На далеких рубежах

Поддубный вышел во двор, сел на скамейку под кустом инжира и подумал с досадой, что с первой же встречи поспорил… Но о разговоре не жалел. Гришин показал себя, как в зеркале. Интересно, что же представляет сейчас собой полковник Слива?

А он оказался легок на помине — подкатил на «победе» к штабу.

Представление о человеке, которого никогда не доводилось видеть и о котором лишь слыхал, часто бывает ошибочным. Думаешь, например, о герое, что он — косая сажень в плечах, а встретишься — перед тобой обыкновенный человек, а то еще и неженка какой-нибудь.

Поддубный много слыхал о полковнике Сливе, его подвигах на фронте. «Вон летчики Сливы летят!» «Слива атакует!» Все это должно было означать, что врагу порядком достанется. На команды своего командира в бою летчики отвечали по радио: «Слышу, батьку, слышу!»

Было в нем нечто от Тараса Бульбы, и думалось, что полковник Слива должен обязательно походить на легендарного казака. При встрече так и оказалось. Перед Поддубным стоял вылитый Тарас Бульба, таким, по крайней мере, он представлял его себе: коренастый, с длинными усами, с неизменной трубкой в зубах. Казалось, вот выслушает этот Слива-Бульба рапорт и скажет: «Ну, здорово, сынку, почеломкаемся! А может, давай на кулаки?»

И впрямь, полковник, попыхивая трубкой, начал внимательно оглядывать майора, как это делал Тарас Бульба при встрече с сыном Остапом.

— Неплохо, весьма неплохо, — пробасил полковник, рассматривая парадный мундир летчика, украшенный орденом, медалями и нагрудными знаками. — Неплохо. И хорошо, что не прилипли где-нибудь к штабному столу с академическим «ромбом». Подлинным военным станете. Правда, я старый полковой служака, а есть такая поговорка: каждый кулик свое болото хвалит… Но, майор, поверьте, полк — это высшая инстанция, до которой можно допустить молодого офицера, недавно закончившего академию. Если де офицер попадет в штаб — конец: прилипнет как муха к бумагам. Может, я ошибаюсь? Что там у вас в академии по поводу этого ученые мужи говорили?

Полковник разгладил свои пышные с проседью усы и приготовился слушать.

— Есть правительственная установка: молодых специалистов направлять на производство, — сказал Поддубный. — Думаю, что эта установка касается и нас, военных специалистов.

— Весьма мудрая установка! — воскликнул полковник. — Ну, присаживайтесь, потолкуем. Разрешаю вам обращаться ко мне по имени и отчеству. Так оно как-то проще будет. Семеном Петровичем звать меня.

Они сели на той же скамейке под инжиром. Прямо перед ними торчала вкопанная в землю труба реактивного двигателя, в которую бросали окурки.

— Из разбитого самолета, — указал полковник на трубу. — Аварийность у нас, Иван Васильевич! Беда, не повезло…

— Слышал.

— В штабе армии сказали? — живо заинтересовался полковник.

— Нет, об этом я узнал от Гришина и Гречки.

И Поддубный принялся рассказывать о себе.

Полковник слушал внимательно, не перебивая собеседника. Потом сказал:

— Завидую вам — вы молоды. А я уже гусь старый и порядком потрепанный. Помню, как на наш аэродром — это случилось под Минском — набрела ночью окруженная группа фашистов. Подняли мы с командиром БАО[1] людей по тревоге, и завязался бой. Мне тогда впервые пришлось выступать в роли наземного командира. Бегаю из одного конца аэродрома в другой и не понимаю, что вокруг творится, кто где стреляет. В воздушном бою все ясно, четко и понятно, а здесь — темный лес. И добегался: ранило в ногу. А все-таки мы успели поднять самолеты в воздух и перебазироваться на другой аэродром.

Рассказывая об этом эпизоде, полковник хохотал, вкусно потягивая свою трубку и пуская сквозь усы ароматный дымок «Золотого руна».

— А потом все бои да бои. Так до самого Берлина дошли. Не все, конечно… Но я вот выжил… И состарился в полетах.

Постепенно разговор коснулся техника-лейтенанта Гречки.

— Дайте его мне в экипаж, — попросил полковника Поддубный. — Мы с ним старые друзья.

— Невозможно.

— На демобилизацию еще не представляли?

— Шел об этом разговор, но я не дал своего согласия. Считаю, что Гречка способный техник. Дело знает неплохо, человек честный, работящий. — Полковник поднялся. — Я, к сожалению, должен уехать на аэродром, Иван Васильевич. Если желаете — прошу со мной. Только надо вам переодеться. Белый китель имеете? Нет? Плохо. Приобретите. А завтра представлю вас всем офицерам полка.

Сели в машину. Полковник дружески похлопал своего нового помощника по плечу:

— Я покажу вам, Иван Васильевич, свои владения. Мой сосед, командир полка Удальцов, прозвал меня рыцарем пустыни, а туркмены — усатым полковником. Зайдите в любой аул, спросите, кто такой усатый полковник, и вам назовут меня…

Поддужному, однако, хотелось побольше разузнать про Гришина, и он вернулся к предыдущему разговору.

— Вот вы, Семен Петрович, говорили — очень, мол, хорошо, что я не прилип к бумагам. А не кажется ли вам, что у вас здесь кое-кто действительно к ним прилип?

— Вы имеете в виду начштаба полковника Асинова? Так у него ведь должность такая!

— Нет, я имею в виду майора Гришина. Странно, но тем не менее факт: записал беседу, которую вел со мною. Это, по его же собственному признанию, для того, чтобы оставить на всякий случай следы на бумаге… а вдруг разобьюсь…

Полковник глухо прокашлялся, молча полез в карман за табаком. Видимо, не хотел вести разговор о Гришине.

«Победа» пронеслась мимо казармы. Двери и окна отворены настежь. Двое солдат выносили во двор кровати, а двое других, вооружившись шомполами, выколачивали из матрацев пыль. Та же картина наблюдалась у офицерских коттеджей. Подушки, ковры, простыни — все это выбрасывали, выбивали.

— Въелся нам в печенки этот песок, — пожаловался полковник, так ничего и не упомянув о Гришине.

Поддубный с любопытством осматривал местность.

За авиационным городком дорого пролегла через глиняную ложбинку, называемую здесь такыром. Ледяное поле не бывает таким ровным и гладким, как такыр. Это делают дожди, выпадающие зимой. Но период дождей проходит, такыр высыхает и каменеет.

Глиняный такыр остался позади. Дорога запетляла между барханами, где после бури уже прошелся бульдозер. То там, то здесь по сторонам торчали наполовину засыпанные песком чахлые кусты саксаула.

— Никакой топор не берет этот саксаул, — заметил полковник. — Не дерево, а железо. Но в то же время достаточно небольшого усилия, чтобы сломать его. Солдаты, заготовляющие топливо для кухни, легко ломают саксаул руками и ногами.

— Да, картина скучноватая, — заметил Поддубный.

Командир полка продолжал оживленно:

— А посмотрели бы вы, Иван Васильевич, что здесь делается в середине апреля! Барханы покрыты зеленым бархатом трав, и куда ни кинь оком — всюду маки, гелиотропы, тюльпаны. На Украине у нас такого не встретишь… А в травах ползают большие, с фуражку величиной, черепахи, прыгают тушканчики, бродят лисицы…

— Куда же теперь девалась вся эта живность?

— Жара разогнала. Уже в конце апреля солнце дотла сжигает всю растительность. Не поддается лишь саксаул, селин да еще немногие растения, — продолжал полковник. — А в летний зной температура песка достигает семидесяти градусов. Положишь куриное яйцо — испечется. Правда, животные приспосабливаются. Одни укрываются от зноя в норах, другие, чтобы не обжечь ног, все время бегают или влезают на кусты и там повисают до вечера, когда спадет зной и песок остывает.

— Вот как? — удивился Поддубный. — Значит, пустыня живет?

— Живет, Иван Васильевич! Посмотришь на эту жизнь, и не верится, что на Луне нет животных. Организмы приспосабливаются к природе.

Вскоре глазам открылась панорама аэродрома. Здесь тоже шла борьба с последствиями бури. Грохотали тракторы, шаркали бульдозеры, срезая песчаные бугры, старательно уложенные и причесанные ветром. У самолетов, выстроенных на рулежной дорожке, суетились голые по пояс авиационные специалисты. Низенького роста, черный, как муравей, солдат тащил баллон, наполненный сжатым воздухом.

— Скорее, скорее давай! — торопил его такой же черный, полуголый солдат, выглядывающий из-под самолета.

К баллону присоединили шланг. Отвернули вентиль и запустили сжаты воздух в фюзеляж, откуда со свистом вылетал песок.

Недалеко от домика, над которым сгибался прут антенны, стояло звено самолетов, направленное носами на взлетно-посадочную полосу. Это дежурное звено. В кабинах под зонтами сидели летчики, ежесекундно готовые подняться в воздух. Взмокли под шлемофонами чубы, прилипают к спинам комбинезоны. А какие усилия надо приложить авиационным специалистам, чтобы поддерживать во время бури боевую готовность самолетов!

— Герои! Поглядите-ка, Иван Васильевич, как они штурмуют пустыню! — полковник вышел из машины и зашагал вдоль стоянки. Навстречу выбежал высокий, жилистый, уже немолодой офицер в желтом комбинезоне с зеленоватыми полосами и вылинявшей панаме.

— Товарищ полковник! Личный состав первой эскадрильи проводит подготовку материальной части к очередным полетам! — отрапортовал офицер.

Это был майор Степан Михайлович Дроздов, командир первой эскадрильи.

Полковник познакомил его со своим новым помощником по огневой и тактической подготовке. Дроздов, как клещами, сжал Поддубному руку и, не задерживаясь, последовал за полковником. Доведя его до границы своей эскадрильи, Дроздов остановился. А навстречу полковнику уже бежал командир второй эскадрильи — капитан Марков — прямая противоположность Дроздову: довольно полный, несколько мешковатого вида офицер. По лицу градом катился пот. Нелегко, видимо, было капитану с его комплекцией при такой жаре!

Так Поддубный перезнакомился со всеми комэсками и с инженером полка инженер-подполковником Жбановым. Инженер сидел под самолетом у опущенного лафета; командира он заметил не сразу.

— Так не чистят оружия, как вы! — отчитывал он механика, который стоял, спустив голову.

— Что у вас здесь? — спросил полковник.

Инженер проворно поднялся, вытер паклей толстые пальцы с черневшими под ногтями полукружьями.

— Да вот — песок в масле. — И снова повернулся к механику: — Вычистить оружие сызнова. Сам проверю.

— Есть! — пристыженный механик нагнулся к лафету.

Познакомился Поддубный и с замполитом полка капитаном Андреем Федоровичем Горбуновым. Приятно было увидеть на кителе замполита знак летчика первого класса. Такой знак придавал политработнику особый авторитет. Политработник и первоклассный летчик — как это импонирует одно другому!

Замполит несколько задержал Поддубного, расспросил, где он остановился, какое впечатление произвела на него Кизыл-Кала. Говорил замполит мягким тенорком, улыбался уголками рта. О себе сказал, что замполитом полка работает недавно и до назначения на эту должность имел лишь незначительный опыт партийной работы. Поддубный и без того успел заметить, что капитан как-то уж очень несмело подошел к старшему по чину, словно стесняясь его.

В планшете замполита лежала брошюра, на обложке которой было написано: «Из цикла лекций, прочитанных в высшей партийной школе при ЦК КПСС».

— Где учитесь?

— Заочно, в военно-политической академии.

— Замполит, летчик, да еще и заочник — нагрузка порядочная!

— Ничего не поделаешь! На такой должности без образования невозможно. Сейчас у нас младшие авиационные специалисты со средним образованием. Кто из десятилеток, кто из техникумов.

Постепенно разговор перешел на тему о боеготовности полка.

— Полк у нас вполне боеспособный, — говорил замполит. — Но, к сожалению, не лучший даже в дивизии, хотя имеет славные боевые традиции. Наш полк, если так можно выразиться, напоминает ручного орла. Летчики сильные, но некоторым из них не дают расправить крылья.

— Кто же не дает? — поинтересовался Поддубный, вспомнив о Гришине.

— Видите ли, произошла катастрофа. После нее некоторые начали поступать по принципу «как бы чего не вышло». И мы отстали от других полков.

— Но кто же так поступает?

— Есть у нас такой… Штурман Гришин. Его называют Лобачевским, и это не случайно. Он — талантливый математик. Его расчеты, особенно по перехвату целей, — безупречны. То, что другой способен вычислить лишь с помощью карандаша и бумаги, он вычисляет в уме с молниеносной быстротой. Гришин много раз отличался в наведении самолетов на «противника». Но не каждый, даже талантливый штурман, способен возглавлять летную подготовку. К тому же Гришин со странностями, а его временно назначили заместителем командира по летной части. На мой взгляд, это была досадная ошибка. И вот он, боясь, чтобы катастрофа не повторилась, жмет, где только может.

— Ну, а вы, как замполит, разве не могли бы поднажать со своей стороны?

— Нажимаем, товарищ майор. Думаю, что не случайно вас назначили сюда. Я докладывал на военном совете и просил, чтобы нам прислали опытного помощника по огневой и тактической подготовке. Такого, знаете, настойчивого, волевого…

— Так, так. Всю надежду, значит, на меня возлагаете? Глядите, не просчитайтесь! — пошутил Поддубный.

— Пока что ваш мундир производит неплохое впечатление, — сказал замполит, явно намекая на нагрудные знаки майора. — Разумеется, и партийная организация, и командир поддержат вас.

Поддубного позвал к себе полковник.

— Идемте, я покажу вам наш дежурный домик, — сказал он.

Дежурный домик — это помещение, где отдыхают летчики и авиационные специалисты, которые находятся на дежурстве. Домик представляет собой капитально оборудованную полуземлянку, разделенную на несколько отдельных комнат. В первой находились летчики. Кто отдыхал, кто играл в шахматы. Окна завешены марлей — не столько от мух, сколько от фаланг и скорпионов — этих ядовитых обитателей пустыни. В углу стояли радиоприемник и телефоны. Увидев полковника, летчики вскочили с мест. Командир звена отдал рапорт.

Второе помещение было предназначено для авиационных специалистов. Они стояли вокруг стола, где четверо техников «забивали козла».

Полковник Слива и майор Поддубный осмотрели еще командный пункт, после чего уехали обратно в городок.

По дороге, как бы между прочим, Поддубный попросил командира охарактеризовать старшего лейтенанта Телюкова.

— Мы ехали вместе, — добавил он.

Полковник задумался. Видимо, Телюков не из тех, кого можно охарактеризовать двумя-тремя словами.

— Это правда, что за ним числится множество предпосылок к летным происшествиям? — задал майор наводящий вопрос.

— Множество не множество, а имеются. На обе ноги хромает у него дисциплина. А летчик способный, смелый.

— Выпивает?

Полковник пристально поглядел на собеседника, сжал губы, от чего усы его вдруг ощетинились:

— А что, напился в дороге?

— Малость было.

— Вот сучий сын. Вообще-то он не пьет. Но если попадет в компанию гуляк — пиши пропало. Все плохое удивительно быстро прилипает к нему. Подражает этим… ну, как их, фу ты! Ну, их «Крокодил» частенько на вилы берет.

— Стилягам?

— Во-во! Усики отпустил, бакенбарды завел. Жалеет, пожалуй, что в армии мундир не разрешается носить по своему собственному образцу. А то вырядился бы стилягой. Молод еще, зелен… А летчик — прекрасный. Смело можно сказать — талантливый летчик!

— Стреляет как?

— Отлично.

Поддубный промолчал о бахвальстве Телюкова. Семен Петрович продолжал:

— Да, стреляет отменно… — И. Помолчав еще, добавил: — Телюков — это сила. Если бы взяться за него как следует, получился бы преотличный ас.

— Попытаюсь взяться.

Возьмитесь, Иван Васильевич, да покрепче. Для таких, как он, можно не пожалеть ни времени, ни усилий. Отличным летчиком станет. Правда, майор Дроздов тоже ему не спускает… Но вы подбавьте со своей стороны. Повторяю, летчик он стоящий.

«Победа» нырнула под открытый шлагбаум и завернула вправо, к коттеджам. Семен Петрович приехал домой. Выходя из машины, он любовно взглянул на свою рощу: