Помоги проекту - поделись книгой:
Веерт вскочил со своего кресла и стал ходить по гостиной от стены к стене.
– Ни немецкие философы, ни французские не смогли додуматься до того, что понятно ему. Он вышучивает Фурье за его надежды на денежных тузов. Только политическая свобода, настоящая, а не фальшивая. Свобода союзов, печати, выборов – вот к чему он зовет.
– И что же власти, они сами это позволят? – спросила Мери.
– «Всякую власть, основанную на насилии, надо заменить простым управлением, организующим различные отрасли промышленности и распределяющим продукты» – вот что он говорит.
– Здорово! – обрадовался Энгельс. – Интересно, что в Англии об этом тоже многие пишут, но Вейтлинг, видимо, опередил их всех. Если эта книга получит распространение в Германии, то о революции заговорят в полный голос. Я пишу сейчас статью, в которой доказываю, что мы, немцы, вышли на дорогу к коммунизму через философию. Идея коммунизма пришла к нам как результат развития немецкой классической философии от Канта до Гегеля и Фейербаха.
– У вас как-то все от ума, – вмешалась Мери. – Вроде бы и согласна я с вами и с этим вашим Вейтлингом, а как посмотрю на ваши приличные костюмы, так и берет меня мысль: ну куда вы годитесь в друзья рабочим, когда сами вы коммерсанты.
– Это у нас не только от ума, но еще и от сердца, Мери, – тихо и немного грустно проговорил Веерт. – А среди своих, среди коммерсантов, мы выглядим, конечно, как среди волков собака.
– Ладно, о вас с Фридрихом я не говорю, а скажите мне, кто, по-вашему, завоюет коммунизм? То, что власти нам не принесут его на золотом блюде, это я поняла. Так как же его тогда взять?
– У Вейтлинга это сказано. Коммунизм завоюют люмпен-пролетарии, бродяги и нищие вместе с ремесленниками.
– Кто-кто? – Мери громко расхохоталась. – Он так и говорит: «люмпены»? – Она продолжала смеяться. – Ну и развеселили вы меня своим мудрецом.
– Как только ремесленник станет нищим, так он и поднимется на борьбу, – попытался объяснить Веерт.
– Я думаю, и образованные классы в Германии стали уже понимать, что коммунизм – необходимое и неустранимое следствие развития философских идей, – добавил Фридрих.
– Плохо вы еще знаете самую обыкновенную жизнь, вот что я вам скажу. – Мери больше не смеялась, она говорила серьезно и строго. – Человек только тогда себя уважает, когда в руках у него дело, работа. А нищий да бродяга – им все равно, лишь бы желудок был сыт. Они, конечно, и к революции могут присоединиться и бунт устроить, но надежности в таких людях нет. А раз уж вы так рассуждаете, пошли со мной, мне надо в ирландский квартал, я вам покажу надежных людей.
И вновь Фридрих шел по узким кривым улицам среди полуразвалившихся строений, куч зловонного мусора и вязких луж.
– Как вам говорили – у каждого есть кусок говядины на обед? – язвительно спрашивала Мери. – Вы узнали бы лучше у этих бледных детишек, почему у них кривые ноги да лица опухшие. Ясно, что не с куска говядины. А ведь отцы их работают, да и сами они работают тоже. Фабрикантам выгодно ставить их к станкам, потому что они им платят вчетверо меньше. А что дети почти не растут, до этого никому дела нет.
– Мери, я давно хотел узнать, почему здесь так много инвалидов? – негромко спросил Фридрих.
– Да как же вы рассуждаете о социальной революции, если самого простого не знаете! Потому и много инвалидов, что с детства они работали. Заснет ночью мальчишка, пальцы ему и отхватит машиной.
Мери шла быстрыми шагами, это были ее родные улицы; Фридрих и Веерт едва успевали за нею, обходя широкие лужи.
Пожилой низкорослый мужчина махнул Мери рукой из-за угла.
– Я сейчас, извините, – сказала она Фридриху и о чем-то тихо заговорила с мужчиной.
Видимо, мужчина настойчиво ее уговаривал, а она отрицательно мотала головой. Потом постояла молча, в нерешительности, как бы раздумывая, и наконец кивнула Фридриху.
Фридрих взглянул на Веерта, пожал плечами и подошел, улыбаясь.
– Тут дело опасное, так что вы сразу скажите, сможете или нет, – проговорил мужчина.
– Какое дело?
Мужчина взглянул на Мери, внимательно оглядел Фридриха.
– Надо спрятать человека на день или два, пока мы его не переправим дальше.
– Он делает как раз то самое, о чем вы говорили со своим другом. И его ищет полиция. Ясное дело – о вашем доме ни один констебль не подумает.
– Я согласен.
– Спасибо, – проговорил мужчина. – Думаю, вы понимаете, что даже ваш друг об этом знать не должен.
– Мой друг часа через два-три уедет в Брэдфорд.
– А наш человек придет к вам, когда стемнеет.
Мужчина уважительно протянул руку Фридриху, тот пожал ее.
– На этом экскурсию нашу придется кончить, – сказала Мери, – если захотите, продолжим в другой раз, а сейчас у меня тоже появились кое-какие дела.
Веерт простился с Мери, и Фридрих повел его к вокзалу.
– Очень интересная и умная девушка! – говорил дорогой Веерт. – Вам, Фридрих, повезло, что вы познакомились с нею.
Видимо, он понимал, что Фридрих договаривался с мужчиной о чем-то тайном и не расспрашивал. А Фридрих был ему благодарен.
Человек появился на квартире поздно вечером.
Был он молод и молчалив. Фридрих приготовил ему еду, постель. Предложил кое-что из своей одежды. Человек за все вежливо поблагодарил и принял.
Ирландца в нем можно было узнать не только по рыжей шевелюре, но и по выговору.
«Скорей всего, он из фениев – член тайной организации „Революционное братство“», – подумал Фридрих. Смутные разговоры об ирландцах-фениях он слышал.
– Мы в нашей стране тоже боремся за республику и свободу, – решил завести разговор с ним Фридрих.
– Да, мы знаем об этом, – ответил ирландец.
– У нас на континенте многие сочувствуют вам. Мы следим за вашей борьбой по газетам.
– Да, мы знаем об этом, – снова ответил собеседник.
– Я думаю, всем, кто борется за свободу, надо объединиться, ведь у нас общее дело.
– Да, мы знаем об этом, – в третий раз ответил ирландец, а затем извинился и ушел в свою комнату.
Молчаливый гость пробыл в квартире Фридриха и весь следующий день, а потом так же тихо скрылся в темных улицах.
Через несколько дней Мери сама зашла домой к Фридриху. Фридрих узнал ее по скорым шагам издалека. Она едва успела захлопнуть дверь, как сразу проговорила:
– А знаете, я теперь вам поверила. Так что, если хотите со мной дружить дальше, я готова.
Мери несколько раз говорила об отчаянном парне Джордже Гарнее из газеты «Северная звезда».
– Он у них там самый крайний. С шестнадцати лет с чартистами, Марата называет своим героем, даже подписывается часто: «Друг народа», даже фамилию свою произносит на французский манер: «Гарни». Он вам точно понравится.
От Брэдфорда, где жил Веерт, до Лидса было шесть миль.
Фридрих приехал в Лидс, разыскал редакцию, а в ней долговязого двадцатипятилетнего Гарни, с румяными щеками и светлой кудрявой шотландской бородой. Среди бритых английских лиц бороды были редкостью, и они взглянули друг на друга как члены тайного братства.
Они спустились вниз, зашли в небольшой кабачок, Гарни заказал себе кофе, Фридрих – пива.
– Я читаю все ваши номера и очень интересуюсь чартистским движением, – говорил Фридрих.
– Первый раз вижу немца, который так безупречно разговаривает по-английски. Если вы и думаете так же, как мы, то можете не уверять, что вы – немец, вы – англичанин.
– Ваши статьи мне близки, но знаете, только не обижайтесь, иногда они разочаровывают.
– Так-так, это интересно. – Гарни уже выпил свой кофе и теперь подносил чашку ко рту, словно в ней что-то еще оставалось.
– Порой чартисты кажутся отчаянными ребятами, но только порой – пока дело не доходит до дела. А уж эта вера в мирную революцию – она просто наивна. Вам, то есть чартистам, придется еще не один год собирать митинги, пока в парламенте прочитают первый пункт из народной хартии.
– Послушайте, а как вы догадались об этом? – Гарни даже подскочил.
– О чем?
– Я как раз сегодня точно эти слова говорил в редакции, когда ругался с нашими сонными мухами! Неужели вы сами дошли до этого?
– Дойти не так-то и трудно. И что еще меня удивляет – теоретическая ограниченность многих ваших людей.
– То есть как это – ограниченность? Тут я с вами не согласен.
– Во многих ваших требованиях, вы простите, что я говорю ваших, так вот, во многих требованиях нет полета мысли, они чересчур приземлены. Коммунизм – единственно возможный вид разумного государства. Это доказала современная немецкая философия, и любые требования должны исходить от этой мысли.
– Наши социалисты говорят об этом. Читали, конечно, Оуэна?
– Читал. И вам было бы неплохо соединиться с ними. И у вас и у них цели общие, только разные пути.
– Среди них есть неплохие парни, и мы с ними часто сотрудничаем. Только жаль, что они против политического движения. А уж о революции с ними лучше и не заговаривай.
К ним подошел официант, на маленьком подносе принес новый кофе для Гарни и новое пиво для Энгельса.
– Знаете, Энгельс, так интересно я давно уже ни с кем не говорил. У вас ко всему подход свежего человека. И видно, что вы об этом много думаете. Вы бы написали статью о социалистическом движении на континенте…
– Как раз этим и занимаюсь сейчас. Познакомился с людьми из «Нового нравственного мира» и пишу для них именно такую статью. И недавно я пришел к довольно неожиданной мысли… Вам это интересно? – перебил себя Фридрих.
– Еще как!
– Каждая страна, я имею в виду Германию, Францию и Англию, пришла к идее коммунизма по-своему. Германия – через философию, так сказать, теоретически. Французы – те политическим путем убедились, что сами по себе требования политической свободы и равенства – недостаточны. Для справедливой жизни этого мало.
– Ну, а мы – мы пока практики, так я понимаю? – Гарни рассмеялся.
– Да, вы обратились к коммунизму от практической жизни, вас заставило быстрое обнищание рабочих.
– А ведь вы, пожалуй, правы, хотя я никогда не задумывался об этом, – с удивлением проговорил Гарни. – Я впервые столкнулся с социалистическими идеями мальчишкой, отец мой, моряк, отдал меня в ученики в типографию. Я набирал статью Оуэна и сопоставлял ее со своей жизнью.
– Мне говорили, вы и в тюрьме успели посидеть? – с уважением спросил Фридрих.
– Верно говорили. Несколько раз сажали за продажу запрещенных газет рабочим.
Они вышли из кабачка, с полчаса еще проговорили, прохаживаясь по улице.
– Вы сейчас ругали нас, чартистов, за веру в мнимую победу народной хартии, – раздумчиво говорил Гарни. – Так оно и было семь лет назад, когда писались эти шесть пунктов. Тогда казалось просто – будет равное избирательное право и власть сразу перейдет к рабочим, ведь нас же больше, чем аристократов и буржуа. И все время надеялись – победа завтра, ну еще чуть-чуть, и она придет. И ведь так хочется обойтись без пролития крови! А сейчас, вы знаете, что мы написали на членских карточках «Лондонской демократической ассоциации»?
– «Тот кто не имеет меча, пусть продаст свою одежду и купит его», – процитировал Фридрих.
– В чартистском конвенте я как раз и выступаю не только за стачки, но и за вооруженное восстание.
– Иначе бы я и не приехал знакомиться с вами.
– Да и я бы не стал прогуливаться по улице, когда мне давно пора быть в редакции, если бы вы думали иначе. Здорово, что и на континенте есть люди, думающие так же, как мы. Честно говоря, мы об этом лишь догадываемся.
– Потому я и пишу свою статью.
В квартире были Мери, Фридрих и Веерт.
Веерт кончил читать и отпил немного вина.
– Георг, милый, да вы хоть понимаете сами, какой вы талантливый поэт!
– Да бросьте, вы просто преувеличиваете, Фридрих. Эти стихи и написал еще в Германии, как раз перед отъездом в Англию, и назвал их «Рейнские виноградники».
– Неужели не пытались напечатать их?
– А зачем? Главное, что они есть, а к славе Фрейлиграта я не стремлюсь. Да и где сейчас напечатаешь их? «Рейнская газета» закрыта, «Ежегодники» Руге – тоже.
– Кстати, мне пишут, что Фрейлиграт стал задумываться; я уверен, что он скоро будет среди тех, кто думает, как мы.
Веерт сложил листок со стихами вчетверо и собрался убрать его и карман.
– Георг, вы могли бы подарить мне это стихотворение?
– Конечно, буду рад. У вас оно хотя бы сохранится, а я-то его уж точно потеряю.
Поделиться книгой: