Парижские тайны. Том 2

– Так, сударь.

– Сколько нужно времени, чтобы доплыть от берега до вашего острова?

– Добрых двадцать минут.

– У вас какие лодки, плоскодонки?

– Дно у них ровное, как ладонь, сударь.

– Вы заранее незаметно приладите на дне одной из лодок люк с крышкой, так чтобы его можно было быстро открыть, вода хлынет в отверстие, и лодка мигом пойдет ко дну… Вам все понятно?

– А то как же, сударь! Ну и хитры же вы! У меня как раз есть старая, полусгнившая лодка, я хотел пустить ее на дрова… вот она и подойдет для этой последней поездки.

– Итак, вы отплываете с вашего острова в этой лодке с задраенным люком; следом за вами плывет другая лодка, надежная, на веслах там сидит кто-либо из вашей семьи. Вы пристаете к берегу, сажаете к себе в лодку старуху и белокурую девушку и направляетесь обратно к острову; однако на нужном расстоянии от берега вы наклоняетесь и делаете вид, будто вам надо что-то там привести в порядок, открываете люк, а сами быстро прыгаете в другую лодку, что плывет рядом с вами, между тем как старуха и юная блондинка…

– Хлебают водицу из одной и той же чашки… так оно и получится, сударь!

– И вы уверены, что вам никто не помешает? А ну как появятся на реке завсегдатаи вашего кабачка?

– Не тревожьтесь, сударь. В этот предвечерний час, а особливо зимой, к нам никто не заходит… Это у нас, как говорится, мертвый сезон; ну а коли вдруг кто и появится, это делу не помешает, напротив… ведь все они – надежные друзья.

– Превосходно! Впрочем, вы ничем не рискуете: решат, что лодка потонула, потому что изветшала, а старуха, которая приведет к вам девушку, исчезнет вместе с нею. Наконец, для того, чтобы увериться в том, что обе утонули… вследствие несчастного случая, вы можете, если они появятся на поверхности реки или если они уцепятся за борт второй лодки, вы можете, говорю я, изо всех сил попытаться им помочь и…

– И помочь им… пойти ко дну. Заметано, сударь!

– Надо также, чтобы эта прогулка по реке произошла после захода солнца, чтобы, когда они окажутся в воде, вокруг уже было совсем темно.

– Нет, сударь, так дело не пойдет; если будет мало света, как мы узнаем, что обе женщины уже вдоволь нахлебались водицы или им надо ее еще добавить?

– Это верно… Что ж, тогда несчастный случай произойдет перед самым закатом.

– В добрый час, сударь. Скажите, а старуха не может чего-нибудь заподозрить?

– Нет. Сев в лодку, она шепнет вам на ухо: «Надобно утопить малышку; перед тем как лодка пойдет ко дну, вы мне подайте знак, чтобы я могла спастись вместе с вами». Вы ответите старухе таким тоном, чтобы усыпить все ее подозрения.

– Так, чтобы она была уверена, что везет блондиночку похлебать водицы…

– И сама нахлебается вместе с нею.

– Лихо вы все это придумали, сударь.

– Главное, смотрите, чтобы старуха ничего не заподозрила!

– Не бойтесь, господин хороший, она все проглотит, как ложку меда.

– Ну ладно, желаю удачи, любезный! Я вами доволен, быть может, вы мне еще понадобитесь.

– К вашим услугам, сударь!»

– После этого, – продолжал злодей, окончив свой рассказ, – я распрощался с человеком в плаще, снова сел в свою лодку и по пути, проплывая мимо галиота, заграбастал ту славную добычу, что мы только-только разобрали.

Из рассказа Николя становится понятно, что нотариус хотел, прибегнув к двойному преступлению, разом избавиться и от Лилии-Марии, и от г-жи Серафен, заставив старуху угодить в ту же самую западню, которая, как она думала, была расставлена для одной только Певуньи.

Надо ли повторять, что, с полным основанием опасаясь, как бы Сычиха с минуты на минуту не рассказала Лилии-Марии, что та в раннем детстве была брошена г-жой Серафен, Жак Ферран был крайне заинтересован в том, чтобы заставить молодую девушку исчезнуть навсегда, ибо ее жалоба могла причинить ущерб его богатству и сильно повредить его репутации.

Что же касается г-жи Серафен, то, принося ее в жертву, нотариус избавлялся таким образом от одного из своих сообщников (другим его сообщником был Брадаманти), которые могли бы погубить его, правда, погибнув при этом и сами; но Жак Ферран полагал, что могила сохранит его тайны надежнее, чем чувство самосохранения этих людей.

Вдова казненного и Тыква внимательно слушали рассказ Николя, который прерывал его только обильными возлияниями. Вот почему он говорил со все большим возбуждением.

– Это еще не все, – похвастался он, – я тут затеял еще одно дельце вместе с Сычихой и Крючком с Бобовой улицы. Это знатная затея, и мы все лихо обдумали; если наш план не сорвется, пожива будет на славу, скажу не хвастаясь. Мы решили выпотрошить одну торговку драгоценностями, у нее порою в плетеной сумке, которую она носит с собой, бывает брильянтов тысяч на пятьдесят.

– На пятьдесят тысяч франков! – воскликнули мать и дочь, и глаза у них загорелись от алчности.

– Да… уж никак не меньше. Краснорукий с нами в доле. Вчера он уже пригласил к себе эту торговку, написал ей письмо, а мы с Крючком отнесли его писульку на бульвар Сен-Дени. Ну и ловкач же этот Краснорукий! Так как у него деньжата водятся, его никто не остерегается. Чтобы заманить торговку, он уже продал по ее просьбе брильянтов на четыреста франков. Так что она не побоится прийти под вечер в его кабачок на Елисейских полях. Мы там хорошенько спрячемся. Тыква тоже с нами пойдет, будет стеречь мою лодку на Сене, у берега. Коли понадобится отвезти торговку – живую или мертвую, – вот и удобный экипаж готов, да такой, что следов после себя не оставляет. Да уж, придумка так придумка! У этого прощелыги Краснорукого, как говорится, ума палата!

– А я никогда не доверяла твоему Краснорукому, – заявила вдова. – Особливо после этой истории на Монмартре, когда твой брат Амбруаз угодил в Тулон, а Краснорукий вышел сухим из воды.

– Потому как против него улик не нашлось – он ведь до того хитер!.. Но чтобы он продал других… Нет, никогда!

Вдова только покачала головой с таким видом, будто она лишь наполовину была убеждена в «порядочности» Краснорукого.

Немного подумав, она сказала:

– Мне больше по душе это дело с набережной Бийи, что намечено на завтрашний или послезавтрашний вечер… ну, когда надо утопить двух женщин… Вот только Марсиаль будет нам помехой… как всегда…

– Когда наконец дьявол избавит нас от твоего Марсиаля?.. – заорал Николя, уже сильно захмелевший, и с яростью вонзил свой длинный нож в крышку стола.

– Я уже говорила матушке, что он у нас в печенках сидит, что так дольше продолжаться не может, – подхватила Тыква. – До тех пор пока он будет здесь торчать, из малышей толка не будет…

– А я вам говорю, что с него, негодяя, станется в один прекрасный день донести на нас! – крикнул Николя. – Видишь ли, мать… вот если б ты меня послушала… – прибавил он со зверским выражением лица и многозначительно поглядел на вдову, – все бы и устроилось…

– Есть и другие средства.

– Лучше моего средства не найдешь! – настаивал злодей.

– Пока еще… нет, – ответила вдова так решительно, что Николя прикусил язык: он всецело находился под влиянием матери, зная, что она так же зла и преступна, как он сам, но гораздо более решительна и властна.

Между тем вдова прибавила:

– Завтра утром он навсегда уедет с острова.

– Это почему? – в один голос спросили Тыква и Николя.

– Он скоро придет; затейте с ним ссору… только действуйте смелее, открыто… до сих пор вы ни разу еще не отважились на это… но ведь вас будет двое, да и я вам помогу… Только нож в ход не пускать… я не хочу крови… его надо избить, но не ранить.

– Ну а потом, ну а затем, мать? – спросил Николя.

– Потом… мы с ним потолкуем… Мы потребуем, чтобы он убрался с острова завтра же… а не то такие потасовки будут происходить каждый вечер… Я его хорошо знаю, постоянные драки ему не по душе. До сих пор мы его почти не трогали, оставляли в покое.

– Да, но ведь он упрям как мул; он, может, все-таки захочет остаться тут из-за детей… – сказала Тыква.

– Да, он законченный негодяй… и дракой его не испугаешь, – прибавил Николя.

– Одной дракой не запугаешь… – согласилась вдова. – Но если потасовки будут каждый день, изо дня в день… такого ада он не выдержит… и уступит…

– А коли не уступит?

– Тогда есть у меня еще одно надежное средство заставить его убраться этой же ночью, самое позднее завтра утром, – сказала вдова со странной усмешкой.

– Правда, мать?

– Да, только я предпочла бы испугать его постоянными драками; ну а коли ничего не выйдет… тогда прибегну к тому средству.

– А ежели и то средство не поможет? – спросил Николя.

– Всегда есть крайнее средство, а уж оно-то всегда помогает, – ответила вдова.

Внезапно дверь распахнулась, и вошел Марсиаль.

Ветер снаружи завывал с такой силой, что сидевшие в кухне не услышали лая собак, возвещавшего о приходе старшего сына вдовы казненного.

Глава II

Мать и сын

Не подозревая о дурных намерениях своих родичей, Марсиаль медленно вошел в кухню.

Несколько слов, сказанных Волчицей в ее разговоре с Лилией-Марией, уже дали читателю некоторое представление о странном образе жизни этого человека.

Будучи от природы добрым малым, не способным совершить по-настоящему низкий или предосудительный поступок, Марсиаль тем не менее вел не слишком-то правильную жизнь. Он ловил рыбу, нарушая все правила и установления, а его сила и отвага внушали такой страх инспекторам по рыболовству, что они закрывали глаза на то, что он браконьерствовал на реке.

Помимо этого, можно сказать, не вполне законного промысла, Марсиаль прибегал к занятию уж и вовсе недозволенному.

Храбрый, вызывавший страх у окружающих, он охотно участвовал – причем не столько из жадности, сколько от сознания своей силы и мужества – в кулачных боях и драках на дубинках, защищая тех, чьи противники были сильнее; надо добавить, что Марсиаль весьма придирчиво и справедливо отбирал своих «подопечных», которых защищал с помощью мощных кулаков: как правило, он принимал сторону слабого человека, обиженного более сильным.

Лицом любовник Волчицы походил на Франсуа и Амандину; он был среднего роста, коренастый и широкоплечий; его густые рыжие волосы, подстриженные ежиком, спускались на довольно широкий лоб пятью клинышками; густая, жесткая и короткая борода, широкоскулые щеки, крупный, резко очерченный нос, синие глаза, отважный взгляд – все это придавало его мужественному лицу выражение необыкновенной решительности.

На голове у него была клеенчатая шляпа; несмотря на холодную пору года, он носил поверх куртки и штанов из грубого, сильно поношенного бумажного велюра только вылинявшую голубую блузу. В руке у него была большая суковатая дубинка, которую он положил рядом с собою на буфет.

Крупная кривоногая такса черного окраса с красноватыми подпалинами вошла в кухню вслед за Марсиалем; но она остановилась на пороге, не решаясь подойти ни к огню, ни к сотрапезникам, уже сидевшим за столом: опыт подсказывал старому Миро (так звали пса – давнего спутника Марсиаля в его браконьерских занятиях), что он, как и его хозяин, симпатиями в этой семье не пользовался.

– А где же дети?

С этими словами Марсиаль присел к столу.

– Дети находятся там, где находятся, – язвительно ответила Тыква.

– Мать, а где дети? – снова спросил Марсиаль, пропустив мимо ушей ответ сестры.

– Они спать пошли, – сухо ответила вдова.

– А они что же, не ужинали, мать?

– Слушай, ты, а какое тебе до этого дело? – грубо крикнул Николя, хватив перед этим большой стакан вина для храбрости, ибо характер и сила брата были ему хорошо известны.

Марсиаль обратил внимание на грубый выпад Николя не больше, чем на вызывающий ответ Тыквы, и снова обратился к матери:

– Мне не по душе, что детей уже отправили спать.

– Тем хуже… – сказала в ответ вдова.

– Вот именно, тем хуже!.. Потому что я люблю, чтобы за ужином они сидели возле меня.

– А нам они надоели, потому мы их и выпроводили! – заорал Николя. – А коли тебе не нравится, ступай и разыщи их!

Удивленный Марсиаль пристально поглядел на брата. Потом, как видно, решив, что ссориться ни к чему, он молча пожал плечами, отрезал толстый ломоть хлеба и кусок мяса.

Такса между тем подошла к Николя, держась, правда, на почтительном расстоянии; злодей, разозленный презрительным равнодушием брата и надеясь вывести его из терпения, обидев собаку, с такой силой ударил Миро ногою, что пес жалобно завизжал.

Марсиаль побагровел, судорожно сжал в руке нож и грохнул кулаком по столу; но, все еще сдерживаясь, он кликнул собаку и ласково сказал ей:

– Пойди сюда, Миро.

Такса улеглась у ног своего хозяина.

Такая сдержанность разрушала планы Николя; он хотел вывести брата из терпения, чтобы завязать ссору.

И потому он прибавил:

– А я, я вообще не люблю собак… не желаю я, чтобы твой пес оставался на кухне!..

Ничего не ответив, Марсиаль налил себе стакан вина и стал медленно пить.

Обменявшись быстрым взглядом с Николя, вдова молча подбодрила его и сделала ему знак продолжать враждебные выпады против Марсиаля, рассчитывая, как мы уже говорили, что бурная ссора приведет к полному разрыву с ним и заставит его уйти из дома.

Николя встал с места, взял возле очага ивовый прут, которым вдова избила Франсуа, и, подойдя к таксе, больно стегнул ее, проговорив:

– Пошел вон отсюда, Миро!

До этого дня Николя не раз, но всегда осторожно и исподтишка задевал Марсиаля, но никогда еще он не осмеливался вести себя так нагло и с такой настойчивой враждебностью.

Возлюбленный Волчицы, догадываясь, что с какой-то непонятной целью его хотят вывести из себя, удвоил свою сдержанность.

Услышав визг собаки, которую ударил Николя, Марсиаль встал, отворил дверь из кухни, выпустил таксу наружу и снова вернулся к столу.