Пламя и кровь. Пляска смерти

Развернув белый флаг, десница короля Эйегона выехал на переговоры. Ему навстречу спустились трое. Возглавлял их сир Гарибальд Грей, облаченный в помятые латы и кольчугу; с ним были Пейт из Длиннолиста – тот самый Победитель Львов, который сразил Ясона Ланнистера – и Родди Смерть Врагам, покрытый свежими шрамами после Кормежки Рыб.

«Если мы сдадимся, вы сохраните нам жизнь?» – спросил их сир Кристон.

«Я дал слово мертвым, – ответил сир Гарибальд Грей, – что выстрою для них септу из костей изменников. А костей у меня пока маловато, так что…»

«Если случится битва, то и твоих людей поляжет немало».

На это сир Родерик Дастин рассмеялся и сказал: «Для того мы и здесь. Зима пришла, и нам пора умирать – чего же лучше, как сделать это с мечом в руке».

Кристон Коль обнажил свой меч. «Как угодно. Мы можем начать прямо здесь, вчетвером. Я против вас троих. Довольно ли этого для битвы?»

«Мне бы еще троих», – ответил Победитель Львов из Длиннолиста. Красный Роб Риверс и двое его лучников на вершине холма подняли свои луки. Три стрелы пронеслись через поле и ударили сира Кристона в шею, грудь и живот. «Не хочу я, чтобы барды слагали песни о том, что ты пал как герой, Своевольный, – провозгласил Пейт. – На твоей совести десятки тысяч смертей». Но тот, к кому он обращался, был уже мертв.

Последовавшее за тем сражение было самым неравным в истории Пляски. Лорд Родерик Дастин, подняв к губам рог, протрубил наступление, и люди королевы ринулись с высоты. Впереди скакали Зимние Волки на мохнатых северных лошадях и рыцари на рослых, одетых в доспехи конях. Когда сир Кристон пал мертвым, его воины потеряли всякое мужество и обратились в бегство, бросая щиты на бегу, а враги гнались за ними и убивали сотнями. Говорят, что после сир Гарибальд сказал: «То была бойня, а не битва». Гриб нарек это сражение Мясницким Балом, так его и называли с тех пор.

Примерно в эту же пору произошло одно из самых любопытных событий Пляски Драконов. Легенда гласит, что в Век Героев Сервин Зеркальный Щит сразил дракона Урракса: он укрылся за щитом, который был столь гладок, что дракон видел в нем лишь свое отражение, и благодаря этой уловке смог подкрасться к змею и вонзить ему в глаз копье. С тех пор Сервин и получил свое прозвище. Нет никаких сомнений, что сир Бирен Сванн, второй сын лорда Стонхельма, слышал эту историю. Вооружившись копьем и щитом из покрытой амальгамой стали, он, подобно Сервину, отправился убивать дракона; сопровождал его один лишь оруженосец. Однако дальше начинается путаница: Манкен пишет, что сир Бирен вознамерился убить Вхагара, дабы положить конец нападениям Эйемонда… но тут нужно помнить, что Манкен в основном полагается на книгу великого мейстера Орвила, а Орвил в то время томился в темнице. Гриб, который в то время был подле королевы Рейениры в Красном Замке, говорит, что Сванн задумал покуситься на королевскую Сиракс. Септон Евстахий не упоминает этого случая в своих хрониках, но позднее высказывает в одном из писем предположение, что целью сира Бирена был Солнечный (это наверняка ошибочно, ведь в то время никто не знал, где Солнечного искать). Однако все трое наших рассказчиков сходятся на том, что уловка, которая прославила Сервина, Бирена погубила. Дракон – кем бы он ни был – при приближении сира Байрона приподнял голову и выдохнул струю огня, расплавив зеркальный щит и спалив укрывшегося за ним человека. Бирен Сванн умер в ужасных муках.

В Девичий День 130 года Цитадель Староместа разослала триста белых воронов, возвещая о приходе зимы, но Гриб и септон Евстахий пишут, что Рейенира жила словно в разгаре лета. Трон и столица принадлежали ей, а нелюбовь горожан мало ее заботила. Триархия разваливалась, и Веларионы восстановили свою власть над заливом. Перевалы Лунных гор замело снегами, но Дева Долины сдержала слово и прислала подкрепление морем. Прибыло и войско из Белой Гавани во главе с сыновьями лорда Медриком и Торрхеном Мандерли. Силы королевы, куда ни взгляни, росли, силы короля Эйегона таяли.

Но нельзя считать войну выигранной, пока враг не побежден. Сир Кристон Коль пал в сражении, но созданный им король был жив и свободен, как и его дочь Джейегера и самая загадочная фигура «зеленого» совета, Ларис Стронг Колченогий. В Штормовом Пределе все так же сидел недружественный королеве Боррос Баратеон. Ланнистеры тоже числились у нее во врагах, но после того как лорд Ясон был убит, большая часть рыцарей погибла в Кормежке Рыб, а Светлый остров и западное побережье подверглись набегу Красного Кракена, Бобровый Утес особой угрозы не представлял.

Принц Эйемонд продолжал сеять ужас и смерть на Трезубце: поджигал, исчезал и наносил новый удар в пятидесяти лигах от прежнего места. Вхагар испепелил Старые и Белые Ивы, превратил в обугленный остов Кабанятник, сжег в Мерридоне тридцать человек и триста овец. После этого принц вдруг вернулся в Харренхолл и сжег все, что было деревянного в замке. Шесть рыцарей и сорок латников погибли, пытаясь убить дракона, а леди Сабита Фрей чудом спаслась, укрывшись в нужнике. Вскоре после этого леди Фрей бежала обратно в Близнецы, но ее драгоценную пленницу, Алис Риверс, увез Эйемонд. Весть о Вхагаре разносилась по речным землям, и лорды с тревогой смотрели в небо, гадая, кто будет следующим. Моутон из Девичьего Пруда, леди Дарклин из Синего Дола, Блэквуд из Древорона взывали к королеве, умоляя прислать драконов для защиты их достояния.

Но наибольшей угрозой для Рейениры был не Эйемонд Одноглазый, а брат его Дейерон Отважный и большое южное войско Ормунда Хайтауэра.

Лорд Ормунд перешел Мандер и медленно приближался к столице, громя сторонников Рейениры и принуждая каждого лорда, сдавшегося ему, примкнуть к его войску. Принц Дейерон, бесценный разведчик, летел впереди, докладывая Хайтауэру о передвижениях неприятеля. Люди королевы разбегались, едва завидев в небе синие крылья Тессариона. Великий мейстер Манкен пишет, что южное войско, продвигавшееся вверх по реке, насчитывало более десяти тысяч человек, и около десятой их части составляли конные рыцари.

Понимая серьезность положения, старый десница Рейениры, Корлис Веларион, убеждал ее начать переговоры. Он также советовал помиловать лордов Баратеона, Хайтауэра и Ланнистера, буде они покорятся, присягнут ей на верность и пошлют Железному Трону заложников. Гелайену и Алисент Морской Змей предлагал передать на попечение Веры, дабы они провели оставшиеся им дни в молитвах, а Джейегеру, дочь Эйегона, со временем выдать за Эйегона Младшего, воссоединив тем обе ветви дома Таргариенов. «А братья мои? – вопросила Рейенира, когда десница изложил ей свои намерения. – Как мне быть с ложным королем Эйегоном и с Эйемондом, пролившим родную кровь? Теми, кто украл мой трон и убил моих сыновей? Их мне тоже помиловать?»

«Сохраните им жизнь и пошлите обоих на Стену, – посоветовал лорд Корлис. – Они дадут присягу и будут служить в Ночном Дозоре до конца своих дней».

«Удержат ли обеты клятвопреступников, не поколебавшихся отнять у меня трон?»

Принц Дейемон разделял сомнения королевы, говоря, что прощать изменников значит сеять семена нового мятежа. «Война будет окончена лишь тогда, когда головы изменников будут торчать на пиках над Королевскими воротами». Эйегон II «прячется в какой-то норе», из которой его со временем вытащат, говорил принц, но сразиться с Эйемондом и Дейероном можно и должно. Ланнистеров и Баратеонов также следует истребить, отдав их земли и замки тем, кто сохранил верность своей королеве: Штормовой Предел – Ульфу Белому, Бобровый Утес – Хью Молоту. «Половина лордов Вестероса отвернется от нас, если мы выкажем такую жестокость к двум древним великим домам», – твердил Морской Змей, ужасаясь речам Дейемона.

Королева, принужденная выбирать между мужем своим и десницей, выбрала нечто среднее. К Баратеону и Ланнистеру она отправит послов, предлагая им «великодушные условия» и помилование, но лишь после того, как покончит с братьями узурпатора, которые по-прежнему сражались против нее. «Как только их не станет, все остальные склонят колена. И драконов их тоже следует убить – я повешу их головы на стенах тронного зала, чтобы люди смотрели на них и ведали, какой ценой достается измена».

Королевскую Гавань, разумеется, не должно оставлять без защиты. Королева останется в городе вместе с Сиракс и младшими сыновьями, Эйегоном и Джоффри, жизнью которых нельзя рисковать. Джоффри, которому еще и тринадцати не было, рвался в бой, но его убедили в том, что они с Тираксесом необходимы для обороны Красного Замка. Третьим воздушным защитником станет Аддам Веларион, наследник Морского Змея и хозяин Морского Чуда; все остальные драконы отправятся на войну.

Принц Дейемон на Караксесе самолично двинется на Трезубец, чтобы расправиться с Эйемондом и Вхагаром; вместе с ним полетит Крапива на Бараньем Воре. Хью Молота и Ульфа Белого послали на юго-запад к городу Тамблетону, последнему оплоту Рейениры между столицей и войском Хайтауэра; им поручалось отстоять город и разделаться с Тессарионом.

Лорд Корлис высказал предположение, что принца, возможно, удастся взять живьем и сделать заложником: младшему сыну королевы Алисент едва сравнялось тринадцать. Но Рейенира была непреклонна. «Не вечно же он будет ребенком; коли позволить ему вырасти и возмужать, рано или поздно он попытается отомстить и причинить вред моим сыновьям».

Весть о намерениях Рейениры скоро достигла ушей вдовствующей королевы, и сердце ее наполнилось ужасом. Страшась за жизнь сыновей, Алисент приползла к Железному Трону на коленях, чтобы молить о мире. В этот раз Скованная Королева предложила разделить королевство надвое: Рейенире достанется Королевская Гавань и прилегающие земли, Север, Долина Аррен, все земли, омываемые Трезубцем, и острова, а Эйегону – штормовые земли, западные земли и Простор, а править он будет в Староместе.

Рейенира с презрением отвергла предложение мачехи. «Твои сыновья могли бы занимать почетные места при дворе, если бы сохранили мне верность, – сказала она, – но вместо этого они вознамерились украсть у меня то, что принадлежит мне по праву рождения, и обагрили руки кровью моих милых сыночков».

«То была кровь бастардов, и пролилась она в сражении, – ответила на это Алисент, – а сыновья моего сына были невинными малютками, и их жестоко убили. Скольких еще ты убьешь, прежде чем утолишь свою жажду мести?»

Слова вдовствующей королевы лишь сильнее распалили гнев Рейениры. «Я не желаю больше выслушивать эту ложь, – предупредила она. – Еще одно слово о бастардах, и я прикажу вырвать тебе язык». Во всяком случае, так описывает эту сцену септон Евстахий, да и Манкен в «Подлинной истории» пишет то же самое. Гриб, как обычно, рассказывает иначе. Если верить его словам, Рейенира не просто угрожала вырвать мачехе язык, а отдала приказ это сделать, и Алисент спасло лишь вмешательство леди Мисарии. Шут утверждает, что Глиста предложила ужесточить наказание: мать и жену короля Эйегона, закованных в цепи, отвели в некий бордель, где любой мог заплатить и потешиться с ними. Брали за такое удовольствие немалую цену: золотой дракон за королеву Алисент и три – за Гелайену, которая была моложе и красивее, но многие горожане будто бы сочли, что ради совокупления с королевой стоит потратиться. «Пусть остаются там, пока не понесут, – сказала якобы леди Мисария. – Они любят говорить о бастардах, вот пусть и заимеют каждая своего».

Хотя в мужской похоти и жестокости женщин сомневаться не приходится, истории Гриба верить не стоит. Подобные басни рассказывали во всех пивных Королевской Гавани уже позже, когда король Эйегон Второй пытался оправдать собственную жестокость. Гриб же рассказывал об этом спустя много лет, и его, может статься, подвела память. Поэтому не будем больше говорить о «королевах в борделе» и вернемся к тем драконам, что улетели сражаться. Итак, Караксес и Бараний Вор отправились на север, а Вермитор и Среброкрылый – на юго-запад.

У истоков Мандера раскинулся Тамблетон, богатый торговый город и вотчина дома Футли. Замок, стоявший над городом, был крепок, но невелик; его гарнизон составлял не более сорока человек. Однако с Горького Моста, Длинного Стола и еще более отдаленных южных земель сюда подошли тысячи воинов, и в их ряды влилось сильное войско полных решимости речных лордов. Сир Гарибальд Грей и Пейт Победитель Львов прибыли сразу после победы на Мясницком Балу, везя с собой голову сира Кристона Коля, насаженную на пику; с ними были Красный Робб Риверс со своими лучниками, уцелевшие Зимние Волки и множество земельных рыцарей и мелких лордов, чьи земли лежали на берегах Черноводной, среди них Мосландер из Йора, сир Гаррик Холл из Миддлтона, сир Меррел Смелый и лорд Овейн Боурни.

Все они собрались у Тамблетона под знаменами Рейениры; согласно «Подлинной истории», общее число их составляло почти девять тысяч. Другие говорят аж о двенадцати тысячах, или наоборот – всего о шести, но в любом случае армия лорда Хайтауэра значительно превосходила в численности войско королевы. Защитники Тамблетона, вне всякого сомнения, были рады прибытию Вермитора и Среброкрылого, не ведая, какие ужасы их ждут впереди.

Так называемая Тамблетонская Измена до сих пор остается предметом споров, и всей правды мы, может статься, никогда не узнаем. Очень возможно, что многие, бежавшие в город от лорда Хайтауэра, были на самом деле его засланными людьми (двое с Черноводной, примкнувшие к речным лордам, лорд Овейн Боурни и сир Роджер Корн, были, вне всяких сомнений, тайными сторонниками Эйегона Второго), но столь большого вреда они бы не причинили, не перейди Ульф Белый и Хью Молот в то же самое время к врагу.

Большую часть того, что нам известно об этих двоих, мы знаем от Гриба. Шут не стеснялся в выражениях, описывая этих негодяев-наездников: одного он представил пьяницей, а другого – болваном. Оба, по его словам, были трусами; завидев блеск копий войска лорда Ормунда, растянувшегося на многие лиги, они решили, что лучше присоединиться к нему, чем с ним сражаться. Однако копья и стрелы у Дрифтмарка их почему-то не испугали. Может статься, их смутила предстоящая битва с Тессарионом – в Глотке все драконы сражались на их стороне. Такое возможно, хотя и Вермитор, и Среброкрылый были старше и крупнее Дейеронова и, вероятно, одолели бы его. Другие говорят, что к предательству Ульфа и Хью подтолкнула не трусость, а жадность. Честь для них ничего не значила, они жаждали власти и богатства. После победы при Глотке и падения Королевской Гавани их произвели в рыцари, но им-то хотелось быть лордами, и пожалованные Рейенирой скромные владения пришлись им совсем не по нраву. Когда казнили лордов Росби и Стокворта, поговаривали о том, что Хью и Ульф женятся на их дочерях и получат их земли и замки, однако ее величество оставила всё сыновьям предателей. Потом их поманили Штормовым Пределом и Бобровым Утесом, но и этой награды королева их не удостоила. Вероятно, они думали, что, если они вернут Эйегону Второму Железный Трон, он будет щедрее; возможно, им что-то пообещали Ларис Колченогий или один из его лазутчиков, хотя никаких доказательств этому нет. И Хью, и Ульф были неграмотны, и непонятно, как Двух Предателей (так их запомнят потомки) склонили к такому шагу.

О самой Тамблетонской битве нам известно гораздо больше. Шесть тысяч людей королевы под командованием сира Гарибальда Грея сошлись на поле с лордом Хайтауэром и храбро сражались какое-то время, но град стрел проредил их, а сокрушительная атака тяжелой конницы загнала обратно за стены города, откуда их отступление прикрывал Красный Робб Риверс и его лучники. Когда большинство уцелевших надежно укрылись за воротами, Родди Дастин и его Зимние Волки с северным боевым кличем тут же пошли на вылазку и ударили по левому флангу врага. Сквозь вдесятеро большее войско они прорубались к знаменам короля Эйегона, Староместа и Хайтауэров, под которыми сидел на боевом коне сам лорд Ормунд. В песнях поется, что лорд Родерик дошел туда в крови с головы до ног, с разрубленными щитом и шлемом, но столь опьяненный боем, что не замечал своих ран. Сир Бриндон, заслонив собой лорда своего и кузена, одним ударом топора отсек Родди правую руку, но перед смертью свирепый лорд Барроутона убил обоих Хайтауэров. Знамена лорда Ормунда повалились, и горожане возликовали, думая, что победа достанется им. Даже появление в небе Тессариона не испугало их, ведь у них были свои драконы… но когда Вермитор и Среброкрылый, взлетев, начали изрыгать пламя на город, радостные крики сменились воплями ужаса.

Великий мейстер Манкен пишет, что это была вторая битва на Огненном поле, разве что чуть поменьше.

В Тамблетоне горело всё: дома, лавки, септы и жители. Горящие люди падали с ворот и крепостных стен или, крича, ковыляли по улицам, подобно живым факелам. По ту сторону городских стен принц Дейерон атаковал врагов на Тессарионе. Пейт из Длиннолиста был выбит из седла и растоптан, сир Гарибальд Грей, пронзенный арбалетным болтом, сгорел в драконьим пламени. Два Предателя полосовали город огненными плетьми из конца в конец. Сир Роджер Корн и его люди выбрали этот момент, чтобы показать свое истинное лицо и, перерезав защитников городских ворот, распахнули их перед нападающими. Лорд Овейн Боурни поступил таким же образом в замке, вонзив копье в спину сира Меррела Смелого. Последующее разграбление по зверству не знало себе равных в истории Вестероса. От Тамблетона, некогда процветавшего торгового города, остались лишь пепел и уголья. Тысячи людей сгорели заживо, тысячи утонули, пытаясь переплыть реку. После говорили, что им еще повезло, ибо с выжившими расправились беспощадно. Люди лорда Футли бросили мечи и сдались, но их все равно связали и обезглавили. Над женщинами, выжившими в огне, многократно надругались, даже над девочками, которым было не больше восьми-десяти лет. Стариков и мальчиков изрубили мечами; драконы пожирали искореженные дымящиеся останки своих жертв. Тамблетон так и не вернулся к жизни. Хоть Футли после и пытались построить на руинах новый город, он был в десять раз меньше прежнего, ибо в народе говорили, что самая земля здесь проклята.

В ста шестидесяти лигах к северу другие драконы кружили над Трезубцем, где принц Дейемон Таргариен и маленькая чернавка по имени Крапива безуспешно выслеживали Эйемонда Одноглазого.

Стояли они в Девичьем Пруду, куда их пригласил лорд Манфрид Моутон, боявшийся нападения Вхагара на город. Эйемонд вместо этого спалил Камешек у подножья Лунных гор, Ивняк на Зеленом Зубце и Веселушку на Красном. За ними последовали Стрелков Мост, Старый Перевоз, Старицына Мельница и женская обитель в Бечестере. Одноглазый всякий раз исчезал еще до прилета охотников; Вхагар никогда не задерживался на одном месте, а те немногие, кто остался в живых, часто не могли сойтись в том, куда именно он полетел.

Каждое утро Караксес и Бараний Вор вылетали из Девичьего Пруда, поднимаясь все выше над речными землями в надежде увидеть под собою Вхагара, и каждый вечер возвращались ни с чем. В «Хрониках Девичьего Пруда» говорится, что лорд Моутон так осмелел, что предложил наездникам разделиться – так-де они смогут охватить куда большее расстояние. Принц Дейемон отказался. Он напомнил его милости, что Вхагар – последний из драконов, прилетевший в Вестерос с Эйегоном Завоевателем и его сестрами. Век спустя он, правда, уже не так быстр, зато вырос огромным, как сам Балерион Черный Ужас, и своим дыханием плавит камень: ни Караксес, ни Бараний Вор не сравнятся с Вхагаром в свирепости и лишь вдвоем могут надеяться сладить с ним. Поэтому Крапива всегда находилась подле принца и не покидала его ни днем ни ночью, ни в небе, ни в замке. Но был ли страх перед Вхагаром единственной причиной, по которой принц держал Крапиву при себе? Гриб пытался убедить всех, что это не так. Он рассказывал, что Дейемон Таргариен полюбил маленькую безродную чернавку и разделил с ней ложе. Можно ли верить словам шута? Крапиве было не больше семнадцати, а принцу Дейемону – сорок девять, но всем известна власть, которой юные девы обладают над мужами постарше. Известно и то, что Дейемон Таргариен не был верен королеве. Даже наш септон Евстахий, обычно столь сдержанный, пишет о его еженощных визитах к леди Мисарии, с коей он часто делил постель, пока был при дворе… якобы с благословения королевы. Не стоит забывать и о том, что, когда принц был молод, каждый владелец борделя в Королевской Гавани знал, что «лорд Блошиного Конца» особенно жалует девственниц, и приберегал для него самых юных, прелестных и невинных из новых девушек.

Крапива была, без сомнения, молода (хотя, возможно, не так молода, как те, с кем принц предавался разврату в юности), но в том, что она была девственницей, сомнения были. Она выросла на улицах Пряного и Корабела без матери, без крыши над головой, без гроша в кармане; вероятней всего, она променяла свою невинность на медяк или корку хлеба вскоре после того, как впервые расцвела (если не раньше). А овцы, которых она скармливала Бараньему Вору, чтобы привязать его к себе – как она их раздобыла? Уж наверное расплачивалась за них, задирая юбки перед каким-нибудь пастухом. Особо красивой Крапиву тоже назвать было нельзя. «Тощая чернавка верхом на тощем буром драконе», – так описывал ее Манкен в своей «Подлинной истории» (хоть сам ни разу ее не видел). Септон Евстахий говорит, что у нее были кривые зубы, а на носу остался шрам после того, как ее полоснули ножом за воровство. Гриб добавляет, что она никогда не мылась и не меняла одежды, и что от нее исходил «ядреный запашок». Вряд ли кто-то мог вообразить ее в роли возлюбленной принца.

Однако «Грибные заметки», а в нашем случае и «Хроники Девичьего Пруда», написанные мейстером лорда Моутона, говорят об обратном. Мейстер Норрен пишет, что принц и Крапива вместе ужинали каждый вечер, вместе завтракали каждое утро и спали в примыкающих друг к друг покоях; что принц «души в ней не чаял, будто в собственной дочери», наставлял ее, как себя вести, как одеваться, как подолгу расчесывать волосы; что он делал ей богатые дары: «щетку для волос с ручкой из слоновой кости, покрытое амальгамой зеркало, плащ из роскошного темного бархата, отороченный атласом, и пару сапог из кожи мягкой, как масло». Норрен говорит, что принц приучил Крапиву мыться; служанки, приносившие воду для омовения, рассказывали, что они часто принимали вместе ванну «в чем мать родила, и принц намыливал ей спину и мыл ей волосы, чтобы избавиться от драконьей вони».

Ничего из вышеизложенного нельзя счесть за доказательство, что принц Дейемон Таргариен совокуплялся с безродной девкой, но последующие события указывают на то, что в этой истории больше правды, чем в большинстве прочих «грибных» сказок. Однако как бы ни проводили свои ночи эти наездники, доподлинно известно, что дни их проходили в небе в безуспешной погоне за принцем Эйегоном и его Вхагаром. Так что давайте до поры оставим их и обратим свой взор на Черноводный залив.

Примерно в это же время на Драконий Камень притащился потрепанный когг «Нессария», чтобы починиться и запастись провизией. Моряки рассказали, что на пути из Пентоса в Волантис корабль сбился с курса из-за шторма, но к этой обычной для волантинцев истории о бедствиях мореплавания они присовокупили и нечто странное… «Нессария» с трудом шла на запад, рассказывали они, когда впереди вырос Драконий Камень, огромный на фоне заходящего солнца, и над восточным склоном дымящейся горы они увидели двух драконов, которые бились между собой; их рев отражался от угольно-черных скал. Эту историю рассказывали, пересказывали и приукрашивали в каждой таверне, постоялом дворе и блудилище, и скоро не стало на Драконьем Камне человека, который бы не слышал об этом.

Жителям Волантиса драконы были в диковинку, и эта схватка стала для моряков с «Нессаррии» незабываемым зрелищем. Те же, кто родился и вырос на Драконьем Камне, можно сказать, всю жизнь прожили с драконами… но и в них история моряков пробудила любопытство. Наутро местные рыбаки обошли на лодках Драконий Камень, а вернувшись, доложили, что нашли у подножия горы обгоревшие останки дракона. Судя по цвету крыльев и чешуи, то был Серый Призрак. Дракон был разорван пополам и местами обглодан.

Услышав об этом, сир Роберт Квинс, известный своей тучностью добродушный рыцарь, которого королева назначила кастеляном Драконьего Камня, сразу сказал, что убийца, конечно же, Людоед. Многие соглашались с ним: Людоед и раньше нападал на драконов меньше себя, хотя и не столь свирепо. Рыбаки, опасаясь, что следом убивец примется за них, уговаривали Квинса послать рыцарей в логово чудища и прикончить его, но кастелян отказался, говоря: «Если не трогать Людоеда, то и он нас не тронет». Для верности он запретил рыбачить у восточного склона, где разлагалась туша Серого Призрака.

Запрет сира Роберта не обрадовал его беспокойную подопечную Бейелу Таргариен, дочь принца Дейемона от первой жены, Лейены Веларион. Бейеле минуло четырнадцать; дикая и своенравная, больше похожая на мальчишку, нежели на воспитанную девицу, она была истинной дочерью своего отца. Не знала страха, хотя была хрупкой и невысокого росту, и дни свои проводила в танцах, соколиной охоте и верховой езде. Когда она была поменьше, ее часто отчитывали за драки с оруженосцами; теперь она начала целоваться с ними. Вскоре после того, как двор королевы переехал в Королевскую Гавань (а леди Бейела осталась на Драконьем Камне), ее застали с поваренком, запустившим руку ей за пазуху. Сир Роберт в ярости приказал отвести негодника к колоде и отрубить согрешившую руку; пощадили его лишь благодаря слезным мольбам Бейелы. «Она сверх меры увлечена мальчишками, – писал кастелян принцу Дейемону, ее отцу. – Ее стоит поскорей выдать замуж, покуда она не отдала свою невинность человеку, ее недостойному».

Однако еще больше, чем игры с мальчишками, леди Бейела любила летать. С тех пор, как менее полугода назад она впервые взмыла ввысь верхом на своем драконе, Лунном Танцоре, она поднималась в небо каждый день, свободно паря над Драконьим Камнем и долетая даже до Дрифтмарка.

На этот раз вечно жаждущая приключений девочка предложила доподлинно разузнать, что же произошло на том склоне горы. Она не боится Людоеда, сказала Бейела сиру Роберту. Лунный Танцор и моложе, и быстрее – она легко сможет обогнать старого дикаря. Но кастелян запретил ей так рисковать. Гарнизону был отдан строгий приказ: леди Бейела не должна покидать замок. Когда разгневанная девица попыталась в ту же ночь нарушить приказ, ее заперли.

Теперь, по прошествии времени, мы видим, сколь злополучным оказалось это – пусть и понятное – решение. Если бы леди Бейеле было дозволено летать, она бы заметила рыбачью лодку, уже пробиравшуюся вдоль острова. На борту лодки были рыбак по имени Том-Колтун, его сын Том-Заика и два их «кузена» из Дрифтмарка, лишившиеся крова после разрушения Пряного.

Младший Том, который куда более ловко обращался с кружкой, чем с рыболовной сетью, немало времени провел, угощая волантинских моряков выпивкой и слушая их рассказы о битве драконов, свидетелями которой они были. «Один был серый, а другой золотой, – говорил один из моряков. – Так и сверкал на солнце».

И вот теперь оба Тома, презрев запрет сира Роберта, везли своих «кузенов» на каменистый берег, где лежал убитый дракон, с тем, чтобы те смогли отыскать убийцу.

Между тем на западной стороне Черноводного залива весть о битве и измене при Тамблетоне достигла Королевской Гавани. Говорят, что вдовствующая королева Алисент засмеялась, прослышав об этом. «Что они посеяли, то и пожнут», – посулила она. Королева Рейенира на Железном Троне побледнела и лишалась чувств, а после приказала запереть городские ворота; с этих пор никому не дозволялось ни входить в Королевскую Гавань, ни покидать ее. «Я не допущу, чтобы лазутчики прокрались в мой город и открыли ворота мятежникам», – провозгласила она. Войско лорда Ормунда не сегодня-завтра могло подойти к столице, а предатели на драконах могли появиться и того раньше.

Принц Джоффри обрадовался подобной возможности. «Пусть себе прилетают, – заявлял мальчик, полный юношеского высокомерия и жаждущий отомстить за павших братьев, – я встречу их на Тираксесе». Подобные речи взволновали его мать. «Ничего подобного ты не сделаешь, – сказала она. – Ты слишком молод, чтобы сражаться»; однако на совет, обсуждавший, как встретить врага наилучшим образом, сына все-таки допустила.

В Королевской Гавани оставались шесть драконов, но лишь одна из них – самка Сиракс, принадлежавшая королеве, – находилась в Красном Замке. Из конюшни на внешнем дворе убрали лошадей и отдали ее Сиракс в единоличное владение. Тяжелые цепи приковывали ее к земле; они позволяли ей выходить из конюшни во двор, но летать без всадника она не могла. Сиракс привыкла к цепям и к сытной еде и давно уже не охотилась.

Прочих драконов держали в Драконьем Логове. Под его каменным куполом располагались по кругу сорок огромных склепов, вырубленных в холме Рейенис. На обоих концах этих рукотворных пещер были прочные железные двери: внутренние выходили в песчаную яму, а внешние – на склон холма. Здесь было логово Караксеса, Вермитора, Среброкрылого и Бараньего Вора – до того, как они улетели сражаться. Теперь драконов осталось пять: Тираксес принца Джоффри, Морское Чудо Аддама Велариона, подростки Моргул и Шрикос, принадлежавшие детям короля Эйегона – пропавшей Джейегере и ее брату-близнецу, покойному Джейехерису, – и Огненная Мечта, любимица королевы Гелайены. По обычаю, рядом с драконами жил хотя бы один из наездников, чтобы сразу подняться на защиту города в случае надобности. Сыновей Рейенира не желала отпускать от себя, и эта обязанность выпала Аддаму Велариону. Однако теперь в «черном» совете начали сомневаться в его преданности: Ульф Белый и Хью Молот, рожденные от драконьего семени, перебежали к врагу… но были ли они единственными предателями? Что насчет Крапивы и Аддама из Корабела? Ведь они тоже бастарды, можно ли им доверять?

Лорд Бартимос Селтигар так не думал. «Бастарды рождены изменниками. Измена у них в крови и дается им столь же легко, как верность – законнорожденным». Он умолял королеву немедля схватить двух подлых наездников, пока те не увели своих драконов во вражеский стан. Его поддерживали сир Лютор Ларгент, новый командир городской стражи, и командующий Королевской Гвардией сир Лорент Марбранд. Даже рыцари из Белой Гавани – отважный сир Медрик Мандерли и его дородный хитроумный брат, сир Торрхен – приняли сторону Селтигара. «Лучше не рисковать, – говорил сир Торрхен. – Если враг получит еще двух драконов, мы пропадем».

Только лорд Корлис и великий мейстер Герардис вступились за бастардов драконьего семени. Великий мейстер сказал лишь, что у них нет никаких доказательств вероломства сира Аддама или Крапивы, и если поступать мудро, то нужно найти оные, прежде чем судить. Лорд Корлис на этом не остановился и заявил, что сир Аддам и его брат Алин – истинные Веларионы и достойные наследники Дрифтмарка. Что до девушки, то пусть она и невзрачная замарашка, но в Глотке она сражалась отважно. «Как и те два предателя», – заметил лорд Селтигар.

Пылкие протесты десницы и невозмутимое предостережение великого мейстера успеха не возымели: в сердце королевы вкрались подозрения. «Королеву предавали так часто и столь многие, что она готова была видеть в людях самое худшее. Предательство более не удивляло ее; напротив, она ожидала его даже от тех, кого больше всех любила», – пишет септон Евстахий.

Может, так оно и было. Однако спешить Рейенира не стала; прежде она послала за Мисарией – плясуньей и блудницей, которая считай что была мастером над шептунами при королеве. И вот та предстала перед королевским советом; бледная, как молоко, облаченная в одеяние черного бархата, отороченное кроваво-красным шелком, она стояла перед ними, смиренно склонив покрытую капюшоном голову. Королева спросила: не думается ли ей, что сир Аддам и Крапива замышляют предать их?

На это Глиста подняла глаза и тихо молвила: «Девчонка уже предала вас, моя королева. Она делит ложе с вашим супругом и вскорости будет брюхата его бастардом».

Королева пришла в ужасную ярость, пишет септон Евстахий. Она приказала сиру Лютору пойти в Драконье Логово в сопровождении двадцати золотых плащей и взять Аддама Велариона под стражу; голос ее был холоден как лед. «Допросите его как следует, – сказала она – тогда мы наверняка узнаем, верен ли он нам». Что до Крапивы, то королева заявила, что девчонка «поганая дрянь, от которой за версту несет колдовством. Мой принц никогда бы не возлег с таким низменным созданием – это все равно, что разделить ложе с бродячей сукой или дикой свиньей. Да одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, что в ней нет ни капли драконьей крови. Сперва она привязала к себе колдовством дракона, и а после околдовала и моего благородного супруга». Пока принц Дейемон в рабстве у этой колдуньи, положиться на него нельзя, решила ее величество, и велела отправить в Девичий Пруд особый приказ, который следует передать лично в руки лорда Моутона. «Пусть вытащит ее хоть из-за стола, хоть из постели и отрубит ей голову. Лишь тогда мой принц будет свободен». И вот одна измена породила другую, а Рейенира сделала еще один шаг навстречу своей гибели. Как только золотые плащи во главе с сиром Лютором, вооруженным королевским указом, поднялись на холм Рейенис, двери Драконьего Логова распахнулись; Морское Чудо взмыл в небо, из ноздрей его струился дым: сира Аддама кто-то вовремя предупредил. Сир Лютор, разозленный таким вмешательством, вернулся в Красный Замок и отправился прямиком в башню десницы, где схватил и обвинил в предательстве старого лорда Корлиса. Тот ничего и не отрицал; связанного, избитого, но по-прежнему не проронившего ни слова, его бросили в темницу, где ему предстояло ожидать суда и казни.

После этого королева заподозрила и великого мейстера Герардиса – ведь тот, как и Морской Змей, выступал в защиту драконьего семени. Герардис отрицал, что причастен к этому; помня о том, что мейстер долго и преданно служил ей, королева проявила снисхождение, но лишила его места в совете и велела ему немедленно вернуться на Драконий Камень. «Думаю, ты не стал бы лгать мне в лицо, – сказала она Герардису – однако я не могу держать при себе тех, кому полностью не доверяю; как я ни посмотрю на тебя, так сразу вспоминаю, как ты заступался за эту девку, Крапиву».

По городу между тем расползались страшные слухи о Тамблетонской резне… а вместе со слухами расползался страх. Следом настанет черед Королевской Гавани, говорили люди друг другу. Драконы будут драться с драконами, и на сей раз город уж верно сгорит. Сотни жителей в страхе перед наступающим неприятелем пытались бежать из города, но золотые плащи всех заворачивали назад. Оказавшись в ловушке, некоторые из горожан пытались укрыться в самых глубоких подвалах, надеясь так спастись от огненной бури, приближения которой они опасались. Другие же забывались в молитве, выпивке или тех удовольствиях, что можно найти у баб промеж ног. К ночи все таверны, бордели и септы ломились от мужчин и женщин, ищущих утешения или спасения и рассказывающих друг другу всякие ужасы.

И вот в этот тяжелый час появился на Сапожной площади некий бродячий монах, босоногий оборванец, одетый во власяницу и штаны из грубой шерсти. Он был весь в грязи, от него несло хлевом, а на шее у него болталась на кожаном шнурке чаша для подаяний.

Судя по всему, некогда он был вором – от его правой руки остался лишь обрубок, прикрытый ветхим чехлом. Великий мейстер Манкен предполагал, что он мог принадлежать к Честным Беднякам; этот орден давно поставили вне закона, но Звезды по-прежнему бродили по проселочным дорогам Семи Королевств. Откуда появился этот человек, нам неведомо. Даже имени его не сохранилось – те, кто слышал его проповеди, и те, что позже стали летописцами его злодеяния, знали его лишь как Пастыря. Гриб называл его «Пастырь-мертвец», ибо бледность и зловоние делали его подобным мертвецу, восставшему из могилы.

Кем и чем бы он ни был, этот однорукий Пастырь появился из ниоткуда подобно злому духу, призывая разорение и погибель на голову королевы Рейениры и возвещая об этом всякому, кто останавливался его послушать. Не зная страха и усталости, он проповедовал всю ночь и весь следующий день, и гневный голос его разносился по всей Сапожной площади.

Драконы – существа, противные природе, заявлял он. Они суть демоны, коих вызвали из семи преисподних нечестивые колдуны Валирии, этой «выгребной ямы, где брат ложился с сестрой, а мать с сыном, где мужи бились верхом на демонах, а жены раздвигали ноги перед псами». Таргариены, говорил он, спаслись от погибели, бежав за море на Драконий Камень, но «богов не одурачишь», и вот погибель надвигается снова.

«Самозваный король и королева-шлюха будут низвергнуты, их демонические чудовища будут стерты с лица земли, и все деяния их будут забыты», – гремел Пастырь. Все, кто стоит за Таргариенов, тоже сгинут. Лишь очистив Королевскую Гавань от драконов и их господ, Вестерос может надеяться избежать судьбы Валирии.

С каждым часом толпа вокруг него росла. Сначала ему внимала лишь дюжина зевак, но скоро их уже были сотни, а к рассвету на площади собрались тысячи; люди толкались, стараясь расслышать получше. У многих были в руках факелы, и когда вновь спустилась ночь, Пастырь стоял в кольце огня. Толпа набрасывалась на каждого, кто пытался перекричать его. Сорок золотых плащей, пытавшихся разогнать людей копьями, вытеснили с площади.

В Тамблетоне, в шестидесяти лигах к юго-западу от столицы, царило брожение иного толка. Победители, которых в Королевской Гавани так страшились, еще и не думали выступать на город: приверженцы короля Эйегона остались без вождя, их раздирали сомнения и дрязги. Лорд Ормунд погиб, как и кузен его сир Бриндон, первый из рыцарей Староместа, а сыновья лорда, совсем еще мальчики, оставались в отцовском замке за тысячу лиг от войны. Да и Дейерон Таргариен, коего лорд Ормунд нарек «Дейероном Отважным» за проявленную в битве смелость, был еще совсем юн. Младший из сыновей королевы Алисент, он вырос в тени старших братьев и ему было привычнее подчиняться, нежели командовать. Самым старшим из уцелевших Хайтауэров был сир Хоберт, другой кузен лорда, который отвечал до сих пор за обоз; человек тучный и медлительный, он ничем не отличился за свои шесть десятков лет, но родство с королевой Алисент делало его самым вероятным из воевод. Лорд Анвин Пек, сир Джон Рокстон и лорд Овейн Боурни тоже вызвались возглавить войско. Лорд Пек мог похвастаться происхождением: он был потомком древнего рода славных воинов и сумел собрать под свои знамена сотню рыцарей и девятьсот всадников. Черного нрава сира Джона Рокстона боялись не меньше, чем черного клинка его знаменитого меча валирийской стали, который прозвали Сиротской Долей. А предатель лорд Овейн настаивал, что Тамблетон они заполучили лишь благодаря его хитрости и что лишь он способен взять Королевскую Гавань.

Но никто из них не обладал достаточной силой и властью, чтобы обуздать алчность и кровожадность простых солдат. Покуда лорды грызлись из-за трофеев и оспаривали друг у друга первенство, их люди предавались бесчинствам, грабежу и насилию.

Трудно описать весь ужас тех дней.

Редкий город в истории Семи Королевств претерпевал такие бесчинства, как Тамблетон после Предательства. Даже добрые люди звереют, если не найдется сильного лорда, чтобы обуздать их. Так случилось и в Тамблетоне. Толпы пьяных солдат шатались по улицам, грабили все дома и лавки, убивали всех, кто пытался им помешать. Каждая женщина была законной добычей их похоти, даже старухи и маленькие девочки. Состоятельных людей запытывали до смерти, чтобы выведать, где они спрятали золото и драгоценности. Младенцев вырывали из рук матерей и накалывали на копья. Святых септ гоняли по улицам обнаженными и насиловали каждую до ста раз. Даже Молчаливые Сестры не избежали насилия. Не пощадили и мертвых: вместо достойного погребения их оставляли гнить на улицах, пищей для воронья и диких собак. Септон Евстахий и великий мейстер Манкен уверяют, что принц Дейерон ужасался тому, что происходило у него на глазах, и приказывал сиру Хоберту Хайтауэру прекратить бесчинства. Но старания сира Хоберта были столь же бесполезны, как и он сам. Простолюдины всегда следуют примеру лордов, а те, кто мог занять место лорда Ормунда, сами пали жертвой своей кровожадности, алчности и гордости. Лихой Джон Рокстон воспылал страстью к леди Шерис Футли, супруге лорда Тамблетона, и объявил ее своим «военным трофеем». Когда ее супруг попытался протестовать, сир Джон выхватил Сиротскую Долю и рассек его надвое. «Кому этот меч готовит сиротскую долю, а кому и вдовью», – говорил он, срывая одеяние с рыдающей леди Шерис. Не прошло и двух дней после это случая, как лорд Пек и лорд Боурни жестоко разругались на военном совете, и все кончилось тем, что Пек вытащил кинжал, сказал: «Единожды предавший – навечно предатель», – и ударил Боурни в глаз на глазах у принца Дейерона и сира Хоберта, окаменевших от ужаса. И все же самые страшные злодеяния творили в городе Два Предателя – наездники-бастарды Хью Молот и Ульф Белый. Сир Ульф беспробудно пил, «захлебываясь в вине и похоти». Гриб сказывает, что он еженощно насиловал трех девиц. Тех, кто ему не угодил, он скармливал своему дракону. Ему мало было рыцарства, пожалованного королевой Рейенирой, мало Горького Моста, лордом коего его сделал принц Дейемон. Он метил не ниже как на Хайгарден, заявляя, что Тиреллы, не участвующие в Пляске, те же изменники.

Но притязания сира Ульфа можно считать скромными в сравнении с аппетитами другого перебежчика, Хью Молота. Сын простого кузнеца, Молот был настоящим великаном; руки его были столь сильны, что, говорят, он гнул стальные брусья в обручи. В военном ремесле он мало что смыслил, но рост и сила делали его грозным противником. Оружием своим он избрал молот, которым наносил сокрушительные смертельные удары. Хью сражался на Вермиторе, который прежде летал под седлом самого Старого Короля; из всех драконов Вестероса он только Вхагару уступал величиной и годами. По всем этим резонам лорд Молот, как он сам себя называл, возмечтал о короне. «На кой мне лордство, если можно стать королем?» – говорил он, и многие его слушали. И в лагере говорили о древнем пророчестве, которое гласило: «Когда молот обрушится на дракона, придет новый король, и никто не встанет у него на пути». Откуда взялось это пророчество, неведомо (уж точно не от самого Молота, который не умел ни читать, ни писать), но за несколько дней оно облетело весь Тамблетон.

Ни один из Предателей не выказывал особого желания помогать принцу Дейерону во взятии Королевской Гавани: да, войско у них большое, и три дракона в придачу, но насколько они знают, у королевы драконов тоже трое, а если Крапива с Дейемоном вернутся, то будут все пятеро. Лорд Пек считал, что лучше отложить наступление, пока из Штормового Предела не подойдет лорд Баратеон со своим войском, а сир Хоберт желал отойти на Простор и пополнить быстро тающие припасы. Никого из военачальников, казалось, не заботило, что войско их с каждым днем тает, как снег по весне: бойцы бежали к своим домам и земле, унося с собой все, что успели награбить.

Во многих лигах к северу, в замке над Крабьей бухтой, другой лорд тоже вертелся, как уж на сковородке. Из Королевской Гавани прилетел ворон с королевским посланием для Манфрида Моутона: ему было велено доставить королеве голову безродной девки Крапивы – ее-де признали виновной в измене. «Лорду-мужу моему, принцу Дейемону Таргариену, никакого вреда не чинить, – приказывала ее величество, – но отослать его ко мне, когда он свершит задуманное, ибо у нас в нем большая нужда».

Мейстер Норрен, автор «Хроник Девичьего Пруда», пишет, что лорд, прочитав послание королевы, со страху потерял голос и вернул его, лишь осушив три чаши вина. После это он послал за капитаном гвардии, за своим братом и за первым бойцом, сиром Флорианом Стальным. Велев остаться и мейстеру, он прочел им письмо и спросил их совета.

«Проще простого, – сказал капитан. – Хоть они и делят ложе, но принц-то уже в годах. Если он попробует вмешаться, так трех человек будет довольно, чтобы его удержать. Но для верности я возьму шестерых. Желаете сделать это нынче же ночью, милорд?»

«Шесть человек возьми или шестьдесят, с Дейемоном Таргариеном так просто не сладишь, – возразил ему брат лорда Моутона. – Лучше подлить ему снотворного в вино, как ужинать станет. Проснется, а девка уже мертва».

«Эта девушка, в чем бы она ни провинилась, еще ребенок, – твердо сказал старый сир Флориан. – Ни Старый Король, ни другой человек чести не отдал бы такого приказа».

«Времена нынче скверные, – сказал лорд, – и королева заставляет меня выбирать между топором и веревкой. Девушка – моя гостья. Если я послушаюсь, Девичий Пруд будет проклят навеки, откажусь – нас сотрут в порошок».

На это его брат ответил: «Может статься, что нам так и так конец. Принц сильно привязан к этой чернавке, а дракон его вот он, тут. Мудрее всего было бы убить их обоих, иначе принц в гневе спалит замок дотла».

«Королева запретила чинить ему вред, – напомнил лорд Моутон, – а убить двух гостей в собственных постелях вдвое хуже, чем одного. Хорошо бы мне никогда не читать этого письма».

«Кто сказал, что вы прочли его?» – вставил тут мейстер.

О чем они говорили дальше, «Хроники» умалчивают. Известно лишь, что мейстер, молодой человек двадцати двух лет, показал письмо королевы принцу и Крапиве, когда те ужинали в своих покоях. «Когда я вошел, эти двое, устав от долгих бесплодных поисков, подкреплялись вареной говядиной со свеклой и тихо беседовали – о чем, не скажу. Принц учтиво приветствовал меня, но как прочитал письмо, оживление покинуло его взор, и великая печаль опустилась на него, слово неподъемная ноша. Когда девушка спросила его, что в письме, он ответил: „Слова королевы – дело рук шлюхи“. Затем он обнажил меч и спросил, ждут ли уже за дверью люди Моутона. „Я пришел один“, – ответил я и поклялся, что ни один человек в Девичьем Пруду, включая его милость, не знает, о чем говорится в письме. „Простите меня, мой принц, – сказал я. – Я нарушил обет мейстера“. – „Мейстер ты плохой, зато человек хороший“, – ответил на это принц и вложил меч в ножны. Он повелел мне удалиться, наказав „не говорить ни слова об этом деле до утра никому – ни лорду, ни сударушке“».

Никто не знает, как провели принц и его возлюбленная последнюю свою ночь в замке Моутона, но на рассвете они вышли во двор, и Дейемон помог Крапиве оседлать Бараньего Вора в последний раз. Она всегда кормила дракона перед вылетом: сытый дракон лучше повинуется ездоку. В то утро она скормила змею черного, самого большого в замке барана, сама перерезав горло животному. Когда она садилась на дракона, пишет Норрен, ее кожаный камзол был запятнан кровью, а по щекам текли слезы. На прощанье они с принцем не сказали друг другу ни слова, но когда Бараний Вор взмахнул своими черными крыльями и взмыл в рассветное небо, Караксес поднял голову и издал такой вопль, что в окнах башни Джонквиль вылетели все стекла. Высоко над городом Крапива повернула к Крабьей бухте и скрылась в тумане; больше ее не видели ни в замке, ни при дворе.

Дейемон Таргариен вернулся в замок, но ненадолго. Позавтракав с лордом Моутоном, принц сказал: «Благодарю вас за гостеприимство. Более вы меня не увидите. Оповестите всех, что я лечу в Харренхолл; если мой племянник Эйемонд осмелится сразиться со мной, он найдет меня там одного».

Так принц Дейемон покинул Девичий Пруд. Как только Караксес растаял вдали, мейстер Норрен сказал лорду: «Сорвите с меня цепь и свяжите мне ею руки. Вам должно теперь доставить меня королеве. Когда я известил изменницу и позволил ей убежать, я сам стал изменником». – «Пусть твоя цепь остается на месте, – отвечал лорд, – мы все здесь изменники». Той же ночью знамена Рейениры, которые развевались над вратами Девичьего Пруда, были спущены, а на их место взмыли золотые драконы короля Эйегона.

Когда принц Дейемон спустился с неба, чтобы заявить свои права на Харренхолл, над почерневшими башнями и разрушенными стенами замка знамен вовсе не было. Приютившиеся в подвалах бездомные разбежались, услышав шум крыльев Караксеса. Когда последних из них след простыл, принц Дейемон остался один, не считая дракона. В одиночестве бродил он по гулким чертогам Харренхолла, отмечая каждый прошедший день зарубкой на сердце-дереве в богороще. Тринадцать глубоких отметин и посейчас там видны; то старые раны, глубокие и потемневшие, однако лорды Харренхолла говорят, что каждую весну они вновь наливаются кровью.

На четырнадцатый день бдения принца замок накрыла тень, и была она черней любой тучи. Все птицы в богороще разом поднялись в воздух, горячий ветер погнал по двору опавшие листья. Вхагар наконец-то явился, а на нем в черной с золотом броне восседал Эйемонд Одноглазый.

Он прилетел не один. С ним была брюхатая Алис Риверс; черные волосы струились по ветру у нее за спиной. Дважды облетев Харренхолл, Эйемонд посадил Вхагара на внешний двор ярдах в ста от Караксеса. Драконы злобно переглядывались; Караксес растопыривал крылья и шипел, пуская дым из ноздрей.

Эйемонд помог своей женщине спешиться, после чего повернулся к дяде и сказал: «Говорят, ты нас ищешь, дядюшка».

«Только тебя, – отвечал Дейемон. – Кто сказал тебе, что я здесь?»

«Моя леди. Она видела тебя в тучах, и в горном пруду на закате, и в костре, который мы развели, чтобы приготовить ужин. Моей Алис открыто многое. Ты глупец, что прилетел сюда в одиночку».

«Будь я не один, тебя бы здесь не было».

«Но ты один, и я здесь. Ты, дядюшка, зажился на свете».

«С этим я спорить не стану». – Старый принц велел Караксесу склонить шею и с трудом взобрался в седло; молодой поцеловал свою подругу и легко вскочил на Вхагара, тщательно пристегнув себя четырьмя короткими цепями к седлу (Дейемон этого делать не стал). Караксес дохнул пламенем, Вхагар взревел, и оба поднялись в небо.

Дейемон, нахлестывая Караксеса бичом со стальными нитями, быстро скрылся за облаками. Вхагар был старше и намного крупнее, а потому тяжелее. Он набирал высоту медленно, все шире описывая круги над водами Божьего Ока. Солнце клонилось к закату, и спокойное озеро сверкало, как лист кованой меди. Алис следила за поединком с башни Королевский Костер.

Бой начался внезапно, словно гроза. Караксес обрушился на Вхагара с пронзительным криком, который услышали на дюжину миль окрест. Кровавый Змей, почти невидимый в сиянии заходящего солнца со стороны незрячего Эйемондова глаза, налетел на старого дракона с ужасной силой и яростью. Силуэты сцепившихся и рвущих друг друга на части драконов были совсем черными на красном как кровь небосклоне; крики их были слышны на другом берегу Божьего Ока, а пламя их полыхало столь ярко, что рыбаки внизу ждали со страхом, что самые тучи вокруг них вот-вот вспыхнут. Черные челюсти Караксеса сомкнулись на шее Вхагара, и даже когда Вхагар вспорол врагу брюхо и оторвал крыло, Караксес не ослабил хватку и еще глубже запустил зубы в плоть старого дракона; вцепившись друг в друга, они с головокружительной быстротой неслись вниз, к озеру.

В этот миг, по преданию, Дейемон махнул через седло и перескочил со своего дракона на вражеского с Темной Сестрой, мечом королевы Висеньи. Пока Эйемонд в ужасе смотрел на него, пытаясь отстегнуть свои седельные цепи, Дейемон сорвал с племянника шлем и вонзил меч в его слепой глаз так, что острие вышло из затылка. Еще мгновение, и драконы рухнули в озеро, взметнув водяной столб вышиной с Королевский Костер.

Рыбаки, видевшие это, говорили, что такого падения не пережил бы ни человек, ни дракон. Так и вышло. Караксес с оторванным крылом и распоротым брюхом нашел в себе силы выползти из дымящихся вод на берег, где испустил дух под стенами Харренхолла. Вхагар ушел на дно, и от крови из его разорванной глотки над местом, где он упокоился, вскипела вода. Нашли его годы спустя, уже после Пляски Драконов; к седлу был прикован скелет Эйемонда в доспехах и с Темной Сестрой в глазнице.

Нет сомнений в том, что и принц Дейемон погиб. Тела его не нашли, но течения Божьего Ока коварны, и голодная рыба ходит в нем косяками. В песнях поется, что принц выжил, отыскал свою Крапиву и жил с ней до конца своих дней, но то, что хорошо для барда, не приличествует историку. Даже Гриб не верит в эти басни, не станем и мы.