Машина включена, трубки светятся. Она ровно гудит, в динамике потрескивают статические разряды. А потом возникает голос, – не случайный радиосигнал, какая-нибудь ведущая музыкальной программы, – нет, этот голос Майлз узнает сразу.
Майлз поворачивается и смотрит на Эву, которая тяжело дышит открытым ртом, вне себя от страха.
Потом Элизабет говорит снова, и ее голос звучит громче и настоятельнее: «
Сигнал пропадает, и не остается ничего, кроме слабого гула.
– Кто здесь, папа? – спрашивает Эва странно безжизненным и тихим голосом.
– Не знаю, – говорит Майлз. Он возится с настройкой, потом хватает трубку и говорит туда: – Алло? Алло? Мама, ты еще там?
С трубкой в руке он глядит в окно над верстаком в сторону подъездной дорожки, где Эррол стоит перед автомобилем и смотрит на ветровое стекло. Там, под щеткой стеклоочистителя, застряло что-то похожее на кусок мусора, принесенного штормом; что-то яркое и разноцветное, красное и желтое, почти блестящее на фоне серого выцветшего пейзажа. Эррол берет предмет, и Майлз сразу же понимает, что это такое.
– Не может быть, – говорит он и опускает трубку. Тихое шипение статики волнами накатывает на него.
В окне Эррол поднимает резиновую маску цыпленка, вертит ее в руках, разглядывает.
Человек-Цыпленок мертв: Майлз знает это точно. Знает, потому что сам убил его.
– Что это такое, папа? – спрашивает Эва.
Майлз поворачивается к ней.
– Милая, ты должна бежать в дом и запереть все двери. Сделай это быстро, но тихо. Не потревожь маму. И не открывай дверь никому, кроме меня или Эррола!
– Но кто…
– Иди! – велит он. – Скорее!
Она бежит из мастерской к дому, мимо Эррола, который спешит в мастерскую с цыплячьей маской в руке. Когда он вламывается в дверь, то тяжело дышит и стряхивает капли дождя.
– Папа…
Майлз резко кивает.
– Я знаю.
– И река залила дорогу, – говорит Эррол. – Пока еще неглубоко, но уровень быстро поднимается. Правую обочину уже размыло.
Майлз берет в руки резиновую маску и смотрит в пустые глазницы.
– Это все я виноват, – говорит Эррол. Он плачет, его плечи трясутся, когда он пытается сдерживать рыдания.
– Нет, ты не виноват, – говорит Майлз.
Майлз смотрит через открытую дверь на дом, потом на реку. Он кладет маску на верстак, затем подходит к наковальне в углу и берет самый тяжелый железный молот.
– Эррол, я хочу, чтобы ты разрушил все, что есть в мастерской.
– Но ты не можешь…
– Разбей все на куски.
– Но твой аппарат!
– Я могу снова собрать его. Схемы находятся в надежном месте.
– Где? – спрашивает Эррол.
– Твоя сестра знает, где их найти.
Эррол таращится на него, испуганный и озадаченный. Несмотря на рост и крепкое телосложение, он больше похож на мальчика, чем на молодого мужчину.
– Уничтожь здесь все, и поскорее, – повторяет Майлз. – Потом подготовь лодку. Возьми в гараже весла и спасательные жилеты. Убедись, что в навесном моторе есть бензин. Мы встретим тебя у причала через пятнадцать минут. Если мы не придем, залезай в лодку и поезжай к Миллерам. Позвони от них в полицию.
– Но я…
– Делай, как я говорю, – командует Майлз, окидывая мастерскую последним взглядом. Он открывает дверь как раз в тот момент, когда раздается звук разбитого оконного стекла, сопровождаемый криком Лили.
С молотом в руке Майлз пускается бежать.
Потом
Некко
Мальчики из католической школы на другой стороне улицы приходят посмотреть на нее, распевая куплеты и шастая вокруг, словно игривые щенки в синих блейзерах и красных галстуках. Они верят в Иисуса и Отца Небесного. Они верят, что тело Христово обитает в безвкусных, бумажно-тонких облатках, а его кровь – в разбавленном вине, которое покупают галлонами. Вот и слава богу. Аллилуйя.
