Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

— Будь спокоен, — ответил марселец, — доставим ее в целости и сохранности, ручаюсь тебе.

— А как же ты, гражданин! — воскликнула несчастная женщина, хватая мужа за руку. — Что ты собираешься делать?

— Я, — отвечал барон, всем своим видом и словами стараясь соответствовать позаимствованной на время форме, — пойду посмотрю, что там сталось с королем.

Баронесса со вздохом отпустила руку мужа и удалилась, опираясь на руку своего покровителя.

А барон, пробравшись через слуховое окно в соседний кабинет, снова облачился в собственную форму, которую снял ненадолго, надеясь с помощью такого переодевания спасти свою жену.

Напрасно баронесса ждала мужа целый день и десятого, и одиннадцатого августа.

Вечером одиннадцатого, когда убирали трупы со двора Швейцарцев, привратник, помогавший бросать их в повозки, узнал барона и, велев отнести его к себе в комнату, отправился сообщить г-же де Марсийи, добравшейся домой живой и невредимой, что мужа ее только что опознали среди убитых.

IV

МАРКИЗА ДЕ ЛА РОШ-БЕРТО

Глубокая скорбь охватила баронессу, но то была простая и вместе с тем сильная душа, а потому великим утешением послужила ей уверенность в том, что муж погиб, выполняя свой долг.

К тому же долг повелевал ей жить ради матери и дочери.

Оставаться в Париже с маркизой означало подвергаться тысяче опасностей. Маркиза обладала одним из тех характеров, что не терпят никакого притворства, хотя причиной тому была отнюдь не сила духа или политическое убеждение; рожденная в определенной среде и воспитанная определенным образом, она не в силах была скрыть ни свое происхождение, ни свои взгляды, свою ненависть и свои симпатии. А времена наступали все более жестокие: короля с королевой заточили в Тампль; на улицах продолжались отдельные убийства, но уже назревала всеобщая бойня; к тому же г-н Гильотен преподнес Законодательному собранию филантропический инструмент, который он имел счастье изобрести, — так что, по всему было видно, пришла пора расставаться с Францией.

Однако покинуть Францию оказалось делом нелегким. Самые суровые наказания ожидали тех, кто хотел эмигрировать; пытаясь избежать одной опасности, не следовало подвергать себя еще большей.

Маркиза желала устроить все сама, говорила о дорожной карете, о почтовых лошадях, о немыслимых пропусках, надеясь получить их при покровительстве послов; те, уверяла она, именем своих государей заставят неотесанных мужланов выпустить ее из страны вместе с дочерью и внучкой. Баронесса умоляла мать, чтобы та предоставила вести это дело ей и своими мольбами добилась от нее обещания ни во что не вмешиваться.

Таким образом, она одна руководила всем.

Барон владел поместьем, расположенным между Абвилем и Монтрёем. Поместьем этим управлял арендатор, отцы, деды и прадеды которого на протяжении двух веков были арендаторами у предков г-на де Марсийи. И баронесса с полным основанием полагала, что может рассчитывать на этого славного человека. Она послала к нему старого слугу, вырастившего барона и вот уже сорок лет жившего в его родовом доме; опасаясь обысков, преданный слуга не имел при себе никакой письменной инструкции, зато получил от баронессы устные наставления и знал все, что ему следует сказать.

В семье арендатора было как раз две женщины — его мать и жена; было решено, что он приедет с ними в Париж, а маркиза с баронессой выедут из столицы в одежде этих крестьянок и с пропуском на их имя.

Тем временем баронесса де Марсийи готовилась к отъезду.

В ту пору, когда все платежные средства заменялись ассигнатами, даже в самых богатых семьях наличности оставалось очень мало; тем не менее баронессе удалось собрать двадцать тысяч франков, что вместе с бриллиантами стоимостью в восемьдесят тысяч франков, принадлежавшими маркизе, вполне могло обеспечить существование эмигранток. Впрочем, тогда казалось, что подобное положение дел долго не продлится, даже пессимисты полагали, что эмиграции придет конец не позднее чем через три-четыре года.

Итак, обе несчастные женщины занимались приготовлениями к отъезду.

Что касается баронессы, то сборы ее были недолгими и отличались разумной простотой, составлявшей основу ее характера; совсем иначе обстояли дела у маркизы. Появляясь в ее покоях, дочь заставала маркизу посреди множества ящиков, чемоданов и свертков, которые легко заполнили бы три фургона: маркиза не желала расставаться ни с одним из своих платьев и собиралась увезти все, вплоть до столового белья.

— Матушка, — говорила ей баронесса, печально качая головой, — напрасно вы утомляете себя. Чтобы не вызвать подозрений, нам следует взять лишь платье, в котором мы поедем, а уж о белье и говорить нечего: одного вашего вышитого платка с кружевами будет довольно, чтобы узнать и арестовать нас.

— Однако, моя дорогая, — возражала маркиза, — не можем же мы поехать раздетыми.

— Да, матушка, вы правы, — отвечала баронесса с неизменной кротостью, — но уехать мы сможем лишь при условии, что будем одеты весьма просто, в полном соответствии с нашим видимым положением. Не забывайте, — добавила она, пытаясь улыбнуться, — что обе мы крестьянки, мать и жена крестьянина, что вас зовут Жервеза Ар-ну, а меня — Катрин Пайо.

— О! Какие времена! Боже мой! Какие времена! — прошептала маркиза. — Если бы его величество король с самого начала устранил злоупотребления, велел повесить господина Неккера и расстрелять господина де Лафайета, мы не дошли бы до нынешнего состояния!

— Подумайте о том, кого постигли еще большие несчастья, чем наши, матушка, и пусть это сравнение укрепит ваше терпение. Подумайте о короле и королеве, пленниках в Тампле, подумайте о бедном маленьком дофине и пожалейте если не нас, то, по крайней мере, Сесиль, ведь потеряв нас, она останется круглой сиротой.

Доводы были настолько резонные, что маркиза не могла с ними не согласиться, но согласилась со вздохом. Она родилась в роскоши и привыкла жить в роскоши, рассчитывая и умереть так, а потому все излишества казались ей абсолютно необходимыми.

Но дело еще больше осложнилось, когда баронесса вручила маркизе белье, которое только что изготовили по ее заказу; не будучи вовсе грубым, оно, тем не менее, выглядело достаточно грубым по сравнению с привычным ей венгерским полотном или батистом: сорочки просто приводили маркизу в отчаяние, и она заявила, что никогда не станет носить такое белье, пригодное лишь для деревенщин.

— Увы, матушка! — с грустью объясняла баронесса. — Это будет счастье, если в течение недели нам удастся заставить окружающих верить, что мы принадлежим к тому самому классу, который вы так презираете и который ныне всемогущ.

— Но долго это не продлится! — воскликнула маркиза. — Надеюсь, что нет!

— Я тоже, матушка, надеюсь, но пока это так, и если вы пожелаете, до нашего отъезда я стану носить предназначенное вам белье, чтобы сделать его не столь грубым.

Предложение баронессы тронуло маркизу, ведь сердце у нее было прекрасное, и она на все согласилась: было решено, что ко всем прочим жертвам, на которые ей пришлось пойти, добавится еще и эта последняя, по ее словам самая для нее тяжелая.

Тем временем прибыли арендатор, его мать и жена; баронесса встретила их как своих спасителей, а маркиза — давая понять, что готова оказать им честь быть обязанной своим спасением.

Кроме платьев, которые были на них, они привезли самые лучшие свои наряды — праздничную одежду, предназначавшуюся баронессе и маркизе.

К счастью, размеры оказались почти подходящими. Вечером того же дня, когда они прибыли, решено было примерить костюмы, для чего забаррикадировали двери и заперли ставни.

Баронесса сразу же примирилась с относительными неудобствами новых своих одеяний, зато маркиза не переставала жаловаться: чепец не держался на голове, сабо причиняли боль ногам и карманы оказались не на месте.

Баронесса посоветовала ей поносить новую одежду до самого отъезда, чтобы привыкнуть к ней. Однако маркиза заявила, что скорее умрет, нежели станет носить подобное тряпье хотя бы часом больше того, что требует жестокая необходимость.

Отъезд был назначен на послезавтра.

За оставшееся время Катрин Пайо сшила для маленькой Сесиль нужный костюм; в новой одежде девочка выглядела очаровательной, и она была в восторге: в детстве любая перемена кажется счастливой.

Накануне отъезда Пьеру Дюрану пришлось поставить визу на пропуск. Все прошло гораздо лучше, чем ожидали: он приехал с матерью, женой, повозкой и лошадью и вот теперь, спустя пять дней, уезжает назад с матерью, женой, повозкой и лошадью: что тут возразишь? Конечно, они подумывали добавить и девочку к уже вписанным лицам, но опасались, как бы у муниципальных служащих не возникли подозрения, и после зрелого размышления решили даже не упоминать о ней.

На другой день в пять часов утра маленькая повозка, уже запряженная, стояла во дворе особняка. Маркиза, привыкшая отправляться в постель в два часа ночи и вставать не раньше полудня, предпочла вовсе не ложиться; баронесса же всю ночь зашивала золото в свой корсет и бриллианты в подшивку платья малышки Сесиль.

В пять часов баронесса вошла к матери и застала ее готовой; правда, надев крестьянское платье, та оставила в ушах бриллиантовые серьги и на пальце великолепный изумруд: можно было подумать, что она собралась на некий костюмированный бал и сделала все возможное, чтобы каждому стало ясно — это не более чем маскарад.

После недолгого спора баронесса добилась, чтобы мать сняла и серьги и кольцо, однако столь несложная операция не обошлась без горестных вздохов маркизы.

Но настоящая борьба развернулась в ее душе, когда пришло время садиться в повозку: маркиза еще не видела экипажа, предназначенного для отъезда ее из Франции, и надеялась на какую-нибудь роскошную наемную карету или, в крайнем случае, на фиакр. Вид повозки буквально сразил ее. Однако чрезвычайные обстоятельства влекут за собой соответствующие решения, маркиза сделала над собой последнее немыслимое усилие и села в повозку.

Баронесса молча плакала, покидая особняк, где она была так счастлива, и расставаясь с верно служившими ей людьми и славными крестьянками, проявившими столь самоотверженную преданность.

Что же касается малышки Сесиль, то она непрестанно повторяла:

— А где же папа, почему он не едет вместе с нами?

До заставы Сен-Дени все шло хорошо, но далее случились описанные нами события, которые, вместо того чтобы обернуться худшими бедами, как казалось вначале, неожиданно закончились счастливо для эмигрирующей семьи.

В самом деле, согласно предположениям добрейшего муниципального служащего, путешественникам не чинили особых препятствий благодаря их новому пропуску, более правильному, чем прежний; впрочем, ради большей безопасности они останавливались лишь в маленьких сельских гостиницах, как и полагалось людям низкого звания, вид которых они принимали. Лошадь была хорошая и делала по двенадцати льё в день, так что в ночь шестого дня беглецы добрались до Булони.

Проезжая через Абвиль, Пьер Дюран завизировал свой пропуск, чтобы беспрепятственно продолжить путь.

Обойдем молчанием жалобы маркизы по поводу того, что ей приходилось спать на деревенских простынях и самой зажигать свечу.

Баронесса терпела все эти аристократические капризы с присущим ей ангельским смирением.

Зато малышка Сесиль с восторгом смотрела на деревья, цветы и поля. Дети как птички, им ведь большего и не надо.

В Булонь путники прибыли ночью и остановились в гостинице «Почтовая» на Парижской улице.

Гостиницу держала г-жа Амброн, закоренелая роялистка. Баронесса взяла ее адрес, зная, что на эту женщину можно положиться. В самом деле, едва баронесса открылась хозяйке, как та сразу же успокоила ее, дав обещание, что следующей ночью, если ветер будет благоприятный, им можно будет отплыть в Англию.

Затем она поместила путешественников в скромные комнаты, полагавшиеся крестьянкам, но отличавшиеся такой поразительной чистотой, что даже маркиза умерила на время горестные вздохи, которые не прекращались с того самого мгновения, как она покинула особняк.

На следующее утро г-жа Амброн, имевшая связи со всеми моряками на побережье, договорилась с хозяином небольшого шлюпа: за сто луидоров он доставит беглянок в Дувр.

Весь день баронесса не спускала глаз с флюгера напротив своих окон. Ветер был встречный, вот уже пять или шесть дней он упрямо дул все в том же направлении. Но, видно, Господь Бог счел, что несчастное семейство и без того уже натерпелось горя, потеряв своего главу, и сжалился: к вечеру флюгер повернулся, и обрадованная хозяйка пришла сказать баронессе, чтобы они готовились выехать до того, как закроют заставы.

И вот, в пять часов маркиза, баронесса и малышка Сесиль снова заняли места в повозке, управляемой Пьером Дюраном. Они сделали вид, будто возвращаются в Монтрёй, и благодаря новой визе выехали без всяких затруднений, а в полульё от города свернули на дорогу, ведущую к маленькому сельскому домику, купленному г-жой Амброн и расположенному в четверти льё от моря.

Баронесса прибегла к способу, которым до нее пользовались и другие, именно сюда приходили обычно за беглецами, желавшими перебраться в Англию.

На этот раз г-жа Амброн захотела присутствовать здесь сама; достойная женщина встретила баронессу, ее мать и дочь; было десять часов вечера, и ждать пришлось до полуночи.

В полночь в дверь постучали: то явился владелец шлюпа. Согласно договоренности, баронесса заплатила ему пятьдесят луидоров аванса, остальные пятьдесят ему должны были вручить уже на английском берегу.

Обе женщины завернулись в теплые накидки; г-жа Амброн взялась поддерживать маркизу, которой необходимость пройти четверть льё пешком, да еще глубