Помоги проекту - поделись книгой:
Он глубоко задумался, потом продолжал:
— Вот все и разъяснилось; но книготорговцы все равно флибустьеры!
Видя, что крестный держится своего мнения о книготорговцах, и не имея никаких причин защищать эту почтенную гильдию, Петрус решил не упорствовать и стал с интересом ждать, когда Пьер Берто вернется к прежней теме разговора.
— Итак, мы остановились на том, — сказал моряк, — что ты наделал долгов. Так, крестник Петрус?
— Мы действительно остановились на этом, — подтвердил молодой человек.
II
АМЕРИКАНСКИЙ КРЕСТНЫЙ
На мгновение воцарилась тишина; Пьер Берто пристально посмотрел на крестника, словно хотел увидеть его насквозь.
— И какие у нас долги… хотя бы приблизительно?
— Приблизительно? — усмехнулся Петрус.
— Да. Долги, мой мальчик, все равно что грехи, — произнес капитан, — никогда не знаешь точной цифры.
— Я, тем не менее, знаю, сколько задолжал, — возразил Петрус.
— Знаешь?
— Да.
— Это доказывает, что ты человек аккуратный, крестник. Ну, и сколько?
Пьер Берто откинулся в кресле и, помаргивая, стал вертеть большими пальцами.
— Мои долги составляют тридцать три тысячи франков, — объявил Петрус.
— Тридцать три тысячи! — вскричал капитан.
— Да! — хмыкнул Петрус, которого начинали забавлять оригинальные выходки его второго отца, как величал себя моряк. — Вы полагаете, что сумма непомерно огромная?
— Огромная?! Да я не могу взять в толк, как ты до сих пор не умер с голоду, бедный мальчик!.. Тридцать три тысячи франков! Да если бы мне было столько же лет, сколько тебе, и я жил на суше, я задолжал бы в десять раз больше. И это была бы сущая безделица по сравнению с долгами Цезаря!
— Мы не Цезари, дорогой мой крестный. Так что, если позволите, я останусь при своем мнении: сумма огромная.
— Огромная! Да ведь у тебя по сотне тысяч франков в каждом волоске твоей кисти! Ведь я видел твои картины, да и разбираюсь в живописи: видал и фламандцев, и итальянцев, и испанцев. Ты — художник, у тебя отличная школа.
— Не надо громких слов, крестный! — скромно ответил Петрус.
— А я тебе говорю, что у тебя отличная школа, — настаивал моряк. — А когда человек имеет честь быть великим художником, у него не может быть меньше тридцати трех тысяч франков долга в год. Это точная цифра: талант, черт побери, представляет собой миллионный капитал, а с редукцией господина де Виллеля тридцать три тысячи франков составляют как раз ренту с миллиона.
— Ну, крестный, знаете… — перебил его Петрус.
— Что, крестник?
— Вы чертовски остроумны!
— Пф! — только и сказал Пьер Берто.
— Не морщитесь, я знаю весьма порядочных людей, которые были бы счастливы такой оценкой.
— Из литературной братии?
— Ого! Опять недурно!
— Ну, довольно пошутили! Вернемся к твоим долгам.
— Вы настаиваете?
— Да, потому что хочу сделать тебе предложение.
— Касательно моих долгов?
— Касательно твоих долгов.
— Слушаю вас. Вы настолько необыкновенный человек, крестный, что от вас всего можно ожидать.
— Вот мое предложение: я прямо сейчас становлюсь твоим единственным кредитором.
— Как, простите?!
— Ты задолжал тридцать три тысячи франков, потому и продаешь мебель, картины, дорогие безделушки, так?
— Увы! — смиренно ответил Петрус. — Это верно, как евангельская истина.
— Я плачу тридцать три тысячи, и ты оставляешь себе мебель, картины, безделушки.
Петрус с удивлением посмотрел на моряка.
— Что вы хотите этим сказать, сударь? — спросил он.
— Кажется, я погладил своего крестника против шерсти, — проворчал Пьер Берто. — Прошу прощения, господин граф де Куртене, я полагал, что разговариваю с сыном своего старого друга Эрбеля.
— Да, да, да, — поспешил загладить свою резкость Петрус. — Да, дорогой крестный, вы говорите с сыном своего доброго друга Эрбеля. А он вам отвечает: занять тридцать три тысячи — еще не вся забота, даже если берешь в долг у крестного; надо знать, чем будешь отдавать.
— Чем ты мне отдашь долг, крестник? Нет ничего проще: напишешь мне картину вот по этому эскизу.
И он указал Петрусу на эскиз сражения «Прекрасной Терезы» с «Калипсо».
— Картина должна быть тридцати трех футов в длину и шестнадцати с половиной футов в высоту, — продолжал он. — Ты изобразишь меня на палубе рядом с твоим отцом в ту минуту, когда я ему говорю: «Я буду крестным твоего первенца, Эрбель, и мы будем квиты».
— Да куда же вы повесите этакую громадину?
— У себя в гостиной.
— Да вы ни за что не найдете дом с гостиной в тридцать три фута длиной.
— Я прикажу выстроить такой дом нарочно для твоей картины.
— Вы, случайно, не миллионер, крестный?
— Если бы я был только миллионером, мальчик мой, — снисходительно отвечал Пьер Берто, — я купил бы трехпроцентные бумаги, получал бы сорок — пятьдесят тысяч ливров ренты и перебивался бы с хлеба на воду.
— Ох-ох-ох! — бросил Петрус.
— Дорогой друг! — продолжал капитан. — Разреши мне в двух словах рассказать о себе.
— Разумеется!
— Когда я расстался с твоим славным отцом в Рошфоре, я сказал себе: «Ну, Пьер Берто, честным пиратам во Франции больше делать нечего, займемся торговлей!» Я превратил пушки в балласт и стал торговать черным деревом.
— Иными словами, работорговлей, дорогой крестный.
— Это называется «работорговля»? — простодушно спросил капитан.
— Думаю, да, — отвечал Петрус.
— Эта торговля кормила меня три или четыре года, и, кроме того, я завязал отношения с Южной Америкой. Когда вспыхнуло восстание, губительное для Испании и ее трухлявой и дряхлой нации, я поступил на службу к Боливару. Я угадал в нем великого человека.
— Так вы, значит, один из освободителей Венесуэлы и Новой Гранады, один из основателей Колумбии? — изумился Петрус.
— И горжусь этим, крестник! Но после уничтожения рабства я решил разбогатеть другим способом. Мне показалось, что в окрестностях Кито я видел участок, богатый золотыми самородками. Я тщательно изучил местность, напал на жилу и попросил концессию. Учитывая мои заслуги перед Республикой, мне предоставили упомянутую концессию. Через шесть лет я заработал скромную сумму в четыре миллиона и уступил эту разработку за сто тысяч пиастров — иначе говоря, она приносит мне по пятьсот тысяч ливров ежегодно. После этого я вернулся во Францию, где намерен недурно устроиться со своими четырьмя миллионами и жить на пятьсот тысяч ливров ренты. Ты одобряешь мой план, крестник?
— Еще бы!
— Детей у меня нет, родственников — тоже… даже троюродных или четвероюродных, которых я бы хоть раз в глаза видел. Жениться я не намерен; что же, по-твоему, мне делать с таким состоянием? А тебе оно принадлежит по праву…
— Капитан!
— Ну вот, опять ты за свое! Тебе оно принадлежит по праву, а ты с самого начала отказываешься от тридцати трех тысяч франков?
— Надеюсь, вы понимаете мои чувства, дорогой крестный.
— Нет, признаться, не понимаю, что тебе не нравится. Я холостяк, я сказочно богат, я твой второй отец и предлагаю тебе сущую безделицу, а ты отказываешься! Знаешь ли ты, мой мальчик, что не успели мы встретиться, а ты уже нанес мне смертельную обиду?
— Я не хотел вас обидеть, крестный.
— Хотел ты или нет, — прочувствованно сказал капитан, — ты глубоко меня огорчил! Ранил в самое сердце!
— Простите меня, дорогой крестный, — не на шутку встревожился Петрус. — Я совсем не ожидал от вас такого предложения и растерялся, когда услышал его, а потому не проявил должной признательности. Приношу вам свои извинения.
— Так ты принимаешь мое предложение?
— Этого я не сказал.
— Если ты откажешься, знаешь, что я сделаю?
— Нет.
— Сейчас узнаешь.
Петрус ждал, что будет дальше.
Капитан вынул из внутреннего кармана туго набитый бумажник и раскрыл его.
В бумажнике лежали банковские билеты.
— Я возьму отсюда тридцать три билета — а здесь их две сотни, — скомкаю их, отворю окно и вышвырну на улицу.
— Зачем? — спросил Петрус.
— Чтобы показать тебе, что я делаю с этими бумажками.
И капитан выхватил из бумажника дюжину билетов и скомкал их, словно это была папиросная бумага.
После этого он решительнейшим образом направился к окну.
Петрус его остановил.
— Не надо глупостей, давайте попробуем найти общий язык.
— Тридцать три тысячи или смерть! — пригрозил капитан.
— Не тридцать три, учитывая, что все деньги мне не нужны.
— Тридцать три тысячи франков или…
— Да выслушайте же, черт побери, или я стану ругаться как матрос. Я вам докажу, что я сын корсара, тысяча чертей и преисподняя!
— Младенец сказал «папа»! — вскричал Пьер Берто. — Господь велик! Послушаем твои предложения.
— Да, послушайте. Я испытываю смущение, потому что, как вы сами сказали, дорогой крестный, я наделал долгов.
— На то она и молодость!
— Однако мне не было бы так стыдно, если бы, делая эти безумные траты, я вместе с тем не бездельничал.
— Нельзя же все время работать!
— И я решил снова взяться за дело.
— А как же любовь?
Петрус покраснел.
Поделиться книгой: