Круги ужаса

Но господин Финхаер, не слушая его, уже выбежал из комнаты.

— Остановите его, он наделает глупостей! — завопил дядюшка.

— Да, да! Остановите его, он наделает глупостей, — поддакнул доктор ван Пиперцеле, еле шевеля языком и глядя мутными глазами на дверь.

Мы услышали шаги Финхаера, взбегающего на верхний этаж. Дядюшка бросился вслед за ним, волоча за собой обычно услужливого, но сейчас упирающегося ван Пиперцеле.

Капитан Коппеянс пожал плечами, выпил свой пунш, наполнил кружку снова и набил трубку.

— Глупости, — пробормотал он.

И в это время раздался крик ужаса и боли, а потом послышались восклицания, и что-то упало.

Я слышал, как Финхаер кричал:

— Она ущипнула меня!.. Она откусила мне палец!..

Дядюшка стонал:

— Она удрала… О боже! Как мне теперь ее отыскать?

Коппеянс выбил из трубки пепел, встал, вышел из столовой и начал с трудом взбираться по спиральной лестнице, ведущей на бельэтаж. Я последовал за ним, сгорая от страха и любопытства, и проник в комнату, в которой до этого никогда не бывал.

В ней почти не было мебели, и я сразу увидел дядюшку, доктора ван Пиперцеле и господина Финхаера, стоявших вокруг громадного центрального стола.

Финхаер был бледен как полотно, его рот кривился от боли. Залитая кровью правая рука висела, как плеть.

— Вы открыли ее, — повторял мой дядюшка, и в его голосе звучал ужас.

— Мне хотелось рассмотреть ее поближе, — хныкал Финхаер. — О! Моя рука… Как она болит!

И тут я увидел на столе маленькую железную клетку, с виду очень тяжелую и прочную. Дверца была открыта, а клетка пуста.

В день святого Амбруаза мне нездоровилось, как и любому лакомке, ибо накануне, в день святого Николая, я объелся сладостями, пирожными и леденцами.

Ночью мне пришлось подняться — во рту было противно, а в животе я ощущал тяжесть и колики. Когда мне полегчало, я выглянул на улицу. Было темно и ветрено, по стеклам стучал мелкий дождь.

Дом дядюшки Квансюиса стоял почти напротив нашего, и я удивился, что в столь поздний час сквозь шторы его спальни сочился желтый свет.

— Он тоже болен, — усмехнулся я со злорадством, вспомнив, что накануне дядюшка взял себе из моих подарков пряничного человечка.

И вдруг откинулся назад, еле сдержав крик ужаса.

По шторе носилась тень — тень отвратительного гигантского паука. Существо бегало вверх и вниз, бешено крутилось на одном месте и вдруг пропало из моих глаз.

И тут же с противоположной стороны улицы донеслись душераздирающие призывы о помощи, пробудившие улицу Хэм от глубокого сна. Во всех домах распахнулись окна и двери.

Этой ночью мой дядюшка Франс Петер Квансюис был найден в своей постели с перерезанным горлом.

Позже мне рассказали, что горло у него было разорвано, а на лице не осталось живого места.

Я стал наследником дядюшки Квансюиса, но я был слишком молод, чтобы вступить во владение его довольно значительным имуществом.

Однако мне, как будущему владельцу, разрешили бродить по всему дому в тот день, когда судебные исполнители составляли опись имущества.

Я забрел в холодную, черную, уже запыленную лабораторию и подумал, что придет время, когда я с удовольствием вернусь в таинственный мир старого алхимика с его колбами и печами.

И вдруг у меня перехватило дыхание — мой взгляд остановился на предмете, притаившемся в углу между двумя стеклянными пластинами.

Это была громадная перчатка из черного железа, покрытая, как мне показалось, не то клеем, не то маслом.

И тут сквозь мешанину смутных воспоминаний пробилась ясная мысль, возникшая в голове сам не знаю откуда, — железная рука герцога Геца фон Берлихингена!

На столе лежали большие деревянные щипцы, с помощью которых с огня снимались горячие колбы.

Я вооружился ими и схватил перчатку. Она была так тяжела, что моя рука опустилась почти к самому полу.

Окно погреба, расположенное на уровне мостовой, выходило прямо на маленький глубокий канал, впадавший затем в Прачечный канал.

Туда-то я и понес свою зловещую находку, отставив ее как можно дальше от себя. Я с трудом сдерживался, чтобы не закричать от невыразимого ужаса. Железная рука извивалась, как фурия, откусывая от щипцов щепки и норовя схватить меня за пальцы. А как она пыталась броситься на меня, пока я держал ее над водой!

Она упала в воду с громким всплеском, и долго еще громадные пузыри кипели на поверхности тихих вод, словно какое-то чудовище захлебывалось на дне в муках и отчаянии.

Мало что осталось добавить к странной и ужасной истории моего дорогого дядюшки Квансюиса, которого я до сих пор оплакиваю от всей души.

Я больше никогда не видел капитана Коппеянса, ушедшего в море и пропавшего в бурю вместе со своим лихтером где-то у Фрисландских островов.

Рана господина Финхаера воспалилась. Ему сначала отняли кисть, а потом и всю руку, но это не помогло, и он вскоре умер в ужасных мучениях.

Бинус Комперноле захворал и уединился в своем доме в Мюиде, где никого не принимал, ибо дом был печален и грязен. Доктор ван Пиперцеле, которого я изредка встречал, делал вид, что не знает меня.

Десятью годами позже маленький Прачечный канал был засыпан. И во время работ там по неизвестной причине погибли двое рабочих.

Примерно в то же время на улице Тер-Неф, что по соседству с улицей Хэм, было совершено три кровавых убийства, так и оставшихся безнаказанными. Там возвели красивый новый дом, в который сразу после ухода строителей вселились три сестры Шутс. Те самые старухи, с которыми я познакомился в прежние времена. Их нашли удушенными в собственных постелях.

Я покинул дом на улице Хэм, в котором поселилась смерть и откуда ушла радость. Там я оставил все, что осталось от наследства дядюшки, — большой гипсовый бюст римского воина в пластинчатой кольчуге. Но взял с собой дядюшкины записки, которые часто перелистываю до сих пор, в поисках какой-то неведомой мне тайны.

Тарелка из мустьерского фаянса

Согласен, у меня отвратительная репутация.

Но, когда люди сообщали это в неподходящий миг, они умирали, получив меж ребер удар четырехдюймовым лезвием. Скажу правду, сэр, вы щедры и угостили приличным виски; однако лучше не злоупотреблять пустыми и неблагозвучными словами в мой адрес.

Хаузер, который командовал бригом Единорог, умер от лихорадки в морском госпитале; всю свою жизнь буду сожалеть об этом достойном человеке. Говорили, он подцепил болезнь в проклятых туманах на реке Флиндерс; другие утверждают, его укусила рогатая гадюка, которыми кишат эти непредсказуемые воды. Их яд действует медленно, но смерть неотвратима.

Рулевой Клаппенс, разыскиваемый полицией трех или четырех стран, рассудил здраво и смылся; добрался до Фриско, а оттуда до Иллинойса, где, поговаривают, занимается разведением скота.

В 1907 году Единорог стал на вечный якорь в дальней гавани Сиднея в том месте, где за ним нет должного наблюдения. Но красть на борту уже нечего, если только вы не любите гигантских тараканов и серых крыс.

Бриг был неплохой, хотя мне не нравился слишком длинный и высокий гафель бизань-мачты, что превращало судно в широкую, плохо управляемую бригантину.

Если я проскользнул в кают-компанию, то не из дурных намерений, а, как уже говорил, из любви к Хаузеру — хотелось взять что-нибудь на память о нем.

Я ничего не нашел, впрочем, и не ожидал найти; однако в потайном отделении буфета среди битой посуды наткнулся на целую тарелку.

Я уже говорил, что происхожу из отличной семьи, давшей мне неплохое образование. Не хвастаюсь знаниями, но иначе вам не понять, как я распознал великолепный мустьерский фаянс с гротескной отделкой, относящийся к странному второму периоду производства при Клерисси, когда фигурки заимствовались у фламандца Флориса и прекрасного Калло.

Центральная фигура тарелки — отвратительный человечек с огромным свинообразным рылом, одетый в желтый кафтан с пышными рукавами и шляпу с пером и сидящий на химере, настоящей карикатуре на мифическое чудище, — не имела ничего общего с искусством этих художников, а, похоже, родилась по чьей-то неведомой фантазии.

Я бы сохранил этот сувенир, не проиграй девять шиллингов и два мексиканских пиастра в криббедж. Блох-Сандерсон, еврей с Шепперд-лейн, дал за тарелку фунт, пообещав еще два, если я принесу парный предмет.

Я тогда не особо рылся в шкафу, а потому вернулся на Единорог.

Было холодно и темно, фонарь светил очень плохо.

Я не нашел второй тарелки из мустьерского фаянса, но наткнулся на большую пузатую бутылку, наполненную приятно пахнущим напитком.

На берегах реки Флиндерс живет племя ловцов голотурий, людей ужасно уродливых, занимающихся любопытным промыслом. Они хоронят своих мертвецов в наряде из перьев, который тянет в Фриско на пятьсот долларов, и производят из озерных водорослей и ягод крепкий напиток изумительного вкуса. Я не сомневался, что мне в руки попала бутыль этого дьявольского вина, которому с удовольствием отдал должное. Когда же захотел выбраться на твердую землю, ноги у меня стали заплетаться, а голова затяжелела. Потому я решил улечься на скамье в каюте, где не раз отдыхал бедняга Хаузер.

Я проснулся при мрачном желтом свете зари. Судно качало, как бочонок в трюме.

— Боже, — пробормотал я, — что за поведение у судна, стоящего на вечном якоре.

Вышел на покосившуюся от качки палубу, и с моих уст сорвались гневная брань и крики ужаса.

Я был в открытом море!!!

Единорог шел под всеми парусами, рассекая пенные буруны.

— Что за сучий сын устроил такое? — воскликнул я.

— Я, — ответил высокий голос.

На планшире левого борта сидел ужасный человечек ростом с горшок. Я застыл с разинутым ртом.

— Черт подери, где я видел вашу поганую рожу? — закричал я, когда первое удивление прошло, и ко мне вернулась речь.

— Эта рожа принесла тебе фунт, — закудахтал человечек, — хотя стоит много больше. Не будь я в отличном настроении из-за чудной погоды, то принял бы твои слова за оскорбление, и ты, сушеная треска, дорого бы заплатил за свой язык без костей!

Ну и дела!

Меня обозвал сушеной треской какой-то недомерок ростом с сапог, тайком увезший в бурное море. Шутка показалась мне неудачной, и я, сжав кулаки, направился к нему, но он расхохотался.

— Успокойся, а то в дело вмешается Кроппи!

Я услышал за спиной свист, обернулся и столкнулся нос к носу с химерой с тарелки. Только размером она была с датского дога и выглядела опасной.

— Ну, ладно, — сказал я, — в бутылке был дурман, а теперь мне снятся кошмары.

— А вот и нет, — снова заговорил мерзавец, — забудь о кошмарах. В мире нет ничего реальнее, чем я и Кроппи… Иди, дружок, на камбуз и приготовь поесть.

Чудовище угрожающе засопело, и я подчинился. К великому моему удивлению, камбуз ломился от отличных припасов — мяса, сала, датского сливочного масла и сушеных овощей. Я сварганил рагу. Вывалил все на блюдо и крикнул, что еда готова.

— Накрой в кают-компании, идиот, — посоветовал карлик, — и поставь четыре прибора. Где твои глаза, матросик, если не заметил, что у Кроппи три головы?

Действительно, у чудища было три отвратительных и глупых головы. От него несло серой, чесноком и копченой рыбой.

— Ба! — утешил я сам себя. — В конце концов, кошмар не так уж отвратителен, поскольку жратва имеет вкус сала, красной чечевицы и карри. Завтра приготовлю пудинг с араком!

Наступила ночь. Я сварил кофе и приготовил сэндвичи с говядиной, соленой семгой, уложив их на свежие морские галеты. Без труда отыскал бочонок рома и выпил целую пинту, не спросив разрешения странных начальников.

На третий день путешествия слева по борту и по ветру появился остров.

Погода стояла ясная и тихая. Из моря выросли кокосовые пальмы, неподвижные, словно их вырезали из жести. Поверхность воды рассекали плавники и хвосты двух или трех синих акул.

— Совершим прогулку по бережку? — крикнул я. — Это будет легко. Вы меня слышите?

Бриг сам повернул бушпритом в направлении прохода в атолл.

— Следует убрать часть парусов, чтобы не разбить морду дюжине инфузорий, — добавил я, будучи в отличном настроении.

Ответа не последовало.

Я бросился на поиски карлика в желтом кафтане и трехголового дога, но не нашел их.

Между тем Единорог скользнул вдоль стен из серого коралла и словно приклеился к причалу.

Я потратил некоторое время, чтобы спустить паруса. Работа оказалась на удивление легкой, хотя обычно требует более одной пары рук.

— Послушайте, — крикнул я, — если нравится, прячьтесь, я а хочу походить по палубе для коров, местечко мне нравится.

Мне довольно хорошо известны южные острова, и тот, по которому ступал, ничем не отличался от островов, где приходилось бывать, добывая копру или трепангов.

Кокосовые пальмы были высокими, плодоносными и ухоженными; в прозрачной и спокойной воде атолла скользили рыбешки. На дне колыхались длинные водоросли. Твердая почва блестела, словно ее припудрили слюдой.

— Наверняка, здесь есть деревня, — бормотал я, двигаясь по утоптанной тропинке.

Прошел около лье сквозь заросли, не заметив ни малейшего дымка.