Помоги проекту - поделись книгой:
Володарский Эдуард Яковлевич
Птицы белые и черные
Прощай, шпана замоскворецкая!
…Вечер густеет над Москвой. Зажигаются фонари на улицах. В переулках темно, освещены лишь немногие… Московские дворы… В Марьиной роще… на Зацепе… в Замоскворечье… у Бабьегородского рынка… у Тишинского… у Птичьего… Старые московские дворы. С многолетними тополями… с голубятнями… со столиками для игры в домино, с детскими песочницами, каруселью и качелями, со скамейками и кустами сирени. Тепло светят внутрь этих дворов окна в домах… Уютные дворы, семейные как бы… коммунальные…
Титр: БЫЛА ОСЕНЬ 1956 ГОДА…
Вот вечерние сумерки совсем затопили пространство двора, ограниченного пятиэтажными домами. Маленький скверик, выходящий в переулок, детские «грибки» со скамеечками, качели, песочница. Длинный стол под навесом: за ним заколачивают «козла» взрослые после работы. И хотя еще во многих окнах горит свет — в углу двора, за этим столом, совсем темно, едва угадывается группа ребят-подростков. Рубиново вспыхивают во мраке огоньки сигарет, и слышится неторопливый голос:
— По темным улицам Парижа катила карета, а в карете сидел молодой граф и с ним шикарная баба. Влюблена она была в него как кошка. Но была без гроша. А родители этого графа хотели обженить его только на богатой. Деньги — к деньгам, понятное дело… — рассказывал местный заводила по кличке Гаврош, парень лет восемнадцати, может, чуть меньше, атлетически сложенный, с красивым, мужественным лицом. Огонек сигареты, вспыхивая на мгновение, освещал красноватым светом губы, нос, блестящие от возбуждения глаза: — А молодому графу эта богатая уродина — ну до лампочки! И вот решил он с этой бедной рвать когти из Парижа куда глаза глядят…
Вокруг Гавроша сгрудились подростки, жадно слушали. Кое-кто покуривал, один окурок передавали друг другу. В тишине с улицы доносился резкий шум проезжавших машин. Потом из одного окна закричали:
— Витька, паразит, домой! Кому говорю?!
Из группы подростков никто не отозвался. Из темноты вынырнула еще одна фигура, быстро подошла к столу. Это был первый друг Гавроша, его правая рука, Валька по кличке Черт.
— Порядок… — вполголоса проговорил он. — Никого…
— Вперед, мушкетеры! — Гаврош решительно загасил окурок. — Что потом было с молодым графом, после дела расскажу. — И он первым шагнул в темноту.
Подростки неуверенно потянулись за ним…
…Улица была пустынна. На углу противоположного дома стоял стеклянный ларек. И в нем — конфеты, папиросы, пачки печенья.
Подростки выглядывали из арки ворот, прислушиваясь. Гаврош достал рогатку с широкой толстой резинкой от противогаза, вынул из кармана камень. Опять все долго прислушивались — никого. Прогудела одинокая машина. В магазине «Меха» ярко светилась витрина. Гаврош прицелился, натянул резинку, отпустил. Через секунду раздался глухой звон разбитого стекла. Все застыли. Гаврош подождал, вынул второй камень. И снова через секунду посыпались стекла, и опять — звонкая, напряженная тишина. Светили редкие фонари, светились редкие окна в домах.
— Давай, казаки-разбойники. — Гаврош подтолкнул в спину двоих подростков, стоявших первыми, — Робку и Карамора.
Ребята неуверенно шагнули на улицу, потом побежали к ларьку. Следом за ними кинулись остальные. Все, кроме Гавроша и Вальки Черта. Эти остались в подворотне.
Торопясь, толкая друг друга, ребята просовывали руки в разбитые оконца, хватали пачки печенья, конфеты, папиросы, сигареты. И всё совали за пазухи курток и рубах. И опять торопливо лезли в ларек. Робка зацепился об острый осколок, торчавший в окне, порвал рукав куртки, разрезал рубаху. Сморщился от боли — из пореза густо пошла кровь.
— Отваливаем, — шепнул Карамор, и все гурьбой метнулись обратно через улицу, в подворотню…
…Потом в углу двора, за пирамидой из бочек, Гаврош разделил добычу на кучки. Папиросы и сигареты он забрал себе. Свет от фонаря над черным входом в овощной магазин тускло освещал всю компанию.
— Разбирай, казаки-разбойники, всем по-братски, — скомандовал Гаврош, и руки ребят потянулись к добыче. Только Робка стоял неподвижно.
— А ты чего, Робертино?
— Руку он порезал, — сказал дружок Робки Володька Богдан.
— Ну-ка… — Гаврош взял его за руку, закатал рукав, скомандовал: — Пошли ко мне, перевяжем…
…Домой Володька Богдан и Робка Шулепов вернулись совсем поздно. Богдан ключом открыл дверь коммуналки. Кромешная тьма. Ребята крадучись вошли в коридор и не успели закрыть дверь, как в кухне зажегся свет и в коридор вышла мать Богдана, Вера. Она молча влепила Богдану оглушительную затрещину — тот клюнул носом и пулей метнулся по коридору к себе. Вера хотела было влепить такую же затрещину и Робке, но тот поднял руки, защищаясь:
— Тетя Вера, у меня своя мама есть.
— Полуночники проклятые, — сказала Вера. — Где руку покалечил?
— Да в футбол гоняли. Упал — и на стекло…
— Вот тебе мать даст, дураку.
— Чему быть, того не миновать, — философски заметил Робка.
…Ранним утром Володька Богдан и Робка шли в школу. Находилась она в конце длинного, кривого, как коленчатая труба, переулка. Зима, день в разгаре, по обочинам тротуара лежат кучи чахоточного, съежившегося снега, и блестит мокрый асфальт. Сзади послышался топот и злой голос:
— Че не подождали? — Их догнал Костя Юдин, чернявый худой паренек.
— Он там ветчину жрет, а мы его ждать должны, — усмехнулся Богдан.
— Я ее и не ем совсем, если хотите знать!
— Тогда нам принеси, мы не гордые, — ехидно сказал Богдан.
— Да нате, нате! — Костя расстегнул портфель, достал внушительный бумажный сверток.
Богдан развернул, восхищенно протянул:
— Моща-а…
В свертке было два куска белого хлеба и два толстых ломтя розовой пахучей ветчины. Один бутерброд Богдан протянул Робке:
— Нате, шакалы! Специально для вас тырил!
Богдан впился в бутерброд, торопливо задвигал челюстями, как молодой волчонок. Проглотил, вздохнул:
— Мне бы такого папашу… Я бы… — И он снова впился зубами в бутерброд.
— Могу каждый день такие таскать, — похвастался Костя.
— Давай, мы не гордые, — прошамкал с набитым ртом Богдан.
У парадного подъезда школы кутерьма. Дрались портфелями и полевыми сумками, играли в «расшибалку» и в «пристенок». Из вестибюля донеслась густая трель звонка, и все разом кинулись в подъезд. Возникла давка. Старшеклассники расшвыривали «букварей», как котят…
…После школы вечером они слонялись по переулку, не зная, чем заняться. Костя то и дело предлагал:
— Ну, в «Авангард» поехали. Там «Константин Заслонов» идет.
— Пять раз смотрели… — лениво отвечал Богдан.
— Тогда в «Ударник» пошли, — вновь уныло предлагал Костя, — или в «Текстильщики», а? Там «Робин Гуд», двинем, а?
— Пять раз смотрели, — отозвался Богдан.
— Ну и черт с вами! А я еще посмотрю! — Костя круто развернулся, зашагал в противоположную сторону.
— Там билетов давно нет, придурок! — сказал вслед Богдан, но Костя не отозвался.
Друзей оставалось двое, и они продолжали свой бесцельный путь по переулку. Когда проходили мимо маленького скверика, услышали приглушенные звуки гитары и хрипловатый голос:
— «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела
И в старом парке музыка играла…»
Песня оборвалась, и тот же голос весело произнес:
— О, казаки-разбойники топают. Валек, позови!
Из-под детского «грибка» вынырнула фигура, наперерез двинулась к ребятам:
— Роба, это ты? — Это был Валька Черт.
— Пошли, Гаврош угощает. — Валька Черт сделал широкий жест рукой.
— Пошли, что ль? — глянул на Богдана Робка. — Домой жутко неохота…
Под детским «грибком» опять заиграла гитара, и Гаврош опять запел:
Ребята подошли. Гаврош прихлопнул струны, сказал:
— Привет, Робертино! О, и Богдан тут!
Рядом с Гаврошем сидели девушка в заячьей шубке и мрачноватый дядя лет сорока, в кепке и сапогах, в бобриковом пальто с белым шелковым шарфом. Он молча курил, зажав в углу рта папиросу. Когда ребята поздоровались, девушка рассмеялась, спросила:
— Как зовут, не расслышала?
— Володя… — сказал Богдан.
— Да не тебя. — Она махнула рукой на Робку. — Тебя?
— Роба… Роберт… — исподлобья глянул на нее Робка.
— Роберт. — Она опять засмеялась. — Сколько тебе лет, Роберт?
— На малолеток глаз кладешь, Милка! — весело сказал Гаврош. — А ты не тушуйся, Робертино! Выпить хочешь? — Он выудил из-под скамейки, на которой сидел, бутылку водки, стакан. — Давай! — Гаврош налил и протянул стакан Робке. Тот неуверенно взял. — Видел, Денис Петрович, какие в нашем дворе орлы живут?
Робка со страхом смотрел на стакан. Неподалеку тускло светил фонарь, и зеленая обкусанная луна взошла над крышами домов.
— Ваше здоровье, — через силу улыбнулся Робка и в два глотка проглотил противную обжигающую жидкость.
Гаврош засмеялся, девушка Милка захлопала в ладоши, Валька Черт поднес Робке кусок колбасы и ломоть хлеба. А Гаврош налил еще и протянул Богдану. Тот даже отшатнулся:
— Не-е… Я ее ненавижу…
— Понял… — Гаврош тут же пояснил мрачноватому дяде: — Папаша у него крепко зашибает… запоями…
А у Робки перехватило дыхание и слезы выступили на глазах. И он услышал участливый голос девушки Милы:
— Ты снегу пожуй, Робертино, снегу пожуй…
Робка зачерпнул снег и стал жадно жевать. Наконец
вздохнул облегченно и… виновато улыбнулся. А Гаврош запел снова:
Девушка Милка сделала Робке жест рукой, приглашая сесть рядом, и Робка повиновался, сел, и она вдруг властно обняла его, притянула к себе, спросила шепотом, наклонившись к уху:
— В школе учишься?
— Учусь… в девятом…
— Молодец… — Она улыбнулась, глядя ему в глаза.
Никогда в жизни до этого Робка не видел так близко незнакомого женского лица… полураскрытых губ, сахарно поблескивающих зубов… широко распахнутых таинственных глаз…
— «Меня девчонки целовали с аппетитом, — пел Гаврош. — Одна вдова со мной пропила отчий дом…».
— Валек, я у тебя пересплю сегодня? — спросил мрачноватый дядя. — Мать в ночную?
— В ночную… — кивнул Валька Черт.
— Ну, мне пора, мужики, — Милка решительно поднялась. — Батя больной лежит — кормить надо. Проводи, Гаврош.
— Не могу сегодня, Милка, — улыбнулся Гаврош. — С Денисом Петровичем покалякать надо.
— Тогда меня Робертино проводит, — безапелляционно заявила Милка.
… — Ты отличник, наверное? — весело спрашивала Милка, когда они шли по переулку.
— Ага, на золотую медаль иду, — ответил Робка. — А ты, наверное, уже университет кончаешь?
В ответ Милка заливисто рассмеялась, махнув рукой:
— Скоро буду профессор кислых щей! — И добавила уже серьезно: — Я в столовке на Пятницкой работаю. Приходи — накормлю задарма.
— Спасибо. А то иду и думаю, где я завтра есть буду. С Гаврошем давно ходишь?
— Тебе-то что? Любопытной Варваре нос оторвали.
— Отрывай, не жалко, — усмехнулся Робка и поскользнулся, чуть не упал.
Милка рассмеялась:
Поделиться книгой: