Помоги проекту - поделись книгой:
— Этот человек набросился на меня, — ответил я.
— Вы действительно набросились на него? — спросил полисмен.
Челленджер тяжело дышал и ничего не ответил.
— А ведь это с вами уже не в первый раз, — сурово заметил полицейский, качая головой. — В прошлом месяце у вас были такие же неприятности. Вы поставили этому молодому человеку синяк под глазом. Пострадавший, вы предъявляете обвинение в этой связи?
Но я уже успокоился.
— Нет, — сказал я, — не предъявляю.
— А, собственно, почему? — спросил полисмен.
— Я сам в этом виноват. Я пришел к нему в дом без приглашения. К тому же он честно предупредил меня.
Полисмен захлопнул свой блокнот.
— Вы должны прекратить такое постыдное поведение, — сказал он. — А ну-ка, расходитесь! Расходитесь! — Это относилось уже к посыльному из мясной лавки, к горничной и нескольким прохожим, успевшим собраться на месте происшествия. Полисмен тяжелой поступью двинулся вниз по улице, оттесняя эту небольшую толпу. Профессор взглянул на меня, и в глубине его глаз мелькнула веселая искорка.
— Пойдемте! — сказал он. — Мы еще не закончили.
Слова эти прозвучали несколько зловеще, но я, тем не менее, последовал за ним в дом. Слуга Остин с лицом деревянного истукана молча закрыл за нами дверь.
Глава IV
Это самое великое открытие!
Едва входная дверь за нами закрылась, как из столовой вылетела миссис Челленджер. Маленькая женщина была вне себя от возмущения. Она преградила дорогу своему мужу, словно разъяренный цыпленок бульдогу. Было очевидно, что миссис Челленджер видела, как я уходил, но не знала, что я вернулся.
— Ты настоящий зверь, Джордж! — воскликнула она. — Как можно было побить такого милого молодого человека?!
Профессор показал большим пальцем себе за спину.
— Да вот он, позади меня, жив и невредим.
Она смутилась, но не слишком.
— Простите, я вас не заметила.
— Все в порядке, мадам, уверяю вас.
— Господи, что у вас с лицом! О Джордж, ты невыносим! Каждую неделю обязательно какой-нибудь скандал. Все ненавидят тебя, ты делаешь из себя посмешище. Все, довольно. Терпение мое лопнуло.
— Не стоит перебирать грязное белье при посторонних, — проворчал он.
— Это и так уже ни для кого не секрет! — воскликнула миссис Челленджер. — Об этом знает вся наша улица, — да что там улица, весь Лондон. Остин, оставьте нас, вы нам пока не нужны. Как ты думаешь, что об этом говорят люди? Где же твое чувство собственного достоинства? А ведь ты мог бы стать профессором королевской кафедры[31] в каком-нибудь большом университете, где тысячи студентов почитали бы тебя. Где же твоя гордость, Джордж?
— А как насчет твоей гордости, дорогая?
— Ты слишком долго испытывал мое терпение. Ты превратился в заурядного скандального грубияна!
— Успокойся, Джесси.
— Неуемный свирепый хулиган!
— Ну все, довольно с меня! Отправляйся на место покаяния! — сказал Челленджер.
К моему удивлению, он наклонился, поднял жену на руки и посадил на стоявший в углу холла постамент из черного мрамора. Постамент был высотой более двух метров и такой тонкий, что миссис Челленджер с трудом удерживалась на нем. Трудно представить себе более нелепую картину, чем женщина с перекошенным от гнева лицом, восседающая подобным образом, болтая ногами и сжимаясь от страха и обиды.
— Немедленно сними меня! — завизжала она.
— Скажи «пожалуйста».
— Это свинство, Джордж! Сейчас же опусти меня!
— Пойдемте в мой кабинет, мистер Мэлоун.
— Нет, сэр, действительно!.. — начал я, глядя на бедную женщину.
— Мистер Мэлоун просит за тебя, Джесси. Скажи «пожалуйста» и сразу же окажешься внизу.
— Какой же ты негодяй! Ну, пожалуйста! Пожалуйста!
— Ты должна вести себя пристойно, дорогая. Мистер Мэлоун — представитель прессы. Завтра он напечатает все это в своей газетенке, да еще продаст лишний десяток экземпляров среди наших соседей. «Странности одной высокопоставленной особы» — на этом постаменте ты действительно можешь считаться поставленной достаточно высоко, не так ли? Далее идет подзаголовок: «Беглое знакомство с жизнью одной супружеской четы». Мистер Мэлоун ведь питается падалью и отбросами, как и вся эта братия, —
— Вы действительно абсолютно невыносимы! — с жаром воскликнул я.
Челленджер расхохотался.
— Похоже, вы уже готовы вступить в коалицию, — пророкотал он, поглядывая то на жену, то на меня. Затем его тон внезапно изменился. — Простите нам эту фривольную семейную сценку, мистер Мэлоун. Я предложил вам вернуться вовсе не для того, чтобы продемонстрировать наши маленькие домашние шалости, а по гораздо более серьезному поводу. Беги, маленькая женщина, и не сердись. — Он положил свои громадные руки на плечи миссис Челленджер. — Все, что ты сказала, — чистая правда. Я был бы гораздо лучше, если бы следовал твоим советам, но это был бы уже не я. Есть масса более достойных мужчин, но Джордж Эдвард Челленджер — только один. Так что ты уж постарайся с ним поладить. — Внезапно он звонко поцеловал ее, что сбило меня с толку даже больше, чем его недавняя жестокая выходка. — А теперь, мистер Мэлоун, — продолжил профессор с большим достоинством, —
Мы вновь вошли в ту же комнату, которую покинули столь бурно всего каких-то десять минут назад. Профессор тщательно прикрыл за нами дверь, усадил меня в кресло и сунул под нос коробку сигар.
— Это настоящие «Сан-Хуан Колорадо», — сказал он. — Легковозбудимые люди, вроде вас, весьма подвержены действию наркотиков. О Господи, ну кто же откусывает кончик! Его нужно только отрезать — сигара требует уважения! А теперь откиньтесь на спинку кресла и внимательно послушайте то, что я соблаговолю вам сообщить. Не перебивайте меня, и если у вас появятся какие-либо вопросы, приберегите их на потом. Прежде всего, что касается вашего возвращения в мой дом после такого совершенно справедливого изгнания… — Здесь он вытянул шею и вызывающе посмотрел на меня, словно приглашая возразить. — …после, как я уже сказал, вполне обоснованного изгнания. Причина этого заключается в вашем ответе этому строгому полисмену, где, как мне показалось, содержались проблески некоего доброго отношения; так или иначе, обычно это не свойственно людям вашей профессии. Признав, что вина за этот инцидент лежит на вас, вы продемонстрировали признаки определенной внутренней непредвзятости и широты взглядов, что и привлекло мое благосклонное внимание. Тот подвид человеческой расы, к которому вы имеете несчастье принадлежать, всегда находился вне моего умственного кругозора, а благодаря вашим словам вы оказались в поле моего зрения. Вы заставили посмотреть на вас серьезно. По этой причине я и попросил вас вернуться со мной, поскольку мне захотелось познакомиться с вами поближе. Если вас не затруднит, стряхивайте, пожалуйста, пепел на небольшой японский поднос, который стоит на бамбуковом столике у вашего левого локтя.
Все это Челленджер выдал на одном дыхании, словно на лекции перед студентами. Повернувшись на вращающемся кресле ко мне лицом, он сидел, надувшись, словно огромная лягушка, откинув голову немного назад и высокомерно прикрыв глаза. Неожиданно он повернулся ко мне боком, и теперь мне были видны только его спутанные волосы с выступающим из них красным ухом. Он принялся копаться в каких-то бумагах, беспорядочно разбросанных на столе, после чего снова повернулся ко мне, держа в руках записную книжку довольно потрепанного вида.
— Я хочу рассказать вам о Южной Америке, — заявил профессор. — И прошу вас, без комментариев. В первую очередь, я хочу, чтобы вы поняли: все, что я сейчас вам сообщу, запрещается предавать какой-либо огласке без моего особого разрешения. А такого разрешения, по всей видимости, я никогда не дам. Надеюсь, все понятно?
— Это очень сложно, — сказал я. — Разумеется, непредвзятое изложение…
Он снова положил записную книжку на стол.
— Тогда на этом и закончим, — сказал Челленджер. — Желаю вам всего наилучшего.
— Нет-нет! — вскричал я. — Я принимаю любые ваши условия. Насколько я понимаю, выбора у меня нет.
— Ни малейшего, — подтвердил он.
— Что ж, тогда я обещаю вам это.
— Слово чести?
— Слово чести.
Он с сомнением посмотрел на меня надменным взглядом.
— С другой стороны, что мне известно о вашей чести? — произнес он.
— Ну, знаете, сэр! — Я был просто в ярости. — Вы слишком много себе позволяете! Меня никогда еще так не оскорбляли!
Моя вспышка вызвала у Челленджера скорее любопытство, чем раздражение.
— Голова круглая, — пробормотал он. — Брахицефальный тип[33], глаза серые, волосы черные, некоторые черты негроида… Вы — кельт[34], я полагаю?
— Я ирландец, сэр.
— Чистокровный ирландец?
— Да, сэр.
— Тогда это, конечно, многое объясняет. Позвольте, вы только что пообещали не злоупотреблять моим доверием. Должен сказать, что доверие это будет далеко не полным. Но я готов сообщить несколько фактов, которые представляют интерес. Во-первых, вам, должно быть, известно, что два года назад я предпринял путешествие в Южную Америку, путешествие, которое войдет в анналы научной истории всего мира. Целью моей экспедиции была проверка некоторых выводов Уоллеса[35] и Бейтса[36], что можно было сделать, только наблюдая отмеченные ими факты в тех же условиях, что и они. Если бы моя экспедиция не дала никаких других результатов, кроме названных, она все равно заслуживала бы внимания; но, когда я находился там, со мной произошел странный случай, указавший совершенно новое направление исследований.
Вам, конечно, известно, — хотя в наши полуграмотные времена вы вполне можете ничего об этом и не знать, — что земли вокруг некоторых участков Амазонки исследованы лишь частично и что в основное русло этой реки стекается масса притоков, причем многие из них даже не нанесены на карту. Моей задачей было посетить эти малоосвоенные края и изучить местную фауну, что должно было дать материал для нескольких глав моего грандиозного и монументального труда по зоологии, который является делом всей моей жизни. Когда эта работа была завершена и я находился уже на пути назад, мне пришлось заночевать в небольшой индейской деревушке, расположенной в том месте, где в реку впадает один из ее притоков, название и местоположение которого я опущу. Местные жители — индейцы кукама — дружелюбное, но деградирующее племя, с умственными способностями на уровне среднестатистического лондонца. Еще по дороге туда я дал им несколько лекарственных препаратов и произвел на них большое впечатление как личность, поэтому меня не удивило, что они с нетерпением ждали моего возвращения. По их жестикуляции я понял, что кто-то из них нуждается в срочной медицинской помощи, и последовал за вождем в одну из хижин. Когда я вошел туда, то оказалось, что человек, для помощи которому меня пригласили, только что скончался. К моему удивлению, это был не индеец, а белый человек; я бы даже сказал, очень белый, поскольку волосы у него были соломенного цвета и во внешности присутствовали некоторые характерные черты альбиноса. На нем были какие-то лохмотья. Истощенное тело свидетельствовало о том, что он перенес длительные невзгоды. Насколько мне удалось понять знаки жителей деревни, он был среди них чужаком и пришел к ним через лес один и в самой последней стадии измождения.
Рядом с покойником лежал вещевой мешок, и я изучил его содержимое. На нашивке с внутренней стороны было написано имя — Мейпл Уайт, Лейк-авеню, Детройт, штат Мичиган. Это был человек, перед которым я всегда готов снять шляпу. Достаточно будет сказать, что, когда настанет время отдать должное этому великому открытию, заслуги Мейпла Уайта будут стоять наравне с моими собственными.
По содержимому вещевого мешка стало ясно, что этот человек был художником и поэтом, отправившимся на поиски впечатлений. Там были наброски стихов. Я не берусь судить о таких вещах профессионально, но мне они показались необычайно талантливыми. Там также находились довольно банальные зарисовки речных пейзажей, ящичек с красками, коробка с цветными мелками, несколько кисточек, эта изогнутая кость, которая сейчас лежит на моем письменном приборе, книга Бакстера «Мотыльки и бабочки», дешевый револьвер и несколько патронов. Таким было все имущество этого странного представителя американской богемы. Каких-то личных вещей у него либо не было, либо он растерял их в своем путешествии.
Уже отворачиваясь от тела, я внезапно заметил что-то, выглядывавшее из обтрепанной куртки. Там оказалась вот эта записная книжка, которая уже тогда была в таком же неприглядном виде, в котором вы видите ее сейчас. Могу вас заверить, что с того момента, как эта реликвия попала ко мне в руки, к ней относились с бóльшим почтением, чем к первому изданию Шекспира. А теперь я вручаю записную книжку вам и прошу внимательнейшим образом изучить ее содержимое, страницу за страницей.
Челленджер взял себе еще одну сигару и откинулся на спинку кресла, сверля меня критическим взглядом и наблюдая за эффектом, который произведет на меня этот документ.
Я открыл записную книжку в ожидании какой-то тайны, хотя даже не догадывался, какой именно. Первая страничка меня разочаровала: на ней был изображен очень толстый человек в матросском бушлате, под рисунком было написано «Джимми Колвер на почтовом корабле». Затем следовало несколько страниц с зарисовками индейцев за их занятиями. Далее шел рисунок веселого полного священника, сидевшего напротив тощего европейца, с подписью: «Завтрак с братом Кристоферо в Росарио[37]». Следующие несколько страниц были заняты эскизами женщин и детей, после которых следовала прекрасная серия рисунков животных с поясняющими надписями, вроде «Ламантин[38] на песчаной отмели», «Черепахи откладывают яйца», «Черный агути под пальмой мирити» с изображением какого-то похожего на свинью животного[39]. Завершалось это двойной страницей с эскизами крайне неприятного вида ящеров с длинными мордами. Мне это ни о чем не говорило, и я признался в этом профессору.
— Это, конечно же, всего лишь крокодилы?
— Аллигаторы, милейший, аллигаторы! В Южной Америке настоящие крокодилы не водятся. Различие между этими двумя видами заключается в том…
— Я хотел сказать, что не вижу в этом ничего необычного — ничего такого, что подтверждало бы ваши слова.
Он невозмутимо улыбнулся.
— Попробуйте взглянуть на следующую страницу, — сказал профессор.
Я по-прежнему был настроен весьма скептически. Передо мной во весь разворот был грубо раскрашенный эскиз ландшафта; художники, рисующие с натуры, делают такие в качестве набросков для будущих более тщательно выписанных работ. На переднем плане была какая-то бледно-зеленая, напоминающая перья, растительность, которая уходила по склону холма вверх и заканчивалась линией темно-красных скал со странной ребристой поверхностью, как у базальтовых формирований[40], которые мне уже приходилось видеть ранее. Далее они переходили в сплошную вертикальную стену, закрывавшую весь задний план. В одном месте высился стоявший отдельно пирамидальный утес с огромным деревом на вершине, который, казалось, был отделен от основной скалы расселиной. Позади всего этого виднелось синее тропическое небо. Верхушку рыжеватой гряды обрамляла тонкая зеленая полоска растительности.
— Ну, что скажете? — спросил Челленджер.
— Это, без сомнения, довольно любопытная формация, — сказал я, — но я далеко не геолог, чтобы заметить в ней что-то примечательное.
— Примечательное?! — повторил он. — Да это уникально! Невообразимо. Никто на земле даже не мечтал о такой возможности. Взгляните теперь дальше.
Когда я перевернул страницу, у меня невольно вырвался возглас удивления. Там на весь лист было изображено самое необыкновенное существо, какое мне когда-либо приходилось видеть. Это напоминало сон курильщика опиума, некое бредовое видение. Голова у чудища была птичьей, тело — как у раздувшейся ящерицы, стелившийся сзади хвост имел направленные вверх шипы, а искривленную спину венчала высокая зазубренная кайма, напоминавшая дюжину петушиных бородок, расположенных друг за другом. Перед существом стояла абсурдно крошечная фигурка рассматривавшего его человека, — пигмея или карлика.
— Итак, что вы скажете об этом?! — воскликнул профессор, с видом триумфатора потирая руки.
— Какое-то гротескное чудовище.
— Но что же заставило Уайта нарисовать такое животное?
— Полагаю, злоупотребление джином.
— И это единственное предположение, на которое вы способны?
— Да, сэр. А каково ваше объяснение?
— Самое очевидное: это животное действительно существует. Рисунок сделан с натуры.
Если бы не были так свежи воспоминания о том, как мы с профессором катились кувырком с парадного крыльца, я бы обязательно расхохотался.
— Несомненно, несомненно, — торопливо сказал я, как человек, потакающий фантазиям слабоумного. — Признаюсь, однако, — добавил я, — что меня несколько озадачивает крошечная человеческая фигурка. Если бы это был индеец, рисунок можно было бы рассматривать как свидетельство существования в Америке некой расы пигмеев, хотя по внешнему виду человек напоминает европейца в широкополой шляпе от солнца.
Профессор засопел, как разозленный буйвол.
— Вы действительно перешли все возможные границы, — сказал он. — Мои представления о пределах возможной тупости несказанно раздвинулись. Умственный парез![41] Поразительная инертность мышления! Потрясающе!
Его замечания были слишком смехотворны, чтобы разозлить меня. На самом деле это было просто бессмысленной тратой энергии, поскольку, если бы вы решили разозлиться на этого человека, вам пришлось бы находиться в таком состоянии постоянно. Поэтому я довольствовался лишь усталой улыбкой.
— Меня просто поразило, что человек такой маленький, — сказал я.
— Да посмотрите же сюда! — вскричал профессор, перегнувшись через стол и тыча толстой волосатой сосиской своего пальца в рисунок. — Видите это растение позади животного? Полагаю, что вы приняли его за одуванчик, брюссельскую капусту или нечто в этом роде. А это слоновая пальма[42], они достигают пятидесяти или даже шестидесяти футов в высоту. Неужели вы не понимаете, что Уайт поместил здесь человека умышленно? Он не мог на самом деле стоять перед этим зверем, когда рисовал его. Художник изобразил здесь себя, чтобы дать представление о масштабе. Ростом Мейпл Уайт был, скажем, чуть более пяти футов. А дерево в десять раз выше его, чего и следовало ожидать.
— Черт побери! — воскликнул я. — Значит, вы думаете, что это чудище было… Тогда его логово должно быть больше, чем вокзал Чаринг-Кросс!
— Если здесь нет некоторого преувеличения, то это действительно вполне взрослый экземпляр, — с довольной улыбкой согласился профессор.
— И тем не менее, — с жаром продолжал я, — нельзя же отбрасывать весь предыдущий опыт человечества на основании какой-то зарисовки. — Я пролистал остальные страницы и убедился, что там больше ничего подобного не было. — Одного рисунка какого-то странствующего американского художника, который мог сделать ее под влиянием гашиша или во время приступа лихорадки, или просто потакая капризам своего нездорового воображения. Как человек науки вы не можете занимать такую шаткую позицию.
Вместо ответа профессор снял с полки книгу.
— Это великолепная монография моего талантливого друга Рея Ланкастера![43] — торжественно сказал он. — Здесь есть одна иллюстрация, которая, несомненно, вас заинтересует. Ага, вот она! Надпись под ней гласит: «Возможный внешний вид стегозавра[44] — динозавра[45] юрского периода[46]. Задняя нога в два человеческих роста». Ну, что вы на это скажете?
Он протянул мне открытую книгу. Взглянув на рисунок в ней, я вздрогнул. Это восстановленное по найденным останкам животное из давно ушедшего мира удивительно напоминало эскиз неизвестного художника.
— Это на самом деле поразительно, — сказал я.
— Но вы по-прежнему не признаете это решающим доводом?
— Конечно, это может быть простым совпадением, либо американец видел подобного рода картинку ранее и сохранил ее в памяти. И она всплыла в сознании человека с нарушенной психикой.
Поделиться книгой: