Под парусом в одиночку вокруг света. Первое одиночное, безостановочное, кругосветное плавание на парусной яхте

27 июля 1968 года, 43-ий день плавания

До часа ночи я не ложился спать, не мог избавиться от беспокойства по поводу усиливающегося ветра. В конце концов, я стравил грот-гик, взял риф на гроте, и заснул как убитый. В шесть утра меня разбудил шум шквального ветра, я поднялся на палубу и несколько раз подобрал гик бизань-мачты. Suhaili скрежетала, презрительно расшвыривая в стороны волны, казалось, она прыгает по верхушкам волн. Меня захлестывали противоречивые эмоции бодрящего веселья и страха. Позже оказалось, что шквал налетел в момент прохождения экватора. На следующий день я высчитал, что за 24 часа мы преодолели 170 миль!!!

Две оси визирования пересеклись точно на меридиональной высоте, так что мое местоположение не вызывало никаких сомнений. Совершенно фантастический результат, даже принимая во внимание 40-мильную поправку на морское течение, для идущей в крутом бейдевинде Suhaili это была немыслимая скорость…

Этим утром я наблюдал очень интересную формацию облаков. Пучки перисто-кучевых облаков постепенно увеличились и слились в огромную тучу с четко очерченными краями. В один момент можно было увидеть, как облако формирует юго-западную кромку. Затем оно переместилось на северо-восток, а на юго-западе начало образовываться новое.

Это был мой сорок третий день в море. И ментально, и физически я пока чувствовал себя хорошо. У меня не было иллюзий касательно неблагоприятного воздействия одиночества. Но только раз я слышал голоса, и должен сказать, это было довольно жутковато. В тот момент я находился в моторном отсеке, подсоединял к радио заряженные аккумуляторные батареи. Неожиданно я услышал четкие голоса. Волосы на голове мгновенно встали дыбом. Я знал, что вокруг на сотни миль в окружности не было ни людей, ни кораблей, и первая промелькнувшая в голове мысль была о сверхъестественной природе происшествия. Я не суеверен, и я знаю, что при внимательном рассмотрении можно добиться объяснения любого явления. Услышав голоса там, где они не должны были прозвучать, мягко выражаясь, я немного лишился присутствия духа. Быстро покинув моторный отсек, я тут же обнаружил причину: оставшийся включенным магнитофон. Потусторонние голоса оказались вступлением ведущих симфонического концерта! В тот вечер я сделал следующую запись:

Размышляя над происшедшим, я пришел к выводу, что моя реакция была совершенно нормальной. Ведь больше всего меня обеспокоили не сами голоса, а то, что я слышал их там, где как я знал, ничего подобного быть не могло. Звучащие голоса обычно являются совершенно естественным фоном нашей жизни, но я понимал, что в моей ситуации они именно что неестественны, и это понимание стало причиной моего беспокойства. Таким образом, я убедил себя в собственной вменяемости или, что более правильно, уверился в том, что здоров так же, как и раньше. Разница невелика, но она все-таки есть.

Пищевые запасы находились в приличном состоянии, но лук, к сожалению, портился достаточно быстро главным образом потому, что хранился в носовой каюте, где было сыро. Было похоже на то, что он долго не протянет.

Уже некоторое время мне досаждал запах гниющего лука, поэтому я поднял на палубу три мешка и занялся сортировкой. В результате у меня остался один полный мешок лука. Все луковицы пустили ростки, многие размякли. Это стало неприятным ударом, ведь я рассчитывал на лук как на свежий продукт. При покупке надо было отбирать самые твердые луковицы.

Я был очень расстроен, так как люблю лук и считаю его полезным для здоровья овощем. Кроме того, и с яйцами творилось неладное. В последний раз, готовя омлет, я разбил четыре яйца, и все они имели легкий запах, ассоциирующийся у людей моего поколения с яичным порошком военного времени. Омлет я все-таки приготовил, однако вкус его оставлял желать лучшего.

Приготовление пищи связано с определенным риском, а на маленьком судне к тому же вечно недостает пространства – иногда просто некуда класть предметы кухонного обихода. За день до того, как мы пересекли экватор, я готовил тушеное мясо в скороварке. Вынув скороварку из духовки, я поставил ее на ступеньку лестницы. Затем я повернулся, достал из ящичка кухонный нож, поставил на плиту чайник и присел – прямехонько на скороварку! Взвизгнув от боли, я взмыл вверх как ракета. Обошлось без существенных повреждений, однако нормально сидеть я смог только через три дня.

Радиостанция Cape Town пыталась связаться со мной все время после того, как состоялся последний сеанс связи с Бальдоком. Наконец, 27 июля появился сигнал и мой новый контакт Нати Феррейра сообщила мне последние новости о других лодках. Риджуэй и Блит все еще опережали нас, а другие пока не стартовали. Я не собирался мгновенно обойти этих двоих. Не стоило требовать многого от Suhaili в зоне юго-восточных пассатов, где все мы находились, ведь крутой бейдевинд не был ее самой сильной стороной. Suhaili никогда не ходила круто к ветру. Я добивался угла в 65°, что не назовешь блестящим показателем. Из яхты современного проекта можно было бы выжать и 45°, что добавило бы миль десять к дневному переходу в 100 миль, – существенный привесок для сравнительно низкоскоростной области, в которой находились все три яхты.

Новость о том, что еще никто не стартовал, откровенно порадовала. Это означало как минимум семинедельное преимущество перед быстроходными лодками. Мне было известно о газетных статьях, в которых ранний старт Блита, Риджуэя и мой объяснялся незрелостью и психологическими издержками молодости. Дело в том, что мы плыли на маленьких лодках, которые уступали в скорости крупным яхтам старших участников гонки. Преждевременный старт был просто вынужденным, несмотря на то, что мы слишком рано достигли бы Южного океана, но зато к мысу Горн подошли бы в самое подходящее время – в январе. Сделав выбор в пользу надежности и безопасности, и отплыв в августе, мы согласились бы на роль заведомых аутсайдеров. Впрочем, как бы вы не поступали в жизни, всегда отыщутся критики, которые с удовольствием проинформируют вас о вашей неправоте. К счастью, такого рода советы обычно поступают от малоквалифицированных субъектов.

После сеансов радиосвязи я всегда остро ощущал одиночество и искал утешение в книгах:

День прошел в высшей степени неудовлетворительно. Так случается каждый раз, когда я выхожу на связь. Поначалу я очень обрадовался контакту, но потом меня накрыла волна депрессии. Я долго лежал на койке и читал «Едгин» и «Возвращение в Едгин» Сэмюэла Батлера. Не могу понять, как случилось так, что я ничего не знал об этой книге раньше.

А вот чуть более поздняя запись:

Сегодня закончил «Войну и мир» Льва Толстого. Знаю, что хорошие книги, как и хорошее вино, надо смаковать неспешно, но я не смог остановиться, пока не дочитал ее.

По вечерам я развлекался, слушая музыку:

Починил магнитофонную кассету с записью Гилберта и Салливана[16]… вечер получился прекрасным. Я слушал музыку, сидя за столом, над которым совсем по-домашнему светила лампа. Пока еще недостаточно холодно для того, чтобы доставать одежду, прохладный воздух просто приятен… думаю, что стоит побаловаться глоточком Grant’s[17]. Не знаю никого, с кем в настоящий момент хотелось бы разделить жребий. Общество умной и привлекательной женщины – все, что требуется для того, чтобы моя ситуация оказалась абсолютно идеальной. Это не значит, что я в плену романтического настроения, но окажись здесь женщина, думаю, оно наступило бы!

Одиночество и необходимость все делать самому были причиной некоторых проблем, которые постепенно стали выходить на поверхность. Как правило, когда надо выполнить несколько действий, я в первую очередь принимаюсь за то, к чему больше лежит душа в данный момент времени. Но теперь я уже не в состоянии позволить себе подобную роскошь: откладывать на потом ничего нельзя, к проблемным вопросам следует подходить с точки зрения их важности. Если позволяет погода – надо тут же приниматься за дело. К сожалению, когда делать было нечего, меня одолевала скука, книги лишь ненадолго приглушали ее. В голове все время вертелись мысли о том, сколько еще дней и миль осталось до конца плавания. Только к октябрю я смирился с необходимостью философского подхода к данности: так или иначе, около года моей жизни придется прожить в предполагаемых обстоятельствах.

Приготовление пищи превратилось в скучную, рутинную работу. Я уже не мог придумывать новые блюда из ограниченного ассортимента находящихся на борту продуктов – воображение иссякло.

Никак не могу решить, что приготовить на обед. Решись, кто-нибудь посвятить такое количество умственной и эмоциональной энергии на дело повышения репродуктивности человечества, он давно бы умер. Наконец, я остановил выбор на омлете, разбил четыре яйца, а они все оказались с душком. Пришлось приготовить сырную подливку и бухнуть в нее банку моркови и петрушку. Получилось неплохо, но я чуточку переборщил с мукой.

Мне кажется, это был второй этап моей адаптации. После того, как я справился с первоначальными проблемами и колебаниями, наступил кратковременный период приятия новой окружающей обстановки. Затем мной овладели новые, более длительные и глубокие сомнения. Когда я справился с ними, открылось второе дыхание и мне удалось стабилизировать свое эмоциональное состояние. Я преодолел трудности, сознательно принуждая себя к умственной и физической работе. Так, в один прекрасный вечер я засел за подробное описание Адмирала. Система автоуправления казалась довольно несложной, но перенести на бумагу принцип работы механизма было очень и очень непросто. Во всяком случае, именно это усилие вытащило меня из депрессивного состояния.

Я даже попробовал силы в нерифмованном пятистопном ямбе. Сразу после написания стихотворение оставило впечатление обреченного на бессмертие. Оно начиналось так:

В который раз на юг ложится СухаичиИ к морю Южному свой торный держит путь,Здесь год почти суда дорог не бороздили,Здесь курс не проложить, и с курса не свернуть.И горизонт здесь чист – лишь облака да волны,Вот разве заслонит горою ледяной…Здесь буйствуют ветра, и, ненавистью полны,Валы идут вразнос порой на смельчаков – Гостей Незваных.[18]

К 29 июля южный ветер сменился на юго-западный, продержавшийся до 6 августа. За это время мы преодолели 920 миль, добравшись до 18° южной широты и 26° западной долготы. То, что Suhaili плыла быстрее, нежели ожидалось, я объясняю тремя обстоятельствами: во-первых, хорошую службу сослужила новая алюминиевая мачта, снизившая вес верхней части яхты, благодаря чему ей было легче сохранять вертикальное положение; во-вторых, набор новых парусов оказался очень удачным; в-третьих, мне удалось улучшить технику управления плавсредством.

Ветер стал переменчивым, хотя, в основном, он дул с севера, что нас устраивало, но иногда все-таки приходилось иметь дело со встречными потоками воздуха и даже со шквалами.

Скука разыгралась вовсю. Депрессивное настроение овладело мной отчасти из-за бешеной качки, которая не давала собраться с мыслями и успокоиться. Погода ведет себя абсолютно непредсказуемо – шквал, затишье, шквал, потом опять затишье на час, за которым следует ураганный порыв ветра и т. д. Бессмысленно ставить дополнительные паруса, почти сразу их приходится рифить. Обеими руками делать ничего невозможно, я пишу, втиснувшись в койку и придерживая одной рукой блокнот. То и дело лодку захлестывают волны, вода каскадом льется по палубе. Штурманским столом я подпер к переборке радио и обернул его в парусину. Спальный мешок отсырел и нет никакой возможности его высушить. Заснуть чрезвычайно трудно – лежу с закрытыми глазами до поздней ночи, просыпаюсь уже уставшим. Решением проблемы, стала бы какая-нибудь тяжелая работа – но вот какая? Любое физическое усилие чревато ушибами и порезами, а писать чрезвычайно трудно. Я выбрал легкий путь и стал читать. Последствия этой лености скажутся обязательно, причем, чем скорее, тем лучше.

Шквалы хороши тем, что знаешь о них заранее. Как только на небе появляются лоскутки кучево-дождевых облаков, уже знаешь, что им предшествует шквал. За ним может разразиться дождь, а потом вновь наступает спокойная полоса.

Стаксель тащит вперед яхту сильнее, нежели это можно представить, принимая во внимание площадь его паруса. Скорость упала на треть, или даже наполовину, поскольку стаксель площадью 84 кв. фута дает только шестую часть общей площади поднятых парусов. Думаю, он должен заполнить пробел между кливером и гротом, создав по обе стороны от себя щели, которых не бывает, когда паруса находятся на большом расстоянии друг от друга. Можно было снизить давление ветра на лодку, сократив каким то другим способом площадь парусов. Но такое решение представлялось непрактичным, так как впереди осталось бы несоразмерно большое количество парусов. Проблема казалась нерешаемой. Я не люблю снижать скорость, но не стоило слишком перенапрягать лодку, ведь самое худшее нас ждало впереди. Будь это последний этап одиночного плавания в Австралию, (в наши дни от этих слов уже несет нафталином – Авт.), все было бы не так, а я хочу обогнуть земной шар!

Шквалы несли с собой потоки дождевой воды, которую я регулярно собирал в бадьи. В конце концов, я решил попытаться вырастить горчицу и салат. Семена этих растений служили добавкой к моей дневной порции таблеток витаминов, дрожжей и кальция. Я разложил на полке в гальюне газетную бумагу, пропитал ее водой и выложил на нее ровными рядами семена. Вскоре выяснилось, что семена вкупе с бумагой пожирают огромное количество пресной воды, что наносило серьезный ущерб моим ограниченным ресурсам, поэтому мое стремление вырастить свежую зелень результировалось в пеструю кучку папье-маше. Но у меня имеется еще десять пакетов семян. Я надеюсь предпринять еще одну попытку заняться садоводством в будущем, когда закончится репчатый лук и салаты придется готовить из маринадов, добавляя в них уксус и сдабривая маслом.

Были и другие проблемы:

6 августа 1968 года, 53-ий день плавания

Первый раз я думал о том, чтобы сдаться и повернуть на Кейптаун. И дело не только в протекающей каюте… когда во время шквала я рифил грот, весь парус неожиданно грохнулся, чуть ли не на мою голову – отказал замок лебедки. То же самое произошло и с Big Fellow (быстрый кливер площадью 220 кв. фута). Я похолодел, вспомнив, как поднимал людей наверх, полагаясь на прочность лебедочного замка. Причиной отказа механизма стал замасленный барабан. Его нужно было разобрать и отчистить. Работа требовала кропотливости, поэтому надо было дождаться спокойного моря.

Чуть позже я обнаружил, что расшатался Y-образный тройник вертлюжного штыря – шток не фиксировался зажимным устройством. Новость привела меня в замешательство, это было уже очень серьезно, так как у меня не было ни запчастей, ни подручных материалов, из которых можно было бы смастерить деталь на замену. Мысль о том, что в любое мгновение вертлюжный штырь может отказать, меня ужасала. Случись такое, я остался бы без грота и, Бог знает, сколько времени ушло бы на монтаж некоего подобия замены. Можно было, просверлив насквозь зажимное устройство и шток, скрепить их болтом. Подходящих стержней у меня не было, но сошел бы и болт. Самым трудным было просверлить отверстие. Пришлось бы делать это вручную и на это ушел бы чуть ли не целый день. Впрочем, это того стоило. В данный момент мне трудно определиться с отношением ко всем этим мелким неполадкам. Каждая из них в отдельности не носит катастрофического характера, но их комбинация чревата серьезными неприятностями. Если повалится грот-мачта или откажет вертлюжный штырь – хлопот не оберешься. Я пока воздержусь от принятия решения и дождусь хорошей погоды, которая позволит произвести более тщательную проверку всего оборудования. В свой отчет я не включу информацию о технических неполадках – не вижу необходимости волновать людей. Сумей я добраться до Австралии, все это – по зрелому размышлению – не будет стоить выеденного яйца. Если решу сойти с дистанции, причины этого решения будут всем ясны. Но я не собираюсь сдаваться, я еще не дошел до ручки…

18.30. Опять поставил кассету Гилберта и Салливана. Их оперы помогают воспрянуть духом, мне вообще хотелось бы слушать больше энергичной патриотической музыки – мысли о прошлых поколениях британцев и их великих достижениях всегда подстегивали меня. Каждая нация имеет собственный пантеон героев, но британцы, – естественно, что в этом вопросе я донельзя пристрастен, – в этом смысле народ особенный. В конце концов, окажись в моей ситуации Дрейк, Фробишер, Гренвилл, Энсон, Нельсон, Скотт или Виан и т. п. – разве сдались бы они? Заметьте, все эти люди были моряками! Мысль о том, что эти мои соотечественники смотрят на меня сверху, вызывает воодушевление, несмотря на то, что мое скромное усилие не идет ни в какое сравнение с одержанными ими великими победами. Тем не менее, мое путешествие, в определенном смысле, продолжает заложенные ими великие традиции. Интересно, почему именно британцы откликаются на вызовы…

8 августа, когда мы находились на полпути между Рио-де-Жанейро и островом святой Елены, Нати Феррейра с помощью радиостанции Cape Town сообщила о том, что Джон Риджуэй был вынужден причалить в бразильском порту Ресифе. Никто новый не вступил в гонку, так что пока моим единственным конкурентом оставался Чэй Блит. Мы с Нати довольно быстро стали друзьями, на этот раз мы болтали до тех пор, пока не сели аккумуляторные батареи. Закончив разговор, я достал зарядное устройство. Оказалось, что оно не работает – отказало магнето, и не было искры. Я разобрал механизм и вынул из корпуса маховик. Оказалось, что все дело в смазке, которой были покрыты контакты – понятия не имею, как она на них попала. Я отчистил их с помощью эфира и уже приступил к сборке, когда до меня дошло, что не смогу отрегулировать зазор для искры, я забыл взять с собой гцупы для измерения зазоров.

…мне удалось выйти из сложного положения, пересчитав страницы блокнота – на один дюйм пришлось две сотни листов, следовательно, толщина одной страницы равнялась пяти тысячным дюйма. Мне нужен был зазор, шириной 12–15/1000, что равнялось толщине трех листов бумаги. (Я вырвал их из этого блокнота.)…

Это сработало! Я отпраздновал успех слушанием радиостанции Lorenco Marques, которое, впрочем, подействовало угнетающе.

Сегодня я чувствую себя одиноким. Слушая радиостанцию Lourenco Marques, я вспомнил многое из того, что случилось со мной в Южной Африке. Человеческая природа такова, что люди склонны забывать плохое и помнят только хорошее, но в целом ЮАР ассоциируется у меня с хорошим. Сейчас субботний вечер, в памяти всплывают картины наших вечеринок. Люди там намного более социальны и общаются между собой гораздо интенсивнее, чем в Англии. Иногда я даже сожалею, что не остался в Южной Африке. Неожиданный контакт с миром, по которому я не переставал скучать два года, явно не способствовал стабилизации восприятия. Но все-таки здесь приятно – море спокойно, полотнища парусов хлопают в унисон плеску волн о борт. Только что взошла луна, пока еще не холодно. Я приготовил какао и пишу эти строки, держа в одной руке кружку. Некоторое время назад я отплясывал на палубе под Литтла Ричарда, который опять на слуху – рок-н-ролл вновь входит в моду. Хорошо, что меня никто не мог видеть, моя пластика не слишком грациозна.

Несмотря на все то, что я написал здесь, одиночество не заставит меня раскиснуть. А это даже лучше – Элла Фицджеральд из Парагвая. Музыка способствует романтическому настрою, вернее, стремлению к романтике. Нет ничего лучше танцев под тропической луной. Лучше всего для этого подходит латиноамериканская музыка.

Я допустил серьезную навигационную ошибку, которая будет стоить мне около двух недель. 12 августа мы находились примерно в 500 милях к востоку-юго-востоку от острова Триндади, дул переменчивый ветер с преобладанием юго-восточного. Я принял решение отказаться от движения на юг с небольшим западным уклоном и двигаться прямо на Кейптаун, что как мне казалось, поможет выиграть время. Вследствие этого мы остались в зоне ветров переменных направлений, что оказалось ошибочным решением. Продолжай я придерживаться курса на юг, нам дней десять пришлось бы бороться с западными ветрами, после чего ветер сменился бы на попутный. Сменив направление движения, мы достигли Южного океана только через двадцать два дня. Задним умом нетрудно признать ошибку, да и тогда я осознавал риск, но по мере продвижения к Кейптауну ветер постоянно менялся и меня не оставляла надежда на то, что в конце концов установится западный ветер. Сила ветра все время усиливалась. Нам уже приходилось пару раз испытать на себе удары шестибального шквала в зоне юго-восточных пассатов, – но теперь при каждой смене направления дул почти такой же сильный ветер.

Адмирал все еще барахлил. Флюгерки продолжали сопротивляться ветру, лишь свежий бриз мог заставить их вращаться должным образом. Поскольку дул он не всегда, приходилось подолгу стоять за штурвалом. Дело в том, что нейлоновые подушки флюгерков по какой-то непонятной мне причине вздулись. Чего только я не испробовал для того, чтобы заставить флюгерки вертеться. Сначала в дело пошло масло, но от него, как оказалось, вреда больше, чем пользы. Затем я попробовал пропиточное масло, метилированный спирт, парафин, моющее средство и мыло – никакого эффекта. Напоследок, я решил прибегнуть к помощи лака для металлических покрытий, но и это не возымело эффекта. Флюгерки заработали более или менее лишь тогда, когда, в полном отчаянии от череды неудач, я разобрал конструкцию и отскоблил рашпилем нейлоновые вкладыши.

14 августа я отпраздновал круглую дату – два месяца моего пребывания в открытом море.

14 августа 1968 года, 61-ый день плавания

2 месяца в море и я не имею понятия, где мы находимся! Рано утром я поймал солнце для определения широты, но потом оно исчезло и больше не показывалось. Прошлой ночью я просыпался несколько раз, и каждый раз оказывалось, что мы идем новым курсом, поэтому результат навигационных вычислений мог служить лишь пищей для размышлений и догадок.

По случаю праздника я приготовил смородинный пудинг, который удался на славу. На него ушло две пригоршни муки, шесть чайных ложек сахара и горсть смородины. Все эти ингредиенты я положил в кружку, завернул ее в полотенце и пропарил в скороварке. Получилось очень вкусно, никогда не думал, что можно готовить таким способом. Как жаль, что у меня мало муки. Израсходовав половину имевшейся на борту муки, я обнаружил, что она немного сладковата на вкус и хотя дрожжи осветляли ее, она имела довольно твердую консистенцию.

Позже – я страдаю от обжорства.

С 16 по 21 августа мы прошли всего 590 миль, но не по прямой, а зигзагами, поэтому расстояние до австралийских берегов оставалось огромным. Мы все еще находились в 1500 милях к северо-западу от Кейптауна, на 35° южной долготы. Ветер был сильный, но дул он с юго-востока.

19 августа 1968 года, 66-ой день плавания

В 6 утра очнулся от беспокойного сна. Первым делом пришлось рифить паруса, так как ветер усиливался, не обращая внимания на поднимающуюся стрелку барометра. Внутри все промокло, некоторые волны перекатываются через палубу. Со светового люка опять капает, спальный мешок можно выжимать – дело дрянь! Когда я взбирался наверх, чтобы взглянуть на происходящее, меня окатило водой и намок секстант. Высушить его не могу, и немного опасаюсь за стекла. Лодку кидает из стороны в сторону, готовить еду очень трудно. За весь вчерашний день я съел всего лишь семь хлебцев, сегодня поел немного ризотто, а вечером попытаюсь приготовить тушеное мясо. Полагаю, ветер скоро ослабнет – весь день стрелка барометра держится наверху. Проблема в том, что волна запаздывает по сравнению с ветром и если я поставлю Suhaili в крутой бейдевинд, мы вообще остановимся. Больше всего неудобств доставляет недостаточно герметичный главный люк. Когда волна захлестывает палубу, через него внутрь попадает много воды. Я накрыл радио и штурманский стол кухонными полотенцами и тряпками.

Целый день я не делал ничего – сидел в мокрой одежде и читал «Ярмарку тщеславия». Абсолютно невозможно ни расслабиться, ни сконцентрироваться на чем-либо, когда тебя швыряет на волнах.

22-го августа Нати Феррейра сообщила мне потрясающую новость. Муатисье отплыл из Плимута 21 августа, а Кинг надеялся на следующий день выйти из той же гавани.

Более быстрые лодки стартовали, дав мне преимущество в два месяца, что совсем немного, а если строго придерживаться теории – недостаточно много. Но для меня гонка становилась еще интереснее, ведь человеку свойственно выкладываться до конца, когда ему известно, что он в чем-то кому-то уступает, а я знал про себя, что роль фаворита делает меня вялым и апатичным. Теперь Чэй Блит и я оказались в трудной ситуации. Мы боролись не только друг с другом, но и со временем и не могли позволить себе упустить малейшую возможность. Я понимал, что дело не только в том, чтобы превзойти Блита – надо было делать, в среднем, не менее ста миль в день, чтобы сохранить теоретические шансы на победу. На данном этапе плавания я не мог похвастаться такой скоростью, но надеялся наверстать упущенное, достигнув Южного океана.

Заметно похолодало, ветер дул все сильнее, хотя и оставался переменчивым. Мы приближались к Ревущим сороковым и я стал готовить Suhaili и себя к тому, что нам предстояло. Все лишнее, включая запасные паруса, было убрано с палубы вниз. Все, что можно было плотно закрыть, было закрыто – носовой люк, коробка управления двигателем и так далее. Световой люк еще раз подвергся обработке шовной пробкой. В Южном полушарии месяц август эквивалентен февралю на севере. Следовало ожидать достаточно жестких погодных условий и мне хотелось, чтобы Suhaili была готова по максимуму. Я сделал ревизию всему наличному снаряжению, особенно упирая на штормовые паруса, запасные крепления для чрезвычайных ситуаций, перлини и морской якорь – все, что могло понадобиться в форсмажорной ситуации. Весь мой тропический гардероб я спрятал на дно парусного мешка, который играл роль платяного шкафа, а свитеры, джинсы, рубашки и носки положил сверху. В заключение, я заполнил доверху находящиеся в главной каюте полиэтиленовые контейнеры, перелив в них бензин и парафин из тары, хранящейся в носовой части.

Пару дней спустя, 27 августа, наша готовность подверглась серьезному испытанию – мы напоролись на первую бурю. К несчастью, ураганный ветер дул с юго-востока. Я уже давно не попадал в шторм на Suhaili и, более того, я ожидал, что такое в продолжение следующих нескольких месяцев станет естественным порядком вещей. Я внимательно наблюдал за происходящим и даже поэкспериментировал с оснасткой. Конечно, на этот раз мне надо было удержать Suhaili против ветра, стараясь при этом идти как можно более круто в бейдевинде. Задача в корне отличная от той, что мне предстоит после входа в воды Южного океана, где мы будем бежать вместе с ветром, в любом случае, мне хотелось добиться оптимального режима движения.

Перед тем, как стемнело, я поднял стаксель и добавил рифы на бизани. Курс Suhaili свалился на 30° на север и мы были в 70° от нужного направления. Скорость не очень беспокоит меня, главное, что лодка плывет достаточно уверенно. Я чувствую себя крайне измотанным и надеюсь проспать целую ночь.

Все идет неплохо, если не принимать в расчет то, что в моторный отсек продолжает просачиваться вода. Этим утром приходилось откачивать ее каждые два часа. После того, как часть парусов была убрана, стало намного легче, поэтому я думаю, что вода просачивается сквозь рундуки в кокпите.

Я хотел заняться сегодня утром визированием, но был слишком занят парусами. Впрочем, вряд ли у меня что-нибудь получилось бы, ведь горизонт плохо просматривается за пеленой водных брызг, кроме того, я мог намочить секстант. Так или иначе, пока не приходится особенно волноваться по поводу координат – перед нами огромная масса морского пространства и я ничего не могу сделать, пока не успокоится или не сменится ветер. Я хорошо знаю, куда мне следует плыть, но держаться нужного курса пока невозможно. Нет смысла перенапрягать Suhaili, лучше продлить путешествие на несколько дней, чем отправиться к Кейптауну. Этим утром меня посетила эта мысль и в какой-то момент я почувствовал депрессию, но нет никаких физических причин прерывать плавание. Я надеюсь, что после хорошего сна ментальный аспект моего бытия придет в норму.

Ветер дул целый день, не переставая. Его сила доходила 8–9 баллов, на море вздымались огромные валы. Но моя лодка доказала, на что она способна.

Suhaili ведет себя прекрасно. Она уверенно справляется с волнами, несмотря на сильный крен. Время от времени корпус издает глухие протяжные звуки, но лодка хорошо справляется с нагрузкой. Если ветер ослабнет хоть ненамного, я подниму некоторые паруса и поверну на юг. Как мне представляется, дрейфуя в подветренную сторону, мы продвигаемся в юго-западном направлении.

Вода повсюду. Когда волна накрывает палубу, целый поток воды обрушивается через главный люк каюты, затопляя штурманский стол, книжный штатив и радио. Мокро и там, куда море не проникает – конденсат оседает на всем. До поры до времени мне удавалось сохранять спальный мешок относительно сухим, обернув его в парусину, но и он, в конце концов, насквозь отсырел. Стараясь уберечь одежду от сырости, я держал ее в каюте, но пользы от этого было мало, поскольку в помещении отсутствовала вентиляция и одежда постепенно пропиталась испарениями моего тела.

Единственным повреждением за все штормовое время стала поломка хомута, которым я крепил к палубной лебедке бегунок правого борта. Он оказался недостаточно прочным для того, чтобы выдержать давление мачты при килевой качке. Я заменил хомут скобами, которые, как я надеялся, меня не подведут.

К этому времени я уже начал беспокоиться по поводу секстанта. Несколько раз его заливало водой и зеркала по краям потускнели. Когда шторм подходил к концу я попытался разобраться с координатами. Яхта неожиданно накренилась и мне не удалось сохранить равновесие. При падении на палубу я обхватил секстант рукой и, казалось, уберег его от повреждений. Однако при проверке инструмента он выдал значительную погрешность. К счастью, 2 сентября выдалось спокойным и ясным, я визировал местоположение каждые полчаса, нанося данные на карту. С учетом движения Suhaili, конечный результат можно сравнить с колесом, у которого есть спицы, но нет обода. Небольшая, но четко прослеживающая ступица в центре, свидетельствовала о том, что сектант все еще работал точно – большая ступица нечеткой формы, в месте пересечения линий положения, стала бы знаком негодности инструмента. Я вздохнул с облегчением, тем не менее, когда пошел дождь, тщательно отмыл секстант от морской соли.

Второй этап. Ревущие сороковые широты

11 сентября 1968 года – 8 ноября 1968 года (89 – 147 дни плавания)

Мы вошли в Южный океан 3 сентября, когда до окончания зимы оставалось три недели. В эту ночь ветер разорвал спинакер, что стало своего рода предзнаменованием. Не было причин считать, что погода резко ухудшится лишь потому, что мы пересекли параллель 40 широты, но сам факт входа в зону Ревущих сороковых возымел на меня определенный психологический эффект. Я поймал себя на мысли, что с нетерпением ожидаю первого шторма – хотелось поскорее получить представление о том, что ожидает меня в следующие четыре месяца.

Два дня держалась очень хорошая погода, но в небе были заметны явные признаки надвигающегося холодного фронта, чему подтверждением служила опускающаяся стрелка барометра. Я планировал держаться 40-ой параллели на всем пути до Австралии. В действительности мы двигались не по прямой, а зигзагообразно, вслед за изменяющимся направлением ветра. В начале мы поплыли на юг и добрались до 42-ой параллели, где нас накрыл холодный фронт. Это стало моим настоящим знакомством с Южным океаном. Должен сказать, что впечатление он произвел на меня сильнейшее. Когда холодный фронт удалился, барометр неожиданно подскочил вверх на два миллибара, а северный ветер за несколько минут сменился на вест-зюйд-вест и достиг ураганной силы. Я взял рифы на гроте и бизани, заменил кливер штормовым стакселем. Последнее действие совершалось уже под аккомпанемент такой мощной грозы с градом, что я был рад поскорее спуститься вниз и проверить уровень наличной жидкости в бутылке бренди.

Suhaili быстро летела по волнам, Адмиралу явно нравился сильный ветер, его механизм работал без перебоев. Затем случилось нечто особенное. Когда на смену норду пришел вест-зюйд-вест, по морю еще двигались крупные волны, вызванные к жизни северным ветром, но переменившийся ветер начал гнать волну в другом направлении. Возникло то, что моряки называют перекрестным морем[19] – довольно неприятное и потенциально опасное явление. В тот вечер, не снимая с себя промокшей одежды, я лежал на койке, готовый в любое мгновение сорваться с места, случись что-то непредвиденное. В течение часа я наговаривал на микрофон свои чувства и живописал увиденное. Магнитофонную пленку я собирался послать домой из Австралии. В конце концов, решив, что лодке ничего не угрожает, я повалился на койку и заснул. Моей колыбельной были завывания ветра, скрип такелажа и грохот волн, которые стучали об обшивку где-то рядом с моей головой. Следующее, что я помню – это лавина валящихся на меня тяжелых предметов. Несколько мгновений я пытался сообразить, что происходит, но так как снаружи была беспросветная мгла, а фонарь в каюте потух, мне приходилось полагаться исключительно на ощущения. Я попытался подняться с койки, но мне мешала парусина, которой я укутался, чтобы удержать тепло.

Как я сообразил, Suhaili сильно накренило и меня отшвырнуло к противоположной стенке каюты вместе с коробками, консервными банками, одеждой и инструментами, будто все эти предметы посчитали своим долгом быть поближе ко мне. Я пробрался сквозь дебри к лестнице и выбрался наружу, внутренне готовя себя к тому, что не увижу мачт на месте, и остаток ночи уйдет на то, чтобы попытаться удержать лодку на плаву. Страх был настолько силен, что понадобилось некоторое время для того, чтобы поверить – мачты на месте. Но без серьезной поломки не обошлось. Левый флюгерок Адмирала выглядел безжизненным. Когда я попытался развернуть его, оказалось, что пиллерс сильно погнут, а морская фанера толщиной в пять восьмых дюйма, из которой был сделан флюгерок, раскололась надвое примерно в десяти дюймах под вантой бизань-мачты. Вся левая часть Адмирала была основательно раскурочена. Мне повезло, что в тот момент работал правый флюгерок, ведь в темноте ничего нельзя было исправить, а до рассвета оставалось часа четыре – мои часы показывали 2 часа 50 минут утра. Suhaili легла обратно на курс, она двигалась без видимых усилий, и нельзя было понять, есть ли еще повреждения. Я медленно двигался по палубе, ощупывая руками каждую деталь оснастки, желая удостовериться в том, что она все еще на месте и держится крепко. Я обошел уже почти всю палубу, когда на нее обрушилась еще одна волна, окатив меня с головы до ног. Я схватился за поручень мертвой хваткой, прекрасно понимая, что от цепкости пальцев сейчас зависит моя жизнь. Рано или поздно все равно пришлось бы пройти через такое. Вся поверхность воды была вспучена – давало о себе знать перекрестное море, но время от времени из этого месива волн вздымалась одна, которая была намного больше остальных, и с размаху била мою лодку. Я решил немного изменить курс, чтобы волны перестали долбить в один борт, и для этого перешел на корму к Адмиралу.

Проверив все, что можно, и скорректировав курс Suhaili, я вернулся вниз и зажег фонарь. В каюте творилось нечто невообразимое. Почти все, что находилось на правой стороне, было отброшено к противоположному борту, пол был усыпан банками, скинутыми с полок после того, как яхту подбросило вверх. Вода была повсюду. Она хлюпала под ногами, когда я пробирался от камбуза к радио, стараясь определить тяжесть нанесенного стихией ущерба. Когда Suhaili кренилась, из моторного отсека раздавался плеск воды. Первым делом надо было избавиться от жидкого балласта. Я установил помпу и принялся откачивать воду из трюма. Сорок галлонов морской воды было в моторном отсеке, еще пятнадцать галлонов было откачано из главной каюты. Тогда я еще не знал, как она сумела попасть внутрь. Занятие привычной и необходимой работой помогло успокоиться. С момента пробуждения меня не покидало чувство тревоги – каждую секунду я ожидал следующего удара. Не верилось, что лодка цела и все обошлось без фатальных повреждений. Мои действия были чем-то схожи с реакцией муравьев на постороннее вмешательство. Застигнутые врасплох муравьи тут же начинают тереть лапками свои мордочки. Привычная процедура умывания вселяет уверенность и предотвращает панику в их рядах. Для меня откачка воды из трюма была привычной процедурой. Закончив работу, я уже чувствовал, что вновь контролирую ситуацию. Успокоившись, я перешел к уборке. Мне нужно было определиться, с чего начинать. Освободить каюту от вещей я не мог, так как перетаскивать все это множество предметов было некуда. Пришлось выискивать наиболее крупные вещи, отодвигать их в сторону и приводить в порядок освободившееся пространство. Часа через два моя койка была убрана. Много времени ушло на то, чтобы отыскать и водрузить на место все книги, пленки, канцелярские принадлежности, одежду, фрукты, инструментарий и медицинские препараты. В последствии, еще долго те или иные предметы неожиданно материализовывались в странных для них местах.

Начав с кормы, я в первую очередь привел в порядок камбуз, где мною были обнаружены плоскогубцы. Последний раз я видел их на полке с радио, а теперь они прятались за кипой тарелок на стойке. Судя по всему, пролетая мимо них, плоскогубцы разминулись с ними несколькими миллиметрами. Радио вроде было в порядке. Я вытер его влажный корпус, решив заняться более тщательной просушкой его после того, как станет светло.

Протирая передатчик, я заметил, что с находящегося над ним штурманского стола сильно капает вода. Оказывается, весь верхний край потолка был покрыт зловещими трещинами, все внутренние перегородки были смещены ударной силой перекатывающихся через палубу волн. При виде трещин и мысли о том, что рано или поздно волны могут разрушить крышу каюты, у меня засосало под ложечкой. Если водная стихия унесет крышу каюты, на палубе образуется дыра размером 6 футов на 12. Я находился в семистах милях к юго-западу от Кейптауна, и Южный океан был неподходящим местом для плавания в открытой лодке. Как бы в ответ на мои тревожные мысли, палубу захлестнула очередная волна – вся конструкция задрожала, будто от боли, но нового смещения не произошло. Времени на установку дополнительных креплений не было. Единственное, что мне оставалось, это перетянуть надстройку канатами и дожидаться нормальной погоды, которая позволит заняться ремонтом.

Приведя каюту в порядок, я нашел фонарь и осмотрел моторный отсек, на полу которого хлюпала вода. Первое, что мне бросилось в глаза – все аккумуляторные батареи сгрудились в кучу у левого топливного бака. Угол полки, на которой лежали аккумуляторные батареи, был снесен их тяжестью, когда яхта накренилась, и лишь топливный бак предотвратил их падение и поломку. Это оставило бы меня без радиосвязи и без двигателя. Два запасных аккумулятора были слишком старыми и годились только для сигнального фонаря и магнитофона. Водрузив батареи на место, я закрепил их на полке так прочно, что теперь им была не страшна даже самая сильная качка.

До рассвета ничего больше уже нельзя было сделать, поэтому я сложил кливер на полу каюты, принял на грудь рюмочку, завернулся в парусину и уснул. На первый взгляд, в роли покрывала парусина кажется довольно экстравагантной, но сквозь нее почти не проникает влага, и поскольку порция виски разогнала кровь по жилам, под парусиновым покрытием мне было тепло.

Когда через три часа я проснулся и высунул голову наружу, оказалось, что волны уже не такие бешеные, хотя, время от времени, по поверхности моря еще проносились сопровождающиеся градовым дождем шквалы и тогда вода из серой превращалась в молочно-белую. Удостоверившись, что с палубой все в порядке, я нырнул внутрь и стал готовить себе овсянку. Расправившись с кашей и усевшись поудобнее с кружкой кофе в одной руке и с сигаретой в другой, я почувствовал себя вполне счастливым. Пока держался сильный ветер, приступать к ремонту Адмирала не было смысла, поскольку флюгерок улетел бы сразу после того, как я открепил бы его.

Решив заняться крышей каюты, я стал копаться в ящике с гайками и болтами, отбирая самые длинные и мощные болты для того, чтобы усилить ими крепления на крыше каюты. Почти весь день был потрачен на это, но засыпал я с приятным чувством выполненной, обязательной работы.

В тот вечер со мной случилась одна из тех мелких и отвратительных неприятностей, которые хоть и не могут повлиять на решимость продолжать плавание, тем не менее, способны привести в бешенство и, не в последнюю очередь, в силу своей необязательности. Раскупорив новую бутылку бренди, я отлил в стаканчик дневную порцию и поставил бутылку на свободную койку, зажав ее в углу ящиком от секстанта. Прошло около часа и в каюте стал явственно ощущаться запах бренди. Бутылка завинчивалась металлическим нарезным колпачком, из-за постоянной качки он ослаб и жидкость постепенно выплеснулась. Мой недельный рацион спиртного состоял из половины бутылки. За какой-то час двухнедельный запас бренди был растрачен на насыщение морской атмосферы парами алкоголя. Оставалось утешаться лишь тем, что я успел отлить дневную порцию!

7 сентября, спустя два дня после того, как Suhaili пришлось выдержать удар шквала, море успокоилось, что дало мне возможность заняться Адмиралом. Ремонт нельзя было откладывать в долгий ящик, так как ветер изменился, а для поворота через фордевинд мне был нужен левый флюгерок. Все оказалось не так сложно, как я думал. На яхте имелись две запасные стойки для флюгерков автоуправления и я решил снять фанерную пластину с покореженной стойки и прикрепить ее к новой. Это оказалось непросто, поскольку мне очень мешала сильная боковая качка. Несколько раз я полностью погружался в море – не самое приятное ощущение, принимая во внимание, что непромокаемость одежды вещь достаточно условная, да и дизайн ее не подходил для плавания.

До входа в воды Южного океана сила ветра лишь однажды превысила 7 баллов, но затем все изменилось. Достаточно сказать, что за десять дней на нас пять раз, обрушивались ветры ураганной силы. Мне не хотелось убирать все паруса и жертвовать скоростью во имя безопасности, мы и так уже потеряли много времени. Дули западные ветры, а мы плыли на восток. Для того чтобы победить в гонке, надо было двигаться как можно быстрее, но частота штормов была пугающей и мне все чаще вспоминалось предупреждение Алека Роуза.

Штормовая погода держала под напряжением и лодку, и меня. Целыми днями я не мог расслабиться, был как на иголках. Сильное переутомление привело к тому, что психологически мне было все труднее не убирать паруса на ночь, когда ветер становился сильнее. Обычно я спал на полиэтиленовых контейнерах, не раздеваясь и завернувшись в парусину. Дело часто доходило до судорог, после чего я менял позу и старался задремать в сидячем положении. Иногда это удавалось, но лишь до следующего мощного крена, который отбрасывал меня к противоположной стене каюты. Пытаться втиснуться в койку не имело смысла, ведь случись авария, оттуда нельзя было быстро выбраться, а выкинуть меня из койки мог любой мощный удар волны о борт.

Недостаток сна очень плохо действовал на меня, я ощущал хроническую усталость и легко раздражался по пустякам. О моих чувствах свидетельствует дневниковая запись от 9 сентября:

9 сентября 1968 года, 87-ой день плавания

Я проснулся в 11.00 после трех часов непрерывного сна на койке. Ветер ослаб, поэтому я поднялся на палубу и поставил дополнительные паруса. Нас сильно качало, в каюте было трудно удержаться на ногах, но мне удалось подогреть суп, а позже, ценой нечеловеческих усилий, я сварганил чудесный сливовый пудинг. Я также приготовил новый напиток из бренди, меда, горячей воды, сахара и лимона – неплохая смесь, которая помогла мне встряхнуться. С самого момента пробуждения я чувствовал себя очень подавленно. В таких условиях я ничего не могу делать. (Сейчас, когда я пишу эти строки, уже глубокая ночь и качка не такая ужасная). Самое страшное заключается в том, что к настоящему моменту ничего особенного не достигнуто. Я потратил массу нервной энергии, оставив на ночь кливер, спрашивается, ради чего? Ради дополнительных 20 миль. Чего стоят 20 миль, если предстоит пройти еще около 20 тысяч?

Будущее оставляет желать много лучшего, еще дней 150 качка будет бросать меня из стороны в сторону, одежда будет промокать каждый раз, когда

придется ставить или убирать паруса. Четырех штормов оказалось достаточно, чтобы привести мои ладони в ужасное состояние – кожа стерта до волдырей, ногти сбиты, все пальцы в порезах. Все тело покрыто кровоподтеками. Кожа зудит оттого, что сутками напролет на мне мокрая одежда. Я уже не помню, когда нормально мылся в последний раз. Я чувствую себя абсолютно физически и нравственно опустошенным, а ведь в Южном океане я всего лишь неделю! Кажется, что годы прошли с того момента, как я повернул через фордевинд на восток, хотя это случилось в ночь на вторник! Шести дней еще не прошло, а впереди еще 150. К тому времени, когда закончится плавание, я несколько раз успею превратиться в зомби. Думаю, что я уже по горло сыт плаванием. Время зайти в порт, несколько часов полежать в горячей ванне, отведать стейка с яичницей, горошком и молодым картофелем, лимонный безе, кофе, Drambuie (шотландский ликер из виски, меда и трав) и сигара. После всей этой прелести – долгий, ничем не прерываемый сон в широкой и мягкой постели… впрочем, ни о чем подобном лучше не думать, находясь здесь, в этой скорлупе. Все это – достаточно отдаленное будущее. Хотелось бы иметь какую то приемлемую перспективу в краткосрочном плане. Возможно, какое-то облегчение принесет Австралия, но это будет всего лишь непродолжительный контакт с кораблем, ничего особенно привлекательного, к чему можно было бы стремиться. В конце концов, после Австралии чуть более половины дистанции будет оставаться непройденной. Иными словами, чудесная перспектива. Непонятно, чем мне не нравились большие корабли?

Жизнь на них однообразна, но они, по крайней мере, иногда заходят в порты, что приводит к некоему разнообразию. Заключенному Дартмутской тюрьмы не приходится, в отличие от меня, заниматься тяжелым физическим трудом. Правда, он не пользуется симпатиями публики, но и не страдает от одиночества, хотя компанию ему составляют не самые симпатичные личности на свете. Его снабжают хорошо высушенной одеждой, никто и ничто не скидывает его с койки во время сна. Интересно, если бы людей вместо тюрьмы посылали в одиночное кругосветное плавание, как это отразилось бы на уровне преступности? Десять месяцев одиночного заключения и каторжные работы.

Этой ночью наблюдал интересное зрелище. Поднявшись в 2 часа наверх проверить Адмирала, я увидел прямо по курсу огни. Они светили внизу, почти у самой поверхности моря. Огни быстро приближались, пробел все увеличивался, и мы прошли между ними. Они выглядели как две клинообразные светящиеся глыбы длиной приблизительно 2 фута 6 дюймов, их максимальная ширина была футов 8, к острой части клина она сужалась до 4 футов. Наверное, это были лептоцефалы, хотя и очень необычной формы.

Сейчас все более или менее спокойно, но качка все же сильная – одну ногу я для пущей устойчивости выставил в камбуз. За последние сутки атмосферное давление не изменялось. Кажется, сейчас ветер меняет направление – неплохая новость.

10 сентября оказалось неудачным днем, что нашло отражение в дневнике.

10 сентября 1968 года, 88-ой день плавания

Наверное, я все-таки оптимист или скорее, фаталист. Будь я реалистом – сдался бы после сегодняшнего дня. Впрочем, размышляя над случившимся, можно назвать меня реалистичным оптимистом – в любом случае, все определения такого рода носят умозрительный характер. День начался неплохо, стояла хорошая погода и мне удалось провести визирование. За два дня мы прошли фантастические 314 миль и находились южнее Кейптауна. Отказ от взятия рифов позитивно сказался на числе пройденных миль, однако в свете последних событий, мне придется отказаться от рискованного стиля плавания – отныне я намерен снизить скорость движения.

Приготовив мясные консервы и сэндвичи из хлебных чипсов, я достал карту, чтобы отметить на ней пройденное за сутки расстояние. Как оказалось, мы отклонились от курса больше, чем обычно. Надо было выяснить причину. Отправившись на палубу, я обнаружил, что руль автоуправления был сломан. Дул ветер силой около трех баллов, мы быстро плыли в фордевинде, поэтому я спустил грот и бизань, оставив для устойчивости только передние паруса.

Хорошенько помучившись, мне удалось спасти некоторые части механизма, после чего я приступил к замене негодных деталей. Работа была нелегкой, несмотря на то, что ослабли болты, которыми руль крепился к штанге, розеточное гнездо румпельного болта покрылось ржавчиной, которую пришлось отколупывать вилкой. Затем я попытался вытащить кормовую штангу, но неудачно. Пришлось, глотнув бренди, нырять за борт, отскабливать ее и подгонять к башмаку. Заметьте, что эти несколько строчек вмещают в себя трехчасовую работу. Покончив с наладкой Адмирала, я поднял бизань. С гротом пришлось помучиться – отказал тормоз подъемного механизма. С трудом удалось справиться с ним. Затем, желая проверить курс, я неловким движением сорвал с шарнира крышку нактоуза. Что поделаешь, теперь пришлось чинить и нактоуз. Это был явно не мой день. Степень расположенности к неприятным инцидентам зашкаливала, поэтому я решил, что в такой ситуации лучше всего спуститься вниз, приготовить кружку Barmene (дрожжевой экстракт с добавлением овощного сока) и побаловаться заслуженной сигаретой.

Рули автоуправления были для меня постоянным источником беспокойства. Если один отказал через 8 тысяч миль, из которых на Южный океан пришлось менее тысячи, то как долго протянет запасной? Проблема заключалась в недостаточной прочности вертикальных стоек, на которых монтировались рули, они не выдерживали нагрузки. Руль не смог выдержать высокую скорость последних двух дней. Конструкция запасного руля была точно такой же, что и первого, поэтому мне следовало сбавить ход, если я не хотел остаться вообще без автоуправления.

Почти весь следующий день я провел за чтением «Фермы Орли» Энтони Троллопа. В этом было что-то от психологического трюка: чувствуя себя уставшим, я решил воздержаться от работы и тратить силы только по необходимости. Уже к вечеру мне захотелось занять чем-то руки, но я сдержался. Следующим утром я проснулся, горя желанием поскорее вернуться к ремонту руля.

На приведение в порядок механизма ручного управления ушло три дня. Перо старого руля было расколото посередине, пришлось делать новое из тиковой, коечной доски. Рулевая стойка тоже была сломана. Для соединения двух ее частей я отрезал от гаечного ключа рукоятку и обрабатывал ее напильником до тех пор, пока она не влезла внутрь трубной стойки наподобие внутренней оси. Соединив два сломанных конца стойки и просверлив их насквозь вместе с рукояткой гаечного ключа, я склепал их кусочками 6-дюймового гвоздя, закаленного на огне примусной горелки. Результат работы выглядел внушительно и для пущей убедительности я еще обернул стойку стекловолокном.

Пока я чинил руль, обнаружилось еще одно последствие шторма, потенциально наиболее опасное. Из Фалмута я вышел с 15 галлонами питьевой воды в полиэтиленовых контейнерах, которые до сих пор оставались нетронутыми, так как в зонах штиля и переменных ветров мне удавалось собирать достаточное для моих нужд количество дождевой воды. Понаблюдав за тем, как Suhaili справляется с волнами Южного океана, я подумал, что будет лучше, если несколько приподнять ее нос. Сделать это было можно, начав использовать воду из расположенного в носовой части контейнера. Я подсоединил подводящую трубу к помпе и начал откачивать воду. Светло-коричневая, дурно пахнущая жидкость даже отдаленно не напоминала питьевую воду. Я продолжил откачку в надежде на то, что это застоявшаяся в трубе вода, однако из нее продолжала вытекать окрашенная жидкость. Не на шутку встревожившись, я отвинтил крышку контейнера для того, чтобы проверить содержимое. Долго мучиться над загадкой мне не пришлось – гнилостный запах свидетельствовал о том, что вода испорчена и негодна для питья. С другим контейнером дела обстояли не намного лучше.

Я присел и закурил, надо было обдумать ситуацию. Главное, причин для немедленной паники не было. У меня было еще около десяти галлонов воды в полиэтиленовых контейнерах, вполне достаточно для сорока дней плавания. Мыс Доброй Надежды находился в 400 милях к северу, поэтому никакая фатальная опасность мне не угрожала. Следующий вопрос: мог ли я продолжать путешествие? Все неприятности последних дней сопровождались ливнями и градом, в Южном океане с неба постоянно что-то капало. Можно было собрать такое количество дождевой воды, которое позволило бы продолжать движение. С другой стороны, стоило ли ставить свою жизнь в зависимость от количества выпадаемых осадков? На борту имелся сорокадневный запас питьевой воды и вдобавок к нему, около трех сотен пустых банок из-под соков и пива. При наихудшем раскладе можно было дистиллировать воду, выпаривая в печи морскую воду и собирая конденсат до тех пор, пока не иссякнут запасы керосина. До Австралии оставалось менее 40 дней пути, даже допустив, что за все это время не будет ни одного дождя, можно было решиться на продолжение плавания. Поплывем дальше, а там посмотрим.

Но теперь и радио превратилось в источник беспокойства. Мне не удалось провести запланированный сеанс связи с Кейптауном. Слышал я их хорошо, но они не слышали меня. Это стало неприятным сюрпризом, до этого график радиосвязи не нарушался. Дождавшись ночи, (после захода солнца качество связи обычно улучшается) я вышел в эфир на аварийной частоте. К моему величайшему облегчению, на мои позывные немедленно откликнулась радиостанция Port Elizabeth. Я передал им сообщение для Нати Феррейра, в котором говорилось о том, что мы получили повреждения, но находимся в безопасности, и я планирую подняться на несколько градусов севернее в надежде на лучшую погоду и на возможность провести тщательную проверку всей яхты. Радиостанция Port Elizabeth настаивала на восьмичасовом интервале связи, но мне удалось договориться о двух эфирах в день, приходилось беречь аккумуляторные батареи. Для поднятия духа я позволил себе провести тот вечер, слушая южноафриканскую радиостанцию South African Radio. Одна из программ была посвящена событиям 1947 года. Помимо прочего они упомянули о том, что в тот год Британии пришлось пережить самую холодную за весь период наблюдений зиму. Эта информация меня позабавила, зимние месяцы 47-го года мне хорошо запомнились по катанию на санках.

Днем позже мне стало известно, что Чэй Блит вынужден был зайти в Ист-Лондон. Последние новости о нем я получил недели три назад, когда он находился у Тристан-да-Кунья. Я часто думал о нем в эти дни, ведь мы находились так близко друг от друга в Южном океане. Теперь стало понятно, что Блит опережал меня всего лишь на пару дней. Наша гонка длилась около трех месяцев, но сократить разрыв мне удалось только на четыре дня. Так или иначе, было бы очень жаль оказаться в этой гонке проигравшим.

Несколько дней Suhaili шла на северо-восток и погода значительно улучшилась. Мне удалось привести интерьер в божеский вид, снова водрузить все на место и прочно закрепить припасы и снаряжение. Что касается лодки, то она находилась в прекрасной форме. Я решил заняться починкой спинакера, полагая, что он мне еще пригодится, если погода будет оставаться хорошей. Кроме того, что он был разорван пополам, два угла его порядочно поистрепались, поэтому я прошил шпагатом все его края по периметру. Работа была приятной и мне удалось справиться с ней сравнительно быстро, несмотря на качку.

Прошивая парус, я уже добрался до середины протянутого поперек каюты троса, на котором было растянуто полотнище, как случился один из тех мелких инцидентов, которые когда о них вспоминаешь по прошествии времени, представляются смешными, хотя в момент происшествия таковыми отнюдь не казались. Широко расставив ноги, я стоял посередине каюты, одной рукой балансируя, а во второй держа иглу. Когда клубок шпагата размотался, я нагнулся и зубами затянул узелок на конце. Попытавшись распрямиться, я неожиданно почувствовал резкую боль в верхней губе. Мой ус был накрепко привязан к концу шпагата, весь спинакер колыхался от малейшего моего движения. Не сумев дотянуться рукой до ближайшего крепления шпагата, я начал отчаянно вращать глазами, в надежде обнаружить какой-нибудь режущий предмет в пределах досягаемости. Нож был рядом, но дотянуться до него было невозможно. Время бежало, а я все стоял пойманный за ус в шпагатную сеть и не знал что делать. Поскольку я не мог ни распутать узел, ни разрезать веревку, пришлось пойти на крайние меры. Зажмурившись и стиснув зубы, я резко дернул головой назад. Из глаз брызнули слезы, я испытал резкую боль, которая быстро прошла. За освобождение пришлось заплатить большей частью уса. Я тут же бросился к зеркалу, дабы удостовериться в том, что нарушение симметрии не носит катастрофический характер. Подравняв усы хирургическими ножницами, я заодно подправил и прическу.

Океанские маршруты мира – неоценимая в плавании книга. В ней приведены не только оптимальные курсы плавания между портами, но и альтернативные сезонные маршруты. Согласно прилагающимся к книге метеорологическим картам Адмиралтейства, к югу от мыса Доброй Надежды десять дней в месяц дуют штормовые ветры. По мере удаления от этого района частота шквальных ударов уменьшалась. Более того, иногда выпадали дни с прекрасной погодой, благодаря которой удалось немного взбодриться. Я вытащил наверх промокший спальный мешок и сумел высушить одежду, впитавшую в себя сырость, пока мы огибали мыс Доброй Надежды.

Аккумуляторные батареи были на последнем издыхании, поэтому при первой же возможности я достал зарядное устройство. Сняв крышку цилиндра и почистив клапаны, я оставил мотор включенным на всю ночь. Во время памятного шторма были сломаны глушитель и выхлопная труба, поэтому производимый включенным зарядным устройством шум был совершенно невыносимым. Ночью ветер усилился, желая как можно скорее подзарядить батареи, я решил пожертвовать сном и не выключать мотор. Часа в три ночи я отправился проверить в моторном отсеке с помощью гидрометра силу зарядки батареи. Неожиданно Suhaili, резко взлетев вверх на гребень волны, рухнула оттуда вниз. Я не смог удержаться на ногах, кислота из гидрометра, который я держал в руке, брызнула на лицо и попала мне в левый глаз. Я тут же бросился вон из моторного отсека на палубу. Кокпит был залит водой, я зачерпнул ее пригоршней и попытался промыть глаз. Несколько минут я плескал на лицо морской водой, затем спустился вниз и промыл его питьевой водой.

Жжение в глазу постепенно проходило, но оставалось ощущение бешеной пульсации всего глазного яблока. Мне помогли найденные в аптечке антисептические глазные капли. В зеркале глаз выглядел нормально, но согласно Медицинскому справочнику капитана корабля, после таких инцидентов следует дать глазам отдохнуть. Поскольку, при составлении списка медикаментов я не позаботился включить в него глазную повязку, пришлось обвязать голову бинтом под углом так, чтобы правый глаз оставался свободным. Результат был довольно пиратским, но совершенно непрактичным и уже на следующее утро я снял мешавшую мне повязку. Не могу сказать, что ночь прошла спокойно. Я не знал, насколько серьезно поврежден глаз и в голову лезли неприятные мысли о том, что я могу остаться одноглазым. Но над вопросом поворота на Дурбан я раздумывал недолго. Командор Кинг и Муатисье продолжали гонку, в которой лидировал я с небольшими, но все-таки шансами на победу, которая, по моему мнению, стоила одного глаза. Как оказалось, глаз поврежден несильно. Уже к концу недели он перестал пульсировать и не беспокоил меня.

Когда Suhaili подбросило, зарядное устройство опрокинулось и намокло. Мне пришлось снова разобрать его, высушить и прочистить генераторы. Более серьезным ударом стала потеря дистиллированной воды для электролита аккумуляторных батарей. В момент толчка крышка контейнера была отвинчена, я позабыл об этом, будучи занятым промывкой глаза, а когда вспомнил, то было уже поздно – емкость была пуста. В дальнейшем пришлось использовать дождевую воду.

Следующий день оказался сотым днем плавания. Я находился примерно в 1400 милях к востоку от Кейптауна.

22 сентября 1968 года, 100-ый день плавания Последний день зимы в Южном полушарии

Проснувшись, я обнаружил, что мы идем курсом на север и сделал поворот фордевинд. Ночью я сильно ушиб локоть, но что локоть – все тело покрыто ссадинами, а глаз дрожит не переставая. Я себя чувствовал, как будто только что простоял десять раундов против Кассиуса Клея. Так как ветер чуть ослабел, я поднял новые паруса и пошел спать. Внизу тепло и более-менее сухо, чувствую себя очень усталым. Я проснулся в 14.00 и с первого взгляда на небо стало ясно, что скоро нас накроет очередной шквал, на этот раз с юго-востока. Пришлось опять спускать паруса. Взять рифы уже не так просто, как прежде. Для моих покрытых болячками и волдырями рук вращение рукоятки превратилось в настоящую пытку. Сегодня я заметил, что на гроте недостает семи раксов (скобы на шкаторине парусов, скользящие по штагам и леерам). Когда ветер уляжется, первым делом займусь ими. Вечером в 20.00 поужинал ризотто и отметил юбилей 100 дневного одиночества десертом из консервированных фруктов, после чего опять улегся. Это не столько проявление лености, сколько желание дать отдохнуть поврежденному глазу. Надо сказать, что уже ощущается хроническая усталость, я засыпаю сразу после того, как сомкну глаза. Судя по показаниям барометра, скоро установится хорошая погода. Надеюсь к тому времени нормально отдохнуть, ведь мне понадобятся силы для того, чтобы справиться с накопившейся работой. Поставил будильник на полночь в надежде на то, что ночью смогу поднять дополнительные паруса.

Оптимистичными заголовками я явно пытаюсь подбодрить себя.

Запись за 23 сентября начинается со слов: Первый день весны!

Сразу после полуночи поднялся на палубу. Ветер успокоился, я добавил парусов и тут же вновь завалился на койку. Проснулся около семи утра, ветра почти не было. Быстро позавтракав кофе и хлебными чипсами со сливовым джемом, я занялся визированием, а потом спустил грот. Впервые после отплытия из Фалмута на грот-матче не был поднят парус. Все утро ушло на проверку раксов и замену отсутствующих. Пришлось пришить семь новых скоб, две из них – на самой верхушке мачты. Я использовал португальскую, нейлоновую, рыбачью леску, которую купил в Лоренсу-Маркише, когда плавал еще на Congella. Она оказалась намного прочнее британского синтетического волокна. Надеюсь, раксы будут держаться прочно. Сумев закончить работу во время, я успел замерить меридиональную высоту. Оказалось, за два дня мы сумели пройти 243 мили, что совсем неплохо, принимая во внимание довольно слабый ветер. На ланч я приготовил карри. Оно у меня получается все лучше, и лучше, несмотря на то, что у меня нет лука. К сожалению, я не умею готовить рис. Во время предыдущего плавания им занимался Крис. После ланча занялся разной мелочевкой: заменил на стакселе истершийся фал, уплотнил левую бизань-ванту, прошелся по палубе с масленкой и с банкой смазки, а также заново оплел коуш на левом штормовом стакселе, то же самое следовало проделать и с правым стакселем, но он был мокрым. Затем я перешел к зарядному устройству. Слава Богу, несмотря на полученную в субботу травму, он завелся. Аккумуляторные батареи заряжались очень медленно, что-то там внутри было не в порядке, но я не смог понять, что именно. В целях экономии энергии пришлось отказаться от слушания радио по вечерам. Только что я закончил зарядку, третью по счету сегодня. Ни одна из батарей не зарядилась до 12.00. Я буду держать зарядное устройство включенным по возможности дольше, но повторения субботнего представления не будет. Картина напоминала сцену из Сумерек Богов – лодка разрезала волны, в парусах и такелаже ревел ветер, почти заглушавший шум работающего зарядного устройства.

Сегодня я решил включить двигатель, который не работал уже более двух месяцев. Сначала я попробовал завести его вручную и даже погнул рукоять трубного ключа, что свидетельствует о величине приложенного усилия, но у меня ничего не получилось – его заклинило. Проверка цилиндров ничего не дала, в них все еще было масло, редуктор тоже выглядел нормально. Надо дождаться очередного штиля и разобрать стартер, может быть все дело в нем. Но какова бы ни была причина, виноват я – следовало запускать его каждый день. Теперь же у меня масса дел, чтобы уследить за всем, времени не хватает.

Как и ожидалось, ветер перепробовал все возможные направления и если он будет следовать устоявшейся модели поведения, вечером следует ожидать шторма. Но мне все-таки удалось сделать сегодня многое, за что я премного благодарен погоде. Хорошо было бы поработать над письмами, но писать при ветре неудобно, и хотя мои глаза в порядке – как назло, именно сейчас мне что-то попало в глаз, – не хочу перегружать зрение чтением или письмом при свете масляной лампы.

Кажется, этому этапу плавания я уделяю слишком много времени и слов: