Алое Пламя (СИ)

— Ярка ли… — начал Вермир.

— …звезда? — спросил Нелд, улыбнувшись. — Конечно! Знаешь, я много думал о тебе, о нашей коронной фразе… Я рад видеть тебя в хорошем настроении. Ведь ты не обижаешься на меня? Почему не посмотришь на меня?

— Ты уверен?

— Да.

Вермир медленно повернулся, Нелду открылось, некогда красивое, но теперь исковерканное лицо. Нелд забегал взглядом с Вермира на пол, не в силах выдержать, остановил глаза на кровати и протиснул сквозь зубы:

— Прости…

— Ничего, — будто отмахиваясь от пустяка, сказал Вермир, — лучше расскажи, что твориться в городе.

И Нелд рассказал. О том, что, как только наступает вечер, то на улицах царствует тишина. Тот, кто ходит по улицам ночью, либо пьян, либо глуп, либо смельчак. Обычные люди стараются засесть в своё доме под защитой толстой двери и огромного засова, тушат свет и не издают звуков, а если кто-то стучит, то не отвечают. О расхаживающих вооружённых группах после захода солнца, о том, что каждый житель платит не только городу, но и сомнительным личностям, о том, что каждый, кто имеет своё дело, находится на острие споров, подвержен разгромом и вымогании денег. Нелд тоже выбрал сторону, но его таверну уже давно не разносили. Каждые полгода территория меняется, льётся кровь, крики, ругань, и напуганы жители. Маленький и добрый городок из детства превратился в кишащий улей, где каждый хочет отхватить большой кусок, но не каждый может проглотить такой кусок.

— Как это случилось? — спросил Вермир. — Почему Пилан стал таким? Раньше же такого не было. Прошло шесть лет, а город будто другой.

Нелд вздохнул, протёр рукой лицо.

— Вообще-то было, — сказал он грустно, — но ты не замечал. Ты был подростком, мир поменялся не потому, что изменились люди, города, государства, ты изменился. Мир внутри тебя изменился.

Вермир схватился за лоб, единственное чистое от шрамов место, не считая волос.

— Подожди… А как же стража? Чиновники…

— Они такие же, делают то же самое, просто официально. Просто ещё одна сторона, которая хочет оторвать от тебя кусок, выжать всё, а потом бросить.

— Так нельзя! Надо что-то делать!

— Что?! Что?! — вспылил Нелд. — Ты драконоборец, и посмотри, что с тобой сделали! А я… я простой человек, маленький, ничего не решающий. Я даже не могу сказать, какое пиво пить, я просто наливаю и принимаю монетки. Не мне что-то переделывать, у меня есть дочери, о которых больше никто не позаботиться, я несу ответственность и не могу их подвести глупыми действиями. Не я, не мне.

Вермир молчал долго, просто не знал что сказать. Безудержная печаль смешалась с безумным смехом. Вышел гибрид, которому смешно до колик, от того, что всё кажется таким разрушенным, и каждая новая деталь не повергает в шок, а смешит, ибо больше нет ничего, кроме смеха, если вокруг происходит бред. Печально от того, что всё кажется таким утерянным, разорванным, раздробленным, от того, что всё рушится на глазах.

— Мы же гуляли по ночам, — сказал Вермир, припоминая подростковые приключения. — И не было никого, никто не ходил по улицам, не грабили, не убивали. Скажи мне, Нелд, что происходит.

Нелд нервно затряс головой.

— Нам просто везло. Когда мы гуляли вдвоём или ещё с кем-то, то никогда не было, но как только я шёл один, то всегда видел, как кого-то мутузят в переулке. Ты мне не веришь? Не веришь?! Помнишь Марора? Он ещё хотел странствовать по Рогвельду, копил деньги на карточку, работал в кузнице, а по утрам разносил молоко. Помнишь? Ему разбили голову булыжником, он не захотел отдавать деньги.

Вермир помнил Марора, белокурый длинный парень, остальные смеялись над его мечтой накопить целое состояние и купить пропускную карточку, чтобы путешествовать, но Вермир всегда поддерживал идею и целеустремлённость, с который шёл тот, но всегда боялся, что остальные ребята сделают и из него посмешище. Сейчас он понимает, что был глуп, и если бы вернулся, то обязательно сказал пару подбривающих слов этому одинокому, всегда с повисшей головой, но трудолюбивому парню.

— Он не единственный, — продолжил Нелд, — много кто пострадал. Апаин, Саник, Логх, Седд. Но они сдались, приняли новый закон, как и многие другие. Здесь не осталось свободы, все платят, все работают, выбиваются из последних сил, лишь бы не тронули семью, а одиночки… я даже не знаю, что ими движет. Наверное, просто хотят, чтобы их не трогали. Всё скатилось к тому, что мы под контролем.

— Знаешь, у меня такое чувство, словно ты рассказываешь сказку. Про каких-то чудищ, которых кто-то видел, они что-то делали или делают, неважно. Словом, эти чудища… они же эфемерны.

— Ты мне не веришь… — печально проговорил Нелд и вздохнул.

— Когда я приехал, то увидел улыбающихся и смеющихся людей. Все ходили по улицам, ворчали, кряхтели, ругались, но никто никого не убивал и не грабил. Ты мой друг, но, возможно, ты просто… волнуешься.

— Волнуюсь?! — вскричал Нелд. — Да посмотри на себя! Тебя изрезали на куски, и ты говоришь, что ничего нет?! Поймали, как пса и, визжащего, начали резать!

Шрамы заходили ходуном, Вермир всегда, когда гнев захватывал разум, напрягал челюсть до такой степени, что бугорки отчётливо выступали на щеках. Глаз засверкал, как сапфир. Нелд отшатнулся, мельком взглянув на едва сдерживаемую ярость. Он задышал часто, словно после пробежки, сглотнул слюну и устало сказал, повесив голову:

— Пилан превратился в гнойник, такие когда-то вскрывали по всему Рогвельду. Видимо, эту грязь не вывести, она будет липнуть, переползать от человека к человеку, пачкать, заражать, пока не добьётся своего.

Нелд пошёл к двери, пол отдался тяжёлыми шагами. Дверь со скрипом открылась под массивной рукой Нелда.

— Ты на себе испытал взгляд этого города, но не веришь. Что же должно произойти, чтобы ты понял? Чтобы они потрошили людей на улицах?

Несмотря на кипящие эмоции, Нелд закрыл дверь спокойно. Вермир смотрел на дверь долго, сдерживая бомбу внутри. К счастью, это получилось, но не полностью. На смену горячим и льющимся мыслям, пришли тягучие, еле ползучие. Вермир даже не попытался остановить напор этих раскалённых игл, они съедали мозг, словно черви. Но Вермир всегда стоит на своём, пока не переубедит себя, пока не увидит, что все его аргументы рассыпаются в прах, пока не сломаются последние барьеры, он будет упираться. Он бы хотел поверить Нелду, но здравый смысл и вагон аргументов переваливают мнение друга.

На следующее утро зашла Дора, неся тарелку супа. Обычный завтрак, который мог бы Вермиру наскучить, если бы тот обладал хоть каплей брезгливости, но к еде он относится просто, даже недолюбливает роскошную пищу. Тарелка супа оказалась на столе, а Дора присела на кровать.

— Я слышала, — кротко начала она, — ты и Нелд повздорили…

— Немного, — сказал Вермир, смотря на Дору, — он слишком увлечён… даже не знаю, как назвать. Безопасностью? Он буквально обезумел, я не видел его раньше таким, он слишком легко выпускает гнев, не думая о последствиях или думая, но не может сдержаться. Что с ним?

— Он слишком печётся о дочерях. Хочет для них только лучшего, поэтому бывает, сносит с дороги. Не таи обиду, я уверена, он уже раскаивается, ты же знаешь, он быстро отходит, как ты.

— Наверное, поэтому мы подружились, — сказал Вермир, улыбнувшись, но улыбка оказала дикий контраст на изуродованном лице. Дора лишь мельком взглянула и опять уставилась на его ладонь.

— Я точно не знаю… но вы обсуждали город? Ему не нравятся изменения, что произошли.

— А какие произошли изменения?

— Меняется же всё, всегда. Даже река может изменить течение за шесть лет. — Вермир горько взглянул на неё, но Дора всё глядела на ладонь. — Приходят новые законы, гласные и не очень. Всё меняется, а Нелд не любит новое, дай право, он будет жить так же, как десять лет назад. Он бы принял за радость вручную наливать из бочки пиво, а не открывать кран.

— Это правда?

— Что? — спросил Дора, вскинув голову и посмотрев одинокий глаз.

— Дора, — сказал Вермир мягко.

— Я не знаю, о чём вы говорили, — сказал она, мотая волосами, но под тяжёлым взглядом всё же сдалась. — Отчасти, скорее всего, за него говорил страх. Я знаю, что он мог сказать, он боится за дочерей, поэтому принимает в штыки всё, что может навредить им, а заодно и другим девочкам, детям. Не стоит полагаться на его мнение полностью, но нельзя сказать, что он неправ.

Вермир усмехнулся про себя. Когда он увидел Дору впервые после расставания, то был расстроен не просто из-за её нового способа заработка, а из-за того, насколько она поменялась, стала другой, не ту, кого он выбрал. Когда она начала истерику, то он потерял дух, сразу понял, что это была не она, она никогда не впадёт в истерику и всегда говорит в правильной форме. Сейчас он увидел ту, которую выбрал, хотя во внешности мало что поменялось с той, что он увидел после расставания, но в речи поменялось всё. Это она.

— Когда я очнулся, — сказал Вермир, — то через пару часов пришли. Мужчина с белыми волосами и в жилетке. Ты его видела?

— Гихил.

— Кто он?

— Я много не знаю, но он бывает в таверне пару раз в месяц.

— Собирает деньги?

— Нет, они просто разговаривают. Никогда не была рядом, чтобы услышать хоть один разговор, но Нелд всегда в присутствии Гихила стоит по струнке, и лицо у него немного испуганное. Нелд как-то сказал, что это один из немногих, кто может на что-то повлиять.

— Он мне помог. Странно, почему? Я его впервые вижу, и, как он сам сказал, меня он видит тоже впервые.

— Чтобы его не обвинили. Ты чего? Ведь это сделали с тобой его люди… В городе об этом только и говорят, ты драконоборец, твоё имя имеет вес.

— Ко мне приходил ещё один. Помощник градоначальника. Думаешь, поэтому же?

Дора не знала помощника градоначальника и ни разу его не видела, как и самого управляющего городом, но градоначальника знали все, хоть и не лично. Дора застыла с приоткрытым ртом, а спустя десяток секунд рассказала, что видела, как после того, как Гихил вышел, в таверну зашёл тощий мужчина в сапогах.

— Это он, — подтвердил Вермир. — Разве ты его больше нигде не видела?

— Местные власти редко выступают на площади, но даже тогда кроме градоначальника и несколько пар слуг больше никого не было, ну и стражи, разумеется.

— Интересно…

Вермир погрузился в раздумья, Дора прервала тишину:

— Так что ты будешь делать?

— Что? — очнувшись, спросил Вермир. — А, пока не знаю, для начала пускай до конца заживут раны.

Дора понурила взгляд, мельком робко поглядывая на Вермира. Он сразу понял, что она хочет что-то сказать, но стесняется.

— Что-то не так? — спросил он.

— Да ничего, просто я…

— Дора, говори.

— Я подумала, возможно, тебе кое-что понадобиться… ты ведь помнишь, что я хорошо шью? Я решила, что тебе будет необходима одежда, которая скроет лицо…

Дора замерла, задержала дыхание, со страхом смотря на Вермира. Он лишь хохотнул.

— Да, — сказал он, — было бы неплохо.

Дора выдохнула, улыбнулась.

— Тогда я принесу?

— Неси.

Дора вернулась быстро, ей хватило пары минут. Она с гордостью показала длинный плащ с пришитым объёмным капюшоном.

— Примеришь?

Вермир кивнул, медленно поднялся и так же медленно взял плащ, ощупал материал, подержал пару секунд и одел. Плащ уходит в пол, а капюшон такой просторный, что поместиться полторы головы Вермира. Тень скрывает лицо и не важно, будет ли солнечный свет или тусклый факельный, если не светить в лицо, то тень укроет.

— Как я? — спросил Вермир, пытаясь осмотреть себя.

Дора отошла к стене, хмуро состроила брови, поднесла указательный палец к губам и сказала:

— Выглядишь, будто пришёл по чью-то душу.

— Очень смешно.

Но плащ ему действительно понравился, а ещё больше понравился капюшон. Он давно уже думал, что будет, если выйдет на улицу таким, страшным, с лицом, похожим на вспухшую кору. Хотел что-то придумать, но откладывал, ибо не знал, как достать нужные вещи, будучи прикованным к кровати. Вопрос не стоял остро, но Вермир точно знал, что как только выйдет на улицу, то сразу поймёт, насколько важна маскировка.

Он уже давно ходит в туалет самостоятельно, чему невероятно рад, делает это преимущественно ночью, но если нужда доходила до критической отметки, то он выбирает моменты, когда в коридоре никого нет, но еду по-прежнему носит Дора. На глаз он нацепил белую повязку, разорвал тряпку на лоскут и прикрыл пустующую глазницу, ему показалось, что беспокоить Дору ради того, чтобы она сделала из более качественного материала и более правильную повязку, не имеет смысла, но поносив несколько минут, понял, что неудобно и не так сильно она нужна, и снял.

Всё шло хорошо, от ран остались лишь шрамы, нитки пропали, а движения стали свободными и не ограничивались болью, пока Дора не принесла странную весть. Она ворвалась в комнату, забыв закрыть дверь. Вермир стоял, облокотившись на подоконник, рассматривал крыши.

— Что случилось? — взволнованно спросил Вермир., развернувшись.

— Вот, прочитай.

Вермир быстро подошёл и взял из трясущихся рук бумажку. На ней написано лишь одно слово: «беги…». Дора села на краешек кровати и, проглатывая слёзы, сказала:

— Это они.

Вермир закрыл дверь и сел рядом с Дорой..

— Кто? — тихо спросил он, посмотрев ей в глаза.

— Те, кто с тобой это сделали, — отчаянно сказала Дора и, закрыв лицо руками, зарыдала.

— Кто дал записку?

— Я не знаю, — проговорила она сквозь рыдания, — какой-то мужик подошёл, отдал и ушёл.

— Он что-нибудь сказал?

Дора что-то произнесла, но из-за рыданий и прикрытого рта звук получился кривой, но Вермир расслышал:

— … весёлый час близко…

На секунду страх залез в грудь почти полностью, оставив лишь скользкий хвост снаружи. Вермир усилием воли подавил панические нотки ужаса, посмотрел на рыдающую Дору, понял, что не имеет права сейчас показать страх, показать, что всё, что её испуганный разум накрутил, правда. Только не сейчас, не при ней. Когда ты один, то можешь быть самым трусливым, можешь думать, что угодно, даже что ночью тебя загрызёт мышь. Нельзя показывать слабину, ведь виден не ты, не ты настоящий, а лишь образ, который ты создаёшь.

Вермир приобнял Дору, привлёк к себе, она упёрлась носиком в плечо, по волосам нежно прошлась рука.

— Всё будет хорошо, — сказал Вермир, чувствую, как плечо быстро сыреет. — Успокойся. Ничего страшного не произошло. Я с этим разберусь.

Рыдания перешли во всхлипывания, она подняла заплаканное лицо, мокрые глаза слегка задёргались из стороны в сторону, словно рыская. Вермир вспомнил своё отражение, она сейчас рассматривает его лицо с хирургической точностью, и в её глазах лишь страх и ужас. Она снова зарылась лицом в плечо, после тяжёлого судорожного вздоха глухо спросила:

— Правда?

Вермир посмотрел в окно, в мысли вторгся образ доктора, слегка надменный взгляд, холодный голос, шутки, граничащие с остроумием и цинизмом, и его слова, что придётся строить свой образ перед лицом общества. Вермир понял, что вступил на этот путь ещё задолго до того, как ему вырезали глаз. Когда он решил, что хочет быть драконоборцем, когда пошёл учиться этому делу, защищать простых людей от всепожирающего пламени, именно тогда он стал творить другого себя, скульптуру, на которую будет любоваться общество, восхищаться, говорить: «ах, какой герой…». И обществу не придёт в голову, что это лишь кусок камня, выдуманное, неживое. Люди будут думать, что он чистый, героический, храбрый, мужественный, стойкий, сильный, но это лишь его образ, статуя, созданная им же. Все светлые чувства останутся в статуи, а тёмные спрячутся в самом Вермире.

Но эти мысли сменили другие, как день сменяет ночь. Он вспомнил блеск лезвия, беспомощность, отчаяние, яростный крик, вырывающийся из всего тела. Дикий ужас проник в разум, как паразит, высасывая стойкость, принося панику. Вермир чувствовал это, но не подавал виду, ощущал, как хочется бежать без оглядки, бежать от ужасных воспоминаний.

Спустя время он понял, что плечо уже не мокрое, а Дора тихо сопит, уткнувшись носиком в грудь. Он накрыл подбородком её голову и, смотря на кусочек небо из окна, шепнул: