Помоги проекту - поделись книгой:
Анна-Лаура кивнула и чуть заметно улыбнулась. Щедрость Жуана тронула ее, но его искреннее признание в любви заставило задуматься о другом. Жуан отчаянно ревновал ее к Жоссу и наверняка сгустил краски, чтобы постараться навсегда удалить ее от мужа. Может быть, Жосс вообще только пошутил, а Жуан воспринял все всерьез? Ее муж был способен и на такое. Он был эгоистом и человеком непостоянным, но это желание убить ее? Он не мог быть настолько жесток…
Анна-Лаура медленно двинулась к карете, и Жуан больше не удерживал ее. Он отвязал лошадей, вскочил на козлы и щелкнул кнутом. Упряжка понеслась вперед. С усталым вздохом молодая женщина откинулась на подушки и закрыла глаза. Водоворот воспоминаний захватил ее…
Маленький букетик из маргариток и дрока выскользнул из рук Анны-Лауры и исчез в могиле. Каменную плиту поставили на место, пока старый Конан Ле Кальве, за неимением священника, бормотал слова заупокойной молитвы. Слова гулко отдавались в тишине часовни, а Жоэль Жуан мягкими, осторожными движениями, словно он боялся нарушить траурно-торжественную тишину, приводил в порядок часовню, чтобы не осталось никаких следов похорон. Закончив, он загасил фонарь.
Темнота показалась абсолютной только на мгновение, но потом летняя ночь, проникавшая сквозь разбитые витражи, осветила обезглавленные статуи, изуродованный герб на скамье хозяина этих мест и следы пожара, остановившегося у самого алтаря. Странно, но огонь не тронул позолоченное дерево. Казалось, людская ярость наткнулась на невидимую стену, и рука господа остановила вандалов, не позволив совершить самое страшное святотатство.
В темноте гулко прозвучал голос Жуана:
— Когда это случилось?
— В праздник святого Эрве будет два месяца, — ответил Конан. — Но это не местные. Из Морона явились перепившиеся парни. Они такое кричали, что я думал — рухнут небеса… Они сожгли господский дом и осквернили часовню.
— Их было много?
— Даже слишком много! Что могла сделать деревня в десять домов против вооруженной банды? Это точно были не крестьяне. Они спалили два амбара.
— И кто их привел?
Старик недовольно покачал головой:
— Кто же это знает? Этого косоглазого здесь никогда не видели. Здоровый неряшливый рыжий детина, заросший волосами до самых глаз. И я бы сказал, что он очень похож на тебя.
Мужчины разговаривали шепотом, чтобы не мешать горю молодой женщины. Но она их и не слушала. Анна-Лаура — мать только что, похороненной малютки — оглядывалась по сторонам с отсутствующим видом, словно все это ее не касалось. На самом деле, несмотря на весь этот кошмар, она испытывала необыкновенное облегчение, оказавшись здесь после путешествия, напоминавшего дурной сон. Да, часовня пострадала, но освященная земля осталась, и молодая женщина думала, что ее маленькая Селина скорее обретет вечный покой здесь, чем в одной из этих ужасных парижских ям, куда ее пришлось бы отнести, потому что в закрытых церквях и опустевших монастырях больше никого не хоронили. Подобная мысль была для Анны-Лауры невыносимой. Здесь, в Комере, ее девочка будет дома около пруда, где, согласно легенде, с незапамятных времен фея Вивиана держит в плену волшебника Мерлина. Даже если осторожность предписывала не делать на камне никакой надписи о том, что здесь покоится Селина де Понталек, умершая на втором году жизни…
Направляясь к выходу, Анна-Лаура услышала рыдания старой Барбы Ле Кальве. Именно она помогла Селине появиться на свет, а теперь заливалась слезами, бормоча:
— Наш маленький ангел…
Анна-Лаура позавидовала ей, потому что сама не могла проронить ни слезинки. Боль иссушающим огнем жгла ее изнутри, но Анне-Лауре удалось проделать весь долгий путь по ставшей неузнаваемой стране с высоко поднятой головой. Она везла с собой старый дорожный сундук, скрывавший маленький гроб. Это была отчаянная авантюра, и свекор Анны-Лауры ее не одобрил:
— Это безумие! Вы рискуете быть арестованной в любую минуту, и вам не помогут никакие пропуска. И потом, почему именно Комер? Отчего не похоронить девочку у меня в Понталеке или в Ля-Лодренэ, принадлежащем вашей семье?
К удивлению маркиза, застенчивая, молчаливая невестка его не послушалась. Комер принадлежал только Анне-Лауре, доставшись ей по завещанию от крестного-холостяка. Крестного называли сумасшедшим, а местные жители полагали, что он обладает волшебной силой. Ронан де Лодрен оставил ей это убежище фей, маленький замок, бывший некогда частью мощной крепости, от которой остались лишь камни на берегу пруда у леса Бросельянд. Здесь Анна-Лаура еще девочкой провела свои самые лучшие часы в окружении деревьев, воды, загадочных теней, веря в легенды куда больше, чем в Евангелие. Теперь и от замка не осталось ничего, кроме почерневших от копоти стен.
В этом же замке родилась и Селина. И именно сюда Анна-Лаура захотела вернуться в свой самый горестный час. Только этой земле она хотела отдать тело своей дочери. Если бы молодая женщина прислушалась к внутреннему голосу, она опустила бы Селину в воды пруда, чтобы та присоединилась к Вивиане, Мерлину и тому рыцарю, который из-за любви к своей королеве был лишен права сражаться за священный Грааль. Но даже здесь, в глухом уголке Бретани, ее никто бы не понял, и такой поступок сочли бы святотатством.
Более того, об этом невозможно было говорить и с мужем, Жоссом де Понталеком, который никак не мог понять желания своей жены похоронить малютку в бретонской земле. Но он на удивление быстро сдался и только пожал плечами:
— В таком случае Жуан поедет с вами. Я надеюсь, вы не собирались совершить это путешествие в одиночестве?
— Признаюсь, я надеялась, что вы поедете со мной. Принято, чтобы отец присутствовал на похоронах своего ребенка.
— Вы все решили сами, моя дорогая. А так как я не согласен с вашим решением, то вам и нести ответственность за свои поступки. Скажите спасибо, что я позволяю вам ехать. Но с Жуаном вы будете в большей безопасности. И к тому же, — добавил он после некоторого колебания, — я никогда не любил Комер. Только вы чувствуете себя там как дома.
Предлог был просто смехотворным. Истину следовало искать во дворце Тюильри, куда Жосс отправлялся каждый день, чтобы показаться при дворе королевы Марии-Антуанетты. Для него это было куда важнее, чем сопровождать жену в столь тягостном путешествии. Если бы еще речь шла о сыне… Но дочь не стоила того, чтобы маркиз де Понталек хотя бы на один день оторвался от того, что он почитал делом чести.
— Я делил с королевой восхитительные часы в Трианоне. И теперь я должен разделить с ней суровые испытания изгнания.
Изгнание? Это слово раздражало Анну-Лауру. Неужели пребывание в столице можно считать изгнанием для королевы Франции? Неужели ей легко дышится только в очаровательном и искусственном мире Трианона или в роскоши Версаля? Разумеется, после неудачного бегства и бесславного возвращения из Варенна старый дворец Тюильри стал для королевской семьи практически тюрьмой. И весь Париж был ее тюремщиком. Некогда всевластным монархам запретили оттуда выезжать. Даже переехать в замок Сен-Клу, расположенный совсем рядом с Парижем, им не разрешили. И добрый король Людовик XVI, для которого охота была самым лучшим развлечением, молча страдал без своих лесов. Их ему не хватало намного больше, чем огромного дворца в Версале!
Анна-Лаура, редко появлявшаяся при дворе, любила короля, который всегда был очень добр к ней. Но королева ей совсем не нравилась, тем более что в ее присутствии молодая женщина чувствовала себя неловкой деревенщиной. И Жосс не пытался помочь жене. Он демонстрировал невероятную преданность Марии-Антуанетте, относился к своей супруге несколько пренебрежительно и редко одаривал ее своим вниманием. И в самом деле, Анна-Лаура де Лодрен, только недавно вышедшая из монастыря, принадлежавшая к семье состоятельных судовладельцев, очень проигрывала рядом с роскошной Марией-Антуанеттой. Маркиз и женился на Анне-Лауре исключительно ради приданого.
Разумеется, Анна-Лаура об этом не подозревала, когда тремя годами раньше отдала свою руку и сердце маркизу в часовне Версаля. Ей только исполнилось шестнадцать, она приехала из Бретани и казалась самой себе счастливейшей из женщин, выходящей замуж за лучшего из мужчин. Потому что Жосс де Понталек, будучи старше своей невесты на десять лет, оставался одним из самых красивых мужчин при дворе, где в красавцах не испытывали недостатка. А его безупречная элегантность принесла ему исключительную известность.
Оказавшись в Версале в двенадцать лет, Жосс стал одним из самых непоседливых пажей, а потом появился при первом из изысканных королевских дворов мира и стал своего рода эталоном хорошего вкуса. Он первым, еще до герцога Шартрского, предпочел английское платье, умелый и простой покрой которого выгодно подчеркивал его фигуру, достойную античного героя, и великолепные ноги, при виде которых любой танцовщик из Оперы побледнел бы от зависти. Его рединготы копировали, от манеры завязывать галстук приходили в восторг, а когда маркиз де Понталек снисходил до того, чтобы надеть придворный костюм, никто не мог соперничать с ним в великолепии.
Но любая роскошь обходится дорого, тем более что маркиз к тому же любил азартные игры и женщин. Его состояние — по тем временам немалое — растаяло как снег под весенним солнцем, и Жоссу не оставалось ничего другого, как подыскать себе богатую невесту. Обе семьи обсудили этот вопрос, королева соизволила принять в этом участие, и вскоре невесту маркиза привезли из монастыря, где она завершала свое образование.
Отец девушки давно умер. Себастьян, старший брат Анны-Лауры, погиб за два года до этого, далеко от дома на одном из пиратских судов в Индийском океане. Так что в семье не осталось близкого родственника-мужчины, чтобы повести Анну-Лауру к алтарю. Она приехала в Париж в сопровождении своей крестной матери, госпожи де Сен-Солан. Мать невесты, Мария де Лодрен, была слишком занята, чтобы терять время в Версале, даже когда речь шла о свадьбе ее дочери. К тому же судьбу девушки решила сама королева.
Госпожа де Лодрен была женщиной энергичной и суровой. Она страстно любила мужа и так и не смогла обрести покой после его смерти. Некоторым утешением стало то, что она заняла его место в семейном доме. В Сен-Мало этому никто не удивился. За последние сто лет там уже видели трех женщин — мадам де Босежур Соваж, мадам Онфруа дю Бур и мадам Лефевр Депре, — с успехом снаряжавших корабли. Погрузившись с головой в дела, Мария де Лодрен уделяла мало времени своим детям, особенно Анне-Лауре. Девочка, не представлявшая, что между детьми и родителями могут существовать куда более теплые отношения, не особенно от этого страдала, и всю свою нежность она отдала госпоже де Сен-Солан, ее крестной матери.
Несмотря на долги Жосса, госпожа де Лодрен сочла этот союз весьма желательным. Понталеки были старинным, уважаемым родом, у них был титул, и если их владения на континенте пострадали от излишеств молодого маркиза, то в Санто-Доминго они сохранили плантацию сахарного тростника. Это владение приносило бы отличную прибыль, если бы только Жосс соизволил им заняться. Или хотя бы просто съездил туда, чтобы призвать к порядку зарвавшегося управляющего. Но Жосс ненавидел путешествия по причине отсутствия комфорта и из-за врожденной лени. Как только брачный контракт был подписан, Мария де Лодрен взяла дело в свои руки и отправила туда верного человека на хорошо вооруженном корабле с командой, готовой оказать ему любую помощь. Управляющего повесили, и в течение трех лет плантация устойчиво приносила солидный доход. Но в 1791 году во время восстания негров она превратилась в пепел, залитый кровью.
Все эти меркантильные интересы ускользнули от внимания Анны-Лауры. И потом — ее мнение никого не интересовало. Очарованная миром, в который она попала, девушка видела свою будущую жизнь только в розовом свете. У ее жениха была обворожительная улыбка, тем более ценная, что улыбался Жосс редко. Анна-Лаура тут же в него влюбилась, и после свадебной церемонии в версальской часовне ей казалось, что перед ней открылись двери рая. Разве Жосс не поклялся, что будет любить ее, защищать ее и хранить ей верность, пока смерть не разлучит их?
Очарование не разрушила и первая брачная ночь, к которой Жосс, в те времена пылко влюбленный в актрису театра «Комеди-Франсез», отнесся как к обременительной повинности. В своем эгоизме он не задумался ни на секунду, что наносит глубокую рану молодой девушке, ставшей его женой. И все-таки Анна-Лаура не перестала его любить. Она была настолько невинна, что вообразила, что именно так и ведут себя обычно мужья, и во всем упрекала только себя.
Анна-Лаура не знала о любви ничего. В детстве она читала рыцарские романы, а в двенадцать лет летним вечером на берегу пруда в Комере, где громко квакали лягушки, девочку поцеловал кузен, ее ровесник. Его поцелуй не доставил ей никакого удовольствия. Больше Анна-Лаура никогда не видела своего кузена. Семейная распря разлучила их. Первый опыт разочаровал девочку, а ночь с Жоссом укрепила Анну-Лауру во мнении, что любовь не имеет ничего общего с грезами молоденьких девушек.
Медовый месяц с Жоссом де Понталеком оказался совсем коротким — маркиз поспешил вернуться к удовольствиям придворной жизни, не испытывая никаких угрызений совести. А так как вскоре Анна-Лаура забеременела, то Жосс воспользовался этим, Чтобы удалить ее от себя. Он устроил жену вместе с Августиной де Сен-Солан в прелестном доме на улице Бельшас в Париже и нечасто вспоминал о «ей, развлекаясь со своей актрисой. Тем не менее он почитал себя обязанным время от времени навещать жену, и молодая маркиза не особенно жаловалась на свое затворничество. У нее был свой сад, птицы, звон колоколов женского монастыря по соседству, две-три приятные соседки и тошнота по утрам. Первые волны революции обошли стороной ее дом, и если бы Анна-Лаура вела дневник, то, как и король Людовик XVI, она записала бы „ничего не произошло“ в тот день, когда парижане взяли штурмом Бастилию.
Иногда маркиза выходила из дома — она очень любила берега Сены и сад Тюильри, где прогуливалась вместе со своей крестной, любуясь солнечными бликами на темной воде. В октябре женщины оказались свидетельницами того водоворота, который захватил Париж.
Подчинившись требованию толпы, из Версаля вернулась в Париж королевская семья. За каретой, двигавшейся очень медленно под палящим солнцем по пыльной дороге, следовали почти две тысячи повозок.
Анну-Лауру затолкали, чуть не задушили, она потеряла в толпе крестную. Женщина погибла бы под колесами, если бы не хладнокровие гвардейца, подхватившего ее в последний момент. И все-таки из-за этих ужасных событий Анна-Лаура потеряла ребенка. Это был мальчик, и Жосс загрустил, чем тронул сердце жены. Маркиз не стал терять времени даром, и одиннадцать месяцев спустя родилась Селина. Отец отреагировал на появление на свет дочери вздохом разочарования.
А Анне-Лауре малышка принесла огромное, ни с чем не сравнимое счастье. Она отдала крошке всю ту любовь, которой пренебрег ее муж. Казалось, маркиз все меньше и меньше интересуется женой, но занятая малышкой Селиной Анна-Лаура от этого не страдала и вполне смирилась со своим положением. Она не считала себя красавицей и уделяла мало внимания своей внешности, несмотря на уговоры госпожи де Сен-Солан и даже старого герцога Нивернейского, жившего по соседству и ставшего ее другом. Анна-Лаура жила только ради улыбки своей дочери, забыв обо всем на свете.
Обитатели пригорода Сен-Жермен уезжали подальше от мятежного Парижа на берега Рейна, в Голландию или в Англию. Монастырь закрылся, его колокола больше не звонили, революция разрушила привычный мир. Но Анне-Лауре казалось, что она в безопасности в своем гнездышке.
И тут началась эпидемия оспы, с одинаковой легкостью проникавшей в богатые и бедные кварталы. Ее жертвами стали многие из тех, кто не уехал в эмиграцию, и среди них крестная Анны-Лауры и ее обожаемая дочка…
Горе совершенно сломило молодую женщину. Она словно окаменела, жили только ее руки, обнимавшие крохотное безжизненное тельце, и переполненное страданием сердце. Наконец мужу удалось оторвать ее от Селины. Но как только Анна-Лаура поняла, что ее бесценное дитя хотят побыстрее похоронить, она превратилась в волчицу. Теперь она была во власти только одной мысли — вернуться в Комер, овеянный самыми теплыми воспоминаниями, где родилась Селина, похоронить малышку там и остаться рядом с ней. И, разумеется, никогда в жизни больше не возвращаться в этот ужасный, сошедший с ума Париж! Анна-Лаура больше не хотела видеть Жосса. Он не нашел ни слова сожаления об умершем ребенке, ни нежного или дружеского жеста по отношению к своей несчастной жене. У них еще будут дети, стоит ли так горевать!
Услышав эти слова, Анна-Лаура поняла, что готова возненавидеть мужа, и заторопилась с отъездом. Только дом, где прошло ее детство, сможет исцелить ее. Она не предполагала, что мятежники не пощадили и его. Это стало для нее еще одним жестоким ударом. Перед ее взором предстала печальная картина. За полуразрушенными башнями феодального замка она увидела то, что осталось от прекрасного строения в стиле эпохи Возрождения, — обгоревшие стены, провалы окон, устремленные к небу каминные трубы. Охваченные яростью бунтовщики разрушили не просто жемчужину бретонской архитектуры, они уничтожили убежище, где молодая маркиза надеялась пережить свое горе. Оказалось, что только службы и часовня не пострадали от пожара. Что ж, по крайне мере Селина найдет здесь свой последний приют!
Теперь, после похорон девочки, исполнив все по своему желанию, Анна-Лаура как будто немного успокоилась. Ее окружала успокоительная летняя ночь — темно-синее, усыпанное звездами небо, ароматы леса и земли. Лес Бросельянд обнимал раненый Комер, утешая и Анну-Лауру…
Крепкая рука потянула Анну-Лауру назад, вырывая из плена задумчивости:
— Прошу простить меня, госпожа маркиза, но вы промочите ноги! — раздался голос старого Конана.
Только тут Анна-Лаура заметила, что подошла почти к самой воде. Ей удалось улыбнуться в ответ на заботу старика.
— Я просто задумалась, Конан. Хотя, возможно, мне бы стоило поискать дворец феи Вивианы. Вспомните, как рассказывал о нем крестный, когда я была совсем маленькой!
— Я не забыл, но не стоит топиться ради того, чтобы туда попасть. Да и в рай эта дорога не приведет! Если вы решите лишить себя жизни, то вы никогда не встретитесь с маленькой Селиной, к тому же совершите большой грех.
Грех! Это совсем не заботило Анну-Лауру. Даже в монастыре она не проявляла рьяного благочестия, но ей не хотелось обижать старого друга.
— Не бойтесь, Конан. Я никогда этого не сделаю. Я вам обещаю.
— И слава богу! Пойдемте лучше к нам. Барба уже, должно быть, развела огонь. Она вам приготовит поесть и постелит постель. Ваш кучер может спать в конюшне.
— Благодарю вас, но раз я больше не могу жить в собственном доме, то нам лучше немедленно отправиться в обратный путь. Скоро рассвет, а я не могу подвергать вас опасности.
— Местных нечего бояться, и вам здесь ничего не грозит. Вас всегда здесь любили.
— Я знаю об этом. Не буду скрывать, я собиралась остаться в замке. Но теперь это невозможно. Если о моем приезде станет известно, вы можете прострадать. Все меняется, и люди тоже…
— Мы с Барбой уже старые. Кого нам бояться в нашем-то возрасте?
— Ничего нельзя знать заранее, И я хочу, чтобы вы остались живы и берегли то, что мне дороже всего на свете.
Разговаривая, старик и молодая женщина поднялись к увитой плющом старой стене, у которой в зарослях была спрятана карета. Высокий мужчина двинулся им навстречу.
— Если госпоже маркизе будет угодно, мы можем выехать немедленно, — заговорил Жоэль Жуан. — Лошади достаточно отдохнули и легко довезут нас до следующей станции.
— О лошадях ты подумал, — укоризненно заметил Конан, — но лучше бы ты позаботился о своей хозяйке, парень. Она-то ни минуты не отдохнула!
— Но скоро рассвет, и нам не стоит здесь задерживаться.
— Мы уезжаем, Жуан! — вздохнула Анна-Лаура. — Пойду попрощаюсь с Барбой. Но потом я обязательно вернусь, — она обняла старика, — и выстрою новый дом.
Анна-Лаура попрощалась с супругами Ле Кальве и, снабженная благословениями, пожеланиями доброго пути и кое-какой провизией на дорогу, маркиза де Понталек села в свою карету, бросив последний взгляд на часовню.
— Мы за ней присмотрим, — сказала Барба, заметив этот печальный взгляд.
Карету тряхнуло, и Анна-Лаура вздрогнула, возвращаясь в настоящее. У нее было странное чувство, что она словно потеряла нечто важное, но очень давнее, относящееся к ее детству, что ей не суждено найти.
Она утратила свои иллюзии, которые ей удавалось сохранять та долго, несмотря ни на что. Теперь они растаяли как дым, как утренний туман, обнажив неприятную и горькую правду.
Анна-Лаура осознала это так остро, слезы помимо ее желания хлынули из глаз, и она разразилась рыданиями. Анна-Лаура плакала и плакала, пока, обессиленная, не сползла на пол кареты, лишившись чувств…
Там ее и нашел Жуан, когда они остановились в первый раз, чтобы сменить лошадей. Он испугался, поспешил уложить ее на сиденье, смочил ей виски водой, поднес к носу нюхательную соль. И Анна-Лаура пришла в себя — Жуан услышал легкий вздох и шепот:
— Мы уже приехали?
— Нет еще.
— Тогда в путь!
Она снова закрыла глаза, свернулась клубочком, словно котенок, и уснула. Жуан нашел покрывало, укрыл ее и так поставил дорожные сундуки, чтобы молодая женщина не упала.
Пока меняли лошадей, он оставался рядом с ней, думая о том, не отвезти ли маркизу, даже против ее воли, к матери в Сен-Мало. Жуан отдавал себе отчет в том, что такой поступок только рассердит молодую женщину, тем более что Анна-Лаура отличалась истинно бретонским упрямством. Знал он и то, что никогда не поступит против ее воли, хотя возвращение в Париж ничего хорошего им обоим не сулило. Жуан мгновение смотрел на тонкое, благородное лицо в обрамлении белокурых локонов, выбившихся из-под черного капюшона, такое трогательное со следами слез и синевой вокруг закрытых глаз. Он поднял изящную ручку и прикоснулся к ней губами. Удостоверившись, что Анна-Лаура надежно устроена, он расплатился за лошадей, выпил одним глотком стакан сидра, который ему с игривой улыбкой подала служанка. Не ответив на ее заигрывания, Жуан забрался на козлы, и карета выехала со двора. Дорога до Парижа была неблизкой, и ему хватило времени обдумать, что предпринять дальше. И у него еще оставалась смутная надежда на то, что маркиза де Понталек, выспавшаяся и отдохнувшая, все же внемлет его доводам и не вернется в Париж. В любой момент, даже у самых ворот столицы, Жуан будет готов развернуть лошадей и отправиться туда, куда она ему прикажет…
В то же самое время в Париже ранним прохладным утром жители двух предместий — Сент-Антуан и Сен-Марсо — собирались по призыву своих вожаков, среди которых был и знаменитый Сантер, пивовар из Сент-Антуана. Официальным предлогом для сбора послужила годовщина клятвы, которую намечено было отпраздновать в Национальном собрании. Но вскоре всех этих возбужденных людей, среди которых были женщины и дети, охватила лихорадка неповиновения. По толпе пробегали слухи — король отправил в отставку министров-якобинцев, чтобы назначить других, верных престолу; король отказывается подписать декрет о высылке непокорных священников; король отказался принять в день праздника тела господня процессию, которую возглавили присягнувшие новой власти священники из прихода Сен-Жермен-л'Оксерруа, который на протяжении столетий был приходом королевского дома Франции.
Солнечное утро предвещало жаркий безветренный день. Именно жара и подогрела спустя несколько часов горячие головы, опьяненные ненавистью, отважившиеся на штурм «замка».
Но пока в королевской резиденции было спокойно. Королевскую семью охраняли швейцарцы и конституционные гвардейцы, сменившие личную охрану, которую потребовали уволить члены Национального собрания. В своих покоях королева Мария-Антуанетта совершала утренний туалет в окружении своих фрейлин, а в прихожей маркиз де Понталек, старый герцог Нивернейский и еще несколько придворных, сохранивших верность престолу, ждали, пока их примут. В садах щебетали птицы. Розы, лилии и левкои наполняли благоуханием воздух, а над Сеной низко кружили чайки, высматривая добычу.
Еще несколько безмятежных мгновений были наполнены покоем, но восстание взорвало эту мирную тишину…
Стоял жаркий день 20 июня 1792 года…
Глава 2
ВОДОНОС
Три дня спустя Жосс де Понталек стоял перед зеркалом и пристально рассматривал свой наряд, который он надел к ужину в посольстве Швеции. Правда, самого посла, барона де Сталь-Гольштейна, в посольстве не было. Король Швеции отозвал его в феврале. Это случилось из-за жены посла, урожденной Жермены Неккер, проявившей излишнее сочувствие новым идеям. Но это решение нисколько не изменило поведение мадам Неккер, и она продолжала посещать модные салоны на улице Бак. Она была молода, независима и не слишком дорожила узами брака. Жермена была к тому же богата, так как ее отец, швейцарский банкир Неккер, был министром финансов при короле Людовике XVI. Мужа она ценила только за то положение в обществе, что он ей дал, и за титул жены посла. Что же до остального, то Жермена де Сталь не видела никаких причин, чтобы отправляться мерзнуть на север Европы, когда жизнь в Париже была такой приятной.
Капризы госпожи де Сталь и ее блестящий ум забавляли Жосса де Понталек. Ему к тому же нравилось бывать в обществе, где не слишком уважали королевскую власть, но питали привязанность к самому принципу монархизма и потому желали спасения короля и его семьи. В доме баронессы де Сталь Жосс встретил обворожительную Шарлотту де Сенсени, молодую вдову, не слишком богатую, но удивительно красивую. Шарлотта охотно бывала в богатом доме, где собиралось такое изысканное общество.
Госпожа де Сенсени сразу обратила внимание на маркиза де Понталека, который умел нравиться женщинам. Обаяния ему добавляла и собственность его жены, которая была настолько велика, что растранжирить ее было не так-то легко. А Жосс с упоением поддался мгновенному капризу, который часто перерастает в пылкую страсть. Пока дело еще не зашло слишком далеко, но сам маркиз признавал, что весьма увлечен красавицей-вдовой. Он до последних мелочей помнил тот день, когда Шарлотта стала его любовницей. Маркиз был весьма искушен в любовных утехах, но даже он впервые встретил сочетание неотразимой внешности с утонченным любовным искусством, благодаря которому мужчина не будет знать пресыщения. И Жосс понял, что он способен на безумства ради того, чтобы удержать эту женщину. Но прежде чем безумствовать, ему необходимо завладеть безраздельно собственностью Анны-Лауры, ведь маркиз оставался единственным Наследником внушительного состояния своей жены. А для того чтобы оно перешло законным путем в его руки, требовалось совсем немногое…
Он улыбнулся своим мыслям и в последний раз оглядел свое отражение в зеркале. Черный фрак подчеркивал его широкие плечи, высокий бархатный воротник подчеркивал значительность осанки. Достоинство и даже высокомерие читалось на его лице. Жилет из зеленой парчи, украшенный двумя золотыми брелоками, туфли с золотыми пряжками и красными каблуками придавали некоторую живописность его облику. Несомненно, этот костюм был излишне элегантен для тревожного времени, но Жосс не собирался изменять своим привычкам и предпочел бы умереть, но ни за что бы не надел костюм, принятый революционерами той поры и ставший модным — широкие матросские штаны, плебейская куртка с узкими фалдами и многочисленными пуговицами, так называемая карманьола, И ужасающий красный колпак, наводящий на воспоминания о каторжниках. Всего три дня назад разъяренная толпа, захватившая Тюильри, нарядила в такие колпаки короля и дофина.
Бросив последний взгляд в зеркало, маркиз повернулся, чтобы взять с комода платок, и его улыбка тут же погасла. Перед ним стояла собственная жена. Он скользнул недоуменным взглядом по ее растрепанным белокурым волосам, ниспадающим из-под широкополой черной шляпы, бледному лицу со следами слез и черным глазам, смотревшим на него с ужасом. Хотя Жосс меньше всего ожидал увидеть Анну-Лауру здесь, в Париже, у него хватило самообладания, чтобы скрыть разочарование и выдавить из себя улыбку:
— Вы вернулись? — спросил он, натягивая перчатки, что позволило ему больше не смотреть на Анну-Лауру. — Разве вы не собирались остаться подольше в этом вашем обожаемом лесу?
— От Комера остались одни руины. Там побывали бунтовщики. Уцелели только службы и часовня, но и она пострадала…
— Я глубоко опечален. Я знал, как вы дорожите этим домом. Но, учитывая цель вашего путешествия, остается только радоваться, что часовню не разрушили.
Он взял руку жены и поцеловал ее — церемонно и холодно. Но Анна-Лаура привыкла к его поведению и не ожидала от мужа большего. Она внимательно посмотрела на наряд маркиза, и ее осуждающий взгляд остановился на зеленом жилете.
— Вы собираетесь на бал? Мне казалось, что мы в трауре. Неужели ваша дочь так мало значила для вас?
— Моя дорогая, мы живем в такое время, когда не пристало выставлять напоказ свои личные переживания. Я отправляюсь не на бал, а в посольство Швеции, куда я приглашен. Там я предполагаю узнать более достоверные новости об истинном положении вещей, чем те, о которых судачат на улицах. Только бывая в таких местах, можно оставаться в курсе событий.
— И что же произошло, пока меня не было в городе? От самых городских ворот нас преследуют странные слухи и еще более странные личности…
— Нас? Вы, вероятно, имеете в виду Жуана… Я полагаю, он заботился о вас в дороге?
— Вы, я вижу, этим недовольны?
Это был неожиданный удар. Но маркиз без промедления парировал его:
— Вы, вероятно, потеряли рассудок, если обвиняете меня в подобных вещах. Он был обязан защищать вас. Жуан выполнил свой долг. Завтра же я отблагодарю его.
— Он будет счастлив! Но вернемся все же к последним событиям. Расскажите же мне, что происходит?!
— Горожане взбунтовались и три дня назад ворвались в Тюильри, чтобы заставить короля вернуть министров Ролана, Сервана и Клавьера и принять закон об изгнании непокорных священников. Но зачем вы заставляете меня все это рассказывать, когда вы ничего не смыслите в политике?
— Я прошу вас — продолжайте!
Поделиться книгой: