивнул.
She would take his advice he saw.	Он знает, что Ирэн последует его совету.
He had little to say of the drawing or dining-rooms, which he described as "spacious"; but fell into such raptures as he permitted to a man of his dignity, in the wine-cellar, to which he descended by stone steps, Bosinney going first with a light.	Мало что найдя сказать о гостиной и столовой, Суизин отметил лишь, что комнаты эти «поместительные», зато пришел в восторг — насколько ему позволяло чувство собственного достоинства — от винного погреба, куда он спустился по каменным ступенькам вслед за Босини, освещавшим путь фонарем.
"You'll have room here," he said, "for six or seven hundred dozen—a very pooty little cellar!"	— Здесь хватит места для шести — семисот дюжин, — сказал Суизин, солидный погребок!
Bosinney having expressed the wish to show them the house from the copse below, Swithin came to a stop.	Босини выразил желание показать им дом с опушки рощицы под откосом, но Суизин решительно остановился.
"There's a fine view from here," he remarked; "you haven't such a thing as a chair?"	— Отсюда тоже прекрасный вид, — сказал он, — у вас тут найдется что-нибудь вроде стула?
A chair was brought him from Bosinney's tent.	Стул принесли из палатки Босини.
"You go down," he said blandly; "you two!	— Вы ступайте, — кротко сказал он, — ступайте вдвоем!
I'll sit here and look at the view."	А я посижу здесь, полюбуюсь видом.
He sat down by the oak tree, in the sun; square and upright, with one hand stretched out, resting on the nob of his cane, the other planted on his knee; his fur coat thrown open, his hat, roofing with its flat top the pale square of his face; his stare, very blank, fixed on the landscape.	Суизин сел под дубом, на солнышке: квадратный, прямой, он вытянул одну руку, опиравшуюся на трость, другую положил на колени; меховое пальто нараспашку, плоские поля цилиндра, как кровля, нависшая над бледным квадратом его лица; взгляд неподвижный, пустой, устремленный на расстилавшийся перед ним вид.
He nodded to them as they went off down through the fields.	Суизин закивал головой, глядя, как они идут полем внизу.
He was, indeed, not sorry to be left thus for a quiet moment of reflection.	В сущности говоря, нечего жалеть, что его оставили одного посидеть спокойно и подумать.
The air was balmy, not too much heat in the sun; the prospect a fine one, a remarka….	Воздух был мягкий, на солнце не очень припекало, вид отсюда прекрасный, замеча…
His head fell a little to one side; he jerked it up and thought: Odd!	Его голова склонилась немного набок. Он встрепенулся и подумал: "Странно!
He-ah!	Я, кажется…"
They were waving to him from the bottom!	Они машут ему снизу!
He put up his hand, and moved it more than once.	Он поднял руку и тоже помахал им.
They were active—the prospect was remar….	"Вон куда забрались, вид заме…"

His head fell to the left, he jerked it up at once; it fell to the right. It remained there; he was asleep.	Г олова у него склонилась влево; он снова встрепенулся; голова склонилась вправо и так и осталась: он спал.
And asleep, a sentinel on the-top of the rise, he appeared to rule over this prospect-remarkable-like some image blocked out by the special artist, of primeval Forsytes in pagan days, to record the domination of mind over matter!	И спящий Суизин, страж на вершине холма, царил над, этим видом — замечательным! — как некое изваяние, высеченное художником в далекие языческие времена по заказу первобытного Форсайта в знак торжества духа над материей!
And all the unnumbered generations of his yeoman ancestors, wont of a Sunday to stand akimbo surveying their little plots of land, their grey unmoving eyes hiding their instinct with its hidden roots of violence, their instinct for possession to the exclusion of all the world-all these unnumbered generations seemed to sit there with him on the top of the rise.	И все его бесчисленные предки, которые по воскресным дням выходили, бывало, подбоченясь, окинуть свои поля взглядом серых неподвижных глаз, таивших захватнический инстинкт, инстинкт обладания, исключавший все интересы, кроме своих собственных, — все эти бесчисленные поколения, казалось, собрались вокруг Суизина на вершине холма.
But from him, thus slumbering, his jealous Forsyte spirit travelled far, into God-knows-what jungle of fancies; with those two young people, to see what they were doing down there in the copse-in the copse where the spring was running riot with the scent of sap and bursting buds, the song of birds innumerable, a carpet of bluebells and sweet growing things, and the sun caught like gold in the tops of the trees; to see what they were doing, walking along there so close together on the path that was too narrow; walking along there so close that they were always touching; to watch Irene's eyes, like dark thieves, stealing the heart out of the spring.	Но жадный форсайтский дух Суизина бодрствовал; он пустился в далекое странствование по неведомым чащам фантазии, вслед за теми двумя, посмотреть, что они делают в роще — в той роще, которую Весна наполнила запахом земли и набухающих почек, пением птиц без числа, полчищем колокольчиков и нежной молодой травы, золотом! солнца, разлившимся по верхушкам деревьев; посмотреть, как те двое идут рядом, плечо к плечу, по узкой тропинке, идут так близко, что то и дело касаются друг друга; заглянуть в темные глаза Ирэн, от которых Весна, словно от воришек, не уберегла своего сердца.
And a great unseen chaperon, his spirit was there, stopping with them to look at the little furry corpse of a mole, not dead an hour, with his mushroom-and-silver coat untouched by the rain or dew; watching over Irene's bent head, and the soft look of her pitying eyes; and over that young man's head, gazing at her so hard, so strangely.	И дух его, как незримый страж, останавливался вместе с ними взглянуть на мертвый пушистый комочек крота, серебристую шкурку которого еще не тронули ни роса, ни дождь; посмотреть на склоненную голову Ирэн, на ее мягкие, подернувшиеся грустью глаза; на молодого человека, не сводившего с нее пристального, странного взгляда.
Walking on with them, too, across the open space where a wood-cutter had been at work, where the bluebells were trampled down, and a trunk had swayed and staggered down from its gashed stump.	Дух Суизина шел с ними дальше, через вырубку, расчищенную топором дровосека, по смятому ковру колокольчиков, мимо срубленного дерева, лежавшего рядом с зияющим раной пнем.
Climbing it with them, over, and on to the very edge of the copse, whence there stretched an undiscovered country, from far away in which came the sounds, 'Cuckoo-cuckoo!'	Вместе с ними перелез через упавший ствол и отправился дальше, к опушке, откуда открывалась неведомая страна, издалека славшая им свое «ку-ку! ку-ку!»
Silent, standing with them there, and uneasy at their silence!	Молча стоит он рядом с ними, встревоженный их молчанием!
Very queer, very strange!	Очень странно, очень подозрительно!

Then back again, as though guilty, through the wood-back to the cutting, still silent, amongst the songs of birds that never ceased, and the wild scent-hum! what was it-like that herb they put in-back to the log across the path….	Потом назад, словно виноватый, через рощицу, назад к вырубке, все еще молча, среди пения птиц, не затихавших ни на минуту, среди буйных запахов… гм! чем это пахнет? Похоже на ту травку, которую кладут в…
And then unseen, uneasy, flapping above them, trying to make noises, his Forsyte spirit watched her balanced on the log, her pretty figure swaying, smiling down at that young man gazing up with such strange, shining eyes, slipping now—a-ah! falling, o—oh! sliding-down his breast; her soft, warm body clutched, her head bent back from his lips; his kiss; her recoil; his cry:	Нажал к стволу, лежавшему поперек тропинки. А потом дух Суизина — невидимый, тревожный — носится, стараясь прошуметь крыльями у них над головой, видит, как она встает на упавшее дерево, ее прекрасное тело чуть покачивается, она улыбается молодому человеку, а он смотрит на нее странными, сияющими глазами; вот она скользит а! падает ему на грудь — а-ах! ее мягкое теплое тело в его объятиях, лицо прячется от его губ; поцелуй; она отпрянула назад; возглас:
"You must know—I love you!"	«Вы же знаете, я люблю вас!»
Must know-indeed, a pretty…?	Она знает — вот как?
Love!	Любовь!
Hah!	Ха!
Swithin awoke; virtue had gone out of him.	Суизин проснулся, чувствуя себя совершенно разбитым.
He had a taste in his mouth.	Во рту неприятный вкус.
Where was he?	Где это он?
Damme!	Ах черт!
He had been asleep!	Заснул!
He had dreamed something about a new soup, with a taste of mint in it.	Ему снился какой-то новый суп, пахнувший мятой.
Those young people-where had they got to?	Где эти двое? Куда они забрались?
His left leg had pins and needles.	Левая нога у него затекла.
"Adolf!"	— Адольф!
The rascal was not there; the rascal was asleep somewhere.	Этого бездельника тоже нет; бездельник спит где-нибудь!
He stood up, tall, square, bulky in his fur, looking anxiously down over the fields, and presently he saw them coming.	Он вытянулся во весь рост, квадратный, массивный в меховом пальто, тревожно посмотрел вниз, на поле, и вскоре увидел их.
Irene was in front; that young fellow-what had they nicknamed him-'The Buccaneer?' looked precious hangdog there behind her; had got a flea in his ear, he shouldn't wonder.	Ирэн шла впереди; этот молодчик — как его прозвали? «пират»? — с унылым видом плелся сзади: ему, должно быть, здорово влетело.
Serve him right, taking her down all that way to look at the house!	Поделом! Нечего было таскать ее бог знает куда, чтобы посмотреть на дом!
The proper place to look at a house from was the lawn.	На любой дом лучше всего смотреть с лужайки.
They saw him.	Они заметили его.

He extended his arm, and moved it spasmodically to encourage them.	Он поднял руку и судорожно замахал им.
But they had stopped.	Но они остановились.
What were they standing there for, talking-talking?	Зачем остановились? О чем они говорят, говорят без конца?
They came on again.	Вот опять пошли.
She had been, giving him a rub, he had not the least doubt of it, and no wonder, over a house like that—a great ugly thing, not the sort of house he was accustomed to.	Она, должно быть, отчитывает его, у Суиэина нет на этот счет никаких сомнений: за такой дом следует отчитать — экая уродина, он таких домов и не видывал.
He looked intently at their faces, with his pale, immovable stare.	Суизин воззрился на их лица белесыми неподвижными глазами.
That young man looked very queer!	У этого молодчика очень странный вид!
"You'll never make anything of this!" he said tartly, pointing at the mansion;-"too newfangled!"	— Ничего хорошего у вас не получится! — брюзгливо сказал он, показывая на дом. — Слишком новомодно!
Bosinney gazed at him as though he had not heard; and Swithin afterwards described him to Aunt Hester as "an extravagant sort of fellow very odd way of looking at you—a bumpy beggar!"	Босини посмотрел на Суизина, как будто не слыша его слов. И Суизин впоследствии описал его тете Эстер так: "Экстравагантная личность! Весьма странная манера смотреть на своего собеседника… Корявый субъект!"
What gave rise to this sudden piece of psychology he did not state; possibly Bosinney's, prominent forehead and cheekbones and chin, or something hungry in his face, which quarrelled with Swithin's conception of the calm satiety that should characterize the perfect gentleman.	Что дало ему повод к таким психологическим прозрениям, Суизин не сказал; возможно, виной тому были крутой лоб, выдающиеся скулы и подбородок Босини или какое-то голодное выражение его лица, что в корне расходилось с представлением Суизина о той спокойной сытости, которая является неотъемлемым качеством истого джентльмена.
He brightened up at the mention of tea.	Он оживился при упоминании о чае.
He had a contempt for tea-his brother Jolyon had been in tea; made a lot of money by it-but he was so thirsty, and had such a taste in his mouth, that he was prepared to drink anything.	Правда, чай презренный напиток Джолион торговал чаем и нажил на нем большие деньги, — но теперь, чувствуя жажду и неприятный вкус во рту, Суизин был готов пить все что угодно.
He longed to inform Irene of the taste in his mouth-she was so sympathetic-but it would not be a distinguished thing to do; he rolled his tongue round, and faintly smacked it against his palate.	Ему очень хотелось рассказать Ирэн, какой у него неприятный вкус во рту — она всегда ему сочувствует, — "но говорить на такие темы не принято; он провел языком по деснам и легонько прищелкнул им о небо.
In a far corner of the tent Adolf was bending his cat-like moustaches over a kettle.	В углу палатки Адольф возился с чайником, склонив над ним свои кошачьи усы.
He left it at once to draw the cork of a pint-bottle of champagne.	Как только они вошли, он оставил чайник и занялся бутылкой шампанского.
Swithin smiled, and, nodding at Bosinney, said:	Суизин улыбнулся и, кивнув в сторону Босини, сказал:
"Why, you're quite a Monte Cristo!"	— Да вы настоящий Монте-Кристо!

This celebrated novel-one of the half-dozen he had read-had produced an extraordinary impression on his mind.	Этот знаменитый роман, одна из пяти-шести книг, прочитанных Суизином, произвел на него неизгладимое впечатление.
Taking his glass from the table, he held it away from him to scrutinize the colour; thirsty as he was, it was not likely that he was going to drink trash!	Взяв со стола бокал, Суизин отставил руку, разглядывая вино на свет: хоть он и чувствует сильную жажду, но всякую бурду пить не станет!
Then, placing it to his lips, he took a sip.	Затем, поднеся бокал к губам, сделал глоток.
"A very nice wine," he said at last, passing it before his nose; "not the equal of my Heidsieck!"	— Хорошее вино, — сказал он наконец, водя бокалом перед самым носом, — но далеко до моего Хайдсика!
It was at this moment that the idea came to him which he afterwards imparted at Timothy's in this nutshelname = "note"	В эту минуту у него и мелькнула мысль, которую позднее, уже у Тимоти, он изложил так:
"I shouldn't wonder a bit if that architect chap were sweet upon Mrs. Soames!"	— Ни капельки бы не удивился, если бы мне сказали, что этот архитектор неравнодушен к миссис Сомс!
And from this moment his pale, round eyes never ceased to bulge with the interest of his discovery.	И с этих пор его белесые круглые глаза уже не покидало выражение любопытства, рожденного таким интересным открытием.
"The fellow," he said to Mrs. Septimus, "follows her about with his eyes like a dog—the bumpy beggar!	— Он смотрел на нее как собачонка, — рассказывал Суизин миссис Смоллm — корявый субъект.
I don't wonder at it-she's a very charming woman, and, I should say, the pink of discretion!"	И ничего удивительного — она очаровательная женщина и, надо отдать ей должное, скромна, как полевой цветок!
A vague consciousness of perfume caging about Irene, like that from a flower with half-closed petals and a passionate heart, moved him to the creation of this image.	— Смутное воспоминание об аромате, исходившем от Ирэн, как от цветка, который прикрывает лепестками свое благоухающее сердце, исторгло из Суизина этот образ.
"But I wasn't sure of it," he said, "till I saw him pick up her handkerchief."	— Но я не был окончательно уверен в этом, пока не заметил, как он поднял ее платок.
Mrs. Small's eyes boiled with excitement.	Глаза миссис Смолл загорелись от волнения.
"And did he give it her back?" she asked.	— И отдал ей? — спросила она.
"Give it back?" said Swithin:	— Отдал?! — сказал Суизин.
"I saw him slobber on it when he thought I wasn't looking!"	— Так и присосался к нему — воображал, что я ничего не вижу.
Mrs. Small gasped-too interested to speak.	У миссис Смолл перехватило дыхание — она лишилась дара речи от любопытства.
"But she gave him no encouragement," went on Swithin; he stopped, and stared for a minute or two in the way that alarmed Aunt Hester so-he had suddenly recollected that, as they were starting back in the phaeton, she had given Bosinney her hand a second time, and let it stay there too….	— Но с ее стороны не чувствовалось ни малейшего поощрения… — начал было Суизин, но запнулся и минуты две молча таращил глаза, опять приведя тетю Эстер в замешательство: он вдруг вспомнил, что, уже сидя в фаэтоне, Ирэн вторично подала руку Боснии и к тому же долго не отнимала ее…
He had touched his horses smartly with the whip, anxious to get her all to himself.	Тогда Суизин лихо стегнул лошадей, не желая ни с кем делиться обществом Ирэн.

But she had looked back, and she had not answered his first question; neither had he been able to see her face-she had kept it hanging down.	Но она оглянулась и даже не ответила на его первый вопрос; и лица ее Суизин не мог рассмотреть — она опустила голову.
There is somewhere a picture, which Swithin has not seen, of a man sitting on a rock, and by him, immersed in the still, green water, a sea-nymph lying on her back, with her hand on her naked breast.	Есть где-то картина (Суизин ее, конечно, не видел), на которой изображен человек, сидящий на скале, а рядом с ним, омываемая тихой зеленой волной, положив руку на обнаженную грудь, лежит морская нимфа.
She has a half-smile on her face—a smile of hopeless surrender and of secret joy.	Легкая улыбка блуждает на ее губах — улыбка, которая говорит о полной покорности и о затаенном счастье.
Seated by Swithin's side, Irene may have been smiling like that.	Может быть, и Ирэн улыбалась той же улыбкой, сидя рядом с Суизином.
When, warmed by champagne, he had her all to himself, he unbosomed himself of his wrongs; of his smothered resentment against the new chef at the club; his worry over the house in Wigmore Street, where the rascally tenant had gone bankrupt through helping his brother-in-law as if charity did not begin at home; of his deafness, too, and that pain he sometimes got in his right side.	Разомлев от шампанского, чувствуя, что теперь уж он завладел Ирэн полностью, Суизин поделился с ней всеми своими горестями: глухим раздражением, которое вызывал у него новый шеф в клубе; беспокойством по поводу дома на Уигмор-стрит, съемщик которого разорился, подлец, помогая своему зятю — заботился бы лучше о своих собственных делах; пожаловался и на глухоту и на боль в правом боку.
She listened, her eyes swimming under their lids.	Она слушала, и в ее полузакрытых глазах стояли слезы.
He thought she was thinking deeply of his troubles, and pitied himself terribly.	Суизин решил, что его горести повергли Ирэн в глубокое раздумье, и ему стало ужасно жалко самого себя.
Yet in his fur coat, with frogs across the breast, his top hat aslant, driving this beautiful woman, he had never felt more distinguished.	И вместе с тем меховое пальто на шелковых шнурах через всю грудь, цилиндр, сдвинутый набекрень, и красивая женщина, сидевшая в его фаэтоне, придавали ему такую элегантность, какой он не чувствовал в себе еще никогда в жизни.
A coster, however, taking his girl for a Sunday airing, seemed to have the same impression about himself.	Но какой-то лавочник, выехавший со своей девицей на воскресное катанье, был о себе, по-видимому, столь же высокого мнения.
This person had flogged his donkey into a gallop alongside, and sat, upright as a waxwork, in his shallopy chariot, his chin settled pompously on a red handkerchief, like Swithin's on his full cravat; while his girl, with the ends of a fly-blown boa floating out behind, aped a woman of fashion.	Этот субъект разогнал своего ослика в галоп рядом с фаэтоном Суизина и восседал в таратайке, прямой и неподвижный, словно восковая кукла, величественно уткнув подбородок в красный шарф точь-в-точь, как Суизин свой — в пышный галстук; а девица с развевающимся по ветру потрепанным боа корчила из себя светскую даму.
Her swain moved a stick with a ragged bit of string dangling from the end, reproducing with strange fidelity the circular flourish of Swithin's whip, and rolled his head at his lady with a leer that had a weird likeness to Swithin's primeval stare.	Ее кавалер помахивал палкой с обрывком веревки на конце, с поразительной точностью воспроизводя взмахи кнута Суизина, и, пяля глаза на свою даму, становился до странности похожим на Суизина с его первобытно-неподвижным взглядом.

Though for a time unconscious of the lowly ruffian's presence, Swithin presently took it into his head that he was being guyed.	Сначала Суизин не обращал внимания на это ничтожество, но мало-помалу пришел к убеждению, что его передразнивают.
He laid his whip-lash across the mares flank.	Он стегнул лошадей.
The two chariots, however, by some unfortunate fatality continued abreast.	Однако оба экипажа, как нарочно, продолжали катиться рядом.
Swithin's yellow, puffy face grew red; he raised his whip to lash the costermonger, but was saved from so far forgetting his dignity by a special intervention of Providence. A carriage driving out through a gate forced phaeton and donkey-cart into proximity; the wheels grated, the lighter vehicle skidded, and was overturned.	Желтое одутловатое лицо Суизина покраснело; он замахнулся кнутом, чтобы вытянуть лавочника, и только вмешательство провидения уберегло его от недостойного поступка: навстречу из ворот выехала повозка, фаэтон и таратайка столкнулись, задели друг друга колесами, и более легкий экипаж опрокинулся.
Swithin did not look round.	Суизин даже не оглянулся.
On no account would he have pulled up to help the ruffian.	Ни за что на свете не станет он останавливать лошадей и помогать этому негодяю.
Serve him right if he had broken his neck!	Сломал шею? — и поделом.
But he could not if he would.	Но он не мог бы остановить экипаж, даже если б захотел помочь.
The greys had taken alarm.	Лошади понесли.
The phaeton swung from side to side, and people raised frightened faces as they went dashing past.	Фаэтон бросало из стороны в сторону, прохожие поворачивали испуганные лица вслед мчавшимся лошадям.
Swithin's great arms, stretched at full length, tugged at the reins.	Толстые руки Суизина, вытянутые во всю длину, изо всех сил натягивали вожжи.
His cheeks were puffed, his lips compressed, his swollen face was of a dull, angry red.	Щеки его надулись, губы были сжаты, одутловатое лицо побагровело от гнева.
Irene had her hand on the rail, and at every lurch she gripped it tightly.	Ирэн держалась за поручни и при каждом толчке крепко сжимала их рукой.
Swithin heard her ask:	Суизин расслышал ее голос:
"Are we going to have an accident, Uncle Swithin?"	— Мы разобьемся, дядя Суизин?
He gasped out between his pants:	Он ответил, еле переводя дух:
"It's nothing; a-little fresh!"	— Пустяки, горячатся немного!
"I've never been in an accident."	— Я первый раз такое испытываю.
"Don't you move!"	— Не шевелитесь!
He took a look at her.	— Он покосился на нее.
She was smiling, perfectly calm.	Она улыбалась и была абсолютно спокойна.
"Sit still," he repeated.	— Сидите смирно! — повторил он.
"Never fear, I'll get you home!"	— Не бойтесь, я доставлю вас домой.

And in the midst of all his terrible efforts, he was surprised to hear her answer in a voice not like her own:	Ив этот момент, когда Суизин напрягал все усилия, чтобы остановить лошадей, его поразили слова Ирэн, произнесенные голосом, непохожим на ее обычный голос:
"I don't care if I never get home!"	— Мне все равно, попаду я дом или нет!
The carriage giving a terrific lurch, Swithin's exclamation was jerked back into his throat.	Фаэтон так тряхнуло, что возглас удивления застрял у Суизина в горле.
The horses, winded by the rise of a hill, now steadied to a trot, and finally stopped of their own accord.	Подъем лошади взяли уже тише, перешли на рысь и, наконец, остановились сами.
"When"-Swithin described it at Timothy's-"I pulled 'em up, there she was as cool as myself.	— Когда я их остановил, — рассказывал Суизин у Тимоти, — она сидела такая же спокойная, как я сам.
God bless my soul! she behaved as if she didn't care whether she broke her neck or not!	Черт возьми! Точно ей было совершенно безразлично, сломает она себе шею или не сломает!
What was it she said:	Как это она сказала?
'I don't care if I never get home?" Leaning over the handle of his cane, he wheezed out, to Mrs. Small's terror: "And I'm not altogether surprised, with a finickin' feller like young Soames for a husband!"	«Мне все равно, попаду я домой или нет!» — Наклонясь над своей тростью, он прохрипел к величайшему ужасу миссис Смолл: — И ничего удивительного — с такой деревяшкой вместо мужа, как ваш Сомс!
It did not occur to him to wonder what Bosinney had done after they had left him there alone; whether he had gone wandering about like the dog to which Swithin had compared him; wandering down to that copse where the spring was still in riot, the cuckoo still calling from afar; gone down there with her handkerchief pressed to lips, its fragrance mingling with the scent of mint and thyme.	Суизин не задумался над тем, что делал Босини, оставшись один после их отъезда, — пошел ли он бродить, как собачонка, с которой Суизин сравнил его; бродить в роще, где все еще бушевала весна, все еще слышался издалека зов кукушки; прижимал ли он к губам платок Ирэн, вдыхая его аромат вместе с запахом мяты и тмина.
Gone down there with such a wild, exquisite pain in his heart that he could have cried out among the trees.	Бродил ли с болью в сердце, такой острой, такой невыносимой, что вот еще немного и роща услышит его рыдания.
Or what, indeed, the fellow had done.	В самом деле, что он делал там один?
In fact, till he came to Timothy's, Swithin had forgotten all about him.	Откровенно говоря, по дороге к Тимоти Суизин успел окончательно забыть о Босини.

IV.

James Goes to See for Himself — Джемс решил убедиться собственными глазами

Those ignorant of Forsyte 'Change would not, perhaps, foresee all the stir made by Irene's visit to the house.	Люди, не имеющие представления о Форсайтской Бирже, наверное, не смогли бы предугадать то волнение, которое вызвала среди Форсайтов поездка Ирэн в РобинХилл.
After Swithin had related at Timothy's the full story of his memorable drive, the same, with the least suspicion of curiosity, the merest touch of malice, and a real desire to do good, was passed on to June.	После того как Суизин сделал у Тимоти полный отчет об этом памятном дне, рассказ его, уже с едва уловимым оттенком любопытства, не без легкого коварства, но с искренним желанием сделать добро, был передан Джун.
"And what a dreadful thing to say, my dear!" ended Aunt Juley; "that about not going home.	— Ты только подумай; милочка, какой ужас! — закончила тетя Джули. Заявить, что ей не хочется ехать домой!
What did she mean?"	Что это значит?
It was a strange recital for the girl.	Рассказ тетки показался Джун диким.
She heard it flushing painfully, and, suddenly, with a curt handshake, took her departure.	Она выслушала его, мучительно краснея, и вдруг поднялась, быстро пожала тете Джули руку и ушла.
"Almost rude!" Mrs. Small said to Aunt Hester, when June was gone.	— Она прямо-таки груба! — сказала миссис Смолл тете Эстер после ухода внучки.
The proper construction was put on her reception of the news.	То, как Джун восприняла эту новость, получило соответствующее истолкование.
She was upset.	Она взволновалась.
Something was therefore very wrong.	Значит, там происходит что-то неладное.
Odd!	Странно!
She and Irene had been such friends!	Ведь они с Ирэн были такими друзьями!
It all tallied too well with whispers and hints that had been going about for some time past.	Все это слишком хорошо подтверждало те намеки и слухи, которые циркулировали последнее время.
Recollections of Euphemia's account of the visit to the theatre-Mr. Bosinney always at Soames's?	Вспоминался рассказ Юфимии о театре… Мистер Босини постоянно бывает у Сомса?
Oh, indeed!	Вот как?
Yes, of course, he would be about the house!	Впрочем, конечно, что ж тут удивительного — ведь он строит дом!
Nothing open.	Обо всем говорилось обиняками.
Only upon the greatest, the most important provocation was it necessary to say anything open on Forsyte 'Change.	Необходимость говорить открыто возникала на Форсайтской Бирже только в крайних, совершенно исключительных случаях.
This machine was too nicely adjusted; a hint, the merest trifling expression of regret or doubt, sufficed to set the family soul so sympathetic-vibrating.	Аппарат этот был слишком хорошо налажен: малейшего намека, выраженного мимоходом сожаления или недоверия было достаточно, чтобы душа семьи — такая отзывчивая — заволновалась.
No one desired that harm should come of these vibrations-far from it; they were set in motion with the best intentions, with the feeling, that each member of the family had a stake in the family soul.	Никто из Форсайтов не хотел, чтобы это волнение причинило комунибудь неприятность — совсем нет; они действовали с самыми лучшими намерениями в твердой уверенности, что каждый из них связан крепкими узами с душой семьи.
And much kindness lay at the bottom of the gossip; it would frequently result in visits of condolence being made, in accordance with the customs of Society, thereby conferring a real benefit upon the sufferers, and affording consolation to the sound, who felt pleasantly that someone at all events was suffering from that from which they themselves were not suffering.	И в основе всех пересудов лежала доброта; она проскальзывала в визитах, которые наносились с целью проявить участие, согласно лучшим обычаям общества, оказать истинное благодеяние страждущим, а заодно утешиться мыслью, что люди страдают от того, от чего не страдаю я сам.

In fact, it was simply a desire to keep things well-aired, the desire which animates the Public Press, that brought James, for instance, into communication with Mrs. Septimus, Mrs. Septimus, with the little Nicholases, the little Nicholases with who-knows-whom, and so on.	В сущности говоря, только потребность «провентилировать вопрос», потребность, на которой держится и наша пресса, привела, например, Джемса к миссис Септимус, миссис Септимус к детям Николаса, детей Николаса к кому-то еще и так далее, и так далее.
That great class to which they had risen, and now belonged, demanded a certain candour, a still more certain reticence.	Великий класс, принявший Форсайтов в свое лоно как полноправных членов, требовал от них большой прямоты и еще большей сдержанности.
This combination guaranteed their membership.	Такое сочетание обеспечивало им право на участие в жизни этого великого класса.
Many of the younger Forsytes felt, very naturally, and would openly declare, that they did not want their affairs pried into; but so powerful was the invisible, magnetic current of family gossip, that for the life of them they could not help knowing all about everything.	Форсайтская молодежь, как и следовало ожидать, в большинстве случаев восставала против контроля над собой, часто заявляя об атом совершенно открыто; но не приметный для глаза магнетический ток семейных пересудов обладал такой силой, что они просто не могли не знать друг о друге всей подноготной.
It was felt to be hopeless.	Оставалось только махнуть рукой и подчиниться.
One of them (young Roger) had made an heroic attempt to free the rising generation, by speaking of Timothy as an 'old cat.'	Один из них (молодой Роджер) сделал героическую попытку высвободить молодое поколение из-под ига и наззал Тимоти «старым хрычом».
The effort had justly recoiled upon himself; the words, coming round in the most delicate way to Aunt Juley's ears, were repeated by her in a shocked voice to Mrs. Roger, whence they returned again to young Roger.	Отдача после такого выстрела дала себя почувствовать немедленно же: слова его в самой деликатной форме были переданы тете Джули, которая возмущенным голосом повторила их миссис Роджер, и отсюда уже они вернулись к молодому Роджеру.
And, after all, it was only the wrong-doers who suffered; as, for instance, George, when he lost all that money playing billiards; or young Roger himself, when he was so dreadfully near to marrying the girl to whom, it was whispered, he was already married by the laws of Nature; or again Irene, who was thought, rather than said, to be in danger.	И ведь в конце концов страдания выпадали только на долю тех, кто поступал дурно: например, на долю Джорджа, проигравшего такие деньги на бильярде, или того же молодого Роджера, который чуть не женился на девушке, по слухам, уже связанной с ним узами естества, или опять же на долю Ирэн, которая, как все думали, хоть и не произносили этого вслух, ступила на опасный путь.
All this was not only pleasant but salutary.	Семейные толки приносили с собой не только удовольствие, но и пользу.
And it made so many hours go lightly at Timothy's in the Bayswater Road; so many hours that must otherwise have been sterile and heavy to those three who lived there; and Timothy's was but one of hundreds of such homes in this City of London—the homes of neutral persons of the secure classes, who are out of the battle themselves, and must find their reason for existing, in the battles of others.	Столько часов пробежало незаметно в доме Тимоти на Бэйсуотер-Род — часов, которые могли бы показаться и пустыми и долгими для троих его обитателей, а в необъятном Лондоне дом Тимоти был всего-навсего одним из сотен домов, где живут нейтральные представители обеспеченного класса, те, что уже не участвуют в битвах и ищут оправдания своей жизни в интересе к битвам других людей.

But for the sweetness of family gossip, it must indeed have been lonely there.	Тоскливым было бы существование на Бэйсуотер-Род, если бы лишить его сладости семейных сплетен.
Rumours and tales, reports, surmises-were they not the children of the house, as dear and precious as the prattling babes the brother and sisters had missed in their own journey?	Слухи и толки, пересуды, предположения наполняли дом жизнью, были дороги и милы сердцу, как те малютки, лепета которых не хватало брату и сестрам на их жизненном пути.
To talk about them was as near as they could get to the possession of all those children and grandchildren, after whom their soft hearts yearned.	Разговоры ближе всего подводили к обладанию этими детьми и внуками, к которым страстно тянулись их добрые сердца.
For though it is doubtful whether Timothy's heart yearned, it is indubitable that at the arrival of each fresh Forsyte child he was quite upset.	Правда, вряд ли сердце Тимоти тянулось так уж страстно, но достоверно известно, что появление на свет новых Форсайтов совершенно выводило его из равновесия.
Useless for young Roger to say,	Напрасно молодой Роджер говорит:
"Old cat!" for Euphemia to hold up her hands and cry:	«Старый хрыч! », напрасно Юфимия всплескивает руками:
"Oh! those three!" and break into her silent laugh with the squeak at the end.	«Ох, уж эта троица! », заливается беззвучным смехом и взвизгивает.
Useless, and not too kind.	Напрасно, и не так уж хорошо с их стороны.
The situation which at this stage might seem, and especially to Forsyte eyes, strange-not to say 'impossible'-was, in view of certain facts, not so strange after all.	Положение, создавшееся к этому времени, могло показаться, особенно на взгляд Форсайтов, странным, чтобы не сказать «немыслимым», однако, учитывая некоторые факты, придется признать, что ничего странного в нем не было.
Some things had been lost sight of.	Кое-что Форсайты упускали из виду.
And first, in the security bred of many harmless marriages, it had been forgotten that Love is no hot-house flower, but a wild plant, born of a wet night, born of an hour of sunshine; sprung from wild seed, blown along the road by a wild wind.	И прежде всего, привыкнув к степенности благополучных браков, они забывали, что Любовь не тепличный цветок, а свободное растение, рожденное сырой ночью, рожденное мигом солнечного тепла, поднявшееся из свободного семени, брошенного возле дороги свободным ветром.
A wild plant that, when it blooms by chance within the hedge of our gardens, we call a flower; and when it blooms outside we call a weed; but, flower or weed, whose scent and colour are always, wild!	Свободное растение, которое мы зовем цветком, если волей случая оно распускается у нас в саду, зовем плевелом, если оно распускается на воле; но цветок это или плевел — в запахе его и красках всегда свобода!
And further—the facts and figures of their own lives being against the perception of this truth-it was not generally recognised by Forsytes that, where, this wild plant springs, men and women are but moths around the pale, flame-like blossom.	Кроме того — факты и цифры, из которых складывалась жизнь Форсайтов, мешали им осознать эту истину, — они не всегда понимали, что стоит только подняться этому свободному растению, как люди, словно мошки, летят на бледный язычок его пламени.

It was long since young Jolyon's escapade-there was danger of a tradition again arising that people in their position never cross the hedge to pluck that flower; that one could reckon on having love, like measles, once in due season, and getting over it comfortably for all time-as with measles, on a soothing mixture of butter and honey-in the arms of wedlock.	История с молодым Джолионом отошла далеко в прошлое: они снова были готовы считать, что люди их круга не выходят за ограду, чтобы сорвать этот цветок; что любовь — это нечто вроде кори, настигающей человека в положенное время, с тем чтобы он отделался от нее раз и навсегда и, излечившись от любви, как от кори, целительной смесью из масла и меда, обрел спокойствие в брачном союзе.
Of all those whom this strange rumour about Bosinney and Mrs. Soames reached, James was the most affected.	Странные слухи, ходившие о Боснии и миссис Сомс, никого так не волновали, как Джемса.
He had long forgotten how he had hovered, lanky and pale, in side whiskers of chestnut hue, round Emily, in the days of his own courtship.	Джемс забыл то время, когда, худой, с рыжеватыми бакенбардами, обрамлявшими его бледное лицо, он неотступно следовал за Эмили в дни своего сватовства.
He had long forgotten the small house in the purlieus of Mayfair, where he had spent the early days of his married life, or rather, he had long forgotten the early days, not the small house,-a Forsyte never forgot a house-he had afterwards sold it at a clear profit of four hundred pounds.	Забыл и маленький домик около Мейфера [7], где он провел первые дни после женитьбы, точнее, забыл первые дни, но не домик — Форсайт никогда не забудет дома; впоследствии Джемс продал его с прибылью в четыреста фунтов чистых.
He had long forgotten those days, with their hopes and fears and doubts about the prudence of the match (for Emily, though pretty, had nothing, and he himself at that time was making a bare thousand a year), and that strange, irresistible attraction which had drawn him on, till he felt he must die if he could not marry the girl with the fair hair, looped so neatly back, the fair arms emerging from a skin-tight bodice, the fair form decorously shielded by a cage of really stupendous circumference.	Джемс давно забыл то время, полное надежд и страхов и сомнений относительно благоразумия такого брака (у хорошенькой Эмили не было денег, а сам он зарабатывал какую-нибудь тысячу в год), и то странное, непреодолимое чувство, которое овладело им с такой силой, что ему не оставалось ничего другого, как умереть или жениться на этой девушке с прекрасными волосами, собранными на затылке жгутом, прекрасными плечами, выступавшими над плотно облегающим ее грудь корсажем, прекрасной фигуркой, запрятанной в клетку криколина Необъятной ширины.
James had passed through the fire, but he had passed also through the river of years which washes out the fire; he had experienced the saddest experience of all-forgetfulness of what it was like to be in love.	В свое время Джемс прошел сквозь горнило любви, но он прошел и сквозь поток долгих лет, потушивших огонь в этом горниле, он принял от жизни самый печальный дар ее — забыл, что такое любовь.
Forgotten!	Забыл!
Forgotten so long, that he had forgotten even that he had forgotten.	Забыл так основательно, что забыл и то, что все уже забыто.
And now this rumour had come upon him, this rumour about his son's wife; very vague, a shadow dodging among the palpable, straightforward appearances of things, unreal, unintelligible as a ghost, but carrying with it, like a ghost, inexplicable terror. He tried to bring it home to his mind, but it was no more use than trying to apply to himself one of those tragedies he read of daily in his evening paper.	И вдруг до него дошли слухи, слухи о жене сына. Смутные, они пронеслись тенью среди осязаемого, понятного мира вещей; странные, неуловимые, они казались призраками и, подобно призракам, вселяли необъяснимый страх, Джемс пытался разобраться в этих слухах, но с таким же успехом он мог бы применить к себе одну из тех житейских драм, которые ежедневно Попадаются в вечерних газетах.

He simply could not.	Он просто был не в состоянии понять, в чем тут дело.
There could be nothing in it. It was all their nonsense.	Все это пустяки Все это глупые выдумки.
She didn't get on with Soames as well as she might, but she was a good little thing—a good little thing!	У нее не такие гладкие отношения с Сомсом, какие могли бы быть, но она милая, славная женщина — милая, славная!
Like the not inconsiderable majority of men, James relished a nice little bit of scandal, and would say, in a matter-of-fact tone, licking his lips,	Подобно значительному большинству людей. Джемс любил посмаковать скандальные истории, и нередко можно было услышать, как он, облизнув губы, деловито отпускав такое замечание:
"Yes, yes-she and young Dyson; they tell me they're living at Monte Carlo!"	"Да-да, она с молодым Дайсоном; говорят, их видели в Монте-Карло!"
But the significance of an affair of this sort-of its past, its present, or its future-had never struck him. What it meant, what torture and raptures had gone to its construction, what slow, overmastering fate had lurked within the facts, very naked, sometimes sordid, but generally spicy, presented to his gaze.	Но над подлинным значением таких историй — над тем, как они начинаются, как протекают и что ждет их в будущем — он никогда не задумывался; он не знал, что таилось под ними, из каких мук и восторгов они складывались, какой медлительный грозный рок вырастал за этими иногда неприглядными в своей наготе, но большей частью пикантными фактами, которые открывались его взору.
He was not in the habit of blaming, praising, drawing deductions, or generalizing at all about such things; he simply listened rather greedily, and repeated what he was told, finding considerable benefit from the practice, as from the consumption of a sherry and bitters before a meal.	Он не порицал, не хвалил, таких историй, не делал из них каких-либо выводов или обобщающих заключений, а просто жадно прислушивался к ним и повторял то, что слышал, получая от этих пересудов большое удовольствие, как от предобеденной рюмки хереса или английской горькой.
Now, however, that such a thing-or rather the rumour, the breath of it-had come near him personally, he felt as in a fog, which filled his mouth full of a bad, thick flavour, and made it difficult to draw breath.	Теперь же, когда самого Джемса коснулось нечто подобное, вернее — какой-то слух, легчайшие намеки, он почувствовал себя, точно в тумане, который наполняет рот чем-то тошнотворным и липким и мешает дышать.
A scandal!	Скандал!
A possible scandal!	Это грозит скандалом!
To repeat this word to himself thus was the only way in which he could focus or make it thinkable.	Только повторяя это слово, мог Джемс сосредоточиться на нем, вникнуть в его смысл.
He had forgotten the sensations necessary for understanding the progress, fate, or meaning of any such business; he simply could no longer grasp the possibilities of people running any risk for the sake of passion.	Он забыл уже те ощущения, без которых нельзя понять развития, судьбы и сущности подобных событий, ему уже не дано было знать, что люди могут идти на риск ради страсти.

Amongst all those persons of his acquaintance, who went into the City day after day and did their business there, whatever it was, and in their leisure moments bought shares, and houses, and ate dinners, and played games, as he was told, it would have seemed to him ridiculous to suppose that there were any who would run risks for the sake of anything so recondite, so figurative, as passion.	Одно предположение, будто среди его знакомых, тех, что изо дня в день ходят в Сити и вершат там свои дела, а в свободное время покупают акции, дома, обедают, может быть, даже играют в карты, одно предположение, что среди них найдется человек, способный рисковать ради такой непонятной, такой фантастической вещи, как страсть, показалось бы ему просто нелепым.
Passion!	Страсть!
He seemed, indeed, to have heard of it, and rules such as	Действительно, он кое-что слышал о ней, и такие правила, как
'A young man and a young woman ought never to be trusted together' were fixed in his mind as the parallels of latitude are fixed on a map (for all Forsytes, when it comes to 'bed-rock' matters of fact, have quite a fine taste in realism); but as to anything else-well, he could only appreciate it at all through the catch-word 'scandal.'	«Никогда нельзя оставлять вдвоем молодого мужчину и молодую женщину», залегли у него в мозгу, точно параллели на географической карте (когда дело касается «основы основ», Форсайты обнаруживают подлинный вкус в реалистическом подходе к жизни), но все, что начиналось дальше, Джемс воспринимал только через магическое слово «скандал».
Ah! but there was no truth in it-could not be.	Да нет! Это неправда, этого не может быть.
He was not afraid; she was really a good little thing.	Он и не думает тревожиться. Ирэн — славная, милая женщина.
But there it was when you got a thing like that into your mind.	Но стоит только подпустить к себе такие мысли — и кончено!
And James was of a nervous temperament-one of those men whom things will not leave alone, who suffer tortures from anticipation and indecision.	Характер у Джемса был беспокойный — он принадлежал к тому типу людей, которым нелегко отделаться от раз запавшего в голову подозрения и которые мучаются тревожными предчувствиями и собственной нерешительностью.
For fear of letting something slip that he might otherwise secure, he was physically unable to make up his mind until absolutely certain that, by not making it up, he would suffer loss.	Боясь выпустить из рук что-то такое, что можно было бы удержать, действуй ты иным способом, Джемс просто физически не мог прийти к определенному решению без твердой веры в то, что всякий иной путь привел бы его к потерям.
In life, however, there were many occasions when the business of making up his mind did not even rest with himself, and this was one of them.	Однако в жизни Джемса было много таких случаев, когда окончательное решение зависело не от него. Так случилось и на этот раз.
What could he do?	Что предпринять?
Talk it over with Soames?	Поговорить с Сомсом?
That would only make matters worse.	Но этим только испортишь дело.
And, after all, there was nothing in it, he felt sure.	Да в конце концов все это пустяки, он уверен, что пустяки.
It was all that house.	Всему причиной дом.
He had mistrusted the idea from the first.	Эта затея не нравилась ему с самого начала.
What did Soames want to go into the country for?	Зачем Сомсу понадобилось перебираться за город?

And, if he must go spending a lot of money building himself a house, why not have a first-rate man, instead of this young Bosinney, whom nobody knew anything about?	Наконец, если ему так уж хочется швырять деньги яа постройку дома, почему не пригласить первоклассного архитектора вместо этого Боснии, о котором никто ничего не знает толком?
He had told them how it would be.	Он ведь предупреждал.
And he had heard that the house was costing Soames a pretty penny beyond what he had reckoned on spending.	Вот теперь говорят, что постройка обойдется Сомсу куда дороже, чем он рассчитывал.
This fact, more than any other, brought home to James the real danger of the situation.	Последнее обстоятельство больше всего остального и помогло Джемсу уяснить всю опасность положения.
It was always like this with these 'artistic' chaps; a sensible man should have nothing to say to them.	С этими «талантами» всегда так; разумному человеку не стоит с ними и связываться.
He had warned Irene, too.	Он ведь и Ирэн предостерегал.
And see what had come of it!	Вот смотрите теперь, что получилось!
And it suddenly sprang into James's mind that he ought to go and see for himself.	И вдруг Джемса осенило: надо поехать в Робин-Хилл я убедиться во всем собственными глазами.
In the midst of that fog of uneasiness in which his mind was enveloped the notion that he could go and look at the house afforded him inexplicable satisfaction.	Мысль, что можно самому взглянуть на этот дом, рассеяла тревогу, обволакивавшую Джемса, как туман, и почему-то доставила ему удовольствие.
It may have been simply the decision to do something-more possibly the fact that he was going to look at a house-that gave him relief.	Душевный покой принесло ему, вероятно, само решение предпринять что-то — точнее, съездить и посмотреть какой-то дом.
He felt that in staring at an edifice of bricks and mortar, of wood and stone, built by the suspected man himself, he would be looking into the heart of that rumour about Irene.	Джемсу казалось, что, всматриваясь в здание из кирпича и известки, из камня и дерева — в то самое здание, которое выстроила эта подозрительная личность, он проникнет в тайну слухов, ходивших вокруг имени Ирэн.
Without saying a word, therefore, to anyone, he took a hansom to the station and proceeded by train to Robin Hill; thence-there being no 'flies,' in accordance with the custom of the neighbourhood-he found himself obliged to walk.	И, не сказав никому ни слова. Джемс отправился в кэбе на вокзал, доехал поездом до Робин-Хилла и, не найдя на станции лошадей, как это и полагалось в здешних местах, был вынужден пойти дальше пешком.
He started slowly up the hill, his angular knees and high shoulders bent complainingly, his eyes fixed on his feet, yet, neat for all that, in his high hat and his frock-coat, on which was the speckless gloss imparted by perfect superintendence. Emily saw to that; that is, she did not, of course, see to it-people of good position not seeing to each other's buttons, and Emily was of good position-but she saw that the butler saw to it.	Он медленно поднимался в гору, сутулясь, с трудом сгибая свои острые колени, опустив голову, но все такой же опрятный, в сверкающем чистотой цилиндре и пальто, всегда находившихся дома под тщательным наблюдением, за вещами Джемса следила Эмили; то есть сама она, конечно, не следила женщины с положением не следят за тем, пришиты ли у членов их семьи пуговицы, а Эмили была женщина с положением — она следила за тем, чтобы следил лакей.

He had to ask his way three times; on each occasion he repeated the directions given him, got the man to repeat them, then repeated them a second time, for he was naturally of a talkative disposition, and one could not be too careful in a new neighbourhood.	Джемсу пришлось трижды спросить дорогу; и каждый раз он повторял полученные указания, затем просил снова повторить их и повторял сам еще раз; Джемс был человек разговорчивый, а кроме того, когда идешь по незнакомым местам, излишняя осторожность делу не повредит.
He kept assuring them that it was a new house he was looking for; it was only, however, when he was shown the roof through the trees that he could feel really satisfied that he had not been directed entirely wrong.	Всем попадавшимся на пути Джемс внушал, что ищет новый дом; только тогда, когда ему показали крышу, видневшуюся из-за деревьев, он окончательно убедился, что его посылают по правильной дороге.
A heavy sky seemed to cover the world with the grey whiteness of a whitewashed ceiling.	Низкие облака, застилавшие небо, казалось, нависали над землей, как покрытый сероватой известью потолок.
There was no freshness or fragrance in the air.	В воздухе не чувствовалось ни свежести, ни запаха травы.
On such a day even British workmen scarcely cared to do more then they were obliged, and moved about their business without the drone of talk which whiles away the pangs of labour.	В такой день даже английские рабочие делали только то, что с них требовалось, и на постройке не было слышно обычного гула разговоров, под которые быстрее пробегают часы труда.
Through spaces of the unfinished house, shirt-sleeved figures worked slowly, and sounds arose-spasmodic knockings, the scraping of metal, the sawing of wood, with the rumble of wheelbarrows along boards; now and again the foreman's dog, tethered by a string to an oaken beam, whimpered feebly, with a sound like the singing of a kettle.	По недостроенному дому не спеша ходили люди, слышалось то постукивание молотка, то грохот железа или звон пилы, то тачка катилась по деревянному настилу; собака десятника, привязанная к дубовой балке, время от времени начинала тихо скулить, выводя голосом нотки, напоминавшие пение закипающей в чайнике воды.
The fresh-fitted window-panes, daubed each with a white patch in the centre, stared out at James like the eyes of a blind dog.	Только что вставленные и замазанные мелом стекла смотрели на Джемса, как глаза слепого пса.
And the building chorus went on, strident and mirthless under the grey-white sky.	Звуки стройки поднимались к сероватому небу, сливаясь в хор, нестройный и унылый.
But the thrushes, hunting amongst the fresh-turned earth for worms, were silent quite.	Но дрозды, искавшие червей в только что разрытой земле, молчали.
James picked his way among the heaps of gravel—the drive was being laid-till he came opposite the porch.	Джемс пробрался между кучами гравия — к дому уже прокладывалась дорога — и подошел к подъезду.
Here he stopped and raised his eyes.	Здесь он остановился и поднял глаза.
There was but little to see from this point of view, and that little he took in at once; but he stayed in this position many minutes, and who shall know of what he thought.	С этого места не так уж много можно было увидеть, и это немногое Джемс сразу же окинул взором; но в таком положении он простоял не одну минуту, и кто знает, какие мысли бродили у него в голове.

His china-blue eyes under white eyebrows that jutted out in little horns, never stirred; the long upper lip of his wide mouth, between the fine white whiskers, twitched once or twice; it was easy to see from that anxious rapt expression, whence Soames derived the handicapped look which sometimes came upon his face.	Светло-голубые глаза Джемса, смотревшие из-под седых, похожих на маленькие рожки бровей, не двигались; выдававшаяся вперед длинная верхняя губа, обрамленная пышными седыми бакенбардами, дрогнула раз-другой; глядя на сосредоточенное выражение его лица, нетрудно было догадаться, от кого Сомс унаследовал свой угрюмый вид.
James might have been saying to himself:	Джемс словно повторял про себя:
' I don't know-life's a tough job.'	"Да, сложная штука — жизнь!"
In this position Bosinney surprised him.	В таком положении застал его Босини.
James brought his eyes down from whatever bird's-nest they had been looking for in the sky to Bosinney's face, on which was a kind of humorous scorn.	Джемс перевел взгляд с заоблачных высот на лицо Босини, который посматривал на него с насмешливо-презрительным видом.
"How do you do, Mr. Forsyte?	— Здравствуйте, мистер Форсайт!
Come down to see for yourself?"	Приехали убедиться собственными глазами?
It was exactly what James, as we know, had come for, and he was made correspondingly uneasy.	Как мы уже знаем. Джемс именно за этим и приехал, и ему сразу стало не по себе.
He held out his hand, however, saying:	Тем не менее он протянул руку и сказал:
"How are you?" without looking at Bosinney.	«Здравствуйте!» — не глядя на Босини.
The latter made way for him with an ironical smile.	Босини с насмешливой улыбкой пропустил его вперед.
James scented something suspicious in this courtesy.	Эта любезность заставила Джемса насторожиться.
"I should like to walk round the outside first," he said, "and see what you've been doing!"	— Давайте сначала обойдем кругом, — сказал он, — посмотрим, что у вас тут происходит!
A flagged terrace of rounded stones with a list of two or three inches to port had been laid round the south-east and south-west sides of the house, and ran with a bevelled edge into mould, which was in preparation for being turfed; along this terrace James led the way.	Терраса, выложенная тесаным камнем, с бордюром в три-четыре дюйма высотой, огибала дом с юга-востока и юга-запада, спускаясь по краям к свежевзрыхленной земле, приготовленной под газон. Джемс пошел вдоль террасы.
"Now what did this cost?" he asked, when he saw the terrace extending round the corner.	— Во сколько же все это обошлось? — осведомился он, увидев, что терраса заворачивает за угол дома.
"What should you think?" inquired Bosinney.	— Как вы думаете? — спросил Босини.
"How should I know?" replied James somewhat nonplussed; "two or three hundred, I dare say!"	— Понятия не имею! — ответил Джемс, слегка озадаченный. — Фунтов двести — триста, наверно!
"The exact sum!"	— Совершенно правильно!
James gave him a sharp look, but the architect appeared unconscious, and he put the answer down to mishearing.	Джемс испытующе взглянул на архитектора, но тот даже глазом не моргнул, и Джемс решил, что не расслышал ответа.
On arriving at the garden entrance, he stopped to look at the view.	У входа в сад он остановился и посмотрел на открывавшийся перед ним вид.

"That ought to come down," he said, pointing to the oak-tree.	— Это надо срубить, — сказал он, показывая на старый дуб.
"You think so?	— Вот как?
You think that with the tree there you don't get enough view for your money."	Вам кажется, что за свои деньги вы недостаточно пользуетесь видом из-за этого дерева?
Again James eyed him suspiciously-this young man had a peculiar way of putting things:	Джемс снова недоверчиво посмотрел на Босини — странный подход к вещам у этого молодого человека.
"Well!" he said, with a perplexed, nervous, emphasis, "I don't see what you want with a tree."	— Не понимаю, — сказал он растерянным, взволнованным голосом, — зачем вам понадобилось это дерево.
"It shall come down to-morrow," said Bosinney.	— Завтра же оно будет срублено, — сказал Босини.
James was alarmed.	Джемс испугался.
"Oh," he said, "don't go saying I said it was to come down!	— Не вздумайте сказать, что это я велел срубить.
I know nothing about it!"	Я тут совершенно ни при чем!
"No?"	— Да?
James went on in a fluster:	Джемс взволнованно продолжал:
"Why, what should I know about it?	— При чем здесь я?
It's nothing to do with me!	Какое это имеет ко мне отношение?
You do it on your own responsibility."	Делайте все под свою ответственность.
"You'll allow me to mention your name?"	— Вы позволите сослаться на вас?
James grew more and more alarmed:	Джемс окончательно перепугался.
"I don't know what you want mentioning my name for," he muttered; "you'd better leave the tree alone.	— Не понимаю, зачем вам понадобилось ссылаться на меня, — пробормотал он, — и вообще оставьте дерево в покое.
It's not your tree!"	Это не ваше дерево!
He took out a silk handkerchief and wiped his brow.	Он вынул шелковый носовой платок и вытер лоб.
They entered the house.	Они вошли в дом.
Like Swithin, James was impressed by the inner court-yard.	Внутренний двор поразил Джемса не меньше, чем Суизина.
"You must have spent a deuce of a lot of money here," he said, after staring at the columns and gallery for some time.	— Вы, должно быть, всадили сюда уйму денег, — сказал он после долгого созерцания колонн и галереи.
"Now, what did it cost to put up those columns?"	— Во что, например, обошлись эти колонны?
"I can't tell you off-hand," thoughtfully answered Bosinney, "but I know it was a deuce of a lot!"	— Не могу вам точно сказать, — задумчиво ответил Босини, — но действительно сюда всажена уйма денег!
"I should think so," said James.	— Ну еще бы, — сказал Джемс.
"I should…."	— Еще бы…

He caught the architect's eye, and broke off.	Он поймал на себе взгляд архитектора и осекся.
And now, whenever he came to anything of which he desired to know the cost, he stifled that curiosity.	И в дальнейшем, собираясь спросить, сколько стоила та или другая вещь, Джемс каждый раз старался подавить свое любопытство.
Bosinney appeared determined that he should see everything, and had not James been of too 'noticing' a nature, he would certainly have found himself going round the house a second time.	Босини, по-видимому, решил показать ему все, и, будь Джемс менее наблюдательным, архитектор обвел бы его вокруг дома во второй раз.
He seemed so anxious to be asked questions, too, that James felt he must be on his guard.	Кроме того, Босини проявлял такую готовность отвечать на любые вопросы, что Джемс все время был настороже.
He began to suffer from his exertions, for, though wiry enough for a man of his long build, he was seventy-five years old.	Он начал уже уставать от прогулки, ибо, несмотря на то, что поджарое тело его отличалось выносливостью, все-таки семьдесят пять лет давали себя чувствовать.
He grew discouraged; he seemed no nearer to anything, had not obtained from his inspection any of the knowledge he had vaguely hoped for.	Джемс приуныл; все оставалось по-прежнему, осмотр дома не принес ему облегчения, на которое он смутно надеялся.
He had merely increased his dislike and mistrust of this young man, who had tired him out with his politeness, and in whose manner he now certainly detected mockery.	Появились только еще более сильная неприязнь и недоверие к этому молодому человеку, утомившему его своей вежливостью, сквозь которую явно проскальзывало издевательство.
The fellow was sharper than he had thought, and better-looking than he had hoped.	Этот молодчик был умнее, чем он думал, и красивее, чем ему хотелось бы.
He had a—a 'don't care' appearance that James, to whom risk was the most intolerable thing in life, did not appreciate; a peculiar smile, too, coming when least expected; and very queer eyes.	Джемса, который меньше всего на свете мирился с готовностью некоторых людей идти на риск, коробил беззаботно-небрежный тон Боснии. И улыбка у него тоже непростая, появляется, когда ее меньше всего ожидаешь, и глаза какие-то странные.
He reminded James, as he said afterwards, of a hungry cat.	Босини напоминал Джемсу, как он потом выразился, голодную кошку.
This was as near as he could get, in conversation with Emily, to a description of the peculiar exasperation, velvetiness, and mockery, of which Bosinney's manner had been composed.	Точнее он не мог передать Эмиля своего впечатления от той сдержанной злобы, вкрадчивости и насмешки, из которых складывалась повадка Босини.
At last, having seen all that was to be seen, he came out again at the door where he had gone in; and now, feeling that he was wasting time and strength and money, all for nothing, he took the courage of a Forsyte in both hands, and, looking sharply at Bosinney, said:	Наконец, осмотрев решительно все до мелочей, Джемс снова прошел в ту дверь, через которую попал в дом, и чувствуя, что время, силы и деньги потрачены понапрасну, призвал на помощь все свое форсайтское мужество и, пристально глядя на Босини, спросил:
"I dare say you see a good deal of my daughter-in-law; now, what does she think of the house?	— Вы, кажется, часто встречаетесь с моей невесткой. Ну как, ей нравится дом?
But she hasn't seen it, I suppose?"	Впрочем, она, должно быть, еще не видела его?

This he said, knowing all about Irene's visit not, of course, that there was anything in the visit, except that extraordinary remark she had made about 'not caring to get home'-and the story of how June had taken the news!	Он спрашивал, прекрасно зная о поездке Ирэн; разумеется, ничего дурного в самой поездке не было, если не считать этих странных слов: «Мне все равно, попаду я домой или нет», — и того, как отнеслась ко всему этому Джун.
He had determined, by this way of putting the question, to give Bosinney a chance, as he said to himself.	Джемс, как он мысленно сказал себе, решил испытать Босини этим вопросом.
The latter was long in answering, but kept his eyes with uncomfortable steadiness on James.	Архитектор ответил не сразу и долго смотрел на Джемса, смущая его пристальностью своего взгляда.
"She has seen the house, but I can't tell you what she thinks of it."	— Она видела дом, но я не знаю ее мнения.
Nervous and baffled, James was constitutionally prevented from letting the matter drop.	Взволнованный, сбитый с толку, Джемс уже органически не мог остановиться.
"Oh!" he said, "she has seen it?	— А! — сказал он. — Видела?
Soames brought her down, I suppose?"	Значит она была здесь с Сомсом?
Bosinney smilingly replied:	Босини ответил с улыбкой:
"Oh, no!"	— Нет, не с ним!
"What, did she come down alone?"	— Как? Она приезжала одна?
"Oh, no!"	— Нет, не одна.
"Then-who brought her?"	— Так с кем же тогда?
"I really don't know whether I ought to tell you who brought her."	— Вряд ли мне следует рассказывать, с кем она приезжала.
To James, who knew that it was Swithin, this answer appeared incomprehensible.	Джемсу, прекрасно знавшему, что Ирэн приезжала с Суизином, такой ответ показался совершенно непонятным.
"Why!" he stammered, "you know that…." but he stopped, suddenly perceiving his danger.	— Как так! — забормотал он. — Вы же знаете, что… — И запнулся, почувствовав вдруг, что становится на опасный путь.
"Well," he said, "if you don't want to tell me I suppose you won't!	— Ну что ж, — сказал он, — не хотите говорить, не надо.
Nobody tells me anything."	Мне никогда ничего не рассказывают.
Somewhat to his surprise Bosinney asked him a question.	К его удивлению, архитектор задал ему вопрос.
"By the by," he said, "could you tell me if there are likely to be any more of you coming down?	— Кстати, — сказал он, — кто-нибудь еще из ваших собирается приехать сюда?
I should like to be on the spot!"	Я бы хотел быть на месте в это время!
"Any more?" said James bewildered, "who should there be more?	— Кто-нибудь еще? — повторил Джемс, совершенно ошеломленный. — Кто же сюда поедет?
I don't know of any more.	Я ничего не знаю.
Good-bye?"	До свидания!

Looking at the ground he held out his hand, crossed the palm of it with Bosinney's, and taking his umbrella just above the silk, walked away along the terrace.	Он протянул руку, не поднимая глаз, сунул свою ладонь в ладонь Босини и, взяв зонтик чуть повыше шелка, зашагал по террасе.
Before he turned the corner he glanced back, and saw Bosinney following him slowly-'slinking along the wall' as he put it to himself, 'like a great cat.'	Заворачивая за угол, Джемс оглянулся и увидел, что Босини медленно идет за ним следом -"крадется вдоль стены, — мелькнуло у него, — точно кошка".
He paid no attention when the young fellow raised his hat.	Джемс не ответил архитектору, когда тот приподнял шляпу.
Outside the drive, and out of sight, he slackened his pace still more.	Выйдя на дорогу и скрывшись из виду у Босини, Джемс совсем замедлил шаги.
Very slowly, more bent than when he came, lean, hungry, and disheartened, he made his way back to the station.	Сгорбившись больше обычного, худой, голодный, обескураженный, побрел он на станцию.
The Buccaneer, watching him go so sadly home, felt sorry perhaps for his behaviour to the old man.	Глядя на его печальное возвращение, «пират», быть может, пожалел, что так круто обошелся со стариком.

V.

Soames and Bosinney Correspond — Сомс и Босини переписываются

James said nothing to his son of this visit to the house; but, having occasion to go to Timothy's one morning on a matter connected with a drainage scheme which was being forced by the sanitary authorities on his brother, he mentioned it there.	Джемс ничего не сказал сыну о своей поездке; но, зайдя однажды утром к Тимоти по поводу канализации, которую городские власти заставили провести в доме на Бэйсуотер-Род, он упомянул о постройке в Робин-Хилле.
It was not, he said, a bad house.	Дом, по словам Джемса, был неплохой.
He could see that a good deal could be made of it.	Из него может кое-что получиться.
The fellow was clever in his way, though what it was going to cost Soames before it was done with he didn't know.	Этот Босини по-своему толковый малый, но во что влетит Сомсу такая постройка, вот в чем вопрос!
Euphemia Forsyte, who happened to be in the room-she had come round to borrow the Rev. Mr. Scoles' last novel,	Юфимия Форсайт, бывшая тут же, — она приехала к теткам за последним романом достопочтенного мистера Скоулза
'Passion and Paregoric', which was having such a vogue-chimed in.	«Страсть и смирение», который пользовался таким успехом, — вмешалась в разговор:
"I saw Irene yesterday at the Stores; she and Mr. Bosinney were having a nice little chat in the Groceries."	— Я видела вчера Ирэн в универсальном магазине; она очень мило разговаривала с мистером Босини в колониальном отделе.
It was thus, simply, that she recorded a scene which had really made a deep and complicated impression on her.	Такими невинными, в сущности, словами. Юфимия описала сцену, которая на самом деле произвела на нее глубокое и очень сложное впечатление.

She had been hurrying to the silk department of the Church and Commercial Stores-that Institution than which, with its admirable system, admitting only guaranteed persons on a basis of payment before delivery, no emporium can be more highly recommended to Forsytes-to match a piece of prunella silk for her mother, who was waiting in the carriage outside.	Она торопилась в отдел шелковых тканей при магазине церковно-экономического общества — учреждении, идеальная система организации которого, основанная на подборе солидной клиентуры, оплачивающей покупки до получения их на дом, заслуживала всяческого доверия со стороны Форсайтов, — чтобы подобрать шелк для матери, ожидавшей ее в экипаже.
Passing through the Groceries her eye was unpleasantly attracted by the back view of a very beautiful figure.	Проходя через колониальный отдел, Юфимия с некоторым неудовольствием заметила прекрасную фигуру какой-то дамы, стоявшей спиной к ней.
It was so charmingly proportioned, so balanced, and so well clothed, that Euphemia's instinctive propriety was at once alarmed; such figures, she knew, by intuition rather than experience, were rarely connected with virtue-certainly never in her mind, for her own back was somewhat difficult to fit.	Незнакомка была так идеально сложена, так изящна, так хорошо одета, что Юфимия инстинктивно почувствовала во всем этом какое-то нарушение благопристойности: такая внешность, как подсказывала ей скорее интуиция, чем опыт, редко сочетается с добродетелью — по крайней мере в представлении самой Юфимии, спина которой всегда доставляла много хлопот портнихам.
Her suspicions were fortunately confirmed.	Ее подозрения оправдались.
A young man coming from the Drugs had snatched off his hat, and was accosting the lady with the unknown back.	Молодой человек, появившийся из аптекарского отдела, поспешно снял шляпу и подошел к этой неизвестной даме.
It was then that she saw with whom she had to deal; the lady was undoubtedly Mrs. Soames, the young man Mr. Bosinney.	И тут Юфимия узнала обоих: дама, несомненно, была миссис Сомс, молодой человек — мистер Боснии.
Concealing herself rapidly over the purchase of a box of Tunisian dates, for she was impatient of awkwardly meeting people with parcels in her hands, and at the busy time of the morning, she was quite unintentionally an interested observer of their little interview.	Спешно занявшись покупкой тунисских фиников — неудобно же, в самом деле, показываться знакомым нагруженной свертками, да еще в такой ранний час, — Юфимия стала невольной, но весьма заинтересованной свидетельницей их короткой встречи.
Mrs. Soames, usually somewhat pale, had a delightful colour in her cheeks; and Mr. Bosinney's manner was strange, though attractive (she thought him rather a distinguished-looking man, and George's name for him, 'The Buccaneer'-about which there was something romantic-quite charming).	Лицо миссис Сомс, обычно бледное, покрылось нежным румянцем; мистер Босини держался как-то странно, хотя был очень интересен (Юфимия находила, что у него благородная внешность, а кличка «пират», которой его наградил Джордж, казалась ей чрезвычайно романтичной — просто очаровательной).
He seemed to be pleading.	Босини точно просил о чем-то.
Indeed, they talked so earnestly-or, rather, he talked so earnestly, for Mrs. Soames did not say much-that they caused, inconsiderately, an eddy in the traffic.	Они так увлеклись своим разговором — вернее, Боснии увлекся, потому что миссис Сомс больше молчала, что загородили дорогу другим.
One nice old General, going towards Cigars, was obliged to step quite out of the way, and chancing to look up and see Mrs. Soames' face, he actually took off his hat, the old fool!	Какому-то старенькому генералу, пробиравшемуся в табачное отделение, пришлось обойти их, но, взглянув на миссис Сомс, этот старый дуралей снял шляпу!
So like a man!	Как это похоже на мужчин!

But it was Mrs. Soames' eyes that worried Euphemia.	Но больше всего заинтриговали Юфимию глаза миссис Сомс.
She never once looked at Mr. Bosinney until he moved on, and then she looked after him.	Она ни разу не взглянула на мистера Босини во время разговора, но когда он уходил, посмотрела ему вслед.
And, oh, that look!	Боже, какими глазами!
On that look Euphemia had spent much anxious thought.	Взгляд Ирэн Юфимия долго не могла забыть.
It is not too much to say that it had hurt her with its dark, lingering softness, for all the world as though the woman wanted to drag him back, and unsay something she had been saying.	Не будет преувеличением, если мы скажем, что ее поразили тоска и нежность, светившиеся в этих глазах, словно она хотела вернуть его и взять обратно свои слова.
Ah, well, she had had no time to go deeply into the matter just then, with that prunella silk on her hands; but she was 'very intriguee'-very!	Впрочем, где уж тут заниматься наблюдениями, когда надо идти покупать шелк, но Юфимия была «ужасно заинтригована, ужасно!»
She had just nodded to Mrs. Soames, to show her that she had seen; and, as she confided, in talking it over afterwards, to her chum Francie (Roger's daughter),	Юфимия кивнула миссис Сомс, чтобы та знала, что ее видели; и, рассказывая после об этой встрече своей приятельнице Фрэнси (дочери Роджера), добавила:
"Didn't she look caught out just?…"	"Она так смутилась!.."
James, most averse at the first blush to accepting any news confirmatory of his own poignant suspicions, took her up at once.	Джемс, не хотевший сразу же поверить в это новое доказательство правильности своих опасений, прервал Юфимию:
"Oh" he said, "they'd be after wall-papers no doubt."	— Они, вероятно, выбирали обои.
Euphemia smiled.	Юфимия улыбнулась.
"In the Groceries?" she said softly; and, taking 'Passion and Paregoric' from the table, added: "And so you'll lend me this, dear Auntie?	— В колониальном отделе? — мягко сказала она и, взяв со стола книгу, спросила: — Значит, вы разрешаете почитать ее, тетечка?
Good-bye!" and went away.	До свидания! — и вышла из комнаты.
James left almost immediately after; he was late as it was.	Джемс встал почти следом за ней; он и так засиделся.
When he reached the office of Forsyte, Bustard and Forsyte, he found Soames, sitting in his revolving, chair, drawing up a defence.	Зайдя в контору «Форсайт, Бастард и Форсайт», он застал сына за составлением протеста по судебному делу.
The latter greeted his father with a curt good-morning, and, taking an envelope from his pocket, said:	Сомс сдержанно поздоровался с отцом и, вынув из кармана письмо, сказал:
"It may interest you to look through this."	— Посмотрите, вас это должно заинтересовать.
James read as follows:	Джемс прочел следующее:
'309D, SLOANE STREET, May 15,	"Слоун-стрит, 309Д. 15 мая.
'DEAR FORSYTE,	Дорогой Форсайт!
'The construction of your house being now completed, my duties as architect have come to an end.	Постройка Вашего дома закончена, и я считаю свои обязанности выполненными.

If I am to go on with the business of decoration, which at your request I undertook, I should like you to clearly understand that I must have a free hand.	Но прежде чем продолжать внутреннюю отделку, которую я взял на себя по Вашей просьбе, мне бы хотелось предупредить Вас, что я согласен работать только в том случае, если мне будет предоставлена полная свобода действий.
'You never come down without suggesting something that goes counter to my scheme.	Приезжая на стройку. Вы всякий раз привозите с собой новые предложения, которые идут вразрез с моими планами.
I have here three letters from you, each of which recommends an article I should never dream of putting in.	У меня имеются три Ваших письма, в каждом из них Вы настаиваете на какой-нибудь детали, которая мне самому и в голову бы не пришла.
I had your father here yesterday afternoon, who made further valuable suggestions.	Вчера днем на постройку приезжал Ваш отец и сделал целый ряд не менее ценных замечаний.
'Please make up your mind, therefore, whether you want me to decorate for you, or to retire which on the whole I should prefer to do.	Я еще раз прошу Вас обдумать, намерены ли Вы поручить мне отделку дома или нет. Что касается меня, то я предпочел бы последнее.
'But understand that, if I decorate, I decorate alone, without interference of any sort.	Но имейте в виду, что, взяв на себя эту работу, я буду действовать совершенно самостоятельно и не потерплю никакого вмешательства.
If I do the thing, I will do it thoroughly, but I must have a free hand.	Если я возьмусь за дело, я выполню его как следует, но мне нужна полная свобода действий.
' Yours truly, 'PHILIP BOSINNEY.'	Готовый к услугам Филип Босини".
The exact and immediate cause of this letter cannot, of course, be told, though it is not improbable that Bosinney may have been moved by some sudden revolt against his position towards Soames-that eternal position of Art towards Property-which is so admirably summed up, on the back of the most indispensable of modern appliances, in a sentence comparable to the very finest in Tacitus:	Трудно сказать, почему Боснии написал такое письмо, — не исключена возможность, что одним из поводов был протест, внезапно вспыхнувший в нем против взаимоотношений с Сомсом — извечных взаимоотношений между Искусством и Собственностью, выраженных на многих необходимейших приспособлениях нашего века с предельным лаконизмом, который не уступит лаконизму лучших строк Тацита:
THOS.	Томас Т.
T. SORROW, Inventor. BERT M. PADLAND, Proprietor.	Сорроу, изобретатель, Берт. М. Пэдленд. владелец изобретения.
"What are you going to say to him?" James asked.	— Что же ты думаешь ответить? — спросил Джемс.
Soames did not even turn his head.	Сомс даже не повернул головы.
"I haven't made up my mind," he said, and went on with his defence.	— Я еще не решил, — сказал он и снова занялся составлением протеста.
A client of his, having put some buildings on a piece of ground that did not belong to him, had been suddenly and most irritatingly warned to take them off again.	Один из его клиентов застроил чужой участок и совершенно неожиданно получил неприятное уведомление о необходимости снести все постройки.

After carefully going into the facts, however, Soames had seen his way to advise that his client had what was known as a title by possession, and that, though undoubtedly the ground did not belong to him, he was entitled to keep it, and had better do so; and he was now following up this advice by taking steps to-as the sailors say-'make it so.'	Внимательно изучив обстоятельства дела. Сомс, однако, усмотрел за своим клиентом так называемое право добросовестного владения, и хотя участок, несомненно, принадлежал кому-то другому, застройщик имел все основания не выпускать его из рук и должен был этими основаниями воспользоваться; и, дав такой совет, Сомс следовал теперь морской команде: «Так держать».
He had a distinct reputation for sound advice; people saying of him:	Дельные указания Сомса создали ему прекрасную репутацию; о нем говорили:
"Go to young Forsyte—a long-headed fellow!" and he prized this reputation highly.	"Обратитесь к молодому Форсайту — толковый малый!" И Сомс ценил такую репутацию превыше всего.
His natural taciturnity was in his favour; nothing could be more calculated to give people, especially people with property (Soames had no other clients), the impression that he was a safe man.	Природная молчаливость чрезвычайно помогала ему; ничто другое не могло в такой же степени внушить клиентам, в особенности клиентам состоятельным (а других у Сомса не было), абсолютной уверенности, что они имеют дело с надежным человеком.
And he was safe.	Да он и был надежный.
Tradition, habit, education, inherited aptitude, native caution, all joined to form a solid professional honesty, superior to temptation-from the very fact that it was built on an innate avoidance of risk.	Традиции, привычки, воспитание, унаследованные склонности, природная осторожность — все это вместе складывалось в профессиональную честность, не поддающуюся никаким соблазнам уже по одному тому, что в основе ее лежало врожденное отвращение к риску.
How could he fall, when his soul abhorred circumstances which render a fall possible—a man cannot fall off the floor!	Как мог он пасть, если душа его восставала против всего того, что ведет к падению! Человек, стоящий обеими ногами на полу, не может упасть.
And those countless Forsytes, who, in the course of innumerable transactions concerned with property of all sorts (from wives to water rights), had occasion for the services of a safe man, found it both reposeful and profitable to confide in Soames.	И все те бесчисленные Форсайты, которым приходилось пользоваться услугами надежного человека для ведения нескончаемых дел, касающихся того или иного вида собственности (начиная с жен и кончая правом пользования водными источниками), находили, что обращаться к Сомсу можно без всякого риска и с выгодой для себя.
That slight superciliousness of his, combined with an air of mousing amongst precedents, was in his favour too—a man would not be supercilious unless he knew!	Надменный вид и умение выискивать всевозможные прецеденты тоже шли ему на пользу — ни с того, ни с сего человек не станет держаться так надменно!

He was really at the head of the business, for though James still came nearly every day to, see for himself, he did little now but sit in his chair, twist his legs, slightly confuse things already decided, and presently go away again, and the other partner, Bustard, was a poor thing, who did a great deal of work, but whose opinion was never taken.	Сомс был фактически главой фирмы, хотя Джемс до сих пор чуть ли не ежедневно заходил в контору убедиться собственными глазами, все ли тут в порядке; правда, выражалось это в том, что он садился в кресло, скрестив под столом ноги, слегка путал уже решенные вопросы и вскоре уходил; на третьего же компаньона — Бастарда, человека ничтожного, взваливали груду дел, но с мнением его никогда не считались.
So Soames went steadily on with his defence.	Итак, Сомс упорно работал над составлением протеста.
Yet it would be idle to say that his mind was at ease.	Однако из этого не следует, что он был совершенно спокоен.
He was suffering from a sense of impending trouble, that had haunted him for some time past.	Вот уже сколько дней его мучило предчувствие неминуемой беды.
He tried to think it physical—a condition of his liver-but knew that it was not.	Он пытался объяснить свое состояние нездоровьем — печень пошаливает, — но знал, что это неправда.
He looked at his watch.	Сомс посмотрел на часы.
In a quarter of an hour he was due at the General Meeting of the New Colliery Company-one of Uncle Jolyon's concerns; he should see Uncle Jolyon there, and say something to him about Bosinney-he had not made up his mind what, but something-in any case he should not answer this letter until he had seen Uncle Jolyon.	Через пятнадцать минут надо быть на общем собрании акционеров «Новой угольной компании», возглавляемой дядей Джолионом; там он увидится с дядей и поговорит относительно Босини; что именно будет сказано, Сомс еще не решил, но во всяком случае до разговора с дядей Джолионом он не станет отвечать на это письмо.
He got up and methodically put away the draft of his defence.	Сомс встал и спрятал черновик протеста в ящик стола.
Going into a dark little cupboard, he turned up the light, washed his hands with a piece of brown Windsor soap, and dried them on a roller towel.	Пройдя в маленькую темную уборную, он зажег свет, вымыл руки коричневым виндзорским мылом и насухо вытер их полотенцем.
Then he brushed his hair, paying strict attention to the parting, turned down the light, took his hat, and saying he would be back at half-past two, stepped into the Poultry.	Затем причесал волосы, стараясь не спутать пробора, потушил свет, взял шляпу и, сказав, что вернется к половине третьего, вышел на Полтри.
It was not far to the Offices of the New Colliery Company in Ironmonger Lane, where, and not at the Cannon Street Hotel, in accordance with the more ambitious practice of other companies, the General Meeting was always held.	До конторы «Новой угольной компании» было недалеко: она находилась на Айронмонгер-Лейн. Там, — а не в «Кэннон-стрит отеле», облюбованном другими компаниями, ставившими дело на более широкую ногу, — и происходили общие собрания пайщиков «Новой угольной».
Old Jolyon had from the first set his face against the Press.	Старый Джолион с самого начала взбунтовался против репортеров.
What business-he said-had the Public with his concerns!	Какое кому дело до его компаний, говорил он.
Soames arrived on the stroke of time, and took his seat alongside the Board, who, in a row, each Director behind his own ink-pot, faced their Shareholders.	Сомс пришел минута в минуту и занял свое место среди членов правления, сидевших в ряд против акционеров, каждый за своей чернильницей.

In the centre of this row old Jolyon, conspicuous in his black, tightly-buttoned frock-coat and his white moustaches, was leaning back with finger tips crossed on a copy of the Directors' report and accounts.	В самом центре ряда бросались в глаза черный наглухо застегнутый сюртук и седые усы старого Джолиона, который сидел, откинувшись на спинку кресла и сомкнув кончики пальцев над отчетом правления.
On his right hand, always a little larger than life, sat the Secretary, 'Down-by-the-starn' Hemmings; an all-too-sad sadness beaming in his fine eyes; his iron-grey beard, in mourning like the rest of him, giving the feeling of an all-too-black tie behind it.	По правую руку от Джолиона восседал всегда казавшийся чуточку неправдоподобным секретарь Хэммингс Похоронное Бюро; в его красивых глазах светилась глубокая-преглубокая печаль; за седеющей бородой, траурной, как и весь Хэммингс, угадывалось присутствие черногопречерного галстука.
The occasion indeed was a melancholy one, only six weeks having elapsed since that telegram had come from Scorrier, the mining expert, on a private mission to the Mines, informing them that Pippin, their Superintendent, had committed suicide in endeavouring, after his extraordinary two years' silence, to write a letter to his Board.	Повод для созыва собрания был действительно печальный: не прошло и шести недель с тех пор, как эксперт Скорьер, уехавший на рудники со специальным заданием, прислал телеграмму, извещавшую «Новую угольную» о том, что управляющий рудниками Пиппин покончил жизнь самоубийством, собравшись после двухлетнего молчания написать письмо в Лондон.
That letter was on the table now; it would be read to the Shareholders, who would of course be put into possession of all the facts.	Письмо это лежало сейчас на столе; его зачитают акционерам, которые безусловно должны быть посвящены во все обстоятельства дела.
Hemmings had often said to Soames, standing with his coat-tails divided before the fireplace:	Стоя спиной к камину и раздвинув фалды сюртука, Хэммингс не раз говорил Сомсу:
"What our Shareholders don't know about our affairs isn't worth knowing.	— То, чего наши акционеры не знают, и не стоит знать.
You may take that from me, Mr. Soames."	Поверьте мне, мистер Сомс.
On one occasion, old Jolyon being present, Soames recollected a little unpleasantness.	Сомс вспомнил, как во время одного из таких разговоров, при котором присутствовал старый Джолион, произошла маленькая неприятность.
His uncle had looked up sharply and said:	Дядя сердито взглянул на секретаря и сказал:
"Don't talk nonsense, Hemmings!	— Не говорите глупостей, Хэммингс!
You mean that what they do know isn't worth knowing!"	Не стоит знать то, что они знают, — вы, вероятно, это и хотели сказать!
Old Jolyon detested humbug.	Старый Джолион не любил слушать вздор.
Hemmings, angry-eyed, and wearing a smile like that of a trained poodle, had replied in an outburst of artificial applause:	Злобно сверкнув глазами и заулыбавшись, как дрессированный пудель, Хэммингс разразился нарочито бурными аплодисментами и ответил:
"Come, now, that's good, sir-that's very good.	— Вот это я понимаю! Хорошо сказано, сэр, прекрасно сказано.
Your uncle will have his joke!"	Ваш дядя, мистер Сомс, не упустит случая сострить!
The next time he had seen Soames he had taken the opportunity of saying to him:	В следующую встречу с Сомсомон воспользовался, первой свободной минутой, чтобы сказать:

"The chairman's getting very old!-I can't get him to understand things; and he's so wilful-but what can you expect, with a chin like his?"	— Наш председатель сильно постарел за последнее время — трудно с ним; невероятно упрям, но чего, же и ждать от человека с таким подбородком?
Soames had nodded.	Сомс кивнул.
Everyone knew that Uncle Jolyon's chin was a caution.	Все знали, что подбородок этот говорит об очень многом.
He was looking worried to-day, in spite of his General Meeting look; he (Soames) should certainly speak to him about Bosinney.	Сегодня дядя Джолион казался встревоженным, несмотря на грозный вид, который он напускал на себя в дни общих собраний; Сомс окончательно решил поговорить с ним о Босини.
Beyond old Jolyon on the left was little Mr. Booker, and he, too, wore his General Meeting look, as though searching for some particularly tender shareholder.	Слева от старого Джолиона сидел маленький мистер Букер. Этот тоже с грозным видом поглядывал по сторонам, словно выискивая среди присутствующих самого придирчивого акционера.
And next him was the deaf director, with a frown; and beyond the deaf director, again, was old Mr. Bleedham, very bland, and having an air of conscious virtue-as well he might, knowing that the brown-paper parcel he always brought to the Board-room was concealed behind his hat (one of that old-fashioned class, of flat-brimmed top-hats which go with very large bow ties, clean-shaven lips, fresh cheeks, and neat little, white whiskers).	Рядом с ним хмурился глухой член правления, а сзади глухого с кроткой миной сидел старый мистер Блидхэм, исполненный чувства собственной добродетели — вполне оправданного чувства, так как мистер Блидхэм твердо знал, что коричневый сверток, сопутствующий ему на всех заседаниях, надежно спрятан за цилиндром (одним из тех цилиндров с прямыми полями, которые неизменно связываются в нашем представлении с пышным бантом галстука, чисто выбритыми щеками, ярким румянцем и седыми, аккуратно подстриженными бачками).
Soames always attended the General Meeting; it was considered better that he should do so, in case 'anything should arise!'	Сомс всегда посещал общие собрания; его присутствие считалось весьма желательным на тот случай, если вдруг «возникнет какое-нибудь недоразумение».
He glanced round with his close, supercilious air at the walls of the room, where hung plans of the mine and harbour, together with a large photograph of a shaft leading to a working which had proved quite remarkably unprofitable.	С надменным, непроницаемым видом он осматривал комнату, на стенах которой висели планы рудника и гавани и большая фотография ствола шахты, оказавшейся на редкость нерентабельной.
This photograph—a witness to the eternal irony underlying commercial enterprise-still retained its position on the wall, an effigy of the directors' pet, but dead, lamb.	Эта фотография — свидетельство извечной иронии, таящейся во всех коммерческих начинаниях, все еще сохраняла свое место на стене как изображение нежно любимого, но мертвого детища директоров.
And now old Jolyon rose, to present the report and accounts.	И вот старый Джолион встал, чтобы огласить собравшимся свой отчет.
Veiling under a Jove-like serenity that perpetual antagonism deep-seated in the bosom of a director towards his shareholders, he faced them calmly.	Пряча под олимпийским спокойствием вечную вражду, глубоко сидящую в груди каждого члена правления по отношению к акционерам, он спокойно смотрел на них.
Soames faced them too.	Смотрел на них и Сомс.
He knew most of them by sight.	Почти всех он знал в лицо.

There was old Scrubsole, a tar man, who always came, as Hemmings would say, 'to make himself nasty,' a cantankerous-looking old fellow with a red face, a jowl, and an enormous low-crowned hat reposing on his knee.	Вот, пристроив на коленях громадный цилиндр с низкой тульей, сидит Скрабсоул — поставщик дегтя, который, по выражению Хэммингса, является на собрания, только чтобы «устроить какую-нибудь гадость», сварливый старик с красным лицом и массивной челюстью.
And the Rev. Mr. Boms, who always proposed a vote of thanks to the chairman, in which he invariably expressed the hope that the Board would not forget to elevate their employees, using the word with a double e, as being more vigorous and Anglo-Saxon (he had the strong Imperialistic tendencies of his cloth).	Дальше — его преподобие мистер Бомз, всегда предлагающий вынести благодарность председателю, в которой неизменно выражается надежда, что правление не забывает о воспитании христианского духа в своих служащих.
It was his salutary custom to buttonhole a director afterwards, and ask him whether he thought the coming year would be good or bad; and, according to the trend of the answer, to buy or sell three shares within the ensuing fortnight.	У мистера Бомза был благой обычай ловить кого-нибудь из членов после собрания и выспрашивать, каковы перспективы на будущий год; в зависимости от ответа мистер Бомз в ближайшие же две недели покупал или продавал парочку акций.
And there was that military man, Major O'Bally, who could not help speaking, if only to second the re-election of the auditor, and who sometimes caused serious consternation by taking toasts-proposals rather-out of the hands of persons who had been flattered with little slips of paper, entrusting the said proposals to their care.	Был среди присутствующих и майор О'Бэлли, который обычно не мог удержаться от коротенькой речи, хотя бы смысл ее заключался только в том, чтобы поддержать переизбрание контролера, и частенько внушал страх своей способностью перехватывать тосты — вернее, пожелания — у тех, кому в виде особой чести поручалось огласить эти пожелания, заранее записанные на маленьком листке бумаги.
These made up the lot, together with four or five strong, silent shareholders, with whom Soames could sympathize-men of business, who liked to keep an eye on their affairs for themselves, without being fussy-good, solid men, who came to the City every day and went back in the evening to good, solid wives.	Группа собравшихся ограничивалась этими да еще пятью-шестью солидными молчаливыми акционерами, к которым Сомс относился довольно сочувственно: хорошие дельцы, любят сами присмотреть за делами без лишней суетни — солидные, почтенные люди, ежедневно бывают в Сити и возвращаются вечером домой к солидным, почтенным женам.
Good, solid wives!	Солидные, почтенные жены!
There was something in that thought which roused the nameless uneasiness in Soames again.	Мысль эта снова разбудила в Сомсе какое-то неясное беспокойство.
What should he say to his uncle?	Что сказать дяде?
What answer should he make to this letter?	Как ответить на это письмо?..
. . . . "If any shareholder has any question to put, I shall be glad to answer it."	— Если кто-нибудь из акционеров желает задать вопрос, я готов ответить.
A soft thump.	Мягкий стук.
Old Jolyon had let the report and accounts fall, and stood twisting his tortoise-shell glasses between thumb and forefinger.	Старый Джолион бросил отчет на стол и замолчал, поворачивая большим и указательным пальцами очки в черепаховой оправе.
The ghost of a smile appeared on Soames' face.	На губах Сомса промелькнула улыбка.
They had better hurry up with their questions!	Пусть поторопятся со своими вопросами!

He well knew his uncle's method (the ideal one) of at once saying:	Он прекрасно знал, что дядя сейчас же скажет (идеальный метод):
"I propose, then, that the report and accounts be adopted!"	«В таком случае предлагаю считать отчет утвержденным!»
Never let them get their wind-shareholders were notoriously wasteful of time!	Не надо давать им возможности прицепиться к чему-нибудь — акционеры народ медлительный!
A tall, white-bearded man, with a gaunt, dissatisfied face, arose:	Поднялся высокий седобородый человек с изможденным, недовольным лицом.
"I believe I am in order, Mr. Chairman, in raising a question on this figure of L5000 in the accounts.	— Господин председатель, мне кажется, я имею право задать вопрос относительно указанной в отчете суммы в пють тысяч фунтов стерлингов
'To the widow and family"' (he looked sourly round), "'of our late superintendent,' who so-er-ill-advisedly (I say-ill-advisedly) committed suicide, at a time when his services were of the utmost value to this Company.	"Вдове и семье (он сердито посмотрел по сторонам) покойного управляющего", который совершил такой… э-э… неблагоразумный (я подчеркиваю: неблагоразумный) поступок, покончив с собой в то время, когда компания так нуждалась в его работе.
You have stated that the agreement which he has so unfortunately cut short with his own hand was for a period of five years, of which one only had expired—I-"	Вы сказали, что договор, так злополучно расторгнутый им же самим, был подписан на пять лет, из которых истек только один год, и я…
Old Jolyon made a gesture of impatience.	Старый Джолион сделал нетерпеливый жест.
"I believe I am in order, Mr. Chairman—I ask whether this amount paid, or proposed to be paid, by the Board to the er-deceased-is for services which might have been rendered to the Company-had he not committed suicide?"	— Господин председатель, мне кажется, я имею право… я хотел бы знать, рассматривает ли правление выданную или назначенную к выдаче сумму как вознаграждение… э-э… покойному за те услуги, которые он мог бы оказать компании, если бы не покончил с собой, или нет?
"It is in recognition of past services, which we all know-you as well as any of us-to have been of vital value."	— За прошлые услуги, которые, как известно всем нам и вам в том числе, очень ценились правлением.
"Then, sir, all I have to say is that the services being past, the amount is too much."	— В таком случае, сэр, я должен сказать, что, поскольку услуги нашего управляющего дело прошлое, я считаю такую сумму чрезмерной.
The shareholder sat down.	Акционер сел на место.
Old Jolyon waited a second and said:	Старый Джолион переждал минуту и начал:
"I now propose that the report and-"	— Предлагаю считать…
The shareholder rose again:	Акционер снова встал:
"May I ask if the Board realizes that it is not their money which—I don't hesitate to say that if it were their money…."	— Осмелюсь спросить, отдают ли члены правления себе отчет в том, что они распоряжаются не своими… я не побоюсь сказать, что будь это их деньги…
A second shareholder, with a round, dogged face, whom Soames recognised as the late superintendent's brother-in-law, got up and said warmly:	Второй акционер, круглолицый, упрямый на вид — Сомс узнал в нем зятя покойного управляющего, — встал и заявил с жаром:
"In my opinion, sir, the sum is not enough!"	— Я считаю сумму недостаточной, сэр!
The Rev. Mr. Boms now rose to his feet.	Тогда поднялся его преподобие мистер Бомз.
"If I may venture to express myself," he said, "I should say that the fact of the-er-deceased having committed suicide should weigh very heavily-very heavily with our worthy chairman.	— Осмеливаясь высказать свое мнение, — начал он,- я должен отметить, что наш достойнейший председатель учитывает — по всей вероятности, учитывает — самый факт самоубийства, совершенного… э-э… покойным управляющим.
I have no doubt it has weighed with him, for—I say this for myself and I think for everyone present (hear, hear)-he enjoys our confidence in a high degree.	Я не сомневаюсь, что председатель принял этот факт во внимание, так как — я говорю от своего имени, думаю, и от имени всех присутствующих («Браво, браво») — он пользуется нашим глубочайшим доверием.
We all desire, I should hope, to be charitable.	Никто из нас не откажется, надеюсь, совершить акт милосердия.
But I feel sure" (he-looked severely at the late superintendent's brother-in-law) "that he will in some way, by some written expression, or better perhaps by reducing the amount, record our grave disapproval that so promising and valuable a life should have been thus impiously removed from a sphere where both its own interests and-if I may say so-our interests so imperatively demanded its continuance.	Но я уверен — он строго посмотрел на зятя покойного управляющего, — что наш председатель сумеет как-нибудь отметить, занесением ли в протокол или, быть может, лучше уплатой несколько меньшей суммы, наше глубочайшее сожаление, что столь нужный и ценный человек столь неблагочестивым путем покинул ту сферу, в которой дальнейшая его деятельность была бы в интересах как его самого, так и, смею сказать, в наших собственных.
We should not-nay, we may not-countenance so grave a dereliction of all duty, both human and divine."	Мы не должны — нет, мы не можем! — поощрять такое пренебрежение долгом по отношению к человечеству и всевышнему.
The reverend gentleman resumed his seat.	Его преподобие мистер Бомэ опустился на место.
The late superintendent's brother-in-law again rose:	Зять покойного управляющего снова встал.
"What I have said I stick to," he said; "the amount is not enough!"	— Я настаиваю на своих словах, — сказал он, — сумма недостаточна!
The first shareholder struck in:	Заговорил первый акционер:
"I challenge the legality of the payment.	— Я оспариваю законность такой выплаты.
In my opinion this payment is not legal.	Я считаю ее незаконной.
The Company's solicitor is present; I believe I am in order in asking him the question."	Здесь присутствует поверенный компании: полагаю, что я вправе осведомиться у него.
All eyes were now turned upon Soames.	Взоры всех обратились на Сомса.
Something had arisen!	Недоразумение возникло!
He stood up, close-lipped and cold; his nerves inwardly fluttered, his attention tweaked away at last from contemplation of that cloud looming on the horizon of his mind.	Он встал, сжав губы; от всей его фигуры веяло холодом, нервы были натянуты, он наконец-то оторвался от созерцания облака, которое смутно маячило у него в мозгу.
"The point," he said in a low, thin voice, "is by no means clear.	— Вопрос отнюдь не ясен, — сказал он тихим, тонким голосом.

As there is no possibility of future consideration being received, it is doubtful whether the payment is strictly legal. If it is desired, the opinion of the court could be taken."	— И поскольку дальнейшее расследование этого дела не представляется возможным, законность такой выплаты вызывает большие сомнения Если это признают желательным, дело можно передать в суд.
The superintendent's brother-in-law frowned, and said in a meaning tone:	Зять управляющего нахмурился и сказал значительным тоном:
"We have no doubt the opinion of the court could be taken.	— Мы не сомневаемся, что дело может быть передано в суд.
May I ask the name of the gentleman who has given us that striking piece of information?	Могу я узнать фамилию джентльмена, давшего нам такую полезную справку?
Mr. Soames Forsyte?	Мистер Сомс Форсайт?
Indeed!"	Ах вот как!
He looked from Soames to old Jolyon in a pointed manner.	Он перевел выразительный взгляд с Сомса на старого Джолиона.
A flush coloured Soames' pale cheeks, but his superciliousness did not waver. Old Jolyon fixed his eyes on the speaker.	Бледные щеки Сомса вспыхнули, но надменность его осталась непоколебленной Старый Джолион пристально посмотрел на говорившего.
"If," he said, "the late superintendents brother-in-law has nothing more to say, I propose that the report and accounts…."	— Если, — начал он, — зять покойного управляющего не имеет ничего сказать больше, я предлагаю считать отчет правления…
At this moment, however, there rose one of those five silent, stolid shareholders, who had excited Soames' sympathy.	Но в эту минуту встал один из тех пяти молчаливых солидных акционеров, которые внушали симпатию Сомсу.
He said:	Акционер сказал:
"I deprecate the proposal altogether.	— Я категорически возражаю против этого пункта.
We are expected to give charity to this man's wife and children, who, you tell us, were dependent on him.	Нам предлагают сделать пожертвование в пользу жены и детей этого человека, которых, как говорят, он содержал.
They may have been; I do not care whether they were or not.	Возможно, что так оно и было; но меня это совершенно не касается.
I object to the whole thing on principle.	Я возражаю с принципиальной точки зрения.
It is high time a stand was made against this sentimental humanitarianism.	Пора, наконец, покончить с этой сентиментальной филантропией.
The country is eaten up with it.	Она губит страну.
I object to my money being paid to these people of whom I know nothing, who have done nothing to earn it.	Я не желаю, чтобы мои деньги попадали к людям, о которых мне ничего не известно, которые никак не заслужили этих денег.
I object in toto; it is not business.	Я протестую in toto [8]; это не деловая постановка вопроса.
I now move that the report and accounts be put back, and amended by striking out the grant altogether."	Предлагаю отложить утверждение отчета и изъять из него этот пункт.
Old Jolyon had remained standing while the strong, silent man was speaking.	Старый Джолион стоя выслушал речь солидного молчаливого акционера.

The speech awoke an echo in all hearts, voicing, as it did, the worship of strong men, the movement against generosity, which had at that time already commenced among the saner members of the community.	Она нашла отклик в сердцах присутствующих — в ней звучал культ солидного человека, протест против великодушной щедрости, уже возникавший в те времена у здравых умов общества.
The words 'it is not business' had moved even the Board; privately everyone felt that indeed it was not.	Слова «это не деловая постановка вопроса» нашли отклик даже среди членов правления; в глубине души каждый чувствовал, что так оно и есть на самом деле.
But they knew also the chairman's domineering temper and tenacity.	Но все они знали властный характер и упрямство председателя.
He, too, at heart must feel that it was not business; but he was committed to his own proposition.	А он, вероятно, тоже понимал, что это не деловая постановка вопроса, но чувствовал себя связанным.
Would he go back upon it?	Откажется он от своего предложения?
It was thought to be unlikely.	Весьма сомнительно.
All waited with interest.	Все с интересом ждали, что будет дальше.
Old Jolyon held up his hand; dark-rimmed glasses depending between his finger and thumb quivered slightly with a suggestion of menace.	Старый Джолион поднял руку; зажатые между большим и указательным пальцем очки в темной оправе угрожающе дрогнули.
He addressed the strong, silent shareholder.	Он обратился к солидному молчаливому акционеру:
"Knowing, as you do, the efforts of our late superintendent upon the occasion of the explosion at the mines, do you seriously wish me to put that amendment, sir?"	— Зная заслуги нашего покойного управляющего во время взрыва на рудниках, сэр, вы все-таки с полной серьезностью предлагаете изъять эту сумму из отчета?
"I do."	- Да
Old Jolyon put the amendment.	Старый Джолион поставил вопрос на голосование.
"Does anyone second this?" he asked, looking calmly round.	— Кто поддерживает это предложение? — спросил он, спокойно оглядывая акционеров.
And it was then that Soames, looking at his uncle, felt the power of will that was in that old man.	И в эту минуту, глядя на дядю Джолиона, Сомс понял, какой силой воли обладает этот старик.
No one stirred.	Никто не шелохнулся.
Looking straight into the eyes of the strong, silent shareholder, old Jolyon said:	Не сводя глаз с молчаливого солидного акционера, старый Джолион сказал:
"I now move, 'That the report and accounts for the year 1886 be received and adopted.'	— Предлагаю считать отчет правления за тысяча восемьсот восемьдесят шестой год принятым.
You second that?	Поддерживаете?
Those in favour signify the same in the usual way.	Кто за?
Contrary-no.	Кто против? Никого.
Carried.	Принято.
The next business, gentlemen…."	Следующий вопрос, джентльмены…

Soames smiled.	Сомс улыбнулся.
Certainly Uncle Jolyon had a way with him!	Дядя Джолион умеет поставить на своем!
But now his attention relapsed upon Bosinney.	Но тут внимание Сомса опять переключилось на Босини.
Odd how that fellow haunted his thoughts, even in business hours.	Как странно, что мысли об этом человеке преследуют его даже в часы работы.
Irene's visit to the house-but there was nothing in that, except that she might have told him; but then, again, she never did tell him anything.	Поездка Ирэн в Робин-Хилл… ничего особенного тут нет, хотя она могла бы все-таки сказать ему об этом; но ведь она никогда ничего не рассказывает.
She was more silent, more touchy, every day.	С каждым днем Ирэн становится все молчаливее, все неприветливее.
He wished to God the house were finished, and they were in it, away from London.	Поскорее бы достроить дом, переехать туда, разделаться с Лондоном.
Town did not suit her; her nerves were not strong enough.	Ей не годится жить в городе; у нее не такие уж крепкие нервы.
That nonsense of the separate room had cropped up again!	Опять начались глупые разговоры об отдельной комнате!
The meeting was breaking up now.	Акционеры стали расходиться.
Underneath the photograph of the lost shaft Hemmings was buttonholed by the Rev. Mr. Boms.	Стоя под фотографией злосчастной шахты, его преподобие мистер Бомз донимал Хэммингса разговорами.
Little Mr. Booker, his bristling eyebrows wreathed in angry smiles, was having a parting turn-up with old Scrubsole.	Сердито улыбаясь и морща лохматые брови, маленький мистер Букер сцепился на прощание с дряхлым Скрабсоулом.
The two hated each other like poison.	Они не терпели друг друга.
There was some matter of a tar-contract between them, little Mr. Booker having secured it from the Board for a nephew of his, over old Scrubsole's head.	Неприязнь эта возникла из-за договора на поставку дегтя, который правление заключило с племянником маленького мистера Букера, обойдя старика Скрабсоула.
Soames had heard that from Hemmings, who liked a gossip, more especially about his directors, except, indeed, old Jolyon, of whom he was afraid.	Сомс знал об этом от Хэммингса, любившего посплетничать, в особенности на счет членов правления, исключая, конечно, старого Джолиона, которого он побаивался.
Soames awaited his opportunity.	Сомс выждал подходящий момент.
The last shareholder was vanishing through the door, when he approached his uncle, who was putting on his hat.	Когда последний акционер скрылся за дверью, он подошел к дяде, который уже взялся за цилиндр.
"Can I speak to you for a minute, Uncle Jolyon?"	— Мне нужно поговорить с вами, дядя Джолион.
It is uncertain what Soames expected to get out of this interview.	Трудно сказать, каких результатов он ждал от этого разговора.

Apart from that somewhat mysterious awe in which Forsytes in general held old Jolyon, due to his philosophic twist, or perhaps-as Hemmings would doubtless have said-to his chin, there was, and always had been, a subtle antagonism between the younger man and the old.	Несмотря на то мистическое благоговение, которое все Форсайты питали к старому Джолиону, побаиваясь его философских наклонностей или, может быть, его подбородка, как сказал бы Хэммингс, между дядей и племянником всегда чувствовалась какая-то враждебность.
It had lurked under their dry manner of greeting, under their non-committal allusions to each other, and arose perhaps from old Jolyon's perception of the quiet tenacity ('obstinacy,' he rather naturally called it) of the young man, of a secret doubt whether he could get his own way with him.	Она сквозила в том холодке, с которым они здоровались, в той уклончивости, с которой они отзывались друг о друге, и, вероятно, возникла потому, что старый Джолион ощущал спокойное упорство (он называл это упрямством) племянника и втайне сомневался, сумеет ли он выйти победителем в случае столкновения с Сомсом.
Both these Forsytes, wide asunder as the poles in many respects, possessed in their different ways-to a greater degree than the rest of the family-that essential quality of tenacious and prudent insight into 'affairs,' which is the highwater mark of their great class.	Эти два Форсайта, при всей их подчас полярной противоположности, обладали, каждый по-своему, — в значительно большей степени, чем остальные члены семьи, — способностью твердо и разумно подходить к делам, что является наивысшим достоинством великого класса собственников.
Either of them, with a little luck and opportunity, was equal to a lofty career; either of them would have made a good financier, a great contractor, a statesman, though old Jolyon, in certain of his moods when under the influence of a cigar or of Nature-would have been capable of, not perhaps despising, but certainly of questioning, his own high position, while Soames, who never smoked cigars, would not.	И тот и другой при удачно сложившихся обстоятельствах могли бы сделать прекрасную карьеру; и тот и другой могли бы стать хорошими предпринимателями, государственными деятелями, — впрочем, старый Джолион, поддавшись настроению, — под влиянием сигары или красивого ландшафта, — был бы способен если не пренебречь своими успехами, то во всяком случае усомниться в них, тогда как Сомс, не куривший сигар, был застрахован от этого.
Then, too, in old Jolyon's mind there was always the secret ache, that the son of James-of James, whom he had always thought such a poor thing, should be pursuing the paths of success, while his own son…!	Кроме того, старый Джолион не мог отделаться от ощущения боли при мысли, что сын Джемса — Джемса, которого он всегда считал глуповатым, преуспевает в жизни, а его собственный сын…
And last, not least-for he was no more outside the radiation of family gossip than any other Forsyte-he had now heard the sinister, indefinite, but none the less disturbing rumour about Bosinney, and his pride was wounded to the quick.	И большую роль во всем этом играли те зловещие, неясные, но тем не менее тревожные слухи о Босини, которые докатились и до него; семейные сплетни не миновали старого Джолиона, как и остальных Форсайтов, и старик чувствовал себя уязвленным до глубины души.
Characteristically, his irritation turned not against Irene but against Soames.	Но характерная вещь: его раздражение было направлено не против Ирэн, а против Сомса.
The idea that his nephew's wife (why couldn't the fellow take better care of her—Oh! quaint injustice! as though Soames could possibly take more care!)-should be drawing to herself June's lover, was intolerably humiliating.	Мысль о том, что жена племянника (неужели он не может присмотреть за ней? О несправедливость! Как будто Сомс и так недостаточно присматривал!) отнимает жениха у его внучки, была невыносимо унизительна.
And seeing the danger, he did not, like James, hide it away in sheer nervousness, but owned with the dispassion of his broader outlook, that it was not unlikely; there was something very attractive about Irene!	И, видя надвигавшуюся опасность, старый Джолион не старался укрыться от нее за нервозностью, как это делал Джемс, но сознавал своим ясным, спокойным умом, что такая вещь вполне правдоподобна: в Ирэн есть что-то очень привлекательное!
He had a presentiment on the subject of Soames' communication as they left the Board Room together, and went out into the noise and hurry of Cheapside.	Выйдя из конторы компании на шумный, суетливый Чипсайд, старый Джолион уже предчувствовал, о чем будет говорить Сомс.
They walked together a good minute without speaking, Soames with his mousing, mincing step, and old Jolyon upright and using his umbrella languidly as a walking-stick.	Некоторое время оба молчали; племянник семенил осторожными шажками, дядя держался очень прямо и устало Опирался на зонтик, как на трость.
They turned presently into comparative quiet, for old Jolyon's way to a second Board led him in the direction of Moorage Street.	Вскоре они свернули на сравнительно спокойную улицу, так как путь старого Джолиона лежал в направлении Мургэйт-стрит, где помещалась контора другой компании.
Then Soames, without lifting his eyes, began:	Сомс заговорил, не поднимая глаз:
"I've had this letter from Bosinney.	— Я получил письмо от Босини.
You see what he says; I thought I'd let you know.	Прочтите; мне думается, что вас следует поставить в известность.
I've spent a lot more than I intended on this house, and I want the position to be clear."	Я истратил на этот дом гораздо больше, чем предполагал, и хотел бы выяснить положение.
Old Jolyon ran his eyes unwillingly over the letter:	Старый Джолион нехотя пробежал письмо.
"What he says is clear enough," he said.	— Тут все ясно, — сказал он.
"He talks about 'a free hand,'" replied Soames.	— Он говорит о «свободе действий», — ответил Сомс.
Old Jolyon looked at him.	Старый Джолион взглянул на него.
The long-suppressed irritation and antagonism towards this young fellow, whose affairs were beginning to intrude upon his own, burst from him.	Долго сдерживаемый гнев и неприязнь к этому молокососу, который начинает впутывать его в свои дела, подымались в нем.
"Well, if you don't trust him, why do you employ him?"	— Если ты не доверяешь Босини, зачем же было приглашать его?
Soames stole a sideway look:	Сомс покосился на дядю.
"It's much too late to go into that," he said,	— Теперь уже поздно сожалеть об этом, — сказал он.
"I only want it to be quite understood that if I give him a free hand, he doesn't let me in.	— Мне бы хотелось только иметь твердую уверенность, что он не заведет меня бог знает куда, если я предоставлю ему свободу действий.
I thought if you were to speak to him, it would carry more weight!"	Может быть, вы согласитесь поговорить с ним, вас он послушает!
"No," said old Jolyon abruptly; "I'll have nothing to do with it!"	— Нет, — отрезал старый Джолион, — я не желаю вмешиваться в это дело!
The words of both uncle and nephew gave the impression of unspoken meanings, far more important, behind.	В словах дяди и племянника чувствовался затаенный смысл, делавший их разговор гораздо более значительным, чем это могло показаться.

And the look they interchanged was like a revelation of this consciousness.	И взгляд, которым они обменялись, свидетельствовал о том, что они знают это.
"Well," said Soames; "I thought, for June's sake, I'd tell you, that's all; I thought you'd better know I shan't stand any nonsense!"	— Хорошо, — сказал Сомс, — я считал, что мне надо поговорить с вами хотя бы ради Джун; имейте в виду, я, не потерплю никаких глупостей!
"What is that to me?" old Jolyon took him up.	— Какое мне до этого дело? — оборвал его старый Джолион.
"Oh! I don't know," said Soames, and flurried by that sharp look he was unable to say more.	— Ну, не знаю, — сказал Сомс и, смущенный взглядом дяди, не мог продолжать.
"Don't say I didn't tell you," he added sulkily, recovering his composure.	— Только не пеняйте потом, что я не предупредил вас, — хмуро добавил он, овладев собой.
"Tell me!" said old Jolyon;	— Не предупредил?
"I don't know what you mean.	Не понимаю, что ты хочешь сказать этим.
You come worrying me about a thing like this.	Пристаешь ко мне со всякой ерундой.
I don't want to hear about your affairs; you must manage them yourself!"	Я знать не хочу о твоих делах; улаживай их сам!
"Very well," said Soames immovably, "I will!"	— Хорошо, — невозмутимо ответил Сомс, — так я и сделаю!
"Good-morning, then," said old Jolyon, and they parted.	— До свидания, — сказал старый Джолион, и они расстались.
Soames retraced his steps, and going into a celebrated eating-house, asked for a plate of smoked salmon and a glass of Chablis; he seldom ate much in the middle of the day, and generally ate standing, finding the position beneficial to his liver, which was very sound, but to which he desired to put down all his troubles.	Сомс повернул обратно и, зайдя в один прославленный ресторан, заказал себе копченую семгу и стакан шабли; обычно среди дня он ел мало, большей частью закусывал прямо у буфета, находя, что стоячее положение полезно для его печени, которая была в совершенном порядке, но казалась Сомсу причиной всех его горестей.
When he had finished he went slowly back to his office, with bent head, taking no notice of the swarming thousands on the pavements, who in their turn took no notice of him.	Позавтракав, он медленно пошел в контору, опустив голову, не замечая людей, тысячами кишевших на улице, и эти люди в свою очередь тоже не замечали Сомса.
The evening post carried the following reply to Bosinney:	С вечерней почтой Босини получил следующий ответ на свое письмо:
'FORSYTE, BUSTARD AND FORSYTE,	"Форсайт, Бастард и Форсайт.
' Commissioners for Oaths,	Поверенные в делах.
'92001, BRANCH LANE, POULTRY, EC.,	Полтри. Бранч-Лейн, 2001,
' May 17, 1887.	17 мая 1887 г.
'DEAR BOSINNEY,	Дорогой Босини!
'I have, received your letter, the terms of which not a little surprise me.	Ваше письмо немало удивило меня.

I was under the impression that you had, and have had all along, a "free hand"; for I do not recollect that any suggestions I have been so unfortunate as to make have met with your approval.	Мне казалось, что Вы всегда пользовались абсолютной «свободой действий», так как я не помню ни одного случая, чтобы те соображения, которые я имел несчастье высказывать, были бы приняты Вами во внимание.
In giving you, in accordance with your request, this "free hand," I wish you to clearly understand that the total cost of the house as handed over to me completely decorated, inclusive of your fee (as arranged between us), must not exceed twelve thousand pounds-L12,000.	Предоставляя Вам, согласно Вашей просьбе, «полную свободу действий», я бы хотел, чтобы Вы уяснили себе, что общая стоимость дома со всей отделкой, включая Ваше вознаграждение (согласно нашей договоренности), не должна превышать двенадцати тысяч фунтов (12000).
This gives you an ample margin, and, as you know, is far more than I originally contemplated.	Эта сумма дает Вам очень широкие возможности и, как Вы знаете, сильно превышает мои первоначальные расчеты.
' I am, 'Yours truly, 'SOAMES FORSYTE.'	Всегда готовый к услугам Сомс Форсайт".
On the following day he received a note from Bosinney:	На следующий день он получил от Босини коротенькое письмо:
'PHILIP BAYNES BOSINNEY,	"Филип Бейнз Боснии.
'Architect,	Архитектор.
'309D, SLOANE STREET, S.W.,	Слоун-стрит, 309Д.
' May 18.	18 мая.
'DEAR FORSYTE,	Дорогой Форсайт!
'If you think that in such a delicate matter as decoration I can bind myself to the exact pound, I am afraid you are mistaken.	Если Вам кажется, что в таком сложном вопросе, как отделка дома, я могу связать себя определенной суммой, то Вы ошибаетесь.
I can see that you are tired of the arrangement, and of me, and I had better, therefore, resign.	Я вижу, что Вы тяготитесь нашим договором и мной самим, и поэтому предпочитаю отказаться.
' Yours faithfully, 'PHILIP BAYNES BOSINNEY.'	Ваш Филип Бейнз Босини".
Soames pondered long and painfully over his answer, and late at night in the dining-room, when Irene had gone to bed, he composed the following:	Сомс долго и мучительно обдумывал ответ и поздно вечером, когда Ирэн уже ушла спать, написал в столовой следующее письмо:
' 62, MONTPELLIER SQUARE, S.W.,	"Монпелье-сквер, 62.
' May 19, 1887.	19 мая 1887 г.
'DEAR BOSINNEY,	Дорогой Босини!
'I think that in both our interests it would be extremely undesirable that matters should be so left at this stage.	Я думаю, что в наших обоюдных интересах было бы крайне нежелательно бросать дело на данной стадии.
I did not mean to say that if you should exceed the sum named in my letter to you by ten or twenty or even fifty pounds, there would be any difficulty between us.	Я вовсе не хотел сказать, что перерасход суммы, указанной в моем письме, на десять, двадцать и даже пятьдесят фунтов послужит поводом для каких-либо недоразумений между нами.
This being so, I should like you to reconsider your answer.	Поэтому прошу Вас подумать еще, прежде чем отказываться.

You have a "free hand" in the terms of this correspondence, and I hope you will see your way to completing the decorations, in the matter of which I know it is difficult to be absolutely exact.	Вам предоставлена «полная свобода действий» в пределах, указанных в нашей переписке, и я надеюсь, что при этих условиях Вы сумеете закончить отделку дома, которую, как я знаю, трудно ограничить определенной суммой.
' Yours truly, 'SOAMES FORSYTE.'	Готовый к услугам Сомс Форсайт".
Bosinney's answer, which came in the course of the next day, was:	Ответ Босини, полученный на следующий день, гласил:
May 20.	"20 мая.
'DEAR FORSYTE,	Дорогой Форсайт!
' Very well.	Согласен.
'PH. BOSINNEY.'	Ф. Босини".

VI.

Old Jolyon at the Zoo — Старый Джолион в зоологическом саду

Old Jolyon disposed of his second Meeting-an ordinary Board-summarily.	Со вторым совещанием старый Джолион покончил быстро — присутствовали только члены правления.
He was so dictatorial that his fellow directors were left in cabal over the increasing domineeringness of old Forsyte, which they were far from intending to stand much longer, they said.	Он держался таким диктатором, что после его ухода все взбунтовались против самоуправства старика Форсайта, которое, как было сказано, просто нет сил сносить дальше.
He went out by Underground to Portland Road Station, whence he took a cab and drove to the Zoo.	Старый Джолион проехал подземной дорогой до остановки на Портлэнд-Род и оттуда нанял кэб до Зоологического сада.
He had an assignation there, one of those assignations that had lately been growing more frequent, to which his increasing uneasiness about June and the 'change in her,' as he expressed it, was driving him.	Там у него было назначено свидание, одно из тех свиданий, которые за последнее время назначались все чаще и чаще и на которые его толкало беспокойство по поводу Джун и «перемены в ней», как он выражался.
She buried herself away, and was growing thin; if he spoke to her he got no answer, or had his head snapped off, or she looked as if she would burst into tears.	Она пряталась, заметно худела; если он задавал какойнибудь вопрос, она отмалчивалась, или отвечала резко, или готова была разрыдаться.
She was as changed as she could be, all through this Bosinney.	Она невероятно изменилась, и все из-за этого Босини.
As for telling him about anything, not a bit of it!	Хоть бы рассказала, что с ней творится, — да нет, куда там!
And he would sit for long spells brooding, his paper unread before him, a cigar extinct between his lips.	И дома он не раз сидел в тяжелом раздумье за непрочитанной газетой, зажав в зубах потухшую сигару.
She had been such a companion to him ever since she was three years old!	Каким товарищем она была для него еще трехлетней крошкой!
And he loved her so!	И как он любил ее!

Forces regardless of family or class or custom were beating down his guard; impending events over which he had no control threw their shadows on his head.	Силы, не считавшиеся ни с семьей, ни с классом, ни с обычаями, врывались в его жизнь; надвигавшиеся события, отвратить которые он был не властен, отбрасывали тень на его голову.
The irritation of one accustomed to have his way was roused against he knew not what.	И в старом Джолионе, привыкшем все делать по-своему, закипал гнев — он и сам не знал против кого.
Chafing at the slowness of his cab, he reached the Zoo door; but, with his sunny instinct for seizing the good of each moment, he forgot his vexation as he walked towards the tryst.	Досадуя на медленную езду, старый Джолион добрался наконец до ворот сада; и здоровый инстинкт, позволявший ему находить радость везде, где был хоть малейший намек на нее, прогнал его раздражение, пока он шел к условленному месту встречи.
From the stone terrace above the bear-pit his son and his two grandchildren came hastening down when they saw old Jolyon coming, and led him away towards the lion-house.	Увидев старого Джолиона с каменной террасы, окружавшей ров с медведями, сын и внучата заторопились ему навстречу и повели его ко львам.
They supported him on either side, holding one to each of his hands,-whilst Jolly, perverse like his father, carried his grandfather's umbrella in such a way as to catch people's legs with the crutch of the handle.	Малыши прильнули к деду с обеих сторон, взяли его за руки, причем Джолли испорченный мальчишка, весь в отца — волочил дедушкин зонтик по земле с таким расчетом, чтобы цеплять прохожих за ноги ручкой.
Young Jolyon followed.	Молодой Джолион шел сзади.
It was as good as a play to see his father with the children, but such a play as brings smiles with tears behind.	Забавно было видеть отца и детей вместе, но это забавное зрелище вызывало у него улыбку сквозь слезы.
An old man and two small children walking together can be seen at any hour of the day; but the sight of old Jolyon, with Jolly and Holly seemed to young Jolyon a special peep-show of the things that lie at the bottom of our hearts.	Старик, гуляющий с двумя маленькими детьми, не такая уж редкость; однако молодому Джолиону казалось, что, глядя на отца в обществе Джолли и Холли, он проникает взором в то сокровенное, что таится в глубине наших сердец.
The complete surrender of that erect old figure to those little figures on either hand was too poignantly tender, and, being a man of an habitual reflex action, young Jolyon swore softly under his breath.	Полная покорность, с которой старик отдавал всего себя этим малышам, уцепившим его за руки, была так трогательна, что молодой Джолион, быстро реагировавший на все явления жизни, шел сзади, бормоча себе под нос какие-то весьма выразительные словечки.
The show affected him in a way unbecoming to a Forsyte, who is nothing if not undemonstrative.	Это зрелище подействовало на него так, как оно не могло бы подействовать на истого Форсайта, которого можно обвинить в чем угодно, только не в экспансивности.
Thus they reached the lion-house.	Так они дошли до клетки со львами.
There had been a morning fete at the Botanical Gardens, and a large number of Forsy…'-that is, of well-dressed people who kept carriages had brought them on to the Zoo, so as to have more, if possible, for their money, before going back to Rutland Gate or Bryanston Square.	В тот день в Ботаническом саду было праздничное гулянье, и множество Форс… то есть хорошо одетых людей, которые держат собственные выезды, заполнило и Зоологический сад, чтобы как можно больше насмотреться всего за собственные деньги, прежде чем уехать обратно на РэтлендГейт или Брайанстон-сквер.

"Let's go on to the Zoo," they had said to each other; "it'll be great fun!"	— Давайте заедем в Зоологический! — говорили они друг другу. — Там очень забавно!
It was a shilling day; and there would not be all those horrid common people.	Вход стоил шиллинг, значит простого народа там не бывало.
In front of the long line of cages they were collected in rows, watching the tawny, ravenous beasts behind the bars await their only pleasure of the four-and-twenty hours.	Они выстроились перед длинным рядом клеток и смотрели, как кровожадные рыжие звери мечутся за решеткой в ожидании единственного удовольствия, выпадающего им за сутки.
The hungrier the beast, the greater the fascination.	Чем голоднее зверь, тем интереснее.
But whether because the spectators envied his appetite, or, more humanely, because it was so soon to be satisfied, young Jolyon could not tell.	Но почему это зрелище привлекало их — потому ли, что они завидовали такому аппетиту или проявляли более гуманные чувства и радовались, глядя, как быстро звери утоляют голод, — молодой Джолион не знал.
Remarks kept falling on his ears:	До его слуха доносились обрывки разговоров:
"That's a nasty-looking brute, that tiger!"	«Какой страшный тигр!» -
"Oh, what a love!	"Ну что за прелесть!
Look at his little mouth!"	Посмотри, какой у него ротик". -
"Yes, he's rather nice!	"Да, славный зверь!
Don't go too near, mother."	Мама, не подходи так близко!"
And frequently, with little pats, one or another would clap their hands to their pockets behind and look round, as though expecting young Jolyon or some disinterested-looking person to relieve them of the contents.	И время от времени то один, то другой оглядывался по сторонам и похлопывал себя легонько по карманам, словно опасаясь, — как бы молодой Джолион или кто-нибудь еще не покусился на их содержимое, предварительно напустив на себя безразличный вид.
A well-fed man in a white waistcoat said slowly through his teeth:	Какой-то толстяк в белом жилете процедил сквозь зубы:
"It's all greed; they can't be hungry. Why, they take no exercise."	— Жадность — и больше ничего, не голодные же они в самом деле: сидят без движения.
At these words a tiger snatched a piece of bleeding liver, and the fat man laughed.	В это время тигр схватил кусок кровавой печенки, и толстяк рассмеялся.
His wife, in a Paris model frock and gold nose-nippers, reproved him:	Его жена в нарядном парижском туалете и В пенсне с золотой оправой возмутилась:
"How can you laugh, Harry?	— Что тут смешного, Гарри!
Such a horrid sight!"	Ужасное зрелище!
Young Jolyon frowned.	Молодой Джолион нахмурился.
The circumstances of his life, though he had ceased to take a too personal view of them, had left him subject to an intermittent contempt; and the class to which he had belonged—the carriage class-especially excited his sarcasm.	Обстоятельства его жизни — правда, теперь он смотрел на них уже с большим хладнокровием — сплошь и рядом вызывали у него вспышки презрения к окружающим; и свой сарказм молодой Джолион чаще всего изливал на представителей одного с ним класса — класса, который держит собственные выезды.

To shut up a lion or tiger in confinement was surely a horrible barbarity.	Засадить льва или тигра в клетку — самое настоящее варварство.
But no cultivated person would admit this.	Однако ни один цивилизованный человек не признает этого.
The idea of its being barbarous to confine wild animals had probably never even occurred to his father for instance; he belonged to the old school, who considered it at once humanizing and educational to confine baboons and panthers, holding the view, no doubt, that in course of time they might induce these creatures not so unreasonably to die of misery and heart-sickness against the bars of their cages, and put the society to the expense of getting others!	Отцу, например, вряд ли когда приходило в голову, что держать диких зверей за решеткой — варварство; он принадлежал к старой школе, считавшей, что павианы и пантеры, посаженные в клетку, являют собой весьма возвышенное и поучительное зрелище, вдобавок животные эти могут умереть от тоски и горя и заставить общество позаботиться о покупке новых зверей.
In his eyes, as in the eyes of all Forsytes, the pleasure of seeing these beautiful creatures in a state of captivity far outweighed the inconvenience of imprisonment to beasts whom God had so improvidently placed in a state of freedom!	В глазах отца, как и в глазах всех Форсайтов, удовольствие, которое они испытывали, глядя на прекрасных животных, сидевших в заточении, перевешивало все неудобства этого заточения для самих животных, коим бог столь неосмотрительно повелел жить на свободе.
It was for the animals good, removing them at once from the countless dangers of open air and exercise, and enabling them to exercise their functions in the guaranteed seclusion of a private compartment!	Им же самим лучше — клетка оберегает от бесчисленных опасностей, что подстерегают их на воле, дает возможность спокойно существовать в надежном, отгороженном от остального мира уголке!
Indeed, it was doubtful what wild animals were made for but to be shut up in cages!	Да и вообще сомнительно, чтобы у диких зверей было какое-нибудь другое назначение, кроме как сидеть за решеткой!
But as young Jolyon had in his constitution the elements of impartiality, he reflected that to stigmatize as barbarity that which was merely lack of imagination must be wrong; for none who held these views had been placed in a similar position to the animals they caged, and could not, therefore, be expected to enter into their sensations.	Но так как беспристрастие было не чуждо молодому Джолиону, то он пришел к выводу, что называть варварством то, что есть лишь отсутствие воображения, — несправедливо: ведь никому из них не приходилось очутиться на месте зверя, посаженного в клетку, и напрасно было бы ждать, что эти люди поймут ощущения животного, лишенного свободы.
It was not until they were leaving the gardens-Jolly and Holly in a state of blissful delirium-that old Jolyon found an opportunity of speaking to his son on the matter next his heart.	Они вышли из сада — Джолли и Холли в состоянии блаженного исступления, — и только тогда старому Джолиону представился случай поговорить с сыном о том, что лежало у него на сердце.
"I don't know what to make of it," he said; "if she's to go on as she's going on now, I can't tell what's to come.	— Просто теряюсь, — сказал он, — если так будет продолжаться, я не знаю, чем она кончит.
I wanted her to see the doctor, but she won't.	Просил ее позвать доктора — не желает.
She's not a bit like me.	Ничего в ней нет моего.
She's your mother all over.	Вся в бабушку.
Obstinate as a mule!	Упряма как мул!

If she doesn't want to do a thing, she won't, and there's an end of it!"	Уж если заартачится, так кончено дело!
Young Jolyon smiled; his eyes had wandered to his father's chin.	Молодой Джолион улыбнулся; глаза его скользнули по подбородку отца.
'A pair of you,' he thought, but he said nothing.	«Оба хороши!» — подумал он, но промолчал.
"And then," went on old Jolyon, "there's this Bosinney.	— А тут еще этот Боснии, — продолжал старый Джолион.
I should like to punch the fellow's head, but I can't, I suppose, though—I don't see why you shouldn't," he added doubtfully.	— Меня так и подбивает всыпать этому молодчику как следует, но я не могу, а вот почему бы тебе не попробовать? — добавил он с сомнением в голосе.
"What has he done?	— Что же он, собственно, сделал?
Far better that it should come to an end, if they don't hit it off!"	По-моему, пусть лучше расходятся, если не могут поладить.
Old Jolyon looked at his son.	Старый Джолион взглянул на него.
Now they had actually come to discuss a subject connected with the relations between the sexes he felt distrustful.	Затронув вопрос, касающийся взаимоотношений между полами, он сразу же почувствовал недоверие к сыну.
Jo would be sure to hold some loose view or other.	Джо, наверное, придерживается на этот счет весьма сомнительных взглядов.
"Well, I don't know what you think," he said;	— Не знаю, как ты на это смотришь, — сказал он.
"I dare say your sympathy's with him-shouldn't be surprised; but I think he's behaving precious badly, and if he comes my way I shall tell him so."	— Мне кажется, ты становишься на его сторону. Что ж, это не удивительно, но я считаю, что Боснии ведет себя безобразно, и если он попадется мне когда-нибудь, я ему так и скажу.
He dropped the subject.	Старый Джолион замолчал.
It was impossible to discuss with his son the true nature and meaning of Bosinney's defection.	Невозможно обсуждать с сыном всю недопустимость поведения Боснии.
Had not his son done the very same thing (worse, if possible) fifteen years ago?	Разве сам он не совершил такого же (даже худшего) поступка пятнадцать лет назад?
There seemed no end to the consequences of that piece of folly.	И последствиям этого безумия не видно конца!
Young Jolyon also was silent; he had quickly penetrated his father's thought, for, dethroned from the high seat of an obvious and uncomplicated view of things, he had become both perceptive and subtle.	Молодой Джолион тоже молчал; он сразу же понял мысли отца, так как, будучи свергнутым с тех высот, откуда все кажется слишком простым и очевидным, он поневоле приобрел проницательность и чуткость.
The attitude he had adopted towards sexual matters fifteen years before, however, was too different from his father's.	Его взгляды на вопросы пола, сложившиеся пятнадцать лет назад, в корне расходились со взглядами отца.
There was no bridging the gulf.	Этой пропасти не перешагнешь.
He said coolly:	Он сказал холодно:
"I suppose he's fallen in love with some other woman?"	— Босини, верно, увлекся другой?

Old Jolyon gave him a dubious look:	Старый Джолион недоверчиво посмотрел на него.
"I can't tell," he said; "they say so!"	— Не знаю, — сказал он, — говорят.
"Then, it's probably true," remarked young Jolyon unexpectedly; "and I suppose they've told you who she is?"	— Должно быть, так оно и есть, — неожиданно ответил сын. — Вам, вероятно, сказали, кто она?
"Yes," said old Jolyon,	— Да, — проговорил старый Джолион.
"Soames's wife!"	— Жена Сомса.
Young Jolyon did not whistle: The circumstances of his own life had rendered him incapable of whistling on such a subject, but he looked at his father, while the ghost of a smile hovered over his face.	Молодой Джолион не свистнул от изумления. Жизнь отучила его свистать в подобных случаях; он посмотрел на отца с еле заметной усмешкой.
If old Jolyon saw, he took no notice.	Может быть, старый Джолион и заметил эту усмешку, но не показал вида.
"She and June were bosom friends!" he muttered.	— Они с Джун были такими друзьями! — пробормотал он.
"Poor little June!" said young Jolyon softly.	— Бедная девочка! — мягко сказал молодой Джолион.
He thought of his daughter still as a babe of three.	В его представлении Джун все еще была трехлетним ребенком.
Old Jolyon came to a sudden halt.	Старый Джолион вдруг остановился.
"I don't believe a word of it," he said, "it's some old woman's tale.	— Я не верю ни одному слову в этой истории, — сказал он, — сплетни старых баб!
Get me a cab, Jo, I'm tired to death!"	Позови мне кэб, Джо, я смертельно устал!
They stood at a corner to see if an empty cab would come along, while carriage after carriage drove past, bearing Forsytes of all descriptions from the Zoo.	Они остановились на углу, поджидая свободный кэб, а мимо них одна за другой проезжали кареты, уносившие из Зоологического сада Форсайтов всех родов и оттенков.
The harness, the liveries, the gloss on the horses' coats, shone and glittered in the May sunlight, and each equipage, landau, sociable, barouche, Victoria, or brougham, seemed to roll out proudly from its wheels:	Упряжь, ливреи, начищенные крупы лошадей сверкали и поблескивали на майском солнце, и каждый экипаж, ландо, кабриолет, карета, шарабан, фаэтон, казалось, горделиво отстукивал колесами:
'I and my horses and my men you know,' Indeed the whole turn-out have cost a pot.	Я сам и лошади мои и кучер Да, черт возьми, весь выезд стоит уйму денег,
But we were worth it every penny.	Но деньги плачены не даром.
Look At Master and at Missis now, the dawgs!	Полюбуйтесь На нашего хозяина, хозяйку!
Ease with security-ah! that's the ticket!	Полны достоинства! Вот у кого учиться!
And such, as everyone knows, is fit accompaniment for a perambulating Forsyte.	И эти слова, как известно каждому, служат весьма достойным аккомпанементом к поездкам, которые совершают Форсайты.
Amongst these carriages was a barouche coming at a greater pace than the others, drawn by a pair of bright bay horses.	Один кабриолет, запряженный парой светло-гнедых лошадей, мчался быстрее других.