Осколки межпланетных катастроф

Приспособленность — другое название Равновесия. Равновесие есть Всеобщность, поскольку не существует внешней силы, способной его нарушить.

Но все, что мы называем «бытием», есть движение, а всякое движение — не равновесие, а колебание от одного неравновесного состояния к другому; всякое движение жизни есть проявление недостигнутого равновесия; и всякая мысль относится к недостигнутому: то, что мы называем бытием в нашем квазисостоянии, не есть бытие в позитивном смысле, то есть является промежуточным между Равновесием и Неустойчивостью.

Так что:

Все явления в нашем промежуточном состоянии, или квазисостоянии, представляют одно стремление достигнуть организации, стабильности, гармонии, индивидуальности — стать позитивным, осуществиться.

И каждая такая попытка — как можно видеть — обречена на поражение непрерывностью, внешними силами — исключенным, продолжающим собой то, что включено.

И все «существование» есть стремление относительного стать абсолютным, частного стать всеобщим.

В этой книге я занимаюсь проявлениями этого стремления в современной науке.

Она стремится стать реальной, истинной, окончательной, полной, абсолютной.

Но если видимость бытия здесь, в квазисостоянии, есть результат исключения, каковое всегда является ложным и произвольным. Если все включенное неразрывно с исключенным, то вся видимость системы современной науки, ее целостность, есть квазисистема, или квазицелостность, созданная тем же ложным и произвольным процессом, который создал предшествующую ей менее позитивную систему, или теологическую систему, созданную иллюзией бытия.

В этой книге я собрал данные, которые считаю ложно и произвольно отвергнутыми.

Данные, преданные проклятию.

Я вступил во внешний мрак научной и философской деятельности, сверхпочтенной, однако покрытой прахом отвергнутых. Я опустился до журналистики. И вернулся обратно, нагруженный квазидушами забытых данных.

Они идут.

Что касается логики нашего изложения.

Мы говорим, что существует лишь квазилогика нашей привычной видимости.

Потому что доказывать нечего.

Говоря, что доказывать нечего, я имею в виду, что для тех, кто принял существование Непрерывности, слияния всех явлений в одном явлении, отсутствие определенных границ между ними, для того, в позитивном смысле, ничего не существует. И нечего доказывать.

Например, ни о чем нельзя доказательно заявить, что оно является животным — потому что между животными и растениями нет позитивных различий. В некоторых проявлениях жизни столько же растительного, сколько животного — то есть они выражают неразрывность животного и растительного.

Не существует положительного теста, стандарта, критерия, средства сформировать мнение. Отдельно от растений животные не существуют. Нечего доказывать. Невозможно, например, доказать, что нечто — «хорошо», в позитивном смысле, полностью отграничивая от зла. Если прощать в мирное время — хорошо, то во время войны прощение — зло. Нечего доказывать: добро, данное нам в опыте, есть продолжение или другая сторона зла.

Так что я делаю другое — я допускаю. Если я не могу увидеть Универсума, я должен довольствоваться частным.

И, конечно, ничего никогда не было доказано.

Богословские утверждения во все времена были открыты сомнениям, но благодаря гипнотическому воздействию они стали господствующими для всех умов своей эпохи.

Три закона Ньютона, будучи попытками достигнуть позитива, разорвать и взломать непрерывность, так же тщетны, как всякая попытка свести общее к частному.

Так, если любое доступное наблюдению тело связано, непосредственно или опосредованно, со всеми другими телами, оно не может существовать только под влиянием собственной инерции, и потому невозможно узнать, как проявляется явление инерции; поскольку все тела подвержены бесконечному множеству влияющих на них сил, невозможно наблюдать воздействие всего одной определенной силы; если всякое противодействие продолжается в действии, невозможно установить их равенство или неравенство…

Так что три закона Ньютона — это три символа веры.

Так что демоны, ангелы, взаимодействия и реакции — все мифические персонажи.

Но в эпоху своего владычества в них верят почти так же твердо, как если бы они были доказаны.

Шествие нелепостей и суеверий.

Они будут «доказаны» настолько же надежно, как все когда-либо «доказанное» Дарвином, Моисеем и Лайеллом.

Мы сменяем веру на допущение.

Клетки зародыша в различные эпохи принимают разную форму.

То, что тверже установлено, труднее изменить.

Общество есть зародыш.

Чем тверже вера, тем медленнее развитие.

Временное допущение его ускоряет.

Но:

Помимо того, что веру мы заменяем допущением, метод наш будет установленным методом, посредством которого образуется и утверждается всякая вера: то есть мы пользуемся теми же методами, какими пользуются богословы, дикари, ученые и дети. Поскольку, если все явления продолжают друг друга, то не может быть позитивного различия между методами. Мы пишем книгу, не делая выводов, или делаем выводы теми же средствами, к каким прибегают кардиналы и гадалки, эволюционисты и крестьяне — методы которых так же не могут приводить к определенным выводам, поскольку относятся к частному, а если ничего частного не существует, то и выводы делать не о чем, — но мы пишем книгу.

Если цель ее — выразить дух эпохи, она достигнет цели.

Всякая наука начинается с попытки дать определение. Никогда ничего не было определено.

Потому что определять нечего.

Дарвин написал «Происхождение видов».

Он так и не смог объяснить, что он называет «видом».

Это невозможно определить.

Ничто никогда не было окончательно открыто.

Потому что нет ничего окончательного.

Это все равно, что искать иголку, которой никто не терял, в стоге сена, которого никогда не было…

И всякая попытка науки на самом деле открыть что-то, при том, что открывать нечего, есть попытка самой этой науки быть чем-то.

Искатель Истины. Он никогда ее не найдет. Но — проблеск надежды — он может сам стать Истиной.

То есть наука — не просто поиск.

Это псевдоконструкция или квазиорганизация: это попытка выделиться, стать частным случаем гармонии, стабильности, вещественности, цельности…

Проблеск надежды — попытка может удаться.

Наше псевдосуществование и все его внешние проявления по сути своей мнимы.

Но некоторые проявления больше приближаются к состоянию позитива, чем другие.

Мы допускаем все «предметы» как временные градации, или шаги, между позитивом и негативом, существованием и несуществованием. Допускаем, что некоторые видимости более вещественны, справедливы, красивы, цельны, индивидуальны, гармоничны, устойчивы, чем другие.

Мы не реалисты. Мы не идеалисты. Мы — промежуточники, связывающие действительность с недействительностью, к которым более или менее приближаются все явления.

Так что:

Все наше квазисуществование есть промежуточная стадия между позитивом и негативом, реальностью и нереальностью.

По-моему, это похоже на чистилище.

Но, подводя итоги — очень приблизительные, — мы забыли упомянуть, что Реальность есть свойство позитива.

Под Реальностью я подразумеваю то, что не сливается ни с чем иным и не является частью чего-то другого; то, что не является результатом чего-то или подражанием чему-то. Говоря о настоящем герое, мы подразумеваем не того, который отчасти трус, не такого, чьи действия и побуждения переходят в трусость. Реальность, то есть Универсум, помимо которого нет ничего, с чем он может слиться.

Так, хотя возможно обобщить частное, невозможно свести к частному общее: однако возможно к этому приблизиться, и такие приближения могут перейти из непрерывности в реальность — так же относительно, как выделяет себя из небытия промышленный мир, или как машины, возникшие из кажущегося менее вещественным воображения изобретателя, приобретают большую видимость вещественности будучи установленными на фабрике.

Так всякий прогресс, если это прогресс к стабильности, организации, гармонии, вещественности — то есть позитиву — есть стремление к осуществлению, попытка стать реальностью.

Говоря в общих метафизических терминах, мы считаем, что подобно чистилищу, наше так называемое «существование», которое мы называем непрерывностью, — есть квазисуществование, не реальное и не нереальное, но стремящееся к реальному существованию.

Мы принимаем мысль, что наука, каковая обычно мыслится отдельно или в свойственных ей частных терминах, как копание в старых костях, жучках и неаппетитном месиве — есть выражение единого духа, одушевляющего всю Непрерывность; что, если наука сумеет абсолютно исключить все факты, кроме принятых ею в себя, или тех, которые она квазиассимилировала с существующей квазиорганизацей, она станет реальной системой, с положительно очерченными границами — она станет реальностью.

Ее мнимое приближение к вещественности, устойчивости, системности — позитивности или реальности — поддерживается отлучением того, что не поддается согласованию или ассимиляции…

Все было бы хорошо.

Все было бы идеально…

Если бы только проклятые оставались проклятыми.

2

Осенью 1883 года, и в следующие годы, закаты были невероятно яркими — каких не помнил никто из наблюдателей. И луна была голубой. Думаю, при мысли о голубой луне человек недоверчиво улыбнется. Тем не менее в 1883 году она была столь же обычной, как зеленое солнце.

Наука должна была отчитаться за эти необыкновенности. Такие издания, как «Nature» и «Knowledge», были засыпаны недоуменными письмами.

Думаю, врачи на Аляске и на островах Южных морей оказались в одинаково затруднительном положении.

Надо было что-то придумать.

8 августа 1883 года взорвался вулкан Кракатау в проливе Зунд.

Потрясающе.

Нам было сказано, что взрыв был слышен за 2000 миль и что погибло 36 380 человек. На мой взгляд, несколько ненаучно, или недостаточно впечатляюще. Дивно, что нам не сказали: 2163 мили и 36 387 человек Дым извержения должен был быть видим с других планет — или Земля, измученная нашим копошением и шмыганьем, жаловалась Марсу; изрыгала черные проклятья на наши головы.

Это событие упоминается в любом учебнике — исключений мне не встречалось — причем упоминается, что необычные атмосферные явления 1883 года впервые наблюдались в конце августа или в начале сентября.

Тут мы сталкиваемся с затруднением.

Нам говорят, что причиной этих феноменов послужили частицы вулканической пыли, выброшенные Кракатау высоко в воздух.

В 1883 году это объяснение было принято всеми.

Но атмосферные феномены продолжались семь лет.

И еще с перерывом на несколько лет — и где в эти годы была вулканическая пыль?

Вы думаете, это трудный вопрос?

Значит, вы не изучали гипноз. Вы ни разу не пробовали объяснить загипнотизированному, что стол — это стол, а не гиппопотам. В соответствии с нашим основным допущением доказать это невозможно. Укажем сотню причин, по которым гиппопотам — не стол; в результате вы согласитесь, что и стол — не стол: он только кажется столом. Ну вот и гиппопотам только кажется. Так как вы докажете, что нечто — не что-то другое, если нет ничего, что не является чем-то иным? Доказывать нечего.

Это одна из основных идей, которые мы заявили в начале.

Нелепости можно противопоставить лишь другую нелепость. Однако наука устанавливает предвзятые мнения. Мы разделяем все мыслимые понятия на явно предвзятые и установленные.

Мы с самого начала видим очень большую склонность науки отрицать, насколько возможно, внешние связи этой Земли.

В этой книге собраны данные о внешних связях Земли. Мы установили, что наши данные прокляты не за собственные достоинства или недостатки, но в согласии с общим стремлением сохранить изоляцию этой Земли. Это стремление к позитиву. Мы устанавливаем, что наука не более вероятно преуспеет в этом стремлении, чем подобные ему попытки Соединенных Штатов или Китая сохранить изоляцию. Так что в псевдорассмотрении феноменов 1883 года, в стремлении к позитиву, выраженному изоляцией, ученые увековечили такую нелепость, как семь лет висящую в воздухе вулканическую пыль — с перерывом на несколько лет, — предпочтя ее признанию, что пыль эта появилась на Земле откуда-то еще. Нельзя сказать, что ученые в своей среде достигли позитива, выраженного в единстве, поскольку Норденшельд еще до 1883 года много писал о космической пыли, и профессор Клеверленд Аббе не поддержал объяснение феномена взрывом Кракатау, но таково ортодоксальное мнение основной массы ученых.

Я выражаю негодование, поскольку:

Такое предвзятое объяснение противоречит некоторым из моих собственных нелепых мнений. Мне было бы слишком трудно объяснить способность земной атмосферы так долго удерживать пыль.

Далее мы встретимся с данными о предметах, которые поднимались вверх и удерживались там — где-то — неделями и месяцами, но не поддерживающей силой земной атмосферы. К примеру, виксбургская черепаха. Мне смешно подумать, что приличных размеров черепаха три или четыре месяца висела над городом Виксбургом, удерживаемая только воздухом. А уж лошадь с амбаром… думаю, когда-нибудь они станут классическим примером, но я никак не могу допустить, чтобы лошадь и амбар могли несколько месяцев провисеть в земной атмосфере.

Ортодоксальное объяснение см. «Доклады комитета Кракатау Королевского общества». Совершенное изложение ортодоксальной точки зрения — совершенное, красивое и дорогостоящее. 492 страницы «Докладов» и сорок вкладных иллюстраций, иные в прекрасных красках. Расследование продолжалось пять лет. Невозможно представить что-либо более эффектное, артистичное и внушительное. Особенно впечатляет математическая часть: распределение пыли, скорость переноса и процент оседания, высоты и устойчивость…

«Annual Register» (1883-105):

Сообщает, что атмосферные явления, приписываемые Кракатау, наблюдались на Тринидаде до извержения.