К середине первого президентского срока Владимир Путин консолидировал власть в своих руках, но это не избавило его от ощущения нестабильности положения. Кремлевская администрация, привыкшая к постоянной борьбе, не могла и (возможно) не стала искать иную парадигму поведения, а продолжала выискивать новые угрозы.
Став президентом России, Путин стремился демонстрировать высокую активность: он много ездил по стране, проводил большое количество встреч – и его администрация вскоре заметила, что государственные СМИ не привыкли жить в таком ритме и не успевали полноценно информировать население о деятельности президента. Для преодоления этой проблемы глава президентской администрации начал проводить еженедельные встречи с главными редакторами государственных СМИ, на которых рассказывалось о планах президента, предстоящих поездках и возможных решениях, которые готовились в Кремле. Постепенно в первой половине 2003 г. характер этих встреч стал меняться. По словам Марины Литвинович, постоянного участника таких мероприятий, «появились уже политические задачи, кого-то стали мочить периодически. Считалось, что у нас есть враги, обсуждалось, как их будем информационно мочить… Трансформация произошла и для меня незаметно»[67].
Как показали дальнейшие события, изменения носили гораздо более глубокий характер и выходили далеко за пределы политики по освещению деятельности президента: на повестку дня была поставлена задача полного доминирования Кремля в информационном пространстве, что постепенно обрело форму борьбы со свободой слова.
Уже к началу второго президентского срока стало очевидно, что Путину не удается втянуть в орбиту своего влияния либеральных политиков во главе с уволенным в начале 2004 г. премьер-министром Михаилом Касьяновым и бывшим первым вице-премьером правительства 1997–1998 гг. Борисом Немцовым. Либералы, поддержавшие Путина во время прихода к власти и в начале его правления, резко изменили свое отношение после ареста Михаила Ходорковского и национализации ЮКОСа. После поражения на выборах в Думу в декабре 2003 г. – частично из-за провальной избирательной кампании, частично из-за фальсификации итогов выборов – либералы оказались вытеснены из официальной политической жизни, и единственным методом политической борьбы для них стали уличные акции протеста. Обе стороны повысили ставки: Кремль повесил на либералов ярлык «несистемная оппозиция», а либералы в ответ перешли к резкой критике Путина и его политики – что сделало невозможным содержательный диалог между ними.
«Революция роз» в Грузии осенью 2003 г., «оранжевая революция» на Украине в 2004–2005 гг. и «революция тюльпанов» в Киргизии весной 2005 г. настолько сильно шокировали Владимира Путина, что он с содроганием вспоминает об этих событиях и 10 лет спустя, хотя многие из начавшихся тогда изменений утратили свой потенциал или оказались выхолощенными[68]. Его картина мира была потрясена до самого основания: законные правительства оказывались низверженными под давлением уличных протестов. Обвиняя «руку Запада», Кремль в то же время не мог не обратить внимания на ту роль в консолидации политической оппозиции, которую сыграли независимые телеканалы. Страх перед грядущей «цветной революцией» в России подпитывался начавшимися регулярными «маршами несогласных», которые объединили разнообразные политические силы, не представленные в Думе. Опасаясь возможного роста протестной активности, Кремль сделал выбор не в пользу диалога, а в пользу силового давления на оппозицию и на СМИ, не контролировавшиеся государством.
Как видно из графика 3.2, телевидение до сих пор является основным источником новостей для большинства жителей России, а для более чем половины россиян оно остается единственным источником информации. К середине 2000-х гг. начали набирать популярность телевизионные каналы второго уровня; освещение ими политических событий обеспечивало зрителям более широкий круг мнений, и, в отличие от контролируемых государством телеканалов, у них не было ограничений в предоставлении эфирного времени критическим точкам зрения. Именно поэтому получение контроля над вновь появившимися популярными независимыми телевизионными каналами стало приоритетом для Кремля, который считал, что тем самым предотвратит угрозу «цветной революции».
Кремль хорошо понимал, что национализация новых информационных источников не лучшая идея. Это стало бы дорогим удовольствием для казны и усилило бы конкуренцию между государственными чиновниками, угрожая расколами в правящей элите. К середине 2000-х гг. российская экономика стремительно росла, и рынок рекламы наконец смог обеспечить достаточную базу доходов для телевидения. Как это случалось во многих других отраслях, один из личных друзей Путина решил взять медиа под свой контроль. Юрий Ковальчук получил в бенефициарное владение «Газпром-Медиа Холдинг», который поглотил медиаактивы Гусинского (в том числе компанию НТВ), и начал строить свою медиаимперию[69].
В середине 2000-х гг. самым активным частным каналом в плане освещения политических новостей было РЕН-ТВ, основным акционером которого была нефтяная компания «ЛУКОЙЛ». После прихода к власти Путина ЛУКОЙЛ захотел, чтобы канал прекратил вещание политических новостей, и это вызвало серьезный конфликт с менеджментом, который завершился согласием ЛУКОЙЛа продать свою 70 %-ную долю группе физических лиц, возглавляемой Анатолием Чубайсом. Однако на самом деле акции телекомпании были приобретены дочерними структурами энергетической монополии РАО «ЕЭС», в которой государству принадлежало более 50 % и во главе которой стоял Чубайс.
Будучи руководителем государственной монополии[70], Чубайс в то время активно сотрудничал с либералами и даже входил в тройку лидеров партии СПС на выборах в Думу в 2003 г. Канал РЕН-ТВ защищал демократические ценности и выделял много эфирного времени приверженцам либеральной точки зрения. Начав борьбу с угрозой «цветной революции» в России, Кремль выбрал либералов своей главной мишенью и начал давить на Чубайса с целью изменить позицию РЕН-ТВ. Постепенно это переросло в требование продажи телекомпании, а принятие специального закона, запрещавшего РАО «ЕЭС» владеть средствами массовой информации, сделало это давление необратимым. В октябре 2005 г. РЕН-ТВ было продано консорциуму инвесторов[71], а руководители канала, Ирэна и Дмитрий Лесневские, были вынуждены уйти. Сразу после этого ключевые сотрудники информационной службы были уволены, а количество развлекательных программ в расписании вещания резко возросло. К 2007 г. контрольный пакет акций РЕН-ТВ перешел к принадлежавшей Ковальчуку «Национальной Медиа Группе» (НМГ)[72].
Еще до окончания второго президентского срока Путина в управление НМГ перешел принадлежащий городским властям Санкт-Петербурга канал «Петербург – Пятый канал», который за три месяца до этого получил по указу президента национальный статус, то есть возможность распространять свое вещание по всей стране. С переходом на цифровое телевидение этот канал был включен в телевизионный пакет, предоставляемый бесплатно по всей России.
К 2008 г., когда президентом страны стал Дмитрий Медведев, все новостные телеканалы оказались под контролем Кремля либо напрямую через государственную собственность, как в случае с «Первым каналом» и каналом «Россия», или косвенно: через собственность госкомпаний, как НТВ, и собственность друзей Владимира Путина, как РЕН-ТВ и «5-й канал». Независимые телевизионные компании, получив от властей весьма внятный сигнал, решили отказаться от новостного вещания, сосредоточившись на местных проблемах. Это обеспечило Кремлю полный контроль над информационным пространством и, казалось, дало возможность немного расслабиться: в стране не было никаких серьезных проблем для поддержания телевизионной информационной блокады. Как сказал Владимир Путин, «не будет возврата к телевидению, которое было тогда, в то время [в 1990-е гг.]. Это время прошло. Его нет больше. Оно не вернется. Забудьте»[73].
Хотя традиционные средства массовой информации (радио, газеты и журналы) в России никогда не могли конкурировать с телевидением и не представляли значительной угрозы для пропагандистского доминирования Кремля, это не избавляло их от периодических атак со стороны властей, которые таким образом отвечали на критику, звучавшую в их адрес.
В сентябре 2002 г. по решению суда была закрыта газета «Лимонка», созданная лидером Национал-большевистской партии Эдуардом Лимоновым. Минпечати заявило, что газета злоупотребляла свободой слова и нарушала закон «О средствах массовой информации», поскольку в ее публикациях содержались призывы к насильственному захвату власти и изменению конституционного порядка.
В ноябре 2002 г. сотрудники ФСБ вошли в офис газеты «Версия» и изъяли редакционные компьютеры, что остановило выход газеты. По словам менеджеров «Версии», целью ФСБ было предотвратить публикацию о расследовании теракта в Театральном центре на Дубровке, в которой содержался подробный анализ действий и ошибок спецназа во время штурма здания.
В феврале 2003 г. против главного редактора газеты «Новые известия» (принадлежащей Березовскому) и его заместителя было возбуждено уголовное дело с обвинениями в растрате. Хотя уголовное дело только 18 месяцев спустя было передано в суд, который вернул его для дальнейшего расследования (так ничем и не закончившегося), руководители газеты были уволены со своих должностей.
В июле 2003 г. был смертельно отравлен депутат Государственной думы и заместитель главного редактора «Новой газеты» Юрий Щекочихин, который занимался расследованиями незаконной деятельности правоохранительных органов. Результаты вскрытия и детали болезни Щекочихина были засекречены и скрыты от его семьи.
В сентябре 2004 г. по приказу Кремля был уволен главный редактор газеты «Известия» Раф Шакиров. Причиной этого стал выпуск, полностью посвященный событиям в осетинском Беслане, где случился крупнейший террористический акт в истории России. Более 1100 человек, в основном дети, были захвачены в заложники в местной школе. В результате плохо спланированного штурма было убито 333 человека, в том числе 186 детей. Кремль всячески пытался скрыть масштабы трагедии, опасаясь массового возмущения. Публикация рассказа об истории нападения, в том числе фотографий, в одной из самых известных газет страны стала публичной пощечиной для властей, за которую журналистам пришлось дорого заплатить.
Во многих отношениях выявление диссидентствующих средств массовой информации и их наказание было эффективным способом контроля Кремля за информационным пространством. К этому времени российская судебная система полностью потеряла независимость и не желала защищать ни СМИ, ни отдельных журналистов. Предприниматели, которые владели медиаресурсами, не хотели повторять судьбу Михаила Ходорковского и были готовы увольнять менеджеров и журналистов при малейшем намеке на недовольство со стороны властей. Однако эта система носила реактивный характер: она могла реагировать только на состоявшиеся публикации. Кремлю же явно хотелось избежать их появления в принципе.
Возможно, идеальным решением этой проблемы было бы восстановление цензуры, но за два десятилетия российское общество привыкло к ее отсутствию, и воссоздать ее было вряд ли возможно. К тому же содержание огромного аппарата цензоров, на которых была бы возложена задача ликвидации инакомыслия, обходилось бы слишком дорого. Тотальная цензура вряд ли может быть жизнеспособной в современном открытом информационном мире, где все большую роль играют онлайновые СМИ и социальные сети. Более того, полная цензура могла привести к полному подавлению критических точек зрения, что устранило бы все предохранительные клапаны для контролируемого выплеска общественных разочарований. С учетом всего этого Кремль пошел по другому пути: в России стали приниматься многочисленные законы с нечетко сформулированными определениями и правовыми нормами, допускающими избирательное применение. Впоследствии такой подход – «власть над законом» – станет основным инструментом Кремля в наложении различных ограничений и организации преследований. Удерживая законодательный орган под полным контролем, Кремль мог добиться принятия любого закона в течение нескольких дней, что позволяло немедленно начать наказывать противников за нарушение закона. В случае со СМИ цель заключалась в том, чтобы распространять среди журналистов неопределенность и страх, заставить их самостоятельно ограничивать свою свободу слова, вводить самоцензуру.
Важнейшим шагом для подавления свободы слова в России стало принятие летом 2002 г. закона «О противодействии экстремистской деятельности», в котором содержалось широкое и расплывчатое определение «экстремистской деятельности», позволившее сделать его удобным инструментом давления на СМИ. Согласно закону, государственные ведомства получили право отзыва лицензии у любого издания, получившего в течение года два предупреждения за нарушение ограничений на распространение того, что суды соглашались трактовать как экстремистскую информацию. Одновременно с этим в Уголовный кодекс была введена специальная статья, предусматривавшая тюремное заключение за поддержку, финансирование или участие в экстремистской деятельности. Впоследствии эта печально известная 282-я статья УК станет одной из основных для наказания инакомыслящих.
Другой закон, принятый в июле 2003 г., дал государству право приостановить деятельность средств массовой информации, если они нарушали закон о выборах. При этом освещение в СМИ событий избирательной кампании может считаться нарушением закона, если избирательная комиссия сочтет, что журналист «пересек границу между журналистикой и прямым участием в избирательной кампании любого кандидата». Журналистские публикации также могут быть классифицированы как неоплаченные рекламные объявления от имени кандидата.
К середине 2007 г. Кремль полностью контролировал информационное пространство в стране. Во время президентства Дмитрия Медведева (май 2008 г. – май 2012 г.) в законодательство продолжали вноситься поправки, которые подталкивали СМИ к развитию самоцензуры. Еженедельные встречи в администрации президента с руководителями государственных СМИ стали обязательными для редакторов основных средств массовой информации. На этих встречах кремлевские чиновники перечисляли темы-табу и информировали об изменениях в «стоп-листе», который был составлен для российских телеканалов: это был список людей (в основном лидеров политической оппозиции и экспертов, критикующих нынешний режим), которых запрещалось приглашать на телевидение. В июне 2010 г. Роскомнадзор получил право требовать от онлайновых СМИ удаления или редактирования комментариев на их сайтах, если, по мнению агентства, в них содержится нечто незаконное. За отказ от выполнения таких требований редакторов изданий стало возможно привлекать к уголовной ответственности.
Когда в августе 2008 г. финансовый кризис привел к резкому экономическому спаду в российской экономике, Кремлю пришлось переориентировать свою повестку дня в медиа, сделав упор на экономических вопросах. Вслед за этим в 2010–2011 гг. президент Медведев попытался провести ряд мягких политических реформ, что привело к созданию таких общественных форумов, как Открытое правительство и Экспертный совет, чья деятельность широко освещалась в СМИ и к работе которых привлекались представители оппозиции. Постепенно в России начали открыто обсуждаться основные проблемы, стоявшие перед страной. В результате к окончанию президентского срока Медведева жесткая хватка Кремля, удерживавшего под своим контролем все информационное пространство, немного ослабла, что стало проявляться даже в информационной политике федеральных телеканалов.
В декабре 2011 г. в России прошли парламентские выборы, к участию в которых были допущены только семь политических партий, заранее согласившихся не критиковать существующий в стране политический режим. Хотя прокремлевская партия «Единая Россия» имела в своем распоряжении все информационные ресурсы государства, она не смогла обеспечить себе большинство голосов. Более того, наблюдатели выявили многочисленные случаи вопиющего мошенничества при подсчете голосов избирателей, что спровоцировало массовые протесты оппозиции в Москве и регионах. В декабре 2011 г. 120 тысяч человек вышли на улицы в Москве – больше, чем когда-либо после 1991 г. Кремль был удивлен и испуган. Президент Медведев отказался от встречи с лидерами протестных акций, однако объявил о некоторых шагах по либерализации политической жизни в стране, связанных с федеральными и региональными выборами. Весной 2012 г. импульс протестов стал резко ослабевать, и Владимир Путин комфортно переизбрался на пост президента, но страх перед приходом «цветной революции» в Россию вновь воцарился в коридорах Кремля. Следствием этого стало ужесточение информационной политики государственных СМИ, новая серия атак против независимых источников информации.
Полный контроль Кремля над информационным телевидением позволил мгновенно ограничить свободу слова: перечень обсуждаемых тем утверждался Кремлем, а к участию в телевизионных дискуссиях допускались только абсолютно лояльные власти эксперты. Казалось, старая и испытанная временем практика – что не показали по телевизору, того не происходило – должна была вновь сработать. Но нельзя войти дважды в одну реку. Технологические новации и изменение предпочтений населения привели к тому, что телевизионная аудитория стала стареть, а молодое поколение находило себе альтернативы (см. график 3.2). Более половины телезрителей в возрасте от 18 до 55 лет стали смотреть исключительно развлекательные каналы, в то время как более 70 % зрителей в возрасте старше 55 лет предпочитали смотреть государственные телеканалы с огромной долей информационно-пропагандистского вещания.
Быстрое распространение доступа в интернет на всей территории России с середины 2000-х гг. еще более ускорилось во время президентства Дмитрия Медведева[74]. В результате в стране появились популярные общественно-политические онлайновые ресурсы, игравшие все более значимую роль в распространении информации. В целом телевидение по-прежнему оставалось главным источником новостей в стране, но в крупнейших городах для молодой и образованной аудитории онлайновые СМИ приобрели не менее важное значение (график 3.2). Поскольку в стране существовал тотальный запрет на допуск оппозиционных политиков на телевидение, то последние стали активно расширять свое присутствие в интернете, чего не мог не замечать Кремль. Точно так же он не мог не обратить внимания на то, что социальные сети стали ключевым инструментом для координации протестов в странах Ближнего Востока, получивших название «арабская весна», и в России зимой 2011–2012 гг. Все это привело к тому, что Рунет постепенно стал самой серьезной угрозой для контроля Кремля за информационным пространством и, следовательно, главной мишенью нового наступления Кремля на свободу слова.
Главным инструментом Кремля в борьбе с онлайновыми СМИ стала практика «управление через закон»: новые законы, вводившие новые ограничения или наказания за нарушение ранее введенных ограничений, принимались в 2012–2014 гг. настолько часто, что казалось, регулирование свободы слова являлось главным направлением деятельности российских законодателей.
Вслед за ужесточением закона об организации митингов и демонстраций летом 2012 г. была введена административная ответственность СМИ и их редакторов за публикацию информации о проведении несогласованных мероприятий; кроме того, публикации на эту тему отдельных пользователей в социальных сетях стало возможно приравнивать к нарушению норм закона. Через год Генеральная прокуратура получила право без суда ограничивать доступ к источникам информации, содержащим призывы к участию в не согласованных с властями массовых мероприятиях, а немного позднее право требовать от Роскомнадзора внесудебной блокировки сайтов, содержащих такую информацию.
Закон, направленный на «защиту детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию», фактически разрешил цензуру в Рунете: Роскомнадзор получил право составлять по своему усмотрению «черные списки» сайтов, содержащих «вредную» информацию, и принимать решения об их блокировке.
Стремясь еще больше ограничить свободу распространения информации, Кремль пошел на принятие «закона о блогерах», который приравнял популярных авторов в социальных сетях к СМИ с точки зрения их ответственности за проверку информации и нарушение законодательства о СМИ. Под действие закона попадали все блогеры, у которых количество посетителей ежедневно превышало три тысячи человек; Роскомнадзор должен был вести их реестр, а блогеры были обязаны предоставлять агентству персональную информацию о себе. Закон принимался в такой спешке, что за его нарушения не было предусмотрено никакой ответственности, а установленный предел – три тысячи посетителей в сутки – был настолько низким, что в реестр нужно было бы включать десятки тысяч человек, притом что подавляющее их число не имело никакого отношения к оппозиции, а их записи не представляли никакой угрозы для Кремля. С самого начала стало очевидно, что закон не будет работать, но, когда в Думе появилось предложение об его отмене, правительство категорически воспротивилось этому. Отменить неработающий закон удалось только со второй попытки летом 2017 г.
Взрыв протестных настроений на рубеже 2011–2012 гг. возродил старые страхи Владимира Путина относительно желания США осуществить смену политического режима в России, он даже открыто обвинил американского госсекретаря Хилари Клинтон в поощрении и поддержке российской оппозиции[75],[76]. Кремль, убежденный в том, что протесты в России финансируются Западом, увидел в этом серьезную угрозу стабильности режима, с которой начал немедленно бороться.
В середине 2012 г. Дума приняла поправки к закону о некоммерческих организациях (НКО), в соответствии с которыми организации, занимающиеся политической деятельностью и получающие (в любом объеме) финансирование из иностранных источников, стали именоваться «иностранные агенты». Понятие «политическая деятельность» было сформулировано в законе настолько широко и расплывчато, что под него можно было подвести деятельность любой организации. Помимо оскорбительного названия, которое такие НКО должны были указывать во всех своих публикациях, на них возлагалась обязанность предоставления колоссальной отчетности в российский Минюст, что требовало кратно увеличивать административные расходы. В 2014 г. Конституционный суд России постановил, что квалификация как политической деятельности, «направленной на оказание влияния на принятие решений и политику органов власти», включая воздействие на общественное мнение, не противоречит Основному Закону страны. В результате более 170 НКО были внесены Минюстом в реестр «иностранных агентов», включая такие влиятельные организации, занимавшиеся сбором и распространением информации, как ассоциация по контролю за выборами «Голос», центр по изучению общественного мнения «Левада-Центр», международное общество «Мемориал», занимавшееся сбором информации о политических репрессиях в СССР в 1920–1950-х гг., «Центр антикоррупционных исследований и инициатив “Трансперенси Интернешнл – Р”», многие региональные правозащитные организации[77].
Скорость появления информации в Рунете, децентрализованный характер ее источников, легкость ее распространения делали малоэффективными традиционные методы борьбы со свободой слова, которые хорошо были освоены Кремлем в предыдущие годы. Поэтому на первом этапе борьбы основным инструментом властей стали внесудебные методы: угрозы и административное давление на владельцев сайтов и их авторов, упрощенные методы блокировки источников информации.
В декабре 2013 г. в России был принят «закон Лугового», по которому Генеральная прокуратура получила право внесудебной блокировки интернет-ресурсов, содержащих «призывы к массовым беспорядкам, осуществлению экстремистской деятельности, разжиганию межнациональной и (или) межконфессиональной розни, участию в террористической деятельности, участию в публичных массовых мероприятиях, проводимых с нарушением установленного порядка». Столь размытые нормы открыли дорогу к крайне широкому применению ограничительных мер, которое пошло, как видно из таблицы 3.1, с заметным ускорением, особенно усилившимся в 2015 г. после присоединения Крыма к России и начала войны на востоке Украины. К этому времени властями были сформулированы «стандартные» претензии к онлайновым источникам информации. Это позволило перейти к конвейерному методу принятия ограничительных судебных решений, количество которых в 2016 г. увеличилось почти в 40 раз по сравнению с 2013 г.
Под запреты властей попадали как сайты, ставшие популярными платформами для оппозиционных политиков и критически настроенных журналистов, которые посещали десятки и сотни тысяч человек в день[78], так и странички рядовых пользователей в социальных сетях, число подписчиков которых исчислялось единицами. За лайки и репосты в России сажали в тюрьму.
В мае 2015 г. был принят закон, давший правительству право внесудебного закрытия работающих на территории России международных и иностранных неправительственных организаций, деятельность которых представляет «угрозу основам конституционного строя Российской Федерации, обороноспособности страны или безопасности государства». В 2015–2018 гг. 14 организаций были признаны нежелательными, среди которых фонд «Открытое общество» Джорджа Сороса, «Открытая Россия» Михаила Ходорковского, ведущие фонды США, занимающиеся распространением информации о практике работы демократических институтов и процедур в США (NED, NRI, NDI)[79].
В ноябре 2017 г. сфера действия «закона Лугового» была расширена, и прокуратуре было предоставлено право без суда блокировать сайты, содержащие не только призывы к экстремистской деятельности, массовым беспорядкам, участию в несогласованных акциях, как это предусматривал старый закон, но еще и материалы «нежелательных организаций», а также «сведения, позволяющие получить доступ» ко всему перечисленному. После этого гиперссылки на сайты, любые публикации материалов «нежелательных организаций», независимо от того, когда они были опубликованы, или неудаленные очень старые призывы к участию в несогласованных акциях, имеющиеся на множестве сайтов, стали основанием для закрытия интернет-ресурсов. Хотя нормы закона о нежелательных организациях касались только международных или иностранных организаций, в ноябре 2017 г. на его основании были закрыты сразу несколько сайтов российских организаций, которые прокуратура бездоказательно связала с «Открытой Россией» Ходорковского[80].
Поправки к закону о персональных данных, принятые в июле 2014 г., потребовали от интернет-компаний хранить персональные данные российских пользователей исключительно на серверах, расположенных на территории России. Очевидно, основной удар был направлен против международных социальных сетей, и впервые он был применен на практике против портала LinkedIn, деятельность которого была заблокирована на территории России в ноябре 2016 г. В мае 2017 г. блокировке подверглись еще три мессенджера (BlackBerry Messenger, Line, аудиовизуальный Vchat)[81]. После этого давление властей направилось в сторону более крупных компаний – Facebook, Twitter, Amazon, которые стали получать регулярные напоминания о необходимости соблюдать российские законы, сопровождаемые угрозами о возможной блокировке.
В апреле 2018 г. в России по решению суда была заблокирована деятельность мессенджера Telegram, владельцы которого отказались передавать ФСБ глобальные ключи, позволяющие тайной полиции читать все сообщения пользователей без исключения[82].
Когда сопровождающий Владимира Путина на всех мероприятиях журналист Андрей Колесников «поплакался» на то, что утратил ощущение «жизни в свободной стране», российский президент заявил, что он «может быть, такого эффекта и стремился достичь: чтобы одно состояние [ощущение абсолютной свободы] пропало, а другое [ощущение страха] не появилось»[83]. Такой «баланс» сохранялся длительное время, но оказался неустойчивым.
Достаточно быстро стало понятно, что административные ограничения не очень хорошо работают в отношении онлайновых СМИ: владельцы заблокированных сайтов создавали их «зеркала», расположенные вне российской юрисдикции, пользователи социальных сетей объясняли, как можно обойти введенные запреты с использованием имеющихся технологических решений. В такой ситуации перед Кремлем встал выбор: или признать неэффективность борьбы с онлайн-медиа и отказаться от нее, или пойти на ужесточение своей политики, начав использование силовых методов давления. Выбор первого варианта ознаменовал бы решительное изменение в политике Кремля в отношении свободы слова и, несомненно, потребовал бы существенной либерализации политической жизни в стране, что было неприемлемо. Поэтому переход к применению репрессий в отношении политических противников и их сторонников стал вполне понятным и логичным с точки зрения развития авторитарных режимов.
Политические репрессии в России использовались и до возвращения Владимира Путина в Кремль в 2012 г., но главным образом это были административные аресты участников демонстраций и митингов на срок от 5 до 15 суток. Теперь практика изменилась: Кремль взял на вооружение уголовные наказания и стал активно применять их за высказывание мнений, то есть за использование гражданами России конституционного права на свободу слова[84].
Безусловно, масштаб политических репрессий в современной России несопоставимо мал по сравнению со временем сталинской «Большой чистки», но они носят системный характер и играют ту же самую роль запугивания населения, являясь важной институциональной составляющей политического режима. И тогда, и сейчас целями репрессивной машины были ограничение свободы слова и распространения информации, подавление политической оппозиции и сохранение стабильности политического режима. И тогда, и сейчас под репрессии попадали лидеры оппозиции и большое количество обычных людей. Несомненно, случившиеся за 80 лет изменения в политической культуре привели к тому, что инструментарий репрессий заметно смягчился, но их суть осталась неизменной.
В сталинские времена в Советском Союзе была высокая степень концентрации рабочей силы в крупных городах и на крупных предприятиях, но при этом у государства еще не было возможностей электронного слежения за гражданами и не было инструментов массированной пропаганды, особенно в сельской местности, где проживала большая часть населения. Для того чтобы ограничить свободу слова и предотвратить потенциальные выступления против своего режима в стране, Сталин использовал массовые репрессии, которые должны были пугать и предостерегать всех. Списки жертв составлялись по количественному принципу, и в них попадали (зачастую) случайно выбранные представители различных социальных, профессиональных или национальных групп.
В сегодняшней России Кремль видит угрозу массовых политических протестов, исходящую от тех россиян, кто активно участвует в митингах и демонстрациях, от тех, кто активно распространяет информацию о событиях в стране и за ее пределами, не соответствующую той картине мира, которую рисует государственное телевидение, от тех, кто активно критикует действия властей. Эти люди не работают вместе, и поэтому сталинские методы запугивания в сегодняшней России неприменимы. Для борьбы с такой угрозой Кремль использует методы точечных легальных репрессий: многочисленными изменениями законодательства и размытыми нормами законов он сделал возможным применение мер административного и уголовного наказания за конкретные виды политических действий. Под каток таких репрессий, как правило, попадают малоизвестные люди, но именно в этом состоит цель точечных репрессий – сделать их непредсказуемыми, посеять страх у всех, кто занимается тем, что Кремль считает нежелательным.
Переход к активному применению репрессий наложился на бурные события первой половины 2014 г. В конце февраля на Украине под напором уличных протестов президент Янукович бежал из страны и был отстранен от власти. Для Путина не было сомнений в том, что протесты в украинской столице были инспирированы странами Запада, которые в очередной раз предприняли попытку дестабилизировать ситуацию вокруг его страны в надежде на то, что протесты перекинутся на Россию. В Кремле заговорили о начале новой волны давления на Россию, о геополитическом противостоянии с Америкой, о применении Западом методов «гибридной войны», среди которых выделялись экономические санкции и информационная агрессия.
«Некоторые западные политики уже стращают нас не только санкциями, но и перспективой обострения внутренних проблем. Хотелось бы знать, что они имеют в виду: действия некоей пятой колонны – разного рода “национал-предателей” – или рассчитывают, что смогут ухудшить социально-экономическое положение России и тем самым спровоцировать недовольство людей? Рассматриваем подобные заявления как безответственные и явно агрессивные…» – заявил Владимир Путин в Кремле, объявляя о присоединении Крыма к России[85]. Тезис об использовании Америкой информационного оружия был взят на вооружение и постоянно повторялся российским президентом. «Мы видим, что отдельные страны пытаются использовать свое доминирующее положение в глобальном информационном пространстве для достижения не только экономических, но и военно-политических целей. Активно применяют информационные системы в качестве инструмента так называемой мягкой силы для достижения своих интересов»[86], – заявил он на обсуждении в Кремле Стратегии информационной безопасности в октябре 2014 г. В этом документе было прямо сказано, что одну из основных угроз для России представляло «использование информационных и коммуникационных технологий… в качестве информационного оружия в военно-политических целях… направленных на дискредитацию суверенитета [и]… для вмешательства во внутренние дела суверенных государств, нарушения общественного порядка…»[87]
Вскоре после того, как Путин объявил о наличии в России «пятой колонны» и «национал-предателей», имена российских политиков и названия СМИ, которые отражали нежелательные для Кремля взгляды, стали регулярно звучать в стенах российского парламента[88], на экранах государственных каналов телевидения, на улицах Москвы и других российских городов стали появляться плакаты, призывающие к расправе с ними. После начала инициированной Кремлем истерии запустить репрессивную машину было несложно – многие нормы российского законодательства прописаны настолько размыто, что позволяют привлекать к уголовной ответственности не только за размещение своих записей, но и за перепост чужих записей или фотографий и кадров из фильмов[89]. Как правило, уголовное наказание применялось в отношении тех, кто критически отзывался о российской политике и о Владимире Путине лично; особенно жестоко власть относилась к тем, кто не поддерживал аннексию Крыма и выступал в поддержку действий украинских властей в ходе военного конфликта на востоке Украины. Однако порой репрессивная машина наказывала и тех, кто поддерживал действия российских властей[90].
На графике 3.4 хорошо видно, что уровень репрессий после 2014 г. поднялся до беспрецедентно высокого для постсоветской России уровня. Хотя внешне количество подвергшихся политическим репрессиям кажется весьма незначительным (около 100 человек в год), их число сопоставимо с тем, что было зафиксировано в позднесоветский период (после 1970 г.)[91]. В середине октября 2018 г. в России 50 человек отбывал наказание по приговору суда по политическим обвинениям и 271 находилcя в СИЗО, 12 – под домашним арестом, 26 – под подпиской о невыезде[92].
Преследуя политических противников и борясь со свободой слова, Кремль не забывал, что медиа – это не только инструмент воздействия на общественное мнение, но и привлекательный бизнес. Поэтому порою власти, добиваясь ликвидации независимых СМИ, оказывали неприкрытое давление на владельцев медиаресурсов. Так, в марте 2014 г. Кремль потребовал от Александра Мамута, владельца Lenta.ru, одного из наиболее популярных в то время российских информационных порталов, уволить главного редактора и ведущих журналистов за то, что они резко критиковали аннексию Крыма.
В конце 2013 г. ФСБ затребовала у самой популярной в России социальной сети «ВКонтакте» личные данные авторов и администраторов двух десятков групп украинских пользователей. Генеральный директор и основатель «ВКонтакте» Павел Дуров отказался выполнить это требование, заявив, что юрисдикция России не распространяется на украинских граждан. Публично рассказав о давлении ФСБ на него лично, Дуров принял решение продать принадлежавшие ему акции компании: «Но я ни о чем не жалею – защита личных данных людей стоит этого и намного большего»[93].
Вскоре после этого Дуров получил требование прокуратуры заблокировать в своей социальной сети сотни сообществ пользователей, включая сообщество Алексея Навального. Предприниматель категорически отказался выполнять такое требование: «…Ни я, ни моя команда не собираемся осуществлять политическую цензуру… Свобода распространения информации – неотъемлемое право постиндустриального общества. Это право, без которого существование “ВКонтакте” не имеет смысла»[94], написал заявление об увольнении и вскоре покинул Россию. «Я не в России и не планирую возвращаться. К сожалению, страна несовместима с ведением интернет-бизнеса в настоящее время. Я боюсь, пути назад нет, – отметил Дуров, говоря о «ВКонтакте». – Не после того, как я публично отказался сотрудничать с властями. Они не могут терпеть меня»[95].
Через полгода единственным акционером «ВКонтакте» стала компания Mail.Ru (нынешнее название – MRG), принадлежащая миллиардеру Алишеру Усманову, после чего у российских силовых структур не возникало проблем ни с блокировкой сообществ, ни с получением личных данных пользователей социальной сети. В большинстве случаев уголовному наказанию за публикации в социальных сетях подвергались участники, зарегистрированные во «ВКонтакте». И это неудивительно: в компании MRG создана специальная должность заместителя генерального директора, в обязанности которого входит передача персональных данных пользователей силовикам по их запросам даже без решения суда[96]. При этом передаются данные не только тех пользователей, в отношении которых поступил запрос, но и всех тех, кто с ними контактировал[97].
В конце 2015 г. Михаил Прохоров, один из богатейших российских бизнесменов, владевший в то время медиахолдингом РБК, признался: «Я читаю РБК каждое утро и думаю “От кого я сегодня получу разгневанные звонки?”» Это было неудивительно: РБК опубликовал несколько громких расследований, связанных с Владимиром Путиным и его ближайшим окружением, включая членов его семьи. Через несколько недель сотрудники ФСБ провели обыски в штаб-квартире Прохорова и офисах принадлежащих ему компаний. Никакого «разгневанного звонка» бизнесмен ждать не стал и уволил главного редактора своего медиахолдинга, а еще через год продал РБК Григорию Березкину, который никогда не был замечен в политических проектах и о котором чиновники говорят, что он «хорошо понимает правила. Если ему надо их нарушить, он сначала пойдет и получит разрешение у кого надо»[98].
В октябре 2014 г. президент Путин подписал закон, ограничивающий право иностранцев владеть пакетами акций в российских СМИ, превышающими 20 %, который вступил в силу с начала 2017 г. Этот закон стал одним из ответов Кремля на введение странами Запада санкций в отношении России и резкую критику российской агрессии против Украины. Кремль опасался, что правительства западных стран могут заставить бизнесменов, владевших российскими СМИ, активно критиковать внешнюю политику Путина и его лично, превратив свои издания в орудие политической пропаганды, как сам Владимир Путин поступил с информационным агентством «РИА Новости» и телеканалом Russia Today.
Под действие закона, по данным Роскомнадзора, попало около тысячи различных СМИ, из которых лишь единицы можно было заподозрить в распространении политической информации. Однако многие из них были весьма привлекательны с точки зрения бизнеса, что стало поводом для массового передела собственности на медиарынке. Попытки иностранных владельцев СМИ найти другие пути выполнения требований закона, кроме продажи своих активов, оказались неудачными.
Самые «лакомые куски» бизнеса достались бизнесменам не просто лояльным к Кремлю, но весьма близким к Владимиру Путину и Дмитрию Медведеву. Так, акционеры торговавшегося на бирже NASDAQ телехолдинга «СТС Медиа», специализировавшегося на развлекательном контенте, были вынуждены продать свои акции в декабре 2015 г. Алишеру Усманову всего за 5 % от той цены, которая была зафиксирована в середине 2013 г.[99] Личный друг президента Путина Ковальчук приобрел российские активы сети Discovery, включавшей 11 телеканалов, среди которых Discovery Channel, Animal Planet и Eurosport.
Кремль рассчитывал, что покупателям менее привлекательных в финансовом плане медиаактивов, ориентировавшихся на освещение политических событий или на проведение расследований в отношении высших российских чиновников или руководителей госкомпаний, без каких-либо дополнительных сигналов должно было быть понятно, что от них требуется в редакционной политике. Некоторые из покупателей оказались достаточно сообразительными. Так, Александр Федотов, купивший у Axel Springer права на издание в России журнала Forbes и сайт Forbes.ru[100], немедленно заявил, что «в ближайшее время мы… уменьшим политизированность журнала. ‹…› Я уверен, что политика их [читателей] интересует в меньшей степени… Мы просто постараемся не заходить на политическую территорию… я искренне считаю, что люди, которые читают Forbes, не интересуются зарплатами чиновников… я считаю, что про это писать необязательно»[101].
Но другие покупатели, похоже, недостаточно хорошо осознавали, на какое минное поле они вступали. Семья Демьяна Кудрявцева[102] приобрела ведущую российскую бизнес-газету «Ведомости», которая на паритетных правах принадлежала финской Sanoma[103], Financial Times и The Wall Street Journal и которая традиционно отличалась острыми и глубокими журналистскими расследованиями. После смены собственника публикация расследований в «Ведомостях» не прекратилась: под прицел журналистов попали сын российского министра внутренних дел и влиятельнейший руководитель государственной компании «Роснефть» Игорь Сечин. Через полтора года после приобретения Кудрявцевым газеты «Ведомости», летом 2017 г., суд лишил его российского гражданства – миграционная служба заявила, что при подаче документов на получение гражданства он сообщил о себе недостоверные сведения.
Развитие и распространение информационных технологий существенно затрудняют применение традиционных методов ограничения свободы слова, в чем убедились российские власти. Сегодня онлайновые СМИ не привязаны к определенному месту, куда ФСБ может прийти с обыском и заблокировать всю работу, вынеся компьютеры и носители информации. Оппозиционные политики и критически настроенные журналисты могут обращаться к своим сторонникам, используя YouTube, который многим заменяет традиционное телевидение. Для того чтобы узнать последние новости и обсудить их с друзьями, достаточно иметь в кармане смартфон. Попытки блокирования властями нежелательных онлайн-медиа и пользовательских страниц в социальных сетях не приносят большого успеха в силу сетевого принципа обмена информацией в интернете. Точечные репрессии создавали для Кремля очевидные имиджевые проблемы, но не приводили к желаемой цели – количество неприятных для власти публикаций не сокращается.
Понимание ограниченности своих возможностей привело Кремль к обсуждению более жестких вариантов своей политики, в частности подготовки изоляции Рунета от Всемирной паутины. В 2014 г. Совет безопасности поручил правительству «озаботиться безопасностью интернета», а вскоре Министерство связи приоткрыло завесу тайны над тем, о чем говорили в Кремле. В Думу был внесен законопроект, запрещающий использовать линии связи, принадлежащие иностранным компаниям, при трансграничной передаче данных – таким образом весь входящий в Россию и исходящий из страны интернет-трафик должен будет идти через каналы связи, принадлежащие российским компаниям, которые никогда не отказывают российским спецслужбам в доступе к проходящей через них информации. Кроме того, была поставлена цель – к 2020 г. перевести 99 % российского интернет-трафика на информационные каналы, проходящие внутри страны и принадлежащие российским операторам связи, а также «продублировать в России 99 % критической инфраструктуры интернета». В 2014 г. этот показатель равнялся нулю, а в 2018 г. должен достичь 40 %, как следует из документов Министерства связи.
Хотя правительственные чиновники утверждают, что принятые решения направлены на повышение устойчивости Рунета в случае «агрессивных действий против России», которые могут привести к отключению страны от Всемирной паутины, по мнению многих экспертов, речь идет о построении системы государственного контроля за Рунетом, которая может привести к изменению архитектуры всей телекоммуникационной сети в России, в результате чего весь интернет-трафик будет проходить через государственные фильтры. Созданный механизм, с одной стороны, сможет выполнять функции Великого китайского файрвола, а с другой – может позволять российским властям при желании осуществлять подмену контента.
Владимир Путин достаточно быстро осознал роль медиа в современном обществе, убедившись в этом на собственном примере еще в 1999 г., когда малоизвестный чиновник, который ничем не проявил себя, не мог изложить своих целей и принципов, стал самым популярным российским политиком и был с огромным преимуществом избран президентом страны. Владимир Путин наблюдал, как его администрация научилась использовать принцип «хвост виляет собакой», когда телевизионные ведущие, с одной стороны, уничтожали положительный облик его оппонентов в общественном сознании, а с другой – приукрашивали его поступки и преувеличивали его достижения. Владимиру Путину стало очевидно, что медиа в России были мощным инструментом политической борьбы, и с самого начала своего президентства он решил, что его противники должны быть лишены свободы доступа к наиболее популярному типу медиа – телевидению.
Беспрецедентно высокий уровень свободы слова в начале 1990-х гг. не привел к появлению независимых СМИ. Главной проблемой российского медиапространства стало подчинение основных медиа небольшому числу конкурирующих частных финансовых групп. Это обусловило принципиальную слабость российских СМИ: после начала консолидации власти Владимиру Путину было весьма легко бороться с отдельными индивидуумами.
Использовав силовой ресурс для национализации медиахолдинга Владимира Гусинского, Кремль одновременно с этим устранил и другого опасного игрока в российских медиа – Бориса Березовского. Эти два решительных шага радикально изменили пейзаж российских СМИ: на телевидении фактически было запрещено критиковать Владимира Путина и его политику. Попытки создания и развития независимых телевизионных каналов, ориентированных на новостное вещание, быстро пресекались Кремлем. Президент Путин не нуждался в критическом анализе своих действий, считая, что это усиливает его оппонентов и создает для него угрозу потери власти.
Постепенно политика информационного благоприятствования, проводившаяся в течение первого президентского срока Путина, сменилась политикой ограничения свободы слова: в повседневную практику Кремля вошли запреты на появление на телеэкранах оппозиционных политиков, руководители ведущих медиа стали получать списки тем, которые им не рекомендовалось затрагивать. Индивидуальные репрессии в отношении журналистов и медиа за нарушение размытых норм законодательства привели к формированию практики самоцензуры: под угрозой лишения лицензий руководители медиа стали устанавливать внутренние системы контроля за деятельностью журналистов.
С развитием интернета и ростом роли онлайн-СМИ и социальных сетей в распространении информации борьба со свободой слова стала более ожесточенной. Широкое распространение получила практика внесудебных запретов и ограничений, которая после всплеска уличного протестного движения в России на рубеже 2011–2012 гг. и радикального изменения российской внешней политики весной 2014 г. переросла в репрессии, уголовные наказания за высказывание своего мнения стали в России привычным событием.
Доминирование государства в информационных СМИ ожидаемо привело к созданию пропагандистской машины, которая впервые проявила себя после «цветных революций» на постсоветском пространстве в 2003–2005 гг. Тенденциозное освещение происходившего в соседних странах приводило к тому, что отношение к ним в российском общественном мнении в течение нескольких месяцев радикально менялось: еще вчера бывшие друзьями страны становились врагами. Активность государственной пропаганды многократно усилилась в 2014 г. – Кремль стал интенсивно рисовать картину России, окруженной внешними врагами, которых поддерживали спрятавшиеся внутри страны «национал-предатели». Печальным следствием потоков ненависти, лившихся с экранов государственного телевидения, стало убийство в феврале 2015 г. одного из лидеров российской оппозиции – Бориса Немцова.
Кремль не особенно скрывает свое намерение продолжать бороться со свободой слова и свободой распространения информации в России. В мае 2017 г. Владимир Путин утвердил Стратегию развития информационного общества в России, где зафиксировал, что власти намерены «совершенствовать механизмы ограничения доступа к информации, распространение которой в Российской Федерации запрещено федеральным законом, и ее удаления», «совершенствовать механизмы законодательного регулирования деятельности средств массовой информации, а также средств обеспечения доступа к информации, которые по многим признакам могут быть отнесены к средствам массовой информации».
Таким образом, «план Путина» не предусматривает смены курса и предполагает дальнейшее наступление на права российских граждан на получение информации и свободу слова. Реализация этого плана идет полным ходом: в сентябре 2017 г. крымские суды приговорили к тюремному заключению двух журналистов[104]. В обоих случаях приговор предусматривал юридическую новацию – трехлетний запрет «на занятие публичной деятельностью». Поскольку российское законодательство не предусматривает подобного наказания, то можно только предполагать, что журналистам будет запрещено выступать перед аудиторией, вести блоги и публиковать статьи в печатных и онлайновых изданиях, появляться на радио или телевидении. Таким образом, суды в России начали прямо ограничивать конституционное право российских граждан на свободу слова и вводить запреты на профессию.
Глава 4
Всем стройся!
Российская Федерация – официальное название нашей страны. И слово «Федерация», по замыслу авторов Конституции 1993 г., должно было нести вполне понятную смысловую нагрузку.
Будучи в составе СССР, Россия также называлась «Российская Федерация», но в советское время никто не придавал особого значения второму слову в этом сочетании. Все области, края и республики, входившие в состав РСФСР, обладали равными правами, а вернее, полным их отсутствием. Сам Советский Союз управлялся как унитарное государство, хотя внешние признаки федеративного устройства в нем присутствовали. В союзных республиках были свои парламенты, свои правительства и даже временами свои законы. Но все это не отменяло той практики, когда управление строилось через вертикаль власти того времени, через структуры КПСС, которые пронизывали всю страну. В Советском Союзе не существовало никакого законодательного разделения прав и ответственности между центром и республиками, не говоря уже о таком же разделении между Россией и входившими в ее состав областями (республиками); в Советском Союзе (и в РСФСР) не существовало системы бюджетного федерализма, которая подразумевает установленное законом распределение бюджетных доходов и расходных обязательств между различными уровнями власти.
Накануне распада СССР ситуация начала быстро меняться. 26 апреля 1990 г. был принят закон «О разграничении полномочий между Союзом ССР и субъектами Федерации», который, с одной стороны, зафиксировал разделение полномочий между центром и республиками, а с другой – еще больше запутал ситуацию, так как в нем устанавливались общие принципы взаимоотношений союзных республик и входивших в их состав автономных образований (республик, областей, округов), но при этом никак не определялся статус краев и областей, не являвшихся автономными (национальными) образованиями[106].
С августа по октябрь 1990 г. в РСФСР пошел процесс, получивший название «парад суверенитетов» автономных республик, начало которому положила известная фраза, произнесенная 6 августа 1990 г. в Казани Борисом Ельциным, который в конце мая того же года стал председателем Верховного Совета РСФСР: «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить». Ельцин, уже начавший борьбу за власть с союзным центром, и его окружение воспринимали принятый в СССР закон как покушение на территориальную целостность России – на основе этого закона 16 российских автономий могли стать независимыми от РСФСР. Поэтому стремление Ельцина перетащить автономные республики на свою сторону было понятным. Но последствия сказанного оказались гораздо более серьезными, чем можно было ожидать.
Одна за другой республики, входившие в РСФСР, стали провозглашать свои декларации о суверенитете[107], хотя и не ставили напрямую вопрос о полной государственной независимости. Однако в декларации о суверенитете Татарии, принятой в конце августа, уже отсутствовало упоминание о том, что республика входит в состав РСФСР, зато было сказано, что она является субъектом международного права[108]. В конце октября аналогичную декларацию приняла Иркутская область, вынеся на повестку дня вопрос об асимметричности федеративного устройства России, о неравенстве прав субъектов Федерации.
После распада СССР необходимость урегулирования федеративных отношений в России стала очевидной. 31 марта 1992 г. в Москве был подписан Федеративный договор, который зафиксировал разделение полномочий между Федерацией и регионами[109]. Принятая в декабре 1993 г. новая Конституция России закрепила конституционный характер федерации: в ней содержалась отдельная глава о федеративном устройстве страны. Но в отличие, например, от Конституции США, которая перечисляет все полномочия федеральных властей, отдавая все остальные на уровень штатов, российская Конституция содержала весьма спорную конструкцию, в которой, помимо компетенции федерального центра, содержалось перечисление сфер совместного ведения центра и регионов. И только те вопросы, которые не входили в эти два перечня, были в полном ведении регионов. Конституция России, помимо этого, ничего не говорит о компетенциях местного самоуправления, кроме упоминания о том, что им остаются все полномочия, за исключением отнесенных к ведению федерального центра, регионов или их совместному ведению.
Понятно, что переход от унитарного государства к федеративному не мог случиться одномоментно. Выстраивание отношений между центром и регионами в России шло зачастую методом проб и ошибок. Гигантский масштаб многосторонних преобразований при переходе от унитарного государства с тоталитарной идеологией и плановой экономикой к федерации, построенной на республиканских и демократических принципах, с рыночной экономикой требовал колоссальных усилий и мгновенного поиска решений при возникновении порою весьма острых проблем.
Центром выстраивания отношений внутри федеративного государства постепенно стала верхняя палата российского парламента (Совет Федерации) которая формировалась из представителей регионов. После принятия в конце 1995 г. соответствующего закона в Совет Федерации стали входить руководители регионов и региональных законодательных собраний. Интересы Совета Федерации зачастую не совпадали с интересами нижней палаты парламента, или исполнительной власти, что привело к возникновению работающих противовесов. Различные взгляды Совета Федерации и Государственной думы на принимаемые законы часто приводили к созданию согласительных комиссий на различных этапах законодательного процесса. Совет Федерации неоднократно голосовал против принятия законопроектов, поддержанных нижней палатой, или, напротив, объединял свои усилия с ней для преодоления президентских вето на те или иные законопроекты[110]. И то и другое воспринималось как нормальная составная часть политической жизни, хотя порою вокруг «конфликтных» законов разворачивалась нешуточная борьба.