Помоги проекту - поделись книгой:
— Ти — ит…
— Прости, родная.
Пауза. Наконец мать справилась с дыханием и продолжила.
— После того как взбунтовался Сатурнин, Домициан окончательно потерял голову. Ему повсюду мерещатся заговоры. В городе расплодилось неисчислимое количество доносчиков, они толпами бродят по улицам и вынюхивают, где кто что сказал, что кому передал. Только из числа бывших консулов жертвами уже стали двенадцать человек, а скольких сочли участвующими в заговорах и отправили в Карцер! Он уже предал смерти своего родственника Флавия Клемента, а его жену, свою племянницу, Домициллу, отправил в изгнание. Он ненавидит философов, в каждом из них видит мятежника. Они, мол, подбивают граждан на сопротивление властям, на неучастие в общественных и значимых церемониях. Они пророчат и учат, как под видом поиска счастья, отказывать цезарю в верховной власти над каждым из подданных.
— Какое нам дело до философов? — спросил Ларций.
— Он казнил Арулена Рустика, — едва слышно прошептала мать.
Ларций задумался. В Сарматии до него дошел слух, что Арулен написал что‑то похвальное Тразее Пету и Гельвидию Приску.3 Говорили, что этот панегирик был торжественно сожжен на Форуме. Арулен приходился Лонгам дальним родственником. Тит и Арулен были женаты на двоюродных сестрах, но даже эта дальняя связь мало что объясняла в несчастье, которое вдруг обрушилось на их семейство.
— Мама, не томи, — попросил Ларций. — Скажи понятно.
— Он казнил Арулена Рустика, а его жену сослал на Сицилию.
— И что?
— Перед отъездом, — призналась мать, — Гратилла пряталась в нашем доме. Регул, сгубивший доносами Арулена, проведал об этом и явился к твоему отцу с требованием внести его имя в завещание. Павлин уже познакомил тебя с его требованиями?
Ларций замедленно кивнул.
— Он угрожал обвинить нас в оскорблении величества. В таком случае тебе ничего не достанется.4
— Вы согласились?! — воскликнул Ларций.
— Нет, — ответил отец. — Я сказал, что следует дождаться твоего приезда. Ты сам должен решить свою судьбу.
— Какую судьбу? При чем здесь судьба? Почему Гратилла не могла остановиться в твоем доме перед изгнанием? Разве ты как римский гражданин не мог предоставить ей временное убежище?
— Это раньше мы были римскими гражданами, а теперь мы стадо, охранять которое взялся голодный волк. Знал бы ты скольких состоятельных людей сгубил лысый Нерон*! (сноска: Так называли полысевшего к сорока годам Домициана. Интересно, что Домициан написал трактат «Об уходе за волосами», во вступлении к которому жаловался: «…я стойко терплю, что моим кудрям еще в молодости суждена старость. Верь, что нет ничего пленительней красоты, но нет ничего и недолговечней ее…») Знал бы ты, как нажился на его страхах поганый Регул и подобные ему. Знал бы ты, что заявил в сенате этот покровитель доносчиков и негодяев?
— Что же он заявил? — поинтересовался Ларций.
— Без обвинителей законы будут бессильны, и государство окажется на краю гибели.
— Вот что, отец, — после некоторого раздумья заявил Ларций. — Ты откажешь Регулу. Я знаком со многими влиятельными людьми, с бывшими консулами, с сенаторами — с Секундом Цецилием, например, ведь он, кажется наш дальний родственник? Нам нечего бояться грязных поклепов.
— Как скажешь, сынок, — вздохнул отец.
* * *
Получив отказ, Регул выступил в сенате с речью, в которой публично обвинил стариков Корнелиев в пособничестве государственной преступнице — жене негодяя, посмевшего «воспеть» человека, присужденного божественным Веспасианом к изгнанию, потом к смертной казни.
«Верность императору, обязанность соблюдать законы, — заявил Регул, — не может делиться на людей незнакомых и на родственников, ближних или дальних. Закон суров, но это закон. Это бремя оказалась не под силу отступникам, нагло поправшим волю божественного цезаря и посмевшим оказать содействие той, кому было предписано покинуть город».
В выступлении Регул благоразумно умолчал, знал ли префект конницы Ларций Лонг о преступной связи родителей, однако добавил, что странно видеть в будущем префекте претория сына человека, злоумышляющего на высшую власть в городе.
Этот новый заговор пришелся Домициану по вкусу, однако император никогда спешил. Он предпочитал действовать последовательно, каждый раз докапываться до истины.
Спустя месяц Регул обвинил по тому же делу старавшегося не ввязываться ни в какие склоки Веллея Блеза, а также его клиентуру, якобы знавшую и покрывавшую преступные деяния хозяина. Ни в каких связях с «заговорщиками» Веллей замечен не был, однако небезызвестная Гратилла, перед отъездом тоже побывала у него, и он ссудил ее деньгами. Вина или беда Веллея заключалась в том, что он был очень богат. Блез был одним из немногих состоятельных людей в Риме, кто мог позволить себе в пределах городской черты владеть обширным парком,
Спустя две недели после выступления Регула Ларция вызвали во дворец. Услышав слова гонца, Ларций испытал дурные предчувствия. Предупредил родителей. Отец сразу помрачнел, мать принялась вытирать слезы — все молча. Коротко попрощавшись, в сопровождении личного раба Эвтерма отправился на Палатин. Здесь его ждал императорский секретарь Титиний Капитон* (сноска: Секретарь Домициана ab epistulis (должность важная и хлопотная; к секретарю ab epistulis стекались доклады и корреспонденция из всех императорских провинций и из императорских именй. Он ведал отправкой императорских распоряжений во все концы римского мира, а также докладывал императору, кого можно продвинуть по гражданской или военной службе). В этой должности Капитон оставался и при Нерве и Траяне до101 или 102 г.). Разговаривал доброжелательно, интересовался состоянием дел в армии — почему, например легат погибшего в Сарматии Двадцать первого Неудержимого легиона не внял сведениям, доставленным лазутчиками, в частности, самим Ларцием Лонгом, и завел своих солдат в болото, где их и уничтожили? Может, Ларций что‑то напутал? Может, разведка представила неточные данные?..
Ларций обстоятельно и терпеливо объяснил, что представленные им данные были точны, а по какой причине легат поступил так опрометчиво, он судить не может. Его тогда при легионе не было, его вместе с алой отослали к Данувию.
Капитон согласился — действительно, в тот день, когда варвары уничтожили Двадцать первый легион, Лонг отсутствовал. Однако в настоящее время он присутствует в городе и, конечно, знаком с обвинениями, выдвинутыми против его родителей и Веллея Блеза? Ларций подтвердил, что с обвинениями знаком, но считает их ничтожными. Сам факт предоставления приюта родственнице не может считаться актом государственной измены. Капитон и с этим согласился, однако добавил, что тщательное разбирательство вполне откроет истину и, чтобы расследование было проведено объективно, принцепс вправе рассчитывать на своего верного офицера.5
— Ты согласен, — спросил Титиний?
— Безусловно! — подтвердил Ларций.
— В таком случае, — продолжил Капитон, — желательно, чтобы ты, префект, выступил свидетелем и подтвердил, что Веллей давно вызывал у тебя подозрения. Я со своей стороны готов предоставить факты, подтверждающие умысел, который содержится в последних высказываниях и письмах Веллея. Твое слово воина очень поможет отысканию истины. Если мы договоримся, можно будет согласиться, что вина твоих родителей воистину ничтожна.
Ларций не мог скрыть удивления.
— Но как я, находясь в действующей армии, за сотни миль от города, мог проведать о тайных замыслах Веллея?
— Вот как раз об этом тебе и следует поразмышлять. Ты должен хорошенько подготовиться к выступлению перед следственной комиссией. Там будет много горлопанов и тайных недоброжелателей цезаря. Они не упустят случая поймать тебя на каком‑нибудь противоречии.
Лицо у Ларция приобрело удивленно — глуповатое выражение. Он признался.
— Не мастак я на такие штучки, Капитон. Боюсь, у меня ничего не получится.
Титиний развел руки.
— Решать тебе, префект. Я могу подождать. Скажем, две недели. Скажи, ты знаком с Марком Ульпием Траяном?
— Это тот, что родом из Испании? Наместник Верхней Германии?
— Да.
— Знаком, но мельком. Виделись пару раз.
— Что ты можешь сказать о нем?
Ларций задумался — неужели и за Траяном идет охота? Неужели этот громила тоже влип? Вслух ответил.
— Что я могу сказать? Пользуется авторитетом среди солдат. Силен, крепок, в военных делах осторожен, попусту не рискует. Верен присяге и ныне здравствующему императору, да хранят боги божественного Домициана.
— Пусть хранят, — согласился Титиний. — Можешь идти.
Ларций растерялся. В первое мгновение едва не бросился целовать секретарю руку, однако сумел сдержаться. Поблагодарил Капитона за неслыханную щедрость, будто тот, походя, подарил ему жизнь, попрощался.
— Мира тебе и здоровья, Титиний.
Ошеломленным — не испуганным или растерянным, а именно ошеломленным, с примесью стыда, вышел Ларций Корнелий Лонг из Палатинского дворца.
Предложение Капитона, сделанное явно по указке сверху, мало что было ошарашивающим, недопустимым, оскорбительным, неумным, но, главное, бессмысленным, ибо как Ларций мог узнать о намерениях Веллея. Чтобы врать в присутствии почтенных отцов — сенаторов, лжесвидетель должен был обладать неистребимым запасом необходимой для такого бесчестного дела наглости.
Если его спросят, каким образом он, находясь на границе, сумел разузнать, по какой причине и как Роман решил покуситься на жизнь цезаря, что он сможет ответить?
Прибегнул к помощи астрологов?
Или, занимаясь на досуге колдовством, ухитрился таинственным образом проникнуть в мысли злоумышленника? Да за такое признание его непременно лишат головы, так как не было во всем государстве более ненавистных Домициану подданных, чем астрологи и философы.
* * *
Стоя у окна, Ларций Лонг вздохнул — пусть боги вам, астрологи и философы, будут судьями! На этом месте Ларций резко оборвал вновь всколыхнувшее печень раздражение. Что толку тратить слова на инвективы! Согласие на предложение Капитона означало потерю чести, отказ — гибель родителей и его тоже скорую гибель.
Изумляло другое — как Рим докатился до жизни такой?
Он тогда прямо спросил отца — что же творится в городе, если ему, честному гражданину, посмели сделать подобное предложение? Как это возможно?
Тит только руками развел, точь — в-точь как Капитон. Этот жест уже давно вошел в моду в городе. Его употребляли по поводу и без повода. Чуть что — сразу руки в стороны, пожимание плечами, удивленно — глуповатое лицо и ускоренным шагом в сторону. Подальше от вопрошающего.
Отец ответил не сразу, сначала поинтересовался.
— Помнишь, я упомянул о словах Домициана, которыми он поощрил доносчиков. Но я не сообщил о поводе, который позволил лысому негоднику произнести их. Послушай, сын, множество бед сулит нам судьба, но в любом несчастье следует быть спокойным и поступать в соответствии с велениями разума. Твой собственный разум есть часть разума мирового. Что есть мировой разум? Это то, чем держится мир или, иначе, высшая сила, порождающая все живое. Это вечный огонь, наполненный животворящим дыханием….
— Отец! — внезапно рассердившись, Ларций прервал Тита. — Выражайся короче. Сейчас не время для обличительных речей, объяснений, что такое мировой разум, и прочих философских финтифлюшек, до которых так охоч мой раб Эвтерм. Не он ли обучал тебя искусству выражаться тёмно?
— Философия не рабское искусство, — насупился отец. — Но если ты настаиваешь, я могу и короче. Сынок, помнишь Сабина Куртизия?
— Конечно, мы с ним учились у грамматиста в начальной школе.
— Именно учились, но разному выучились. Пока ты был в армии, Сабин обвинил сосланного на Родос отца в организации покушения на цезаря. Куртизия привезли из ссылки, в цепях привели в сенат, где поставили лицом к лицу со своим обвинителем. Отец строго, я бы сказал, сурово, но без надменности и презрения, глянул на отпрыска, а нарядный молодой человек заявил не смущаясь, что его отец в силу жестокосердной неприязни к императору даже в изгнании не оставил злобных замыслов. Он готовил покушение на принцепса. За ним числятся и другие более страшные деяния.
Старик спокойно выслушал обвинение, затем, устремив взор на сына, Серен потряс оковами и воззвал к богам — мстителям, моля их возвратить его в ссылку, где он мог бы жить вдали от подобных нравов, а на его сына когда‑нибудь обрушить возмездие. Он потребовал, чтобы обвинитель назвал других участников заговора, ведь не мог же он, старик, находясь в изгнании на далеком острове, в одиночку осуществить государственный переворот, тем более убийство принцепса. Тогда обвинитель, вынуждаемый законом подтвердить обвинение, называет в числе соучастников ближайшего друга Домициана Нерву.
Лысый Нерон пришел в великое смущение и снял обвинение. Отпрыск, зная, что простой народ, не стесняясь в выражениях, угрожает ему расправой, в преступном неистовстве дал деру. Что же ты думаешь? Не прошло и двух недель, как по приказу принцепса его возвращают из Равены и заставляют довести обвинение до конца, причем в разговоре с ним Домициан не скрывал ненависти к старику — отцу. Наконец в сенате были собраны голоса: Серен старший был осужден на смерть, замененную впоследствии ссылкой. В связи с этим приговором Домициан заявил — без обвинителей законы будут бессильны и государство окажется на краю гибели.
Тит Корнелий помедлил — по — видимому, боролся с собой и, проиграв сражение с желанием блеснуть словцом, — не скрывая гордости, с воодушевлением закончил.
— Так доносчиков — породу людей, придуманную на общественную погибель и до того необузданных, что никогда и никому не удавалось сдержать их в разумных границах даже с помощью наказаний, — поощрили обещанием наград.
Наступила тишина.
Молчали оба, отец и сын.
Наконец Тит Корнелий обратился к Ларцию.
— Полагаю, ты вправе согласиться на предложение Капитона. Объяви, что ты давно подозревал меня в преступном замысле. В противном случае тебя тоже постигнет кара. Я хотел бы, чтобы ты выжил и отомстил нашим врагам. О нас не беспокойся.
Сын невольно отпрянул. Отец оттер пальцами намокшую переносицу и добавил.
— Собственно месть мало занимает меня. Куда больше беспокоит твоя судьба.
— Моя судьба не отделима от моего имени, — нарочито не торопясь, едва сдерживая ярость, ответил Ларций. — Мое имя неотделимо от твоего. Предать тебя — опозорить род. Зачем мне тогда жить, отец? И как?..
— Тоже верно, — согласился отец. — В таком случае пусть решают боги.
Он был невозмутим.
Через месяц эдиктом Домициана Лонга уволили из армии. В указе упоминалось о неспособности префекта «в виду ранения» в полной мере выполнять обязанности начальника конницы. Объяснение откровенно издевательское — ведь после того, как в сражении в Сарматии Ларций потерял левую кисть, он еще почти год командовал конным отрядом, и никому его искалеченная рука не мозолила глаза. Выходное пособие, обязательное в таком случае, назначили уничтожающе оскорбительное — несколько тысяч сестерций. 6 Ему было предписано жить тихо, из города без разрешения не выезжать.
После отставки Ларция на семью Лонгов одно за другим посыпались несчастья. Рухнули надежды на дальнейшую карьеру. В дом один за другим повалили кредиторы, за ними крупные жулики, решившие «по — доброму» отбить у впавшего в немилость семейства приносивший неплохой доход кирпичный завод в Тарквиниях (в пригородах Рима), а также откупа на поставки азиатского вина в Рим, чем издавна занимались Лонги. Поспешили и мелкие доносчики и вымогатели во главе с «ночным грозой Рима», фракийцем Сацердатой. Эти тоже требовали включения их в завещание Тита и Постумии, иначе, грозились вымогатели, они сожгут кирпичный завод. Темные личности шныряли по усадьбе, перешептывались с домашними рабами, старались подкупить их. Ларцию пришлось отправить на дальнюю виллу не внушавших доверие слуг. Лонги держались как могли, однако состояние семьи таяло на глазах. Сорвалась сделка в Азии, затем кредитор ни с того ни с сего набросил процент на заем. Прибавил совсем чуть — чуть, но попробуй обратись в суд центумвиров. Тут еще сосед потравил урожай винограда.
Скоро Лонги перестали принимать гостей, да и где было найти таких смельчаков, которые отважились бы заглянуть к заведомому преступнику, осмелившемуся укрыть в своем доме жену самого Арулена Рустика.
С той поры Ларций больше не ввязывался в разговоры, касавшиеся «похабного», как его называли в городе мира с даками, более похожего на капитуляцию. Какое дело ему до легкомысленного наместника Мезии Сабина, подставившего свои легионы под удар Децебала и погибшего на поле боя? До не имевшего боевого опыта и, тем не менее, считавшего себя великим стратегом, Корнелия Фуска, допустившего разгром армии в первом же сражении с даками? До Семпрония Руфа, гордеца и выскочки, заведшего свой легион в узость между двух озер и утопившего солдат в болотах?! До того же Траяна, которым непонятно, с какой целью, интересовался Титиний Капитон. Какое ему дело до разнузданной солдатни, которой собственные центурионы и трибуны опасались более противника. После того, как император прибавил солдатам жалование на четверть, они еще более распоясались. Какое дело до армии, если его из этой самой армии вышвырнули за ненадобностью?
Пропадите вы все пропадом!
Глава 2
Ларций прошелся по комнате, присел на кровать. Руки у него подрагивали. Обе. Ощущение было полным. Ларций с ненавистью глянул на обрубок, с которого на ночь снял металлический крюк. Порывисто вздохнул.
Может, все‑таки лечь, дождаться сна?
Пустое. Проваляется до рассвета, потом весь день будет болеть голова. Он поднялся, вновь приблизился к окну.
Будущее и теперь, когда в городе свершилось столько перемен, казалось мрачным, как эта холодная январская ночь, царствовавшая за пределами дома. Пока еще его дома. Уже не было Домициана, уже успел отправиться на небеса Нерва, которого с такой радостью после убийства тирана приветствовал сенат. Всего‑то год поцарствовал. Единственное что успел сделать, так это усыновить Марка Ульпия Траяна. Каков, однако, взлет для испанца, вот кому белозубо улыбается судьба!
Однако что изменилось?
Ни — че — го!
Где он, Траян? Говорят, бродит где‑то на границе, вдали от Рима, а в городе по — прежнему торжествуют такие, как Регул, поток доносов не иссякает. Завещания пишутся под диктовку бесчисленных проходимцев, свободнорожденных граждан нагло обращают в рабов, наместники ведут себя в провинциях, как волки среди стада овец. Все также по ночам на городских улицах хозяйничают бандиты во главе с Сацердатой. Преторианцы, по — видимому, навечно обосновались в Палатинском дворце, во вместилище божественной власти.
Сказывают, испанец — так за глаза называли Траяна — собирается воевать даков. Один уже пытался, едва ноги унес. Теперь и этот туда же. Когда же он отыщет время заняться городскими делами? Пора бы показаться на глаза римскому народу. Когда, наконец, в его, Ларция, судьбе наступит ясность? Ведь прошло уже шесть лет с момента обвинения его родителей в сенате.
Шесть страшных лет ожидания худшего, страха за жизнь Тита и Постумии, за собственную жизнь!
Шесть лет унижений, ежедневной борьбы за сохранение имущества. У старины Кокцея до разбора дела Лонгов так и не дошли руки — он день и ночь пресмыкался перед преторианцами. Как до гибели тирана Ларций бродил по дому, так и теперь бродит. Неужели покорение даков задача несравнимо более важная, чем покой и безопасность таких, как он, Ларций Корнелий Лонг?
Или, может, такие пустяки, как несчастья каких‑то Лонгов, нового цезаря не занимают? Тогда пусть власть предержащие популярно объяснят, в чем он, Ларций Корнелий, человек из сословия римских всадников, законопослушный гражданин, опытный, храбрый солдат, провинился перед отечеством? Почему город, родной и великий, властвующий над миром и сыплющий блага на головы своих детей от Британии до Евфрата, с легкостью готов отдать одного из своих питомцев на растерзание дрянному, порочному человеку? Почему не служившие в армии торжествуют над увечными воинами? Что это за государство, позволяющее негодяям гордиться, а честным гражданам пребывать в страхе?
А то Траян, Траян!..
Ну что Траян?
После отставки из армии, в безумной попытке спасти себя и родителей Ларций бросился за помощью к сильным и богатым. Прежде всего, к тем, кто пользовался уважением в городе. К своему бывшему начальнику, бывшему консулу Сексту Фронтину.7 Под его началом Ларций начинал службу. В ту пору ему было шестнадцать, а Сексту около сорока. Выходит, теперь ему под семьдесят.
Бывший консул встретил сослуживца приветливо, однако выяснить, какое решение Домициан намеревается принять по делу Лонгов, отказался. Сослался на то, что сам попал в немилость. Вся его помощь уместилась в нескольких советах, которые Ларций сгоряча счел издевательскими, а спустя некоторое время, после глубоких размышлений пришел к выводу, что подобные наставления — явное свидетельства старческого маразма, в которое впал бывший консул. По поводу ввергающей в ужас неопределенности, в которой пребывал его бывший подчиненный, Фронтин выразился с подобающей мудрому человеку рассудительностью — это пустое.
Услышав эти сочувственные слова, Ларций на мгновение опешил.
Поделиться книгой: