Медвежий вал

— Здесь рядом высотка небольшая, оттуда все здорово видно, — сказал Григорьев — чернявый паренек с мечтательными карими глазами. Григорьев был еще человеком без биографии, поскольку в армию пришел совсем недавно, и если попал в разведку, так потому, что, окончив десятый класс, понимал немного по-немецки. Считали, что у него все впереди: будут вокруг хорошие люди, так и он хорошо проявит себя.

— Красота какая вокруг, товарищ командир, — с улыбкой, осветившей юношески свежее лицо, сказал Григорьев. Крутов, и сам неравнодушный к таким понятиям, как красота, на этот раз отнесся к сообщению солдата несколько иронически:

— Деревня где-нибудь горит или еще что?

— Не-е, какая деревня... Кругом лес, вблизи желтый, а где далеко — синий-пресиний, без конца и краю...

Мазур хлопнул себя по ляжкам:

— Дите! Да разве командиру это интересно?

— Дорога просматривается, которая с Бель-Карташевской идет, — ответил за Григорьева другой боец. — Мы наблюдали, но пока на ней — никого.

Крутов достал карту, и разведчики мигом сгрудились вокруг него.

— Пойдем на Стасьево, — сказал он. — Посмотрим, что там готовит немец. Времени у нас в обрез, поэтому будем идти и днем и ночью, где лесами, где проселками. Опасно, но ничего не поделаешь. А оттуда...

— Назад?

— Да. К своим!

— Скорей бы, — сказал Мазур. — Надоело по кустам мотаться. — Он подумал и, вздохнув, высказал то, что больше всего его занимало: — Как-то там дома без нас? Может, письма уже поприходили...

Задумчивые, величавые, поникнув ветвями под тяжестью раззолоченной листвы, стояли на пригорке березы. Среди пламеневших осинников островками поднимались заросли глухих темных ельников, выставивших в голубое небо острые пики верхушек. А вдали, насколько хватал глаз, раскинулось сырое урочище с редкими сосенками-недоростками. Там болота, мхи, топи. Они расстилались необъятные, сливаясь с небом в мареве сияющего осеннего дня.

«Левитановские места. — Крутов вздохнул: — Вот бы где побыть недельку-две с красками». Безмятежность. Но он не верит ей. За каждым кустом их может подстеречь здесь вражеская пуля. Он долго обшаривал лес глазами, но в окулярах бинокля — только желтая листва да мохнатые еловые лапы. Над небольшим просматриваемым участком дороги поднялось облачко пыли. Оно двигалось. Бойцы вглядывались и строили догадки.

— Жителей гонят, — сказал Крутов и опустил бинокль. — Среди взрослых — дети. Эх!..

Разведчики стали спускаться с пригорка. Всколыхнулась за ними потревоженная листва и замерла.

 Глава третья

Реки образуются из слабых ручейков, снежные обвалы от сорвавшегося с кручи комка снега, большие дела от заботы о рядовом солдате. Сливаясь с заботами о других, они перерастают в крупные неотложные вопросы о снаряжении и продовольствии, боеприпасах и горючем, транспорте и дорогах, санитарном обслуживании и пополнении, о поддержании бодрого духа и веры в победу у всей этой массы людей, поставленных под ружье и вверенных Березину.

Как всегда, самая напряженная работа пришлась на ночное время. Березин лег спать поздно, и когда зазвонил будильник, им же самим поставленный на шесть часов, он долго не понимал, почему и откуда такой назойливый звон. Он рывком сбросил с себя одеяло и, стараясь не смотреть на примятую подушку, вышел в рабочую комнату.

— Доброе утро!

— Здравия желаю, товарищ генерал!

— Что нового? — спросил Березин у дежурного офицера.

Офицер был готов к этому вопросу и стал неторопливо докладывать обстановку в соединениях. Эта короткая информация, как и всякий другой шаг, была предусмотрена укладом военной жизни, и для нее существовала лаконичная, внешне безыскусственная, но точная и проверенная опытом форма.

— ...Противник активности не проявлял... — выслушав несколько стандартных примелькавшихся фраз, Березин схватил существо донесения. Остальное было неважно. Мысли его сразу переключились на другое, хотя он и продолжал слушать.

— Результаты разведки?

— Пленных взять не удалось, товарищ генерал, но у Дыбачевского группа разведчиков вернулась из-за линии фронта. Начальник разведки еще не мог сообщить подробностей.

Поблагодарив офицера, Березин взялся за телефон:

— Что у вас? — спросил он Дыбачевского. — А, это та самая группа, понимаю... Так вот, разведчика немедленно ко мне. Дайте ему свою машину.

— Будет исполнено, товарищ командующий.

— Группа явилась очень кстати, — одобрительно сказал Березин. — Как вы считаете, офицер толковый?

— В моей дивизии, — Дыбачевский сделал нажим на эти слова, — нет плохих офицеров, товарищ командующий!

— Ну-ну, надеюсь... Может быть, следует кое-кого представить к наградам?

— Я только что хотел просить вас об этом.

— Тогда займитесь этим вопросом.

— Слушаюсь!..

Оставив телефон, Березин не мог освободиться от размышлений о Дыбачевском. Он знал его уже давно и все-таки не сумел разобраться в его характере: «Честолюбив... Хлебом не корми, дай отличиться... Вроде решительный, волевой, ничего плохого не скажешь, а звон не тот... Не тот — определенно...»

— Балуй! — донесся до него с улицы сердитый окрик. Березин взглянул на часы: подходило время прогулки. Он оделся и вышел на крыльцо. Широкоплечий, подтянутый боец держал в поводу лошадей — свою и командующего, — взнузданных и оседланных. Вороной жеребец нетерпеливо бил копытом землю и, выгибая шею, косился злым фиолетовым глазом.

— Что, Барон, застоялся? — Березин взялся было за холку, но жеребец, оскалившись, метнул узкую змеиную голову по направлению к руке. Боец вовремя дернул его за повод:

— Балуй!

Березин рассмеялся. Ему нравились дикость и непокорность лошади. Это куда лучше, чем если бы она была ручной и ласковой. За эту борьбу с непокорным нравом животного Березин и любил верховую езду. Она всегда вселяла в него бодрость и радостное ощущение силы, так необходимые ему в его напряженной работе. Поэтому и держал при себе лошадей, хотя прямой нужды в них не было: для поездки в войска имелись машины.

Во время прогулки он опять вернулся к мысли о Дыбачевском. Пришли на память прежние с ним встречи, разговоры. Анализируя, думал:

«Напускной любезности много, а сам скрытный какой-то. Присмотреться надо».

Минута в минуту Березин вошел в столовую. По установившейся традиции завтракали все в одно время, но обедали и ужинали, когда кому позволяла служба.

Официантка Тоня, заставив поднос закусками, стала разносить их по столам. У нее были проворные, мягкие, излучавшие розовый свет, оголенные по локоть руки. Год назад она работала в столовой штаба танковой бригады, потом была переведена сюда, в штаб армии. Она была красива: высокая, с налитой крепкой грудью и тяжелым узлом светло-русых волос на затылке. Березину нравилась ее опрятность, цельность характера, красота молодости. Его внимание служило ей защитой от поклонников.

— А знаете, — обратился Березин к начальнику штаба, сидевшему по соседству, — у Дыбачевского вернулась сегодня та группа!

— Мне доложили, — кивнул Семенов, обгладывая баранью косточку. — Только неизвестно, с чем вернулась.

— Я вызвал его к себе, узнаем.

— Дыбачевскому повезло. Теперь начнет «бомбить» рапортами о награждении.

— Кое-кого не грех и наградить!

— Ну, он не дурак, действует по принципу: награждай больше подчиненных, не обойдут и тебя.

— Признаться, кое в чем я его не понимаю, — сказал Березин.

— Дайте ему дело! — вмешался командующий артиллерией. — Все неясное сразу проявится в действии. Уверяю вас!

— Придется подумать, — ответил Березин.

Крутов перешел линию фронта ночью, не потеряв ни одного человека. Редкая удача. При стабильной обороне разведчики не перебрались бы столь легко, но немцы отступали и мало заботились о прикрытии небольших разрывав в своих боевых порядках.

Дыбачевский очень обрадовался их появлению и немедленно вызвал Крутова к себе. Тут его и застал звонок Березина.

— Ну, вот что, — похлопав Крутова по плечу, сказал он, — поедешь в армию. Сам вызывает!

— Слушаюсь!

— Доложи, как положено. Самое трудное выполнил, на ерунде не оскандалься. Не то смотри у меня!.. — то ли в шутку, то ли всерьез пригрозил генерал.

Легковая машина, прыгая на ухабах, помчала Крутова в штаб армии. Утомленный, невыспавшийся, он сразу закрыл глаза и откинулся на сиденье. Одолевала дремота. Явь и сон путались в голове. Ворвалась беспокойная мысль: «Как держать себя с начальством? Не кто-нибудь — командующий!.. Вдруг он ждет чего-то такого, о чем я даже не подозреваю? Дыбачевский — командир дивизии — и то: «Смотри у меня!..» А тут генерал-лейтенант, — может быть, завтрашний командующий фронтом. Да и переодеться не успел — так и отправился в халате с мочалками, да и тот весь в дырах... Полазить неделю по трущобам, где каждый сучок просит клочок, — не шутка!»

Крутов по-настоящему разволновался, когда стал подниматься на крыльцо за адъютантам командующего. Как на грех оступился, и размокший сапог ощерился. Адьютант открыл дверь и пригласил: «Сюда!»

Шагнув за порог, Крутов лихо бросил руку к пилотке и — хоть поприветствовать по-человечески — прищелкнул каблуками:

— Старший лейтенант Крутов!

Однако ему сегодня не везло. Четкого щелчка не получилось: сапоги хлюпнулись, как лягушка в болото.

Березин, сидя за столом, разглядывал его с нескрываемым любопытством.

«Ну, сейчас скомандует «кругом марш», чтобы не появлялся в таком виде, — с тоской подумал Крутов, чувствуя, как жар из груди перекинулся в лицо, загорелись уши. — Смотрит. Ну что ж, пожалуйста...»

В юности Крутов был высоким и нескладным парнем, но за время службы в армии возмужал, плечи стали пошире. Черный чуб, как ни зачесывай, всегда непокорно сползал на лоб. Несмотря на возраст — двадцать пятый на исходе, — не было в лице выражения воли, суровости; чаще оно бывало задумчивым, добрым. Многих война ожесточила, ломала, но он оказался из прочного материала, живучим, как тальник под ветром — гнулся до земли, но всегда выпрямлялся. Как был, так и оставался человеком мягкосердечным, податливым на ласковое слово.

Березин смотрел, оценивал по-своему: флегматичный, нахрапистости мало, по глазам — не глуп...

— Вернулись благополучно?

— Так точно, товарищ генерал!

— Подходите, присаживайтесь!

У Крутова немного отлегло от сердца. К тому же Березин уткнулся в какую-то бумажку. Воспользовавшись этим, Крутов в свою очередь тоже стал рассматривать генерала. Успел заметить, что у него внимательные строгие глаза и лицо суровое, властное.

Не успел Крутов решить, хорошо это или плохо, а глаза схватили другую деталь: побрит, свеж, китель просторный, с полевыми погонами и подворотничок — белым шнурочком. «Порядок любит. Хорошо!.. Интересно, сам пришивает или нет? Едва ли, самому не успеть!»

— Ну, кажется, освоились, — сказал Березин, — Тогда побеседуем. Что вам представляется самым главным из того, что увидели и услышали в тылу?

Крутов подумал, ответил:

— Противник не собирается отступать дальше Стасьево.

Березин удивленно вскинул темные брови: «Ого, в суждениях-то ты смел!» — и спросил:

— Вы так думаете? Почему именно Стасьево, а не Лиозно является этим крайним пунктом? Как ни говорите, а Лиозно — крупный поселок, железнодорожная станция, позиция, удобная для обороны...

— На рубеже перед Лиозно им не удержаться: окопы мелкие, в иных местах по колено, и не сплошные. А в районе Стасьево укрепления строятся солидные, с проволокой, блиндажами, даже эскарпы есть. Это раз. Второе — население угоняют за рубеж — в Лучиновку. Третье — укрепления уже заняты их войсками. Людно там, вот что главное.

— Укажите на карте, где вы побывали.

— Разрешите на своей?

Крутов раскрыл планшетку и извлек оттуда изрядно потертую на сгибах карту. На ней он отмечал ежедневно маршрут группы, наносил все интересное, что видел своими глазами; то, о чем слышал, сопровождал пометкой «Н» — по данным населения.

Смелое заключение еще ни в чем не убедило Березина, но когда он внимательно просмотрел отметки на карте, маршрут группы, то признал вывод правильным. Небольшие отдельные факты, собранные Крутовым, подкрепили то, о чем Березин лишь смутно догадывался, и внесли ясность в общую обстановку.

«Придется приберегать силы для схватки за основной рубеж, зря не распыляться. А на Лиозно — дивизию, подкреплю ее артиллерией, гвардейскими минометами, чтобы одним ударом сразу... Иначе противник может осесть раньше времени, а укрепленный рубеж оставит про запас, тогда мороки хватишь... Главное, уже теперь можно ставить тылы на место. Это сразу облегчит всю работу. А из Лиозно вышибем, не дадим ему там передышки...»

Заложив руки за спину, командующий прошелся по комнате раз-другой. В голове складывалось решение, мелькали фамилии, лица командиров, возглавлявших самые различные соединения и части.

— Пригласите ко мне начальника штаба! — крикнул он в соседнюю комнату. Крутов вскочил, считая, что разговор с ним окончен, но Березин махнул рукой; — Сиди — понадобишься! — и усмехнулся: — Может, генералом станешь — пригодится.

Через несколько минут вошел генерал, острым взглядом окинул Крутова, — глаза такие, кажется, насквозь сверлят, — и подсел к столу напротив Березина.

— Товарищ Семенов, — сказал командующий, — надо уточнить наш план...

Вероятно, потому что присутствовал третий, хоть и свой офицер, но посторонний, Березин говорил намеками, не называя соединений, лишь изредка фамилию. Однако для Семенова неясности не было, он кивал головой, что-то записывал, иногда высказывал свои соображения, но о чем, Крутов — убей — не мог понять. Одно дошло до него: крепко сработались, если понимают друг друга с полуслова.

— Как подготовите приказ, сразу на подпись.

Беседа с Семеновым была самой длинной. После него пошли другие начальники — генералы, полковники. У каждого свое дело, свои вопросы. Здесь, впервые в жизни, довелось Крутову увидеть настоящий стиль напряженной точной работы. Ни одного лишнего слова, только о деле, без всяких «кажется», «значит» да «я думаю»... И привычка у всех стоящая: первым долгом докладывают, что сделано, а уж потом с вопросами. Что Березин прикажет — тотчас в блокнот для памяти. С чем бы ни обращались, ни одному он не сказал: «С этим завтра или потом...» Отказать — так сразу, разрешить — тут же, а то и по-своему переиначит, но обязательно решит. Все это быстро, спокойно, не повышая голоса, и — главное — уверенно, без всяких колебаний.

«Вот это я понимаю, умеет ценить время», — подумал Крутов и совсем по-иному взглянул на Березина. Теперь он уважал его не только как генерала, но и как мастера за красивую и точную работу.

«Эх, если бы все мы такими были. Может, и война по-другому обернулась. Не под Витебском, а где-нибудь на немецкой земле уже воевали бы». Однако чувствовал: так распоряжаться не каждому дано; нужно иметь богатую память, дело знать до мелочей, а главное — людей понимать...

— Товарищ разведчик! — Не заметил Крутов, как, задумавшись, облокотился на спинку стула, опустил голову на руку и задремал. — Товарищ разведчик, побеседуем!

Крутов вскочил, руки по швам. Неудобно, он один на один с Березиным в кабинете.

— Простите, товарищ генерал, еще не отдыхал...

— Ничего, подсаживайтесь поближе! — с этими словами он достал из стола коробку папирос, подвинул: — Курите! — и когда Крутов отрицательно мотнул головой, усмехнулся: — Долго проживете...

После первой затяжки он струей выпустил дым изо рта и, откинувшись на стуле, вздохнул с облегчением, будто скинул с плеч тяжелую ношу. На какое-то мгновение Крутов встретился с ним взглядом и в самой глубине его глаз увидел, что только усилием воли он заставляет себя быть бодрым, внимательным, а на самом деле — усталый, такой же, как и все, человек, только требовательный к себе до беспощадности.