Солдатское сердце

— Вам пришлют в достатке курева, — сказал Жуков, — не жалейте.

— Не в этом дело, товарищ генерал. Это сын мой, ему рано.

— И воевать рано… — Георгий Константинович обнял за плечи молодого воина. — Кто же это тебя послал?

Паренек улыбнулся и молча переводил взгляд то на отца, то на полковника Чалова, боясь, вероятно, выдать обоих.

— От партизан он пришел, — доложил полковник. — Принес донесение и отца случайно встретил. Обратно перейти не мог. Я разрешил остаться.

— Какое образование? — спросил Георгий Константинович и жестом попросил у адъютанта блокнот. — На командира хочешь учиться?

— В девятый перешел, — срывающимся голосом ответил паренек. — А учиться некогда. Ельню надо освобождать. Дом наш там.

— Ну, помолчи ты, зелень! — пожурил сына отец. — Тебе добра хотят. Спасибо, товарищ генерал. Надо бы ему поучиться. Хлопец смелый, а ума не набрался.

Жуков написал несколько слов, расписался, и листок из блокнота передал юному партизану:

— Езжай в Москву. В метро «Кировская» найдешь генерала Варенникова, передашь ему эту записку. Он направит тебя в военную школу. — Повернувшись к командиру бригады, командующий фронтом приказал: — И отца и сына к ордену Красной Звезды. Всех бойцов высоты к медали «За отвагу». Я прошу вас, товарищи, удержите высоту.

— Есть! — ответил полковник.

— Трупы вражеские близко валяются, — заметил Жуков. — Неужели к окопам подбирались? Так можно и пленного взять. Нам нужен пленный.

— Возьмем! — пообещал сержант. — Обязательно!

Неразговорчивый генерал Говоров улыбнулся вдруг и обратился к Жукову:

— Товарищ генерал армии, вы обещали помочь этому гарнизону. Разрешите дать залп по окраине Ельни, где у противника самое большое скопление артиллерии.

— Давайте! И непременно из «катюш», — ответил Жуков. — Посмотрите, ребята, как бьет фашистов новая боевая техника. Но не высовываться. Пули у вас как слепни над стадом.

Пока генерал Говоров говорил по телефону со своими артиллеристами и передавал координаты, к Георгию Константиновичу подошел паренек из партизанского отряда и с детской непосредственностью, глядя счастливыми глазами на генерала армии, спросил:

— А вы и есть тот самый Жуков?

— Ну, если ты имеешь в виду «того самого», то это я, — ответил Георгий Константинович.

— А они не верили, — торжествовал паренек. — Говорят, пойдет сюда сам Жуков. У него войск-то, поди, миллион… И генералов в подчинении более сотни. Зачем самому в пекло лезть? Правда, так и говорили.

Жуков рассмеялся. Снял накидку из пятнистой зеленой ткани, которую надевал, когда бывал в окопах пехоты, и все увидели на петличках четыре звездочки, а на гимнастерке Звезду Героя.

— Как видишь, это я. А почему бы мне не побывать у воинов переднего края?

— Убить могут, — ответил за сына сержант. — А вы у нас один.

Паренек опять заставил отца смутиться своим вопросом.

— Они, — кивнул он на красноармейцев, — говорят, что строгий вы. Когда надо, и пистолет… — Паренек не досказал. Отец толкнул его в бок локтем.

— Ну, к паникерам и трусам да к тем, кто приказ не выполняет, надо применять строгие меры, — ответил Жуков. — А что касается пистолета, то у меня его нет. Некогда мне в атаку ходить. А в штаб немцы не проберутся, да и охрана у меня надежная.

— Все готово, товарищ командующий, даю команду! — доложил генерал Говоров.

Из-за рощи желтыми стрелами выплеснулось пламя, раздался короткий сиренный, переходящий в страшный рокот непривычный звук, и через несколько секунд окраина Ельни сначала окуталась черными клубами дыма, а затем стали доноситься сплошным грохотом разрывы реактивных снарядов.

— Ура! — закричали красноармейцы, высовываясь из окопов. — Ура!

Залп повторился, но уже из кустарника, где были оставлены легковые машины. И опять на окраине города широким фронтом дыма окуталась изрытая врагом земля.

— Ну, теперь они вас долго не будут беспокоить, — сказал Георгий Константинович, прощаясь с красноармейцами.

В этот день, не заезжая в штаб фронта, Жуков вместе с генералом Говоровым уехали в штаб 24-й армии, которой командовал генерал Ракутин. Вместе с ним выехали в район Ельни. Изучая обстановку, все, кто был с Жуковым на переднем крае, пришли к выводу, что противник создал сильную полосу обороны. Для успешного наступления на Ельню этой армии нужно хорошо подготовиться. Потребуется не менее десяти дней. Командующий фронтом приказал начинать подготовку к проведению наступательной операции, посоветовал, как расставить силы, попросил генерала Говорова помочь 24-й армии огнем артиллерии. Уже поздно ночью Георгий Константинович приехал на командный пункт.

Машина осветила фарами то место, где раньше стоял на отшибе небольшой деревенский дом, в котором размещался Жуков со своим адъютантом и личной охраной. На месте дома чернела огромная бомбовая воронка. Не случайно под вечер сюда прорвались несколько самолетов противника, бомбили только этот дом. Разведка у гитлеровцев не бездействовала. К счастью, при этой бомбежке никто не погиб. Во время вражеского налета все мылись в бане неподалеку от дома. Часовой успел укрыться в окопе.

Утром генерал Ракутин докладывал командующему фронтом по телефону:

— Красноармейцы высоты Безымянной ночью совершили вылазку и захватили под Ельней немецкого солдата.

Жуков приказал доставить пленного в штаб фронта. Показания 19-летнего немецкого солдата были весьма полезны и помогли точно нанести удар по всей группировке врага. Пленный также показал, что за неудачи под Ельней командование дивизии СС и полков сменено. Немецкие солдаты боятся огня «катюш» и ночных атак русских.

Под Ельней много дней шли упорные и тяжелые бои, но основной контрудар 24-й армии начался 20 августа. Жуков приказал ввести в действие всю имеющуюся авиацию, танки, артиллерию и реактивные минометы — «катюши». Бой не затихал и ночью. Горловина ельнинского выступа постепенно сжималась под ударами войск Резервного фронта.

Противник выдыхался. Воины наших полков и дивизий сражались героически.

Глубокой ночью 6 сентября остатки разбитых гитлеровских дивизий ускользнули через горловину. На поле боя осталось много трупов и раненых вражеских солдат. В Ельню вошли советские войска. Опасный ельнинский выступ был ликвидирован, враг отброшен на десятки километров.

В сражениях за Ельню фронту помогали партизанские отряды, наносившие удары по тылам вражеских войск.

Георгий Константинович позвонил в Генеральный штаб генералу для особых поручений Варенникову, который в то время постоянно находился в Москве и выполнял поступающие от Жукова распоряжения.

— Докладывай, какие новости?

— Получил сведения об успешном действии войск под вашим командованием, немедленно доложил Ставке, — ответил генерал. — Дома все в порядке.

— К тебе не заходил молодой красноармеец с запиской от меня?

— Пока нет. Никого не было.

— Зайдет, прими хорошенько. Надо послать его на учебу. А мне пришли все, что есть из переведенных на русский язык уставов германской армии.

— Есть! Все будет выполнено!

— Позвони в продовольственное управление, передай, что в войсках перебои с махоркой. И пусть ускорят высылку термосов, до каких пор солдатам будут суп носить в ведрах? У меня все. Завтра к исходу дня буду в Москве.

Переходом войск Западного, Резервного и Брянского фронтов к обороне завершилось огромное по своему размаху и напряжению Смоленское сражение, продолжавшееся более пятидесяти дней и ночей. Планы германского командования на безостановочное продвижение к Москве были сорваны.

В КОГТЯХ ПАЛАЧЕЙ

Небо и земля вдруг вспыхнули ярким пламенем и стали медленно гаснуть. Петя очнулся через несколько часов уже в кузове грузовика. Его, раненного, куда-то везли. Очень хотелось пить. Больше, чем жить. «Кто это стонет и тоже просит пить?» Осмотрелся, увидел несколько окровавленных человек. У кого забинтованы руки, у кого — голова и не видно глаз, а рядом лежал человек без ноги. Он крутил головой, кусал губы и хрипло просил пить. Петя перестал шевелить одеревеневшими губами, и не стало слышно стонущего голоса: «Пить». Только тот, с забинтованной толстой, как березовый чурбан, культей, все еще хрипел, требуя воды.

В голове стучала кровь, и каждый удар, казалось, бил молоточками по вискам. Петя напряг память, вспоминая, что с ним произошло. Потрогал рукой забинтованную голову. Стал всматриваться в лица людей. Нет ли знакомых? Лишь теперь он заметил у самой кабины на стульчике фашистского солдата. На коленях у него черный автомат. Фашист был молод, белобрыс и совсем не страшен. Но что-то хищное было в его белесых глазах, холодно взирающих на изуродованных полуживых людей. Петя пошарил левой рукой вокруг себя: нет ли автомата или винтовки? Но откуда у тяжело раненного паренька, выбитого из седла взрывом снаряда, могло быть здесь оружие?

Петя напряг память и вспомнил, как по-немецки сказать: «Я хочу пить».

— Их виль тринкен! — сказал Петя.

— Не проси, — остановил его раненый сосед. — Не даст.

— Эй, балда, останови машину, хочу в туалет! — потребовал человек с забинтованными руками. Но солдат даже не пошевельнулся.

Постепенно Петя приходил в себя. Он уже не сомневался, что подобран фашистами и находится в когтях палачей. Выпрыгнуть бы из грузовика, но даже приподняться невозможно. Ног и рук словно нет: не подчиняются.

Наконец грузовик остановился в каком-то небольшом населенном пункте. Все чужое. И дома и люди. Петя догадался: он за границей. Всех снимали с машины и, уложив на носилки, уносили в длинный одноэтажный барак. Дошла очередь и до Пети. Санитары о чем-то долго совещались, потом солдат, сопровождавший раненых, что-то сказал, послышались понятные Пете слова: «варум», «дойч», «юнген», и Петя догадался, фашисты заинтересовались им. Они недоумевают, почему мальчишка знает немецкий язык, и зачем он скакал на коне. Если он военный, то почему не в обмундировании? Значит, он партизан или разведчик, специально переодетый в гражданскую одежду? Все это нужно выяснить. Петю отнесли в барак и поместили в отдельной комнате с окном во двор.

Во дворе то и дело раздавались автоматные очереди. Фашисты расстреливали тяжело раненных.

Через полчаса вошел фашист в белом халате. Не разбинтовывая и не снимая повязки, он грубо ощупал все Петины раны и спросил по-немецки:

— Как тебе все это нравится?

— Зер шлехт! (Очень плохо!) — дерзко ответил Петя.

Фашист сказал, что он хирург, и еще что-то спросил по-немецки.

— Я русский, — ответил Петя, — но отвечать вам не буду ни по-русски, ни по-немецки.

— Значит, разведчик? Партизан? — заговорил фашист по-русски. — Или солдат, но переоделся в одежду не по своему плечу? Юный боец?

— У нас в стране теперь все бойцы. Мы защищаем Родину! Больше ничего не скажу. Расстреливайте, как тех! — Петя кивнул на окно.

Фашист рассмеялся и на ломаном русском языке стал внушать:

— Вас напугали большевики. Мы не убиваем, не расстреливаем людей. Мы освобождаем их от комиссаров. Самая гуманная армия — это германская. Кто бы тебя привез в госпиталь? Русские? Почему же они бросили своих раненых? Скоро и ты, и они, и весь мир поймет, что мы принесли России свободу…

Петя вспомнил слащавые слова врача-фашиста в белом халате, когда из комнаты с окном во двор здоровенные солдаты-санитары приволокли его в сырой подвал. Первый допрос.

— Ну, отвечай, кто ты и как оказался у нас? — вкрадчиво, тихо задал вопрос офицер-гестаповец. — Где ты раздобыл эту вельветовую курточку? — Офицер сделал небольшую паузу, а потом гаркнул: — Фамилия?!

Петр молчал. Потревоженные раны болели, кружилась голова. Чтобы не упасть, он смотрел вниз. На полу капли крови.

— Мы хотим, чтобы ты понял: больше нет СССР и не будет. А тебе жить надо… Ну, я жду!

— Я ничего не скажу! Можете расстреливать…

— Заставим! — крикнул офицер. — Мы знаем, кто ты!

…В октябре трудоспособных узников вывезли в степной район на земляные работы. В большой группе молодых людей, насильно угнанных из захваченных районов, оказался и Петр Косенко.

В БЛОКИРОВАННЫЙ ЛЕНИНГРАД

Пасмурным утром 9 сентября 1941 года двухмоторный пассажирский самолет, за штурвалом которого сидел опытный военный летчик Евгений Смирнов, вылетел с Московского центрального аэродрома и, круто набрав высоту, взял курс на город Тихвин.

Просторный салон разделен перегородкой на две части. Ближе к пилотской кабине в мягких креслах вокруг продолговатого низкого стола вместе с Жуковым сидели генерал-лейтенант Хозин и генерал-майор Федюнинский, которых Георгий Константинович взял с собой по совету Верховного Главнокомандующего для помощи и на случай замены некоторых генералов на Ленинградском фронте. И Хозина и Федюнинского он знал как способных командиров, обладающих широким военным кругозором и отличившихся в сражениях еще при совместной службе. Здесь же был генерал-майор Кокорев, должность которого так и называлась — «для особых поручений», а сказать проще — старший адъютант.

В следующем салоне, ближе к хвосту самолета, разместились адъютанты и личная охрана, которую возглавлял чекист, бывший мастер завода «Электрик» Николай Бедов, высокий человек, атлетического сложения, с острым взглядом, способным сразу заметить все. Группа его не только обеспечивала надежную охрану Жукова, но и выполняла все хозяйственные обязанности, связанные с переездом, размещением, питанием. Всем этим заниматься Георгию Константиновичу, ясное дело, было некогда.

Политбюро приказало Жукову срочно вылететь в блокированный Ленинград и принять командование Ленинградским фронтом, потому что там создалась крайне тяжелая обстановка. Враг, не считаясь с потерями, стремился овладеть городом Ленина — колыбелью русской революции. Георгий Константинович перед отлетом заходил в Генеральный штаб, который размещался в метро «Кировская», беседовал с генерал-лейтенантом Василевским — в то время первым заместителем начальника Генерального штаба, — подробно ознакомился с положением на всех фронтах.

С каждым днем обстановка ухудшалась, а в Ленинграде она стала критической: враг бросил много танков, авиации и пехоты и пытается овладеть городом.

Трудно представить последствия того, если немецко-фашистские войска ворвались бы в Ленинград. Сотни тысяч погибших советских людей, разрушенный до основания город, потеря северных морских путей, последующие удары врага на Москву с севера… Вот что означало бы падение Ленинграда. Этого нельзя допустить!

— Не будем терять время, — сказал Георгий Константинович, когда самолет поднялся под облаками и словно плыл по пенистым волнам, — расстилайте на столе карту и садитесь все поближе. Давайте посмотрим, что мы имеем против 4-й танковой группы войск противника. Чем располагаем для отражения ударов фашистских войск?

Генерал Кокорев достал из полевой сумки остро заточенный двухцветный карандаш и передал его Жукову.

Как уже было сказано, обстановка в целом на всем фронте и у стен Ленинграда в первых числах сентября крайне осложнилась. К городу, носящему имя Ленина, фашисты питали особую ненависть. Гитлер грозил, что он обязательно уничтожит один из символов революции. Всевозможные преграды и рубежи, которые построили сотни тысяч жителей сел и городов, конечно, выполнили свою роль. Они помогли малочисленным войскам и ополченцам изматывать и уничтожать врага, но задержать его мощный натиск было слишком трудно. Гитлер выезжал на Ленинградское направление и торопил своих генералов взять легендарный город.

Многие попытки немецких полчищ смять оборону советских войск и выйти к берегам Невы были сорваны. Гитлер приказал снимать часть моторизованных и танковых дивизий с других фронтов и бросал их против Ленинградского фронта, которым командовал герой гражданской войны Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов.

Значительно усилив авиацией и моторизованными частями свои войска, немецко-фашистское командование в начале сентября возобновило наступление.

Ставка Верховного Главнокомандования приказала срочно развернуть на восточном берегу Волхова две новые армии: 52-ю и 54-ю.

В Ленинград прибыла комиссия Центрального Комитета партии и Государственного Комитета Обороны, она была наделена неограниченными полномочиями принимать решения на месте. Комиссия помогла улучшить управление войсками, усилить противовоздушную оборону города, создать рубежи противотанковых препятствий, наладить взаимодействие артиллерии фронта и флота. Но, чтобы выполнить до конца требования и решения комиссии, требовалось время, а враг близко, он уже перерезал все дороги в Ленинград, его атаки следуют одна за другой.

В тот день, когда Жуков получил приказ Верховного Главнокомандующего вылететь в Ленинград, город был уже блокирован с суши. Сообщение оставалось только через Ладожское озеро и по воздуху. На следующий день противник крупными силами нанес удар на Красное Село и Урицк. Над Ленинградом нависла смертельная опасность.

Изучая обстановку по карте, которую подготовили в Генеральном штабе, Жуков о самых последних событиях на фронте знать не мог, но он предполагал, что обстановка не улучшается, а ухудшается…

Самолет приземлился на аэродроме недалеко от Тихвина. Там уже стояли в готовности к вылету два одномоторных ПО-2, оборудованных для перевозки пассажиров.

Комендант аэродрома доложил, что над Ладожским озером нет сплошной облачности и необходимо лететь на малой высоте на небольших самолетах под прикрытием истребителей.

— Где будет посадка? — спросил Жуков.

— На Ленинградском городском аэродроме, — ответил комендант. — Но дела там, товарищ генерал, табак.

— Это как понимать? — Жуков остановил строгий взгляд на смутившемся коменданте.

— Прилетели сегодня наши летчики. Говорят, бои идут в Шлиссельбурге. Значит, город отрезан с суши.

Георгий Константинович, словно не слышал, что сказал комендант, спросил:

— В какой самолет садиться?