Как рождаются эмоции. Революция в понимании мозга и управлении эмоциями

Конечно же, жизнь в группах имеет свои недостатки, в частности, есть важнейшая дилемма, с которой должен сталкиваться каждый человек: ладить с другими или вырываться вперед. Повседневные понятия вроде «гнева» и «благодарности» являются важными инструментами для этих двух конкурирующих подходов. Они — инструменты культуры. Они предписывают определенные действия, зависящие от ситуации, позволяют вам общаться и влияют на поведение других людей, находясь на службе управления бюджетом вашего тела.

Сам по себе тот факт, что страх поколение за поколением появляется в вашей культуре, не доказывает ни того, что страх закодирован в человеческом геноме, ни того, что он был создан естественным отбором миллионы лет назад у наших предков-гоминидов в африканской саванне. Объяснения с помощью одной-единственной причины игнорируют гигантскую роль коллективной интенциональности (не говоря уже о многочисленных свидетельствах современных нейронаук). Несомненно, эволюция позволяет людям создавать культуру, а часть этой культуры — система основанных на цели понятий, которые используются для управления собой и друг другом. Наша биология позволяет нам создавать основанные на цели понятия, но какие именно это будут понятия, определяется культурной эволюцией[312].

Человеческий мозг является культурным артефактом. Мы не загружаем культуру в девственный мозг, как программное обеспечение в компьютер; скорее, культура помогает нам устраивать связи в мозге. Далее мозг становится носителем культуры, помогая создавать и сохранять ее.

Все люди, которые живут группами, должны решать общие проблемы, так что неудивительно обнаруживать некоторые понятия, которые сходны для разных культур. Большинство человеческих обществ, например, имеют мифы о сверхъестественных существах: нимфах античной Греции, фейри кельтских легенд, лепреконах Ирландии, «маленьком народце» североамериканских индейцев, менехуне гавайского фольклора, троллях Скандинавии, азиза Западной Африки, аглулик культуры эскимосов; мими аборигенов Австралии; син Китая; ками Японии и бесчисленном множестве других[313]. Рассказы об этих волшебных существах — важная часть человеческой истории и литературы. Однако это не означает, что такие волшебные создания действительно существуют или существовали в природе (как бы сильно мы ни хотели посетить Хогвартс[314]). Категория «волшебное существо» сконструирована человеческим умом, и, поскольку она существует в таком количестве различных культур, она, видимо, выполняет определенную важную функцию. Аналогичным образом понятие «страх» существует во многих культурах (но не во всех — в качестве примера можно взять народ къхунг в пустыне Калахари[315]) в силу выполнения важных функций. Насколько мне известно, ни одно из понятий эмоций не является универсальным, но даже если бы такое нашлось, сама универсальность не создает автоматически реальность, независимую от воспринимающих ее людей[316].

Социальная реальность — это движущая сила, стоящая за человеческой культурой. Вполне вероятно, что понятия эмоций — элементы социальной реальности, которым мы научаемся у других членов общества в детстве и даже позже, если вдруг переезжаем из одной культуру в другую (вскоре мы поговорим об этом более подробно). Поэтому социальная реальность — это своего рода канал для передачи поведения, предпочтений и значений от предков к потомкам посредством естественного отбора. Понятия — это не просто социальная надстройка над биологией. Это биологическая реальность, которая внедрена в ваш мозг с помощью культуры. Люди, которые живут в культурах с определенными понятиями или с более разнообразными понятиями, могут быть лучше приспособлены к воспроизводству[317].

В главе 5 мы видели иллюзорные полоски, на которые мы разделяем радугу, когда категоризируем длины световых волн с помощью наших понятий для цветов. Если вы заглянете на страничку русского Google и поищете русское слово «радуга», вы увидите, что рисунки включают семь цветов, а не шесть: принятая на Западе полоса синего цвета делится на две полосы — голубую и синюю, как показано на рис. 7.2[318].

Рис. 7.2. Рисунки радуги зависят от конкретной культуры

Эти рисунки показывают, что понятия для цветов зависят от культуры. В русской культуре синий цвет (blue) и голубой цвет (для западного человека sky blue[319]) — это различные категории, такие же различные, как для американца синий и зеленый. Это различие вовсе не вызвано врожденными анатомическими различиями между зрительной системой русских и американцев; оно определяется культурными понятиями цветов, которым люди обучаются. Людей, воспитывающихся в России, просто учат, что светлый синий и темный синий — это разные цвета с различными названиями. Эти понятия внедряются в их мозги, и они воспринимают семь цветов[320].

Слова представляют понятия, а понятия — это культурные орудия. Мы передаем их от родителей к детям, от одного поколения к другому, как подсвечники вашей прапрабабушки. «В радуге шесть полос». «Деньги обменивают на товары». «Капкейки — это десерт, а маффины едят на завтрак».

Понятия эмоций — тоже культурные орудия. Они появляются вместе с большим комплектом правил и служат для управления ресурсами вашего тела или воздействия на кого-нибудь другого. Эти правила могут зависеть от культуры, которая оговаривает, когда они приемлемы для конструирования конкретной эмоции в конкретной ситуации. В США принято ощущать страх, когда едешь на американских горках, когда собираешься узнать результат онкологического обследования или когда кто-то наставляет на вас пистолет. В США не принято ощущать страх каждый раз, когда вы выходите из своего дома в безопасном месте: такое чувство считается патологией, расстройством под названием агорафобия[321].

Моя подруга Кармен, родившаяся в Боливии, была удивлена, когда я сообщила ей, что понятия эмоций значительно меняются от культуры к культуре. «Я думала, что у всех в мире одни и те же эмоции, — объяснила она мне по-испански. — Ну, у боливийцев эмоции сильнее, чем у американцев. Más fuerte[322]». Большинство людей прожили всю жизнь с одним набором понятий эмоций, поэтому они, как и Кармен, удивляются, обнаруживая такую культурную относительность. И тем не менее ученые задокументировали по всему миру многочисленные понятия эмоций, которых нет в английском языке. У норвежцев есть понятие сильной радости, когда ты влюбляешься, они называют это forelsket. У датчан есть понятие hygge для определенного переживания тесной дружбы. Русское понятие тоска — это душевное страдание, а португальское saudade — сильное душевное влечение. После небольшого исследования я нашла испанское понятие для эмоции, у которого нет прямого эквивалента в английском языке, под названием pena ajena[323]. Кармен описывала его мне как «ощущать боль за другого человека при виде его потери», но я также видела, что оно характеризуется как дискомфорт, стыд или неловкость за кого-то другого. Вот еще несколько найденных мною интересных понятий[324]:

Gigil (филиппинский) — желание обнять или сжать нечто, что ты невыносимо обожаешь[325].

Voorpret (нидерландский) — приятное предчувствие какого-то события[326].

Age-otori (японский) — ощущение, что вы после стрижки выглядите хуже[327].

Некоторые понятия эмоций из других культур невероятно сложны, возможно, даже непереводимы на английский, хотя носители, разумеется, испытывают их. Понятие fago в культуре народа ифалук в Микронезии может означать любовь, сочувствие, жалость, печаль, сопереживание в зависимости от ситуации. Говорят, что понятие litost из чешской культуры непереводимо, но приблизительно означает «мучения от собственной ничтожности в сочетании с желанием мести». Японское понятие эмоции arigata-meiwaku возникает, когда кто-нибудь делает для вас то, что вы не хотите и что может вызвать для вас проблемы, но от вас в любом случае требуется быть благодарным[328].

Когда я говорю слушателям в Соединенных Штатах, что понятия эмоций являются изменчивыми и зависят от культуры, а затем утверждаю, что наши собственные англоязычные понятия аналогичным образом являются локальными для нашей культуры, некоторые люди весьма удивляются, как и моя подруга Кармен. «Но ведь счастье и печаль — это реальные эмоции», — настаивают они, словно бы эмоции других культур не такие реальные, как наши собственные. На это я обычно говорю: вы совершенно правы. Fago, litost и прочее — не эмоции… для вас. Причина в том, что у вас нет понятий для этих эмоций; соответствующие ситуации и цели неважны для культуры американского среднего класса. Ваш мозг не может строить предсказания на основе fago, так что это понятие не ощущается автоматически так, как это происходит со счастьем и печалью. Чтобы понять fago, нужно соединить другие известные вам понятия, проводя понятийное комбинирование и затрачивая умственные усилия. Однако у людей ифалук такое понятие есть. Их мозг автоматически прогнозирует с его помощью. Когда они испытывают fago, это ощущается так же автоматически и реально, как для вас счастье и печаль, как если бы fago просто случалось с ними.

Да, fago, litost и прочее — это просто слова, созданные людьми, но ведь таковы же и «счастливый», «печальный», «испуганный», «сердитый», «удивленный». Изобретенные слова — самое что ни на есть определение социальной реальности. Сказали бы вы, что ваша национальная валюта — это настоящие деньги, а денежные единицы остальных стран просто придуманы? Для любого человека, нигде не путешествовавшего и не имеющего понятия о других денежных единицах, это может показаться верным. Однако у опытных путешественников есть понятие «денежная единица другой культуры». Я прошу вас усвоить понятие «эмоция другой культуры», чтобы вы понимали, что ее случаи настолько же реальны для других, как ваши собственные эмоции для вас.

Если вы считаете эти идеи дерзкими, попробуйте еще одну: некоторые западные понятия эмоций совершенно отсутствуют в других культурах. Эскимосы утка не имеют понятия «гнев». У таитян нет понятия «печаль». Последний факт западным людям принять крайне трудно… жизнь без печали? В самом деле? Когда таитяне находятся в ситуации, которую западный человек описывает как печальную, они чувствуют себя больными, встревоженными, утомленными или лишенными энтузиазма, и все эти состояния покрывают широким термином pe’ape’a. Любому, кто верит в классический взгляд на эмоции, приходится придумывать объяснение такому разнообразию и заявлять, что насупившийся таитянин на самом деле находится в биологическом состоянии печали, знает он об этом или нет. Конструктивист не может позволить себе такую роскошь уверенности, поскольку люди могут быть насупленными по многим причинам: они думают, прикладывают усилия, в плохом настроении, проверяют мысль или испытывают pe’ape’a[329].

Если выйти за рамки понятий для отдельных эмоций, то различные культуры не сходятся даже в том, что есть «эмоция». Западные люди рассматривают эмоции как переживание внутри индивида, в теле. Однако многие другие культуры характеризуют эмоции как события между людьми, для которых нужно два человека или больше. Сюда входят ифалук Микронезии, балийцы, фульбе, илонгот Филиппин, калули Папуа — Новой Гвинеи, минангкабау Индонезии, пинтупи Австралии и самоанцы. Еще более любопытно, что некоторые культуры даже не имеют единого понятия «эмоция» для тех переживаний, которые западные люди считают эмоциональными. Таитяне, гиджингали в Австралии, фанти и дагбани в Гане, чевонг в Малайзии и наши друзья химба из главы 3 — несколько хорошо изученных примеров[330].

Большинство научных исследований эмоций проводится на английском языке с помощью американских понятий и американских слов для эмоций (и их переводов). Согласно выдающейся лингвистке Анне Вежбицкой, английский язык является понятийной тюрьмой для науки об эмоциях. «Английские термины для эмоций являются народной таксономией, а не объективным не зависящим от культуры аналитическим каркасом, поэтому, очевидно, мы не можем считать, что английские слова вроде “отвращения”, “страха” или “стыда” являются ключом к универсальным человеческим понятиям или базовым психологическим реальностям». Чтобы сделать проблему еще более империалистической, заметим, что эти слова для эмоций принадлежат английскому языку середины XX века, и есть подтверждения, что некоторые вполне современны. Само понятие «эмоция» — изобретение XVII столетия. До того ученые писали о страстях, чувствах и прочих понятиях, которые имели различные смыслы[331].

Языки мира описывают различный человеческий опыт различными путями: эмоции и прочие психические явления, цвета, части тела, направление, время, пространственные отношения и причинность. Многообразие языков поражает. Пример дает опыт моей подруги психолога Батьи Мескиты, с которой вы встречались в главе 5. Она родилась и воспитывалась в Нидерландах, а позже приехала в США в постдокторантуру. В течение следующих пятнадцати лет она вышла замуж, растила детей и стала профессором в Университете Уэйк-Форест в Северной Каролине. Живя в Нидерландах, Батья ощущала, что ее эмоции были, если можно так сказать, естественными. Однако вскоре после переезда в США она заметила, что ее эмоции не очень подходят для американской культуры. Американцы казались ей неестественно счастливыми. Мы постоянно говорили бодрым голосом. Мы постоянно улыбались. Когда Батья спрашивала, как дела, мы всегда отвечали положительно («Дела отлично!»). Собственные эмоциональные реакции Батьи выглядели негодными для американского культурного контекста. Когда ее спрашивали, как она себя чувствует, она не показывала достаточного энтузиазма и не говорила «прекрасно» или «превосходно». Однажды я слышала, как она выступала с докладом о своем опыте, я кивала все время, яростно аплодировала в конце, а потом подошла к ней, обняла и сказала: «Превосходная работа!» Через миг я поняла, что только что подтвердила все до одного из ее наблюдений[332].

Опыт Батьи не уникален. Наша коллега Юлия Ченцова-Даттон из России говорит, что после переезда в США ее щеки болели целый год, поскольку ей никогда не приходилось столько улыбаться. Мой сосед Пол Харрис, переехавший из Англии исследователь эмоций, наблюдал, как американские ученые всегда возбуждались при решении научных загадок (состояние сильного возбуждения, приятные ощущения), но они никогда не были просто любопытны, растеряны или смущены (низкое возбуждение и вполне нейтральные переживания), что для него более знакомо. В целом американцы предпочитают приятные состояния с сильным возбуждением. Мы много улыбаемся. Мы хвалим, говорим комплименты и подбадриваем друг друга. Мы награждаем друг друга за выполнение дел любого уровня, даже выдаем «сертификаты за участие». По телевизору чуть ли не каждые две недели показывают шоу с награждениями. Я потеряла счет книгам о счастье, которые были опубликованы в США за последние десять лет. Мы — культура позитивности. Нам нравится быть счастливыми и праздновать, как у нас все здорово[333].

Чем больше времени Батья проводила в США, тем больше ее эмоции приспосабливались к американскому контексту. Ее понятия о приятных эмоциях расширились и стали более вариативными. Она стала более гранулярной, ощущая американский стиль счастья, в отличие от удовлетворенности и довольства. Ее мозг загрузил новые понятия американских норм и обычаев. Этот процесс называется эмоциональной аккультурацией. От новой культуры вы получаете новые понятия, которые переводятся в новые предсказания. С помощью этих предсказаний вы получаете возможность испытывать и воспринимать эмоции вашего нового дома.

Ученый, который открыл эмоциональную аккультурацию, — по сути, сама Батья. Она обнаружила, что понятия эмоций у людей не только меняются от культуры к культуре, но также и трансформируются. Например, ситуации, которые в Бельгии приведут ко гневу (например, коллега помешал вашей цели), в Турции включают также чувства, которые американцы бы воспринимали как вину, стыд и уважение. Но для турецких иммигрантов в Бельгии их эмоциональные переживания становятся тем более «бельгийскими», чем дольше они живут здесь[334].

Мозг, погружающийся в ситуации новой культуры, вероятно, чем-то похож на мозг новорожденного: его направляют больше прогностические ошибки, чем прогноз. Из-за недостатка понятий эмоций в новой культуре мозг иммигранта впитывает поступающие сенсорные сигналы и строит новые понятия. Эти новые эмоциональные шаблоны не заменяют старые, хотя могут вызвать наложение, как было в случае с моей сотрудницей Александрой из Греции, с которой вы встречались в главе 5. Вы не можете эффективно предсказывать, когда не знаете местных понятий. Вы вынуждены обходиться комбинированием понятий, которое требует усилий и дает вам только приблизительное значение. Или вы будете большую часть времени завалены прогностическими ошибками. Поэтому процесс аккультурации ложится бременем на бюджет вашего тела. На деле люди с более слабой эмоциональной аккультурацией сообщают о большем количестве физических недомоганий. И снова категоризация влияет на жизнь[335].

* * *

В этой книге я пытаюсь привить вам новый способ думать об эмоциях. Осознаёте вы это или нет, у вас есть набор понятий об эмоциях: что они такое, откуда они появляются и что они означают. Возможно, вы начали читать эту книгу, имея понятия классического взгляда, такие как «эмоциональная реакция», «выражение лица» и «эмоциональная цепь в мозге». Если это так, то я медленно заменяла их новым набором, в котором были «интероцепция», «предсказание», «телесные ресурсы» и «социальная реальность». В каком-то смысле я пыталась вовлечь вас в новую культуру, называемую теорией конструирования эмоций. Нормы новой культуры могут показаться необычными и даже неверными, пока вы немного не освоитесь и не придете к их пониманию… и я надеюсь, что вы это уже делаете или сделаете. В конечном итоге, если мы с единомышленниками будем успешными в замене старых понятий новыми, это станет научной революцией.

Теория конструирования эмоций объясняет, как вы испытываете и воспринимаете эмоции при отсутствии любых надежных биологических отпечатков на лице, теле и в мозге. Ваш мозг постоянно предсказывает и симулирует сенсорные сигналы изнутри и снаружи вашего тела, чтобы понять, что они означают и что с ними делать. Эти прогнозы идут через вашу кору, каскадом проходят из систем управления телесными ресурсами в вашей интероцептивной системе в вашу первичную сенсорную кору, чтобы создать рассредоточенные по мозгу симуляции, каждая из которых является случаем понятия. Симуляция, которая ближе всего к реальной ситуации, — победитель, который становится вашим опытом, а если это случай понятия какой-то эмоции, то вы испытываете эмоцию. Весь этот процесс происходит с помощью вашей управляющей системы на службе системы регуляции телесных ресурсов, чтобы вы оставались живыми и здоровыми. При этом процессе вы влияете на бюджеты тела тех, кто находится вокруг, что способствует вашему выживанию и распространению ваших генов на следующее поколение. Вот так мозг и тело создают социальную реальность. Вот так эмоции становятся реальными.

Да, так и есть. Некоторые детали пока остаются умозрительными предположениями — вроде точных механизмов каскада понятий. Но мы уверенно можем сказать, что теория конструирования эмоций — перспективный способ думать о том, как устроены эмоции. Эта теория учитывает все явления классического взгляда, а также его проблемы, такие как значительная изменчивость в эмоциональном опыте, в понятиях эмоций и в физических изменениях во время эмоций. Она развеивает бесполезные споры о природе/воспитании (то есть, что запрограммировано, а чему мы учимся), используя единый конструкт для понимания и физической, и социальной реальности, и приближает нас еще на шаг к научному мосту между социальным и природным миром. И этот мост, как и все мосты, ведет нас в новое место, как вы увидите в следующей главе: современной истории о том, что значит быть человеком.

8. Новый взгляд на природу человека

Теория конструирования эмоций — это не только современное объяснение, как создаются эмоции. Она также является провозвестником радикально другого взгляда на то, что значит быть человеком. Этот взгляд согласуется с последними исследованиями нейронаук. Он также дает вам больше контроля над вашими ощущениями и поведением, чем классический взгляд, а это ведет к глубоким последствиям для того, как жить своей жизнью. Вы — не реагирующее на стимул животное, приспособленное только откликаться на события в мире. Когда они появляются в ваших переживаниях и восприятиях, вы намного серьезнее сидите в водительском кресле, чем могли бы подумать. Вы предсказываете, конструируете и действуете. Вы — творец собственного опыта.

Другой влиятельный взгляд на человеческую природу проистекает из классического взгляда на эмоции. Ему тысячи лет, и он по-прежнему укоренен в праве, медицине и других важных элементах общества. Эти две точки зрения фактически враждовали друг с другом в течение всей зафиксированной истории. В предыдущих сражениях классический взгляд на природу человека преуспел по причинам, которые мы видели. Однако сейчас, в ходе революции в изучении психики и мозга, современная нейробиология дает нам инструмент для разрешения конфликта, и под воздействием решающих доказательств классический взгляд проиграл.

В этой главе я излагаю действительно новый взгляд на природу человека, который дает теория конструирования эмоций, и сравниваю его с традиционными идеями, поддерживаемыми классическим взглядом. Я также знакомлю вас со скрытой причиной, так долго державшей на виду классический взгляд, укоренившись в науке и культуре, несмотря на мощный поток контрдоказательств.

* * *

Большинство из нас считает, что внешний мир физически отделен от нас самих. События происходят в мире «снаружи», а вы реагируете на них «внутри» в мозге.

В теории конструирования эмоций, однако, эта разделяющая линия между мозгом и миром проницаема, а может, даже не существует. Системы вашего мозга сочетаются различными способами, чтобы сконструировать ваши восприятия, воспоминания, мысли, ощущения и прочие душевные состояния. Вы испытали это на себе, когда, разглядывая рисунок пчелы из пятен, видели формы, которых в реальности не существует, и это показывает, что ваш мозг моделирует мир путем симуляции. Ваш мозг выдает море предсказаний, симулирует их последствия, как если бы они существовали, и проверяет и корректирует эти предсказания с помощью реальных входных сенсорных сигналов. Попутно ваши интероцептивные предсказания производят ваше переживание аффекта, влияют на каждое выполняемое вами действие и определяют, какие части мира волнуют вас в данный момент (вашу аффективную нишу). Без интероцепции вы бы не обращали внимание ни на физическое окружение, ни на что-либо еще, и маловероятно, чтобы вам удалось прожить долго. Интероцепция позволяет вашему мозгу конструировать среду, в которой вы живете.

В то же самое время, когда ваш мозг моделирует ваш мир, внешний мир помогает мозгу устанавливать связи. Когда вы были новорожденным, захлестнутым валом входных сигналов, внешний мир высаживал самые ранние понятия, а ваш мозг выстраивал связи с реалиями физического мира вокруг вас. Так мозг младенца строит связи, чтобы распознавать человеческие лица. По мере того как мозг развивается и вы начинаете изучать слова, ваш мозг подключается к социальному миру и вы начинаете создавать чисто ментальные понятия вроде «вещей, которые могут защитить вас от жалящих насекомых» и «печали». Кажется, что эти понятия культуры находятся во внешнем мире, но на деле они — порождения вашей понятийной системы.

С этой точки зрения культура — не какой-то просвечивающий аморфный пар, окружающий вас. Она помогает создавать связи в вашем мозге, и вы ведете себя таким образом, который создает связи в мозге следующего поколения. Например, если культура диктует, что люди с определенным цветом кожи являются менее ценными, то эта социальная реальность оказывает физическое влияние: у этих людей меньше заработная плата, а у их детей хуже питание и жилищные условия. Такие факторы меняют структуру мозга детей в худшую сторону, затрудняя их обучение и увеличивая вероятность, что эти дети в будущем будут зарабатывать меньше[336].

Ваши конструкты не являются произвольными — ваш мозг (и порождаемая им психика) должен поддерживать хоть какую-то связь с реальностью, чтобы сохранить ваше тело живым и здоровым. Конструирование не может сделать твердую стену нетвердой (если только вы не мутант с суперспособностями), но вы можете перерисовать границы стран, переопределить брак или решить, кто полезен, а кто нет. Ваши гены дали вам мозг, который может установить связь с физической и социальной окружающей средой, и другие участники вашей культуры конструируют эту среду вместе с вами. Чтобы создать психику, нужно несколько мозгов, а не один.

Теория конструирования эмоций также ведет к новому представлению о личной ответственности. Предположим, что вы разозлились на своего босса, импульсивно сорвались, треснули кулаком по его столу и обозвали идиотом. В то время как классический взгляд приписывает определенную вину гипотетической системе гнева, частично снимая с вас ответственность, конструктивистская точка зрения расширяет представление об ответственности, вынося это за рамки вредоносного момента. Ваш мозг предвосхищает, а не реагирует. Его базовые системы постоянно пытаются догадаться, что будет дальше, — чтобы вы могли выжить. Поэтому ваши действия и предсказания, которые запускают эти действия, сформированы вашим прошлым опытом (таким как понятия), который привел к актуальному моменту. Вы треснули по столу, потому что ваш мозг предсказал случай гнева, используя ваше понятие «гнева», а ваш прошлый опыт (непосредственный или взятый из фильмов, книг и т. д.) включал удар кулаком по столу в сходной ситуации.

Как вы помните, ваша управляющая система постоянно формирует ход ваших прогнозов и ошибок прогноза, чтобы помочь выбирать среди многочисленных действий, вне зависимости от того, ощущаете вы контроль над собой или нет. Эта сеть может работать только с понятиями, которые у вас есть. Поэтому встает вопрос ответственности: отвечаете ли вы за свои понятия? Разумеется, не за все. Когда вы были младенцем, вы не могли выбирать понятия, которые вкладывали вам в голову другие люди. Однако во взрослом возрасте у вас всегда есть выбор того, что на вас воздействует, и, соответственно, выбор того, чему вы учитесь, а это создает понятия, которые в конечном итоге влекут ваши действия, ощущаются они преднамеренными или нет. Поэтому «ответственность» означает обдуманный выбор по изменению ваших понятий[337].

В качестве реального примера возьмем любой значительный конфликт: израильтяне против палестинцев, хуту против тутси, боснийцы против сербов, сунниты против шиитов[338]. Рискну предположить, что ни один участник этих групп не виноват за ту ненависть, что они испытывают по отношению друг к другу, поскольку конфликты начались многие поколения назад. Однако каждый отдельный человек сегодня несет определенную ответственность за продолжение конфликта, поскольку каждый человек может поменять свои понятия и, соответственно, свое поведение. Никакой конкретный конфликт не был предопределен эволюцией. Конфликты продолжаются вследствие социальных обстоятельств, которые формируют связи в мозге участвующих людей. Кто-нибудь должен брать ответственность за изменение этих обстоятельств и понятий. Кто это сделает, если не сами люди?

Научные исследования дают некоторые предварительные надежды для подтверждения такой точки зрения. Исследователи обучили группу израильтян менее негативно думать о различных неприятных событиях (таких как запуск ракет палестинцами и похищения израильских солдат) и заново категоризовать их как менее негативные. Впоследствии обучаемые не только меньше злились, но и демонстрировали большую поддержку для политики мирных решений, например предоставления помощи палестинцам, а также меньше поддерживали агрессивную тактику по отношению к палестинцам, живущим в секторе Газа. Примыкающее к недавней палестинской заявке на членство в ООН, такое обучение новым категориям привело людей к поддержке идеи об уступке контроля безопасности для окрестностей в Восточном Иерусалиме в обмен на абсолютный мир и к уменьшению поддержки ограничительной политики, например запрета для палестинцев пользоваться израильской медицинской системой. Эти последние изменения длились пять месяцев после обучения[339].

Если вы выросли в обществе, полном ярости и ненависти, вы не виноваты в том, что у вас есть соответствующие понятия, однако, будучи взрослым, вы можете выбирать свое обучение и осваивать дополнительные понятия. Разумеется, это непросто, но это выполнимо. Это еще одно основание для моего нередкого утверждения: «Вы — творец собственного опыта». Вы действительно частично ответственны за свои действия, даже за так называемые эмоциональные реакции, которые вы переживаете как находящиеся вне вашего контроля. Ваша ответственность — осваивать понятия, которые посредством предсказаний удержат вас от опасных действий. Вы также несете определенную ответственность за других, поскольку ваши действия формируют понятия и поведение других людей, создавая среду, которая подключает и отключает гены для создания связей в мозге окружающих, включая мозг следующего поколения. Социальная реальность подразумевает, что все мы частично ответственны за поведение других людей — не легковесным образом вроде «все-общество-виновато», а через реальные связи нашего мозга.

Когда я была психотерапевтом, я работала с женщинами студенческого возраста, которые, будучи маленькими девочками, страдали от плохого обращения родителей. Я помогала своим клиентам понять, что они были жертвами дважды: один раз в тот момент и еще раз, когда их оставили с эмоциональными переживаниями, с которыми могут справиться только они. Из-за травмы их мозг продолжал моделировать враждебный мир даже после того, как они попадали в лучшую обстановку. Не их вина, что их мозг был сформирован в специфически токсичных условиях. Однако каждая из них — единственный человек, кто может трансформировать свою понятийную систему, чтобы изменить вещи к лучшему. Это та форма ответственности, которую я подразумеваю. Иногда ответственность означает, что вы единственный человек, который может что-то изменить.

А сейчас мы подходим к вопросу происхождения человека. Мы привыкли думать о себе как о конечном пункте долгого эволюционного пути. Теория конструирования эмоций предлагает более сдержанную точку зрения. Сам по себе естественный отбор вовсе не предназначен именно для нас. Мы — всего лишь еще один вид с определенными адаптациями, помогающими передать наши гены следующему поколению. У других животных есть масса возможностей, которых мы лишены, — например, умение покрывать огромные расстояния или залезать на стены, из-за чего мы восхищаемся супергероями вроде Человека-паука. Люди же наиболее талантливы в строительстве ракет, летящих к далеким планетам, и в изобретении и применении законов, которые существуют в наших умах и диктуют, как мы должны обращаться друг с другом. Что-то в нашем мозге дает нам наши уникальные способности, но это «что-то» не обязано быть отдельной специальной системой строительства ракет и ввода законов — или, если на то пошло, эмоций, — пришедшей от наших предков, не являющихся людьми.

Одна из наших наиболее примечательных адаптаций — то, что нам не нужно передавать весь генетический материал для создания нейронных связей в мозге. С биологической точки зрения это было бы чересчур дорого. Вместо этого у нас есть гены, которые позволяют мозгу развиваться в условиях наличия других мозгов вокруг — посредством культуры. В то время как отдельный мозг пользуется преимуществом избыточности, сжимая информацию до сходств и различий, несколько мозгов используют преимущества избыточности других (если они принадлежат одной культуре и пользуются одними понятиями) и строят связи друг с другом. Фактически эволюция улучшает свою эффективность посредством человеческой культуры, и мы передаем культуру своим потомкам, формируя связи в их мозгах.

Человеческий мозг от микро- до макроуровня организован по принципам изменчивости и вырожденности. Кластеры нейронов в его взаимодействующих сетях частично независимы и эффективно обмениваются информацией. Такая схема позволяет постоянно меняющимся группам нейронов образовываться и исчезать за миллисекунды, и поэтому отдельные нейроны в разных ситуациях участвуют в различных структурах, моделируя изменчивый и только частично предсказуемый мир. В такой динамической среде нет нейронных «отпечатков». Для человечества было бы крайне невыгодно иметь один унаследованный комплект модулей психики, когда мы живем в таком разно­образном географическом и социальном окружении. Человеческий мозг развился, чтобы создавать различные виды человеческой психики, приспособленные к различным средам. Нам не нужен один универсальный мозг, создающий одну универсальную психику, чтобы провозгласить, что все мы принадлежим к одному виду[340].

В целом теория конструирования эмоций — это биологически корректное психологическое объяснение того, кем вы являетесь как человек. Она учитывает и эволюцию, и культуру. Вы родились с какими-то связями в мозге, определенными вашими генами, однако окружающая среда может включать и отключать некоторые гены, позволяя вашему мозгу самостоятельно устанавливать связи с вашим опытом. Ваш мозг формируется реалиями мира, в котором вы обнаруживаете себя, включая социальный мир, созданный соглашениями между людьми. Ваша психика — грандиозное сотрудничество, которого вы не осознаете. Посредством конструирования вы воспринимаете мир не в каком-то объективно точном смысле, а через очки ваших собственных потребностей, целей и предыдущего опыта (как это вы делали с пчелой). И вы — вовсе не венец эволюции, а просто очень интересный вид животных с некоторыми уникальными способностями.

* * *

Теория конструирования эмоций предлагает взгляд на природу человека, который совершенно отличен от классического. Классические идеи о нашем эволюционном происхождении, нашей личной ответственности и наших взаимоотношениях с внешним миром доминировали в западной культуре в течение тысячелетий. Чтобы понять эту устаревшую точку зрения на человеческую природу и то, почему она держалась так долго, удобно начать (как это делают многие научные истории) с Чарльза Дарвина.

В 1872 году Дарвин опубликовал книгу «О выражении эмоций у человека и животных», в которой писал, что эмоции пришли к нам неизменными через века, от древних животных предков. Поэтому, согласно Дарвину, эмоции современных людей запускаются древними частями нашей нервной системы, и каждая эмоция имеет собственный устоявшийся «отпечаток»[341].

Если позаимствовать термин у философии, то Дарвин говорил, что каждая эмоция обладает сущностью. Если случаи печали происходят при надутом виде и замедленной частоте сердечных сокращений, то отпечаток «надутый вид и замедленная частота сердечных сокращений» может быть сущностью печали. Либо же сущность может быть базовой причиной, которая делает все случаи печали эмоцией, которой они являются, такой как набор нейронов. (Я буду использовать слово «сущность» для обоих вариантов.)[342]

Вера в сущности называется эссенциализм. Она предполагает, что некоторые категории — печаль и страх, собаки и кошки, американцы европейского происхождения и американцы африканского происхождения, мужчины и женщины, добро и зло — все они имеют подлинную реальность или природу. Предполагается, что элементы каждой категории имеют общее базовое свойство (сущность), которое заставляет их быть сходными, даже если у них есть какие-то несущественные различия. Есть множество разновидностей собак, которые отличаются по размеру, форме, цвету, передвижению, темпераменту и так далее, но все эти различия считаются несущественными по отношению к какой-то общей сущности, которую разделяют все собаки. Собака — ни при каких условиях не кошка.

Аналогичным образом все варианты классического взгляда считают, что эмоции (вроде печали и страха) обладают различными сущностями. Нейробиолог Яак Панксепп, например, пишет, что сущность эмоций — система нейронов в субкортикальных зонах головного мозга. Эволюционный психолог Стивен Пинкер пишет, что эмоции — своего рода психические органы, аналогичные органам тела для специализированных функций, и что сущность эмоций — набор генов. Эволюционный психолог Леда Космидес и психолог Пол Экман предполагают, что каждая эмоция имеет внутреннюю ненаблюдаемую сущность, которую они метафорично именуют программой. Экмановский вариант классического взгляда, называемый теорией базовых эмоций, предполагает, что сущности счастья, печали, страха, удивления, гнева и отвращения автоматически инициируются объектами и событиями мира. Другой вариант, называемый классической теорией оценки, вставляет дополнительный шаг между вами и миром, утверждая, что ваш мозг сначала оценивает ситуацию и решает, нужно ли инициировать какую-либо эмоцию. Все варианты классического взгляда сходятся на том, что у каждой категории эмоций есть определенный «отпечаток»; они расходятся только в отношении природы сущностей[343].

Эссенциализм — та причина, по которой так трудно избавиться от классического взгляда. Он побуждает людей верить, что их чувства открывают объективные границы в природе. Счастье и печаль выглядят и ощущаются по-разному, поэтому утверждается, что они должны иметь различные сущности в мозге. Люди почти всегда не осознают, что придумывают сущности; они не могут видеть движения своих рук, когда вырезают разделяющие линии в мире природы.

Вера Дарвина в сущности эмоций, раскрытая в «Выражении эмоций», помогла выдвинуть классический взгляд на эмоции на видное место. Эта же самая вера ненароком заставила Дарвина выглядеть лицемером. Не так просто критиковать идеи (не говоря уже о том, чтобы противоречить им) одного из величайших ученых в истории. Но давайте все же попробуем.

Самая известная книга Дарвина «Происхождение видов» инициировала переворот в сознании, который превратил биологию в современную науку. Его величайшим научным достижением, удачно подытоженным эволюционным биологом Эрнстом Майром, было освобождение биологии от «парализующей хватки эссенциализма». Однако в отношении эмоций Дарвин сделал необъяснимый разворот, написав через тридцать лет «Выражение эмоций» — книгу, пронизанную эссенциализмом. Сделав это, он отказался от своих замечательных нововведений и вернулся к парализующей хватке эссенциализма — по меньшей мере в том, что касается эмоций[344].

Как видите, до того как дарвиновская теория из «Происхождения видов» стала популярной в XIX веке, царством животных правил эссенциализм. Предполагалось, что каждый вид имеет идеальную форму, сотворенную Богом, и определяющие свойства (сущности), которые отличают его от всех других видов (каждый из которых обладает собственной сущностью). Утверждалось, что отклонения от идеала возникают из-за ошибок или случайностей. Представьте это как «собачью выставку» биологии. Выставка собак (если вы никогда ее не видели) — это конкурс по определению «лучшей» собаки среди участников. Эти собаки не соревнуются между собой: судьи сравнивают их с гипотетической идеальной собакой, чтобы узнать, какой из участников ближе всего к идеалу. Например, для золотистых ретриверов судьи сравнивают всех конкурсантов с идеальным образом золотистого ретривера. У собаки правильный рост? Ее конечности симметричны? Морда прямая, плавно сопряженная с черепом? Шерсть густая, плотная, блестящая, золотая? Любые отклонения от идеальной собаки считаются ошибкой, и собака с наименьшим количество ошибок побеждает. Точно так же влиятельные мыслители XIX века представляли мир живых существ одной большой собачьей выставкой. Если вы смотрите на какого-то золотистого ретривера и видите, что его шаг длиннее среднего, то шаг слишком велик по сравнению с идеалом или даже неправилен[345].

Затем появился Дарвин, который сказал, что вариации внутри какого-то вида, такие как длина шага, не являются ошибками. Наоборот, вариаций следует ожидать и они значимо связаны с окружающей средой для этого вида. Любая группа золотистых ретриверов обладает разнообразной длиной шага, и каждая из них обеспечивает функциональное преимущество при беге, подъеме в гору или при охоте. Особи с шагом, лучше всего подходящим к окружающей среде, проживут больше и дадут больше потомства. Такова дарвиновская теория эволюции в действии. Процесс известен под названием естественного отбора, а иногда формулируется как «выживает сильнейший». По Дарвину, каждый вид является понятийной категорией — группой уникальных особей, которые отличаются друга от друга, но никакой сущности в основе нет. Идеальной собаки не существует — это просто статистическая сводка по многим различающимся собакам. Для каждой особи в этой группе нет необходимых, достаточных или даже типичных черт. Это наблюдение, известное как популяционное мышление, является центральным для дарвиновской теории эволюции[346].

Популяционное мышление основано на изменчивости, в то время как эссенциализм основан на неизменности. Эти две идеи в принципе несовместимы. Поэтому «Происхождение видов» — глубоко антиэссенциалистская книга. Соответственно, весьма озадачивает то, что в отношении эмоций Дарвин отказался от своего величайшего достижения, написав «Выражение эмоций»[347].

В равной степени озадачивает, не говоря уже об ироничности ситуации, что классический взгляд на эмоции основан на том самом эссенциализме, который Дарвин изгнал из биологии. Классический взгляд четко называет себя эволюционным и полагает, что эмоции и их выражения — это продукты естественного отбора, несмотря на то, что в размышлениях Дарвина об эмоциях естественный отбор напрочь отсутствует. Любой эссенциалистский взгляд, который рядится в тогу Дарвина, демонстрирует глубокое непонимание основных идей Дарвина об эволюции.

Привлекательная мощь эссенциализма привела Дарвина к каким-то совершенно смехотворным мыслям об эмоциях. Он писал в «Выражении эмоций»: «Даже насекомые выражают гнев, ужас, ревность и любовь», когда трутся частями тела для извлечения звуков. Подумайте об этом в следующий раз, когда будете гоняться за мухой на кухне. Дарвин также писал, что эмоциональная неустойчивость может вызвать завивание волос[348].

Эссенциализм не только силен, но и заразен. Непонятная вера Дарвина в неизменные сущности эмоций пережила его и сказалась на творчестве других знаменитых ученых. В ходе этого процесса набрал силу классический взгляд на эмоции. Самым важным примером является случай Уильяма Джеймса, которого многие считают отцом американской психологии. Возможно, Джеймс известен не настолько широко, как Дарвин, однако он был, несомненно, интеллектуальным титаном. Его 1200-страничная книга «Принципы психологии» содержит большую часть важных идей западной психологии и остается фундаментальным трудом в этой области спустя век с лишним. Его имя присвоено высшей почетной награде, которую может получить ученый от Американской психологической ассоциации, — премии Уильяма Джеймса, а здание психологического факультета Гарвардского университета называется Уильям-Джеймс-Холл.

Часто ссылаются на слова Джеймса о том, что каждый тип эмоций — счастье, страх и так далее — имеет собственный отпечаток в теле. Эта эссенциалистская идея — ключевой факт классического взгляда, и поколения исследователей под влиянием Джеймса искали эти отпечатки в сердечных сокращениях, дыхании, кровяном давлении и прочих телесных маркерах (а также написали несколько хорошо продававшихся книг об эмоциях). Однако в утверждении Джеймса есть подвох: он никогда такого не говорил. Распространенное мнение об обратном появилось из-за столетнего неправильного толкования его слов через очки эссенциализма.

На самом деле Джеймс писал, что каждый случай эмоции (а вовсе не каждая категория эмоций) связан с уникальным телесным состоянием. Это совершенно другое утверждение. Оно означает, что вы можете дрожать от страха, подпрыгнуть от страха, застывать в страхе, кричать от страха, задыхаться от страха, прятаться в страхе, нападать в страхе и даже смеяться в лицо страху. Каждое появление страха связано с различными наборами внутренних изменений и ощущений. Классическое неправильное понимание Джеймса разворачивает этот смысл на 180 градусов, как если бы он провозгласил существование сущностей эмоций, когда на самом деле, как ни парадоксально, он говорил обратное. По словам Джеймса, «Страх промокнуть — это не тот же страх, что боязнь медведя»[349].

Как возникло это распространенное неверное понимание Джеймса? Я обнаружила, что в путанице виноват один из современников Джеймса, философ Джон Дьюи. Он создал собственную теорию эмоций, привив эссенциалистские взгляды Дарвина к антиэссенциалистским идеям Джеймса, хотя они были принципиально несовместимыми. В результате появился монстр Франкенштейна — теория, которая перевернула смысл утверждений Джеймса, приписав сущность каждой категории эмоций. В качестве завершающего штриха Дьюи назвал свою стряпню именем Джеймса, назвав это «теорией эмоций Джеймса — Ланге»[350]. Сегодня роль Дьюи в этой путанице забыта, и бесчисленные публикации приписывают его теорию Джеймсу. Прекрасным примером являются труды невролога Антонио Дамасио, автора «Ошибки Декарта» и других популярных книг об эмоциях. Для Дамасио уникальный физический отпечаток эмоции, который он называет соматическим маркером, — это источник информации, которую мозг использует для принятия хороших решений. Эти маркеры — словно маленькие кусочки мудрости. Эмоциональные переживания, согласно Дамасио, происходят, когда соматические маркеры трансформируются в осознанные ощущения. Гипотеза Дамасио — на деле дитя слияния идей Джеймса — Ланге, а не фактических взглядов Джеймса на эмоции[351].

Неправильное истолкование Джеймса, сделанное Дьюи, — одна из крупнейших ошибок в современной психологии, прикрытая эссенциализмом от имени Дарвина. Парадоксально, не говоря уже об абсурдной трагичности, что имя Дарвина призвано придать авторитет эссенциалистским научным взглядам, когда величайшее научное достижение Дарвина состояло в уничтожении эссенциализма в биологии.

Итак, почему же эссенциализм так силен, что он может исказить слова великих ученых и сбить с пути научных открытий?

Простейшая причина состоит в том, что эссенциализм интуитивно понятен. Мы переживаем свои эмоции как автоматические реакции, поэтому легко поверить, что они появляются из древних специальных частей мозга. Мы также видим эмоции в подмигиваниях, нахмуренных бровях и прочих подергиваниях мускулов, и мы слышим эмоции в тоне и ритме голосов без какого-либо ощущения усилий или воздействия. Поэтому легко также поверить, что природа сконструировала нас так, чтобы мы распознавали демонстрацию эмоций, и запрограммировала нас реагировать на них. Однако это сомнительное заключение. Миллионы людей во всем мире могут мгновенно и без усилий узнать лягушонка Кермита, но это не означает, что человеческий мозг имеет нейронные связи для узнавания Маппетов[352]. Эссенциализм обещает простые объяснения с единственной причиной, которые отражают здравый смысл, когда на самом деле мы живем в сложном мире.

Эссенциализм также весьма труден для опровержения. Поскольку сущность может быть ненаблюдаемым свойством, люди вольны верить в сущности, даже когда их нельзя обнаружить. Легко придумать причины, по которым эксперимент не обнаружил никакой сущности: «Мы пока ничего нигде не увидели», или «Мы не можем заглянуть внутрь этой сложной биологической структуры», или «Сегодня наши инструменты недостаточно мощны, чтобы обнаружить сущность, но когда-нибудь они станут мощнее». Такие обнадеживающие мысли выглядят успокоительно, но доказать ложь логически невозможно. Эссенциализм делает себе прививку от встречных доказательств. Это также меняет способ использования науки. Если ученые верят в мир сущностей и ждут, пока он будет открыт, то они посвящают себя поиску этих сущностей — а это потенциально бесконечные искания[353].

Эссенциализм также выглядит внутренней присущей частью нашего психологического устройства. Люди создают категории, изобретая чисто ментальные сходства, как вы видели в главе 5, и мы называем эти категории словами. Поэтому слова вроде «питомец» или «печаль» применяются к множеству разнообразных случаев. Слова — это невероятное достижение, но одновременно они — еще и фаустовская сделка с дьяволом для человеческого мозга. С одной стороны, слово наподобие «печали», если его применять к набору различных восприятий, приглашает вас искать (или изобретать) некоторую лежащую в основе одинаковость, которая перевешивает их внешние различия. Иными словами, слово «печаль» побуждает вас создавать понятие эмоции, а это хорошо. Однако это слово также побуждает вас верить в причину этой одинаковости: некое глубокое ненаблюдаемое или даже непознаваемое качество, которое отвечает за их эквивалентность, обеспечивая им истинную тождественность. То есть слова приглашают вас верить в сущность, и этот процесс предположительно является источником эссенциализма. Уильям Джеймс сделал сходное наблюдение больше столетия назад, когда писал: «Каждый раз, когда мы сотворили слово… для наименования какой-то группы явлений, мы склонны предположить какую-то независимую сущность, существующую за пределами этих явлений, для которой это слово должно быть именем». Те самые слова, которые помогают нам изучать понятия, могут также обманом заставлять нас верить, что их категории отражают четкие границы в природе[354].

Исследования с детьми показывают, как человеческий мозг конструирует веру в сущности. Ученый показывает ребенку красный цилиндр, называя его несуществующим словом, например «бликет», и показывает, что у него есть особая функция — освещать машину. Далее ребенку показывают еще два предмета — синий квадрат (который экспериментатор тоже называет «бликет») и второй красный цилиндр (который не называется «бликет»). Ребенок ожидает, что машину будет освещать только синий квадрат, несмотря на то что он визуально отличается от первоначального красного «бликета». Дети делают умозаключение, что каждый «бликет» обладает невидимой каузальной силой, которая освещает машину. Это явление, которое ученые называют индукцией, — весьма эффективный для мозга способ расширить понятия, игнорируя вариации. Однако индукция также способствует эссенциализму. Когда, будучи ребенком, вы видели друга, упавшего на пол и плачущего по игрушке, а вам говорили, что он расстроен, ваш мозг делал заключение, что внутри имеется невидимая каузальная сила, вызывающая чувство расстроенности, валяние на полу и плач. Вы распространяете свою веру в эту сущность на другие случаи детей, которые надуты, закатывают истерику, скрипят зубами или отличаются другим поведением, когда взрослые определяют для вас, что эти дети расстроены. Слова для эмоций укрепляют ту фикцию, что создаваемые нами эквивалентности объективно реальны в мире и просто ждут своего открытия[355].

Эссенциализм может также быть естественным следствием того, как ваш мозг строит связи. Та же самая схема, которая позволяет вам формировать понятия и прогнозировать с их помощью, также легко работает с сущностями. Как вы видели в главе 6, ваша кора научается понятиям, отделяя сходства от различий. Она объединяет информацию зрения, слуха, интероцепции и прочих сенсорных систем и сжимает ее до эффективных сводок. Каждая сводка подобна маленькой воображаемой сущности, изобретенной вашим мозгом, чтобы представить, что множество случаев из вашего прошлого сходны между собой[356].

Таким образом, эссенциализм — интуитивно понятная, неуязвимая для логического опровержения часть нашего психологического и нейронного строения и бич для науки, который может существовать вечно. Это также основа для наиболее фундаментальной идеи классического взгляда — что эмоции имеют универсальные отпечатки. Неудивительно, что у классического взгляда такая живучесть: она подпитывается фактически неубиваемым убеждением.

Когда вы встраиваете эссенциализм в теорию эмоций, вы получаете нечто большее, чем просто доктрину, каким образом и почему вы ощущаете. Вы получаете — да, да! — аргументированную историю о том, что означает быть человеком. Классическую теорию человеческой природы.

Эта классическая теория начинается с вашего эволюционного происхождения. Вам говорят, что, по сути, вы животное. Вы якобы унаследовали различные сущности психики от ваших предков, не принадлежащих к человеческому роду, включая сущности эмоций, глубоко похороненные в вашей подкорке.

Если цитировать Дарвина, «Человек со всеми его благородными качествами… с богоподобным интеллектом… со всеми этими возвышенными способностями… по-прежнему несет в своем теле нестираемый отпечаток своего низкого происхождения». Тем не менее классический взгляд считает вас особенным, поскольку ваши животные сущности находятся в подарочной упаковке рационального мышления. Уникальная для людей сущность психики позволяет вам управлять эмоциями с помощью рациональных целей, что ставит вас на вершину животного мира[357].

Классический взгляд на природу человека также высказывается о личной ответственности. Он говорит, что ваше поведение регулируется внутренними силами, находящимися вне вашего контроля: мир ударяет вас, а вы эмоционально реагируете на импульсы, подобно извергающемуся вулкану или кипящему котлу. Согласно такой точке зрения, иногда ваши сущности эмоций и когнитивные сущности борются за контроль над вашим поведением, а иногда эти два набора сущностей работают совместно, чтобы вразумить вас. В любом случае, как утверждается, вы находитесь во власти сильных эмоций, которые захватывают вас, и поэтому вы несете меньшую вину за свои действия. Такое предположение сейчас лежит в основе западных правовых систем, где к так называемым преступлениям, совершенным в состоянии аффекта, относятся по-другому. Кроме того, если вы совершенно лишены эмоций, то вы кажетесь человеком, более способным на бесчеловечные действия. Некоторые полагают, что серийный убийца без угрызений совести каким-то образом менее человечен, чем убийца, глубоко раскаивающийся в содеянном. Если дело обстоит так, то мораль бы коренилась в вашей способности ощущать определенные эмоции.

Классический взгляд также очерчивает четкие границы между вами и внешним миром. Посмотрите вокруг, и вы увидите различные объекты: деревья, камни, дома, змей и других людей. Эти объекты существуют вне вашего физического тела. С этой точки зрения падающие деревья издают звуки, присутствуете вы при этом или нет. С другой стороны, вам сообщают, что эмоции, мысли и восприятия существуют внутри вашего физического тела и у каждой есть собственная сущность. Как следствие, ваша психика полностью находится внутри вас, а мир — полностью снаружи[358].

В каком-то смысле классический взгляд выхватил человеческую природу у религии и отдал ее в руки эволюции. Вы больше не бессмертная душа, а набор специализированных различных внутренних сил. Вы пришли в мир не сотворенным по образу Бога, а созданным своими генами. Вы воспринимаете мир верно не потому, что Бог вас так спроектировал, а потому что от этого зависит выживание ваших генов и передача их следующему поколению. А ваш разум — место сражения не добра и зла, не праведности и греха, а рациональности и эмоциональности, коры и подкорки, внутренних и внешних сил, мыслей в мозге и эмоций в теле. Вы со своим животным мозгом, обернутым в рациональную кору, отличаетесь по природе от других животных не потому, что у вас есть душа, а потому, что вы венец эволюции, обеспеченный интуицией и психикой.

Дарвин воплотил свой эссенциалистский взгляд на природу человека. Хотя он убрал эссенциализм из своего понимания мира природы, когда пришел к месту человека в этом мире, эссенциализм его пересилил. «Выражение эмоций» включает все три части классического взгляда на человеческую природу: что животные и люди делят общие универсальные сущности эмоций, что эмоции имеют выражения на лице и теле, находящиеся вне нашего контроля, и что они инициируются внешним миром.

За последующие годы, однако, собственный дарвиновский эссенциализм вернулся, чтобы напасть на своего создателя сзади. По мере того как интеллектуальные последователи Дарвина усваивали его взгляды, формирующие классический взгляд, они, как ни парадоксально, неправильно интерпретировали (или искажали?) его собственные слова, чтобы те лучше соответствовали эссенциализму.

Дарвин действительно утверждал в «Выражении эмоций», что люди демонстрируют универсальные выражения лиц, которые происходят от общего предка:

Некоторые действия людей, например, когда у них под влиянием сильного ужаса встают дыбом волосы, или когда они в ярости скалят зубы, едва ли можно понять, если не согласиться с мыслью, что когда-то человек существовал в намного более низком и звероподобном состоянии. Сходство определенных выражений у различных родственных видов (например, движения одних и тех же лицевых мышц при смехе у людей и различных обезьян) оказывается несколько более понятным, если мы верим в их происхождение от общего предка[359].

Можно подумать, что Дарвин говорит, будто мимика является полезным и функциональным продуктом эволюции, и классический взгляд фактически базируется на этой идее. Однако Дарвин на самом деле говорит противоположное. Он пишет, что улыбки, нахмуренные брови, широко открытые глаза и прочие выражения были бесполезными рудиментарными движениями — продуктами эволюции, которые больше не выполняют никакой функции, как копчик и аппендикс у человека и крылья у страуса. В «Выражении эмоций» он утверждал это больше десятка раз. Выражения лиц были главным образом веским примером в его аргументах, касающихся эволюции. Согласно Дарвину, если эти выражения бесполезны для человека, но их разделяют другие животные, то они должны существовать, поскольку они действовали у давно исчезнувшего общего предка. Рудиментарные выражения дали бы сильное подтверждение тому, что люди были животными, оправдывая его ранние взгляды на естественный отбор из «Происхождения видов» 1859 года, которые он затем применил к эволюции человека в следующей книге «Происхождение человека и половой отбор» в 1871 году[360].

Если Дарвин не утверждал, что выражения эмоций развивались, чтобы способствовать функции выживания, то почему многие ученые страстно верят, что он это говорил? Я обнаружила ответ на этот вопрос в рукописях американского психолога начала XX века Флойда Олпорта, который пространно излагал дарвиновские идеи. В 1924 году Олпорт сделал беспочвенный вывод из текста Дарвина, где значительно изменил первоначальный смысл. Олпорт писал, что выражения начинаются у новорожденных как рудиментарные, но быстро приобретают функции: «Вместо биологически полезной реакции, присутствующей у предка, и заметного остатка у потомка, мы считаем обе эти функции присутствующими у потомка, причем первая служит базисом, из которого развивается вторая»[361].

Вариант Олпорта приобрел определенную подлинность и вескость, несмотря на неточность, поскольку он поддерживал классический взгляд на природу человека. Он был охотно принят единомышленниками, которые теперь могли считаться наследниками авторитетного Чарльза Дарвина. На деле же они были наследниками Флойда Олпорта, покромсавшего Дарвина.

Как вы можете видеть, иногда имя Дарвина действует как волшебный плащ, отпугивающий злых духов научной критики. Это позволило Флойду Олпорту и Джону Дьюи обратить слова Уильяма Джеймса и самого Дарвина в диаметрально противоположные и подкрепить тем самым классический взгляд на эмоции. Этот плащ был защитой, поскольку, если вы не соглашаетесь с какой-то дарвиновской идеей, вы, надо думать, отрицаете эволюцию. (Эге, да вы, должно быть, тайный креационист!)

Волшебный плащ Дарвина также помог распространить ошибочную идею, что мозг развивался как набор узлов с отдельными специальными функциями. Это ключевое представление классического взгляда привело многих ученых к бесплодному пути поиска эмоциональных узлов в мозге. Этот путь был проложен шедшим за Дарвином врачом середины XIX века Полем Брока, который провозгласил, что открыл зону мозга, ответственную за речь. Он наблюдал, что пациенты с повреждением определенной зоны левой лобной доли были неспособны бегло говорить, — состояние, которое называется моторной или экспрессивной афазией. Когда человек с афазией Брока пытается сказать что-нибудь осмысленное, слова получаются перепутанными: «Четверг, ну, ну, ну, нет, ну, пятница… Бар-ба-ра… жена и, о! машина… ехать… плагбаум [Sic][362]… вы знаете… отдых и ТВ». Брока сделал вывод, что обнаружил сущность языка в мозге, сродни тому, как ученые, разделяющие классический взгляд, считают результаты повреждения миндалевидного тела доказательством наличия зоны страха. Эта область с тех пор известна как центр Брока[363].

Дело в том, что у Брока были скудные подтверждения его заявлений, а у других ученых имелось множество доказательств, что он неправ. Например, они указывали, что другие пациенты с такой афазией имели совершенно здоровые центры Брока. Однако идея Брока торжествовала, поскольку была защищена волшебным плащом Дарвина, укрепленным здоровой дозой эссенциализма. Благодаря Брока у ученых появилась эволюционная история происхождения языка — что он расположен в «рациональной» коре, — противостоящая вере, что язык был дан Богом. Современные учебники по психологии и неврологии все еще включают центр Брока как самый ясный пример локализованной функции мозга, хотя нейробиология продемонстрировала, что эта зона не является ни необходимой, ни достаточной для языка[364]. Центр Брока — это фактически неудачная попытка локализовать психологическую функцию в каком-то узле мозга. Тем не менее история была переписана в пользу Брока, придав прочности эссенциалистским взглядам[365].

Брока и его дарвиновский плащ продолжили укреплять классическую фикцию, что эмоции и разум развивались в мозге слоями; с этой концепцией «триединого мозга» вы ознакомились в главе 4. Брока был вдохновлен заявлениями Дарвина в «Происхождении человека», что человеческий разум, как и человеческое тело, был создан путем эволюции. Дарвин писал, что «животных будоражат те же эмоции, что и нас», предполагая, что наш мозг, как и остальное тело, отражают наше «низкое происхождение». Поэтому Брока и другие неврологи и физиологи начали масштабный поиск анималистических цепей для эмоций — нашего внутреннего зверя. Они фокусировались на тех областях, которые считали древними частями мозга, цепи которых предположительно регулировались более эволюционно развитой корой[366].

Брока локализовал «внутреннего зверя», в которого он верил, в древней «доле» глубоко в человеческом мозге. Он назвал ее le grand lobe limbique[367], или «лимбическая доля». Брока не утверждал, что эта предполагаемая доля является центром эмоций (на самом деле он думал, что там находится чувство запаха и другие первичные системы выживания), однако он считал лимбическую ткань отдельным единым органом, уложив таким образом первый кирпич на дорогу, ведущую к признанию ее местом нахождения эмоций. В течение следующего века с помощью сторонников классического взгляда лимбическая доля Брока превратилась в единую «лимбическую систему» для эмоций. Утверждалось, что эта так называемая система является эволюционно древней; что она фактически не изменилась с момента появления у млекопитающих, не являющихся людьми; что она контролирует сердце, легкие и прочие внутренние органы тела. Предположительно она находится между древними «рептильными» цепями в стволе мозга для голода, жажды и так далее и более новыми, характерными только для человека слоями коры, которые контролируют анималистические эмоции человечества. Эта иллюзорная иерархия воплотила идеи Дарвина о человеческой эволюции: сначала развивались базовые потребности, потом дикие эмоциональные страсти, а затем в качестве венца — наша рациональность[368].

Ученые, вдохновленные классическим взглядом, провозгласили, что они локализовали многие различные эмоции в лимбических зонах мозга, таких как миндалевидное тело, которые (как утверждается) находятся под контролем коры и сознания. Однако современная нейробиология показала, что так называемая лимбическая система является фикцией, и специалисты по эволюции мозга больше не относятся к ней всерьез, не говоря уже о том, чтобы рассматривать ее как систему. Соответственно, она не является центром эмоций в мозге, что неудивительно, поскольку в мозге вообще нет специальной зоны, посвященной эмоциям. Слово «лимбический» по-прежнему имеет смысл (когда относится к анатомии мозга), однако понятие лимбической системы — просто еще один пример применения эссенциалистской, приправленной Дарвином идеологии к структуре человеческого тела и мозга[369].

Классический и конструктивистский взгляды на природу человека сражались задолго до того, как Брока придумал свой первый узел в мозге. В античной Греции Платон делил человеческую психику на три типа сущностей: рациональное мышление, страсти (которые сейчас мы называем эмоциями) и потребности (например, голод и половое влечение). Рациональное мышление контролирует страсти и потребности; эту схему Платон описывал как колесничего, который управляет двумя конями[370]. Сотней лет ранее, однако, его соотечественник Гераклит (глава 2) утверждал, что человеческая психика конструирует восприятие в данный момент, словно конструируя реку из бесчисленных капель воды. В древней восточной философии традиционный буддизм насчитывал более пятидесяти отдельных психических сущностей, называемых дхарма, некоторые из них обладают разительным сходством с так называемыми базовыми эмоциями классического взгляда. Столетия спустя радикальный пересмотр буддизма преобразовал дхарма в человеческие конструкты, зависящие от понятий[371].

Начиная с этих первоначальных стычек, война продолжалась всю документированную историю. Ученый XI века Ибн аль-Хайсам, который внес важный вклад в развитие научного метода, придерживался конструктивистского взгляда, что мы воспринимаем мир через суждения и умозаключения. Средневековые христианские теологи были эссенциалистами, связывавшими разные полости мозга с различными сущностями памяти, воображения и рассудка. Философы XVII века, такие как Рене Декарт и Барух Спиноза, верили в сущности эмоций и каталогизировали их, в то время как философы XVIII века, например Дэвид Юм и Иммануил Кант, отстаивали объяснения человеческого переживания, основанные на конструировании и восприятии. Нейроанатом Франц Йозеф Галль в XIX веке основал френологию, вероятно, крайнюю форму эссенциалистского взгляда на мозг: обнаружение и измерение психических сущностей по выпуклостям на черепе (!). Вскоре после этого Уильям Джеймс и Вильгельм Вундт поддержали конструктивистские теории психики; как писал Джеймс, «наука отношений психики и мозга должна показать, как элементарные компоненты первой соответствуют элементарным функциям последнего». Джеймс и Дарвин были также «жертвами» в этой войне за человеческую природу, поскольку их взгляды на эмоции, скажем так, были «откорректированы», а трофеи отправились к таким ученым, как Брока, который провозгласил победу для эволюции… или по меньшей мере эволюции эссенциалистского рода[372].

Платоновские психические сущности по-прежнему держатся, хотя и поменяли свои названия. Сегодня мы именуем их восприятием, эмоцией и познанием. Фрейд называл их Ид (Оно), Эго (Я) и Супер-Эго (Сверх-Я). Психолог и нобелевский лауреат Даниэль Канеман метафорически называет их Система 1 и Система 2. (Канеман очень осмотрительно говорил, что это метафора, однако многие люди, похоже, игнорируют это и толкуют Системы 1 и 2 как центры в мозге.) Теория «триединого мозга» называет их рептильным мозгом, лимбической системой и неокортексом. Совсем недавно нейробиолог Джошуа Грин использовал интуитивно понятную аналогию с камерой, которая может действовать быстро и без усилий при использовании автоматических настроек или более гибко и осмысленно при ручном режиме[373].