Некко любит вино. Иногда мальчики приносят ей немного вина. Они называют ее Дикой Розой Ирландии. Буревестницей. Сладкой, как «Кул-Эйд»[6]. Иногда они приносят пиво. Теплое пиво в мятых банках, которое целый день носили в кармане. Когда она открывает банки, они брызжут, как гейзеры, заливая ее и мальчишек, отчего они хохочут.
– Эй, Огненная Дева! – кричат они. – Ты дома?
Она не знает, как долго они приходят к ней. Она даже не знает точно, как долго она живет во Дворце. Четыре месяца? Может быть, уже полгода? Она стала жить здесь после того, как умерла мама, сразу же после того, как сошлась с Гермесом. Она просит Надежду рассказать ей, но кукла не в ладах со временем. Когда папа только сделал ее, она умела петь, но в какой-то момент утратила эту способность. Некко до сих пор помнит ее забавный высокий голосок, напевающий «Баю-бай, крошка».
У Надежды тогда было другое имя. Но это имя осталось позади, как и старое имя Некко. Она постаралась все забыть.
Дворец представляет собой ржавый «Понтиак» без покрышек, брошенный на пустыре. Раньше тут был кирпичный дом, типография со старым печатным прессом, но от дома остался лишь кусок выкрошенной стены высотой не более шести футов, увитой плющом. Участок зарос кустами сумаха, пасленом, цикорием, тысячелистником и молочаем: природа отвоевывала то, что было отобрано у нее. Здесь годами сваливали всякий хлам, и к кучам кирпичей и гнилых досок прибавились посудомойка и сушилка, бак для мазута с пулевыми пробоинами, сломанная магазинная тележка, старые покрышки и ржавые пружинные матрасы. Теперь все это обеспечивает превосходное укрытие, и «Понтиак» сливается с пейзажем, как еще одна выброшенная и загубленная вещь.
Некко находит среди хлама и другие предметы: маленькие металлические буквы, шестеренки от механизмов. Она хранит эти вещи и складывает их отдельно. Они напоминают об отце и о его мастерской, полной разных приспособлений и механизмов. Она приходила к нему и часами сидела на табурете, наблюдая, как он работает над своими изобретениями, и передавая инструменты с чудесными названиями, вроде разводного ключа или круглогубцев. Она заводила его зверушек, смотрела, как они ходят и парят, тщательно проверяла их в поисках тайников, где иногда скрывались сюрпризы: шарики жевательной резинки, круглые вишневые леденцы, искристые мятные конфеты. Она поддерживала огонь в его кузнице и смотрела, как отец гнет и формует горячий металл, словно речную глину. Отец носил кожаный фартук и насвистывал за работой. В основном старые джазовые композиции.
– Огненная Дева, Огненная Дева! – кричат мальчишки, распевая импровизированную песенку, обходят кирпичную стену и зигзагами пробираются через кучи хлама. Они суют голову в ее парадную дверь, которая на самом деле представляет собой выбитое ветровое стекло, закрытое ветхой занавеской. Такие занавески были в старых фургонах с маленькими ковбоями и лошадьми. Проснись и пой.
На приборной панели находится часть постоянно растущей коллекции сокровищ: крошечный птичий череп, шестеренки и буквы от печатного пресса, донышко бутылки, которым Некко иногда пользуется как увеличительным стеклом для разжигания огня, и мотоциклетные очки, полученные от Гермеса.
– Покажи нам, Огненная Дева, – велит один из мальчиков. Новые школьники приходят постоянно, и она ждет в «Понтиаке», как королева на троне. Но она ничего не показывает бесплатно, нет. Мальчишки знают это и приносят подарки: серебряные монеты, мятые доллары, украшения со сломанными застежками, сладости и шелковые шарфы, украденные у матерей. Гермес говорит, что она должна брать деньги, но ей нравятся эти маленькие подарки. Больше всего она любит сладости: минеральную тянучку, шоколадные батончики с ореховыми хлопьями, красные и белые мятные конфеты, которые тают на языке и похожи на рождественское утро. Она редко говорит с ними, поэтому они не знают ее любимые сладости. Вафельные трубочки и круглые вафли «Некко». Это было ее любимое угощение, когда она росла, еще до Потопа. Потом, когда она пропиталась речной водой и выкашливала ее из легких, как русалка, которая учится дышать воздухом, мама спросила ее, хочет ли она чего-нибудь, – вообще, что угодно, – и она ответила, что хочет эти вафли. Тогда мама засмеялась, громко и облегченно, и стала называть ее Некко.
Сегодня мальчишки привели девочку, что довольно странно и меняет общее впечатление от раннего вечера. Девочки обычно не приходят; они слишком боятся переходить улицу, боятся обжечься или порезаться, боятся, что их поймают монахини со злыми лицами.
Новая девочка сама по себе странная: очень высокая и худая, с грязными светлыми волосами и красной помадой на губах. Она выглядит старше, чем яркоглазые мальчики, которые толпятся вокруг нее, и опытнее. Вокруг шеи, над тусклой школьной униформой из белой рубашки, синего блейзера и красного галстука, она носит багряный вязаный шарф, слишком теплый для такой погоды и контрастирующий с цветами школы. Вместо черных лаковых туфель «Мэри Джейн», какие носят другие девочки, на ней поношенные туфли «Док Мартенс» с пушистыми полосатыми гетрами земляного оттенка. Ее длинные пальцы запачканы краской и чернилами, ногти короткие и неровные. Это руки художницы – руки, которые напоминают Некко о матери, когда та выходила из своей художественной студии. Новая девочка кладет руки на капот «Понтиака» и барабанит пальцами с таким видом, словно могла бы найти им лучшее применение. Мальчики собираются вокруг и наставляют ее.
– Дай ей подарочек, и она покажет тебе, – говорит мальчик, ближайший к ней – один из старших, которого Некко презирает за его нахальную уверенность. Его зовут Люк.
– Не позволяй ей прикасаться к тебе, – добавляет веснушчатый мальчик. – Она может стрелять огнем из-под ногтей.
Некко улыбается и вытягивает руки, напоказ похрустывая косточками.
– Она больше всего любит сласти, – говорит другой. – Все сладкое.
– Не знаю, что у меня есть, – говорит девочка и снимает свой школьный ранец – вещмешок из армейской зеленой ткани с мультяшными надписями «Сомневайтесь во власти», «Нормальные люди пугают меня» и «Я жду зомби-апокалипсиса». Она начинает искать и кладет мешок на капот автомобиля, чтобы порыться там обеими руками.
Наконец она достает старенькую коробочку «Good & Plentys» с бело-розовыми конфетами, которые перекатываются внутри, словно таблетки.
– Там осталось немного, но можешь забрать себе, – говорит она и бросает коробочку в направлении Некко. – Подожди, – добавляет девочка. – Вот. – И она снова роется в мешке, прежде чем достать две розовые вязальные спицы и клубок алой пряжи цвета ее шарфа. Какое-то мгновение девочка медлит, прежде чем передать их.
– Это лучшее, что у меня есть, – говорит она.
Некко с радостью принимает спицы и пряжу. Они напоминают ей о чем-то, происходившем задолго до Потопа: мать сидит в углу у камина и вяжет длинный, узловатый шарф. Успокаивающее
Там был Эррол. Он сидел у маминых ног, перемешивал колоду карт, улыбался маме и дразнил ее, дергая за конец пряжи, словно шаловливый котенок.
– Я тоже хочу шарф, – сказал он. – Хочу такой же, как у малышки Э. Или свяжи такой длинный, чтобы мы с ней могли вместе обернуть шею. Тогда мы будем похожи на близнецов, которые рождаются прикрепленными друг к другу.
– Соединенными друг с другом, – поправил отец. Он сгорбился над блокнотом, делая записи и попыхивая трубкой с вишневым табаком. Некко улыбнулась: ей понравилась идея о такой связи со старшим братом как предлог никогда не расставаться с ним.
Сейчас она моргает, и воспоминание исчезает, размотанное, как нить пряжи. Она приучила себя к этому: останавливать воспоминания, прежде чем они становятся слишком тягостными. «Опасно думать о прошлом», – так говорила мама. Поэтому Некко отпускает воспоминания и прячет их до того, как они успевают причинить вред.
С бьющимся сердцем, испытывая неожиданную нервозность, она закатывает правую штанину, открывая пристегнутые к ноге нож и зажигалку, в самодельном чехле, изготовленном Гермесом.
Новая девочка заглядывает внутрь. Она взволнована и увлечена, но один из мальчиков тянет ее назад.
– Осторожно, она опасна, – предупреждает Люк. – Я слышал, что она как-то вырезала парню селезенку за то, что он косо посмотрел на нее.
Некко улыбается, но ничего не говорит и вытаскивает зажигалку из чехла. Девочка улыбается в ответ; это заговорщицкая улыбка, «мы-против-них».
Дети расступаются, образуя неровный полукруг; большинство из них делали это уже много раз и знают правила. Но они никогда не устают от повторения. Потянувшись, Некко берет с приборной доски свечку и ватный шарик. Она зажигает свечу, прячет шарик в ладони, а потом устраивает спектакль, убирая зажигалку в чехол таким образом, чтобы все видели нож и гадали, не захочет ли она на этот раз вытащить его. Они пришли посмотреть на опасную Огненную Деву.
Фокус лучше всего удается в темноте, но она научилась быстро проделывать его при свете, как мама. Некко не настоящая Глотательница Пламени, как ее мать, но она выучила несколько дешевых фокусов. Достаточно, чтобы заработать немного денег на расходы.
Она смотрит на пламя свечи и проводит над ним правой рукой, делая хватательное, тянущее движение в сторону пламени. Потом, когда шарик воспламеняется, она держит огонь между большим и указательным пальцами.
Новая девочка смотрит широко распахнутыми глазами. Над ее верхней губой образуется капелька пота.
Некко быстро описывает огненным шариком ритуальный круг в воздухе, потом открывает рот и сует туда шарик. Она плотно закрывает рот и выпускает дым через ноздри.
Все аплодируют, кричат и улюлюкают. Некко отвешивает маленький поклон. Мальчишки шаркают ногами; они знают, что пора уходить, но не хотят, чтобы представление заканчивалось.
Потом девочка делает то, чего никто из них не делал раньше: она протягивает руку, прикасается к плечу Некко и говорит:
– Спасибо. Это было потрясающе.
Мальчишки громко хохочут.
– Огненная Дева потрясающая! – кричат они с раскрасневшимися лицами.
– Выходи за меня, Огненная Дева, – просит один из них, засунув руки в карманы аккуратно отглаженных школьных брюк. – Ты когда-нибудь спала в настоящей постели, Огненная Дева? А? Скажи мне!
Некко смеется. Пареньку на вид не больше пятнадцати.
Она не говорит ему, что когда-то спала на кровати под балдахином, покрытой разноцветными лоскутными одеялами ручной работы. Ее комната была багряной, а на прикроватном столике стояла лампа с витражным абажуром. Отец сделал круг из стрекоз с бумажными телами и огоньками внутри, и этот круг окружал ее постель; их крылышки тихо шелестели от легчайшего ветерка.
Кукла Надежда сидела в изголовье постели, ее лицо было новым и чистым, розовое бумажное платье – свежим и без единого пятнышка. Если потянуть сзади проводок, она пела песенку.
– Выходи за меня, – настаивает мальчишка, блестя глазами.
Иногда мальчики предлагают Некко заниматься другими вещами. Грязными вещами. Наглый паренек по имени Люк уже пробовал это раньше. «Я дам тебе двадцать баксов, если ты отсосешь, Огненная Дева. Готов поспорить, твой ротик может глотать не только огонь». Они предлагают деньги, обещают достать все, что она захочет. Но она всегда качает головой. Некко редко говорит с ними; это часть ее власти. Если они становятся слишком настойчивыми, она показывает им нож. Однажды мальчишка подобрался слишком близко и положил руку ей на грудь, и Некко ударила его в живот с такой силой, что он согнулся пополам.
– Тео Любит Огненную Деву! – выкрикивает веснушчатый мальчик. Новая девочка оборачивается, со всей силы наступает ему на ногу, и тот визжит от боли. Другие мальчишки смеются еще громче, и Некко присоединяется к ним. Почти на полминуты она превращается в нормальную девушку.
– Представление закончено! – грохочет голос, и очарование момента разбивается вдребезги. Длинная и стройная тень Гермеса надвигается на мальчишек, когда он размахивает своим рюкзаком, как тяжелой дубиной. – Давайте! Пошли отсюда, если не хотите платить по новой! – рычит он, словно обращаясь к стае бродячих собак, выпрашивающих объедки.
Дети расползаются, как муравьи. Девочка уходит последней; она машет Некко и улыбается ей, потом бежит к остальным. Она перебрасывает через плечо длинный конец алого шарфа, петляя между старыми матрасами и исчезая через дыру в стене, ведущую на улицу.
– Почему ты позволяешь им так долго околачиваться вокруг тебя после фокуса? – спрашивает Гермес, забрасывая свой рюкзак в машину. Его темные волосы падают на глаза, и Гермес отбрасывает их назад. У него напряженный и расстроенный вид. – Это же не твои друзья, они вообще никто. Они приходят посмотреть на твой фокус с огнем, который ты проделываешь снова и снова. Мне противно, что тебе приходится заниматься этим ради подачек.
– Мне нравится этот фокус, – признается Некко. – И я не возражаю, что они околачиваются вокруг; они меня забавляют.
– Мне не нравится, что ты занимаешься этим, пока меня нет рядом, – говорит Гермес. Он кладет свой рюкзак и начинает рыться внутри. – И мне не нравится, как некоторые из этих ребят смотрят на тебя.
Его взгляд выдает отчасти ревность, отчасти беспокойство.
– Я могу постоять за себя, – говорит Некко. – И сегодня приходили не только мальчишки. С ними была девочка.
Она смотрит на вязальные спицы у себя в руках; потом ее внимание привлекает предмет, лежащий на капоте «Понтиака». Девочка забыла свой ранец. Некко ищет ее взглядом, хочет окликнуть, но уже слишком поздно: она скрылась из виду.
Гермес отвлекается от своего рюкзака и сосредоточенно хмурится.
– Что у тебя тут? Очередной подарок?
– Ничего особенного, – отвечает Некко и прижимает ранец к груди.
Он пожимает плечами и возвращается к своему рюкзаку.
Когда Некко заглядывает в ранец, то видит обычные вещи: школьный пропуск, ручки, блокнот, учебник по химии и пару книжек, одну из которых она узнает сразу же: «Принцесса и слон» доктора Майлза Сандески. С сильно бьющимся сердцем, задерживая дыхание, она собирается достать книгу и крикнуть Гермесу: «Смотри, это книга моего отца!»… но это будет чересчур. Они не разговаривают о своей предыдущей жизни. Дрожащими руками она запихивает книгу на дно ранца и поворачивает ее так, чтобы видеть фотографию отца на обложке: он в очках и в своем любимом вельветовом пиджаке улыбается в камеру, улыбается ее матери, которая делала снимок. Некко никогда не читала отцовскую книгу. Возможно, она сделает это потом, когда Гермеса не будет рядом.
В самом низу, рядом с тем местом, куда Некко запихнула отцовскую книгу, лежит толстый конверт, перехваченный резинкой; она понимает, что он набит деньгами. Рядом с ним находится прозрачный пластиковый пакет, полный таблеток и капсул, ярких, как леденцы. Она не знает, сколько денег в конверте, но, похоже, целая куча. У нее возникает желание достать конверт и показать Гермесу, но что-то удерживает ее. Она думает об улыбке девочки, о прикосновении ее пальцев к своему плечу, о том, что кто-то впервые не побоялся прикоснуться к Огненной Деве.