Странник

Николас откинулся на стуле, приподнимая загнутые поля шляпы, чтобы еще раз оглядеть переполненную таверну «Три короны». Жаркий и душный воздух заведения придавал насквозь пропитанным ромом завсегдатаям лихорадочный вид. Хозяин – бывший капитан Паддингтон – охотно присоединялся к веселью, оставляя внушительного вида женушку за прилавком – приглядывать за обильным пойлом и скромным съестным.

Никому, казалось, не было дела до того, что крикливо-изумрудная краска курчавилась по стенам, отпадая целыми пластами, будто желая поскорее убраться подальше от нестерпимого зловония уткнувшихся в свои кружки мужчин. Георг III невидящим взором глядел на своих непутевых подданных с изуродованного портрета (глаза вместе с другими органами – и не только чувств – ему процарапали моряки Континентального флота, прошерстившие остров в поисках припасов семью месяцами ранее).

Николас, сжимая успевшую нагреться кружку эля, подумал, что три короны, очевидно, принадлежали трем коронованным в таверне порокам: алчности, чревоугодию и похоти.

Одинокий скрипач съежился в углу, безуспешно пытаясь перебить похабные песни, распеваемые компанией неподалеку. Кожа на его кадыке натягивалась как тугой галстук.

«Наливай еще, поддатый, помни: истина – в вине! К черту граций, к черту мысли о любви и красоте! Фа-ла-ла-ла-ла..!»

Николас поспешно отвел взгляд от смычка, парившего над струнами, пока непрошеные мысли не побежали наперегонки с памятью. Каждая секунда подтачивала его решимость, а терпения оставалось совсем немного.

«Спокойно! – приказал он себе. – Спокойно».

Легко говорить, когда искушение впиться ногтями в стол и стены, выпуская на волю закупоренную внутри бурю, почти непреодолимо. Он заставил себя сосредоточиться на выпивохах, сгорбившихся над столами: они увлеченно шлепали картами и совершенно не обращали внимания на бешеный дождь, хлещущий по окнам. Языки и говоры были столь разнообразны, сколь и корабли в бухте. Никого в форме не наблюдалось, к приятному удивлению Николаса и к выгоде остальных, бесстыже сбывавших контрабанду.

Стоило ли удивляться, что Роуз Линден выбрала именно это место для встречи. Николас начинал задумываться, была ли она очарована картиной непотребства или просто чувствовала себя здесь как дома. Как бы то ни было, ее выбор гарантировал, что стражи Айронвуда, приглядывавшие за проходом на острове, вряд ли стали бы заходить сюда: слишком они были тонкими натурами, чтобы рисковать замараться о замызганное очарование матросов.

«Сиди спокойно!».

Николас нащупал пальцами кожаный шнурок под парусиновой рубашкой и изящную сережку, которую повесил на него, чтобы не потерять. Вынуть ее он не решился – хватило жалостливого презрения на лице Софии прошлым вечером, когда она застала его разглядывающим в свете маленького камина бледную жемчужину, золоченые листья и голубые бусинки на золотой петле.

Куда безопаснее было глядеть перед собой, чем сосредотачиваться на свидетельствах своих провалов.

«Этта бы одобрила место». Николас не успел остановить мысль, как та уже выскочила. Она бы с наслаждением разглядывала комнату, жадная до любых историй из низменной жизни острова – прославленного пиратского королевства. Он бы даже рисковал потерять ее, увлеченную злополучной погоней за сокровищами или похождениями шайки контрабандистов.

«Ты и так ее потерял». Николас медленно выдохнул, заталкивая боль куда поглубже.

В совсем плохие дни, когда беспокойство и страх превращали кровь в копошащихся пауков, а бездействие становилось невыносимым, его преследовали кошмары. Ранена. Исчезла. Погибла. И единственным символом веры, не изменявшим ему, когда сомнения кружились в голове бешеным вихрем, было убеждение, что Этта слишком умна и слишком упряма, чтобы умереть.

Он намеренно затушил висевшую над ними лампу и заказал кучу мелких тарелочек закуски и эля, чтобы их стол не вызывал лишних вопросов. Однако карманы легчали с каждым днем, и Николас понимал, что той небольшой суммы, которую он заработал, разгружая утром корабль в доках, не хватит надолго.

– Что-то она не показывается, – проворчала София через стол.

Николас ущипнул себя за переносицу, стараясь унять нараставшее раздражение, пока оно не завладело им без остатка.

– Терпение, – прорычал он. Вечер только начинался. – Наше дело тут еще не сделано.

София фыркнула, допивая остатки эля, а потом, перегнувшись через стол, схватила его кружку и залпом опустошила, заслужив одобрительные взгляды с соседнего столика.

– Вот, – объявила она, хлопая днищем кружки о стол, – теперь можем идти.

За все свои двадцать с лишним лет Николас не смел и мечтать, что доживет до дня, когда кто-то из Айронвудов предстанет в столь постыдном виде.

Учитывая, что на острове были Айронвуды, и особенно то, что Великий Магистр, вероятно, лично назначил за их с Софией головы состояние, которого хватило бы купить весь этот остров, они как могли изменили внешность. София угрюмо – хотя и добровольно – остригла длинные темные волнистые волосы, заплетя остатки в аккуратную косу. Николас раздобыл одежду какого-то моряка, примерно соответствующего щуплой фигурке Софии, и девушка носила ее так легко, словно собственную кожу, что было весьма неожиданно, учитывая ее былое пристрастие к шелкам и кружевам.

Однако еще неожиданнее оказалась кожаная нашлепка на месте левого глаза.

Опасения Николаса после избиения в Пальмире были вполне обоснованны. Пока они с Хасаном добирались до лечебницы в Дамаске, рана нагноилась, и глаз совсем перестал видеть. Гордая София предпочитала медленно умереть от нагноения и заражения крови, чем по доброй воле дать целителям удалить его.

Однако в итоге какая-то часть ее, должно быть, захотела жить – она не сдавалась даже в самых страшных тисках агонии. По правде говоря, вылечилась она очень быстро, и Николасу пришлось неохотно признать: коль скоро эта девушка с железной волей что-либо решила, лучше не стоять у нее на пути.

Болезнь Софии оказалась им на руку. Пока она поправлялась в Дамаске, Николас получил неожиданное послание от Роуз, оставленное в доме Хасана:

«Обстоятельства не позволяют мне ждать месяц, как договаривались. Встречаемся 13-го октября в Нассау или не встречаемся вовсе».

В какой-то миг на пути в Дамаск из Пальмиры, где они договорились о будущей встрече, Роуз, очевидно, по-другому взглянула на свои «обстоятельства». Николас не знал, бояться ли ему или просто злиться – она так легко рассчитывала на их способность перемещаться с невероятной скоростью! Как бы он ни сочувствовал ранению Софии, при мысли, что они упустят возможность найти последний общий для всех временных шкал год, его чуть не затошнило от страха и бешенства.

Но ее синяки и ссадины рассосались за две недели, а три дня назад она окончательно окрепла для путешествия по череде проходов, пока, совершив последний бросок на зафрактованном судне из Флориды, они не прибыли к Роуз… которой не было.

– Этта с нею не придет, так что ты напрасно выглядишь, словно щенок, готовый вот-вот сделать лужицу, – язвила София. – Тебе не кажется, что им пора бы уже показаться, коли на то пошло?

Нет, он не рассчитывал, что Роуз прибудет вместе с Эттой, живой и здоровой, оправившейся от раны. По крайней мере, до сегодняшнего утра. Надежда, как он обнаружил, имела свойство иссякать, будто песок в часах.

Николас заставил себя вдохнуть, чтобы успокоиться. Ненависть, лелеемая Софией, делала воздух между ними непригодным для дыхания; а за последние недели ее чувства покрылись такими шрамами, что стали еще безобразнее, чем раньше. Ночуя с нею в одной комнате, он чувствовал себя… мягко говоря, неуютно.

Но ему… Каким горьким делалось слово «нужна», когда относилось к Софии! Ему была нужна ее помощь, чтобы находить проходы, а взамен он пообещал помочь ей исчезнуть из поля зрения «обожаемого дедули», когда их злополучное путешествие подойдет к концу. Николас не сомневался: на самом деле София держалась с ним лишь потому, что не оставляла надежды заполучить проклятую вещицу.

И ему приходилось жить с этим, потому что ему – господи, спаси и помоги – была нужна она. Будь проклято его незнание мира путешественников! Будь проклято его невезение. И все Айронвуды в придачу.

– Не терпится на свежий воздух? В такую-то погоду? – поддразнил он, прищурившись. Она тоже прищурила свой единственный глаз, но тут же насупилась и отвернулась, оглядывая таверну.

Николас пробежал пальцами по краю стола, отмечая каждую зарубку на дереве. Еще два дня назад желание плюнуть на сделку с Роуз показалось бы ему немыслимым. И все же, если она не уважала их договор, что его с нею связывало?

«Ты прекрасно знаешь, что», – подумал он. Обнаружение последнего общего года для прежней временной шкалы и этой, какой бы она ни была. Этту, должно быть, швыряло сквозь проходы, через десятилетия и века, пока не выбросило в какой-то день общего года, без сил, раненую и одинокую. Надо было им поменяться целями, чтобы Роуз искала астролябию, а он – Этту, но он понимал, даже тогда, вымотанный, с ободранными нервами: у Роуз есть знакомства, которые позволят ей быстро разобраться с изменениями во временной шкале.

Николас уже готовил себя к ее холодной ярости, когда Роуз обнаружит, что он две недели не занимался поисками этой окаянной астролябии, как договаривались. Он и искал бы всерьез, если бы его не преследовал страх за Этту.

Как бы он ни поигрывал – в самых темных глубинах своего сердца – с мыслью поступить как эгоистичный подонок и сбежать, его душа восставала против такого бесчестья. Вот когда астролябия будет найдена и уничтожена, а будущее Этты восстановлено, он с удовольствием даст понять Айронвуду, что тот никогда ее не получит.

Но больше чести, важнее ответственности была сама Этта. Найти ее, помочь ей, преодолеть беду, как они и хотели. Она – его напарница.

Сердечко мое.

Он закончит со всем этим и займется собственной жизнью, как всегда и хотел. Мир путешественников никогда не был его миром. Ему не давали ни доступа к тайнам, ни дозволения исследовать глубины. В том мире он был лишь слугой.

Даже время Этты было для него подобно далекой звезде. Он изумлялся ее рассказам о прогрессе, о войнах и открытиях, но то будущее оставалось для него слишком далеким, чтобы прочувствовать его, пустить в свое сердце как что-то настоящее, а не выдуманное. Не говоря уже о том, чтобы на что-то в нем претендовать. Но суждено ли им было туда попасть и обрести дом или нет, он хотел восстановить мир, который Этта знала и любила.

Шум веселья в таверне время от времени прерывал грохот двери, швыряемой как штормовым ветром, так и заблудшими душами, искавшими укрытия. Николас снова сосредоточился на входе, высматривая знакомую вспышку золотых волос и голубые глаза.

– А ты не мог бы в кои-то веки сделать что-то полезное? Хотя бы избавить нас от того выродка в углу, например, – проворчала София, опуская голову на скрещенные на столе руки. – Если он так и будет пялиться на меня, обещаю напасть первой через минуту.

Николас моргнул, переводя взгляд из угла в угол, затем обратно на девушку перед собой.

– О чем ты, дьявол тебя раздери?

Источая волны презрения, София выпрямилась и мотнула головой в дальний конец таверны, в сторону столика, находившегося в прямой видимости от их собственного. За ним сидел человек в темном плаще и нахлобученной на мокрый парик треуголке, будто готовый при первой же возможности выскочить под ливень. Поймав взгляд Николаса, он тут же начал рассматривать свою кружку, барабаня пальцами по столу. Только тогда Николас заметил знакомое древо, вышитое золотом на тыльной стороне его перчатки.

Что-то, стискивавшее внутренности, наконец разжалось. Отверженный был из Линденов. Страж, если Николас не ошибался.

Или из Айронвудов, пытается поймать нас на приманку.

Ну нет – в последний месяц он стал подозрительным сверх меры. Человек Айронвудов напал бы на них открыто. Семья его отца не отличалась утонченностью, зато обладала редкостным даром не тяготиться убийствами. И все же он нащупал нож, припрятанный во внутренний карман сюртука.

– Сиди здесь, – бросил Николас.

Но, разумеется, София поплелась за ним, спотыкаясь от выпитого. Человек не поднял взгляда, даже когда они сели на пустующие стулья за его столиком.

– Тута занято, – буркнул незнакомец. – Я жду кумпанию.

– Полагаю, она уже прибыла, сэр, – заметил Николас. – Кажется, у нас есть общий знакомый.

– Неужто? – мужчина повертел оловянную кружку в руке. Повертел снова. И снова. И снова. Наконец, София выбросила руку и прихлопнула его ладонь, опередив Николаса на доли секунды.

– Хочешь и дальше испытывать мое терпение? – процедила она. – Давай, попробуй.

Страж отпрянул от ее стального голоса, моргнув, едва разглядел ее лицо – и черную повязку на нем.

– Ты это на маскарад нацепила, милочка, или просто…

Николас прокашлялся, уводя мужчину с опасной дорожки.

– Мы ждали… кое-кого другого.

Кожа стража выглядела, словно ее оставили у огня просушиться да забыли на несколько часов дольше необходимого. Николас хорошо знал такие лица – свидетельство долгих лет работы в море или у моря. Обежав зелеными глазами комнату, старик стянул шляпу и поправил парик.

Затем подтвердил, что понял Николаса:

– Видел тут… скажем так, видел такие рожи, которых обычно стараюсь обходить за милю. Прочесывают берег и город очень плотно. Поневоле задумаешься, стоит ли выручать леди из беды.

– Осторожность никогда не повредит, – кивнул Николас. – И где же та леди?

Старик, не обратив внимания на его слова, продолжил тем же капризным тоном:

– Говорили, от вас будет один. Ты, кажись, подходишь, – он перевел взгляд на Софию. – А об ей не слыхал.

Глаза Софии сузились в щелочки.

– Это мой компаньон, – пояснил Николас, пытаясь не дать разговору оборваться. Он понимал необходимость конспирации, но каждая секунда, в которую они не искали астролябию, была секундой, потраченной напрасно. – Так вы приведете нас к той леди?

Человек сделал большой глоток из кружки, закашлявшись, и замотал головой. Еще один вороватый взгляд вокруг, и его рука исчезла в складках плаща. Пальцы Николаса снова нырнули в карман, сжимая рукоять кинжала.

Но незнакомец вытащил не пистолет и не нож, а сложенный лист пергамента, расстелив его на столе. Николас, взглянув на красную восковую печать с выдавленным древом Линденов, снова поднял глаза на старика. София же выхватила пергамент, перевернула и встряхнула, словно ожидая, что из складок посыплется яд.

– Наш… цветок, – проговорил старик, подчеркивая выбор слова, – занят другими делами. И теперь, оказав ей любезность, я откланяюсь, чтобы…

– Любезность? – переспросила София, от эля ставшая бесцеремоннее обычного. – А вы разве не страж?

Мужчина оттолкнулся руками от стола.

– Был стражем, пока другая семья не поубивала моих. Теперь делаю, что заблагорассудится. Что в данном случае означает: откланиваюсь.

Николас встал в то же миг, что и страж Линденов, догнал его в толпе и схватил за рукав:

– Что еще за «другие дела»? Мы ждали ее…

Страж вывернулся из рук Николаса, задев другого завсегдатая таверны и плеснув элем Николасу на ботинки.

– Я похож на того, кому Роуз Линден станет открывать свои треклятые тайны?

Справедливости ради, учитывая его помятый вид и весьма впечатляющий шрам вокруг шеи, который мог остаться только от веревки, он был очень даже похож.

– Она сообщила вам еще хоть что-нибудь? – нажимал Николас, раздражаясь от того, что приходится повышать голос, перекрикивая повизгивание скрипки и громогласный смех завсегдатаев. – Она еще на острове?

– Ты по-аглицки-то разумеешь, милок? – усмехнулся страж. – Мне тебе, что, по-хранцузски растолковать или…?

Женский вскрик прорвался сквозь раскаты басовитого мужского гомона. Николас обернулся к их новому столику, обнаружив рядом с ним девушку-служанку, лихорадочно собиравшую раскиданные по столешнице осколки. Еще одна щуплая фигура в синей матросской курточке промакивала жидкость, капавшую со стола на пол.

– Ты, корова! – заорала София, выхватив тряпку из рук смущенной девушки и хлестнув ее по переднику.

– Случайно… Простите, ради бога… Споткнулась… – бедняжка едва могла выдавить полслова.

– Ты что, слепая? – расходилась София. – У меня один глаз, а я и то лучше вижу!

– Удачи тебе с компаньоном, – хмыкнул страж и, пока Николас оборачивался, уже вынырнул в другом конце зала, отделенный людским морем. Ветер вновь от души грохнул дверью, и страж растворился в ночи. Хозяин «Трех корон», отставив поднос с пойлом, пошел заложить засов, прежде чем дождь промочит пол.

– В чем дело? – спросил Николас, проталкиваясь к их столу. София, откинувшись на стуле, мрачно наблюдала, как служанка сметает последние осколки себе в передник.

– Кто-то, – с нажимом сказала София, будто этот «кто-то» не стоял рядом с ними, – будучи полной и окончательной дурой, решил перевести отменный ром, искупав в нем меня…

По правде говоря, жидкость весьма кстати освежила ее запах.

– Я не дура! – служанка побагровела. – Я смотрела, куда иду, но что-то попало мне под ноги!

Девушка унеслась, прежде чем Николас успел выдавить что-нибудь примирительное. А София, разумеется, разъярилась еще пуще.

– Что? Не может вынести даже намека на критику? – огрызнулась она, и вдруг заорала ей вслед: – За собой следи, ты чертова…

– Хватит! – оборвал ее Николас. – Давай посмотрим письмо.

София скрестила руки на груди и откинулась на стуле.

– Чудно! Ты мне его даже подержать не дал, ни секундочки!

– У меня нет времени на игры, – отмахнулся он. – Просто дай мне письмо.

Она ответила на его жесткий взгляд невинным выражением лица. Беспокойный холодок пробежал по его спине.

– Письмо! – настойчиво повторил он, протягивая руку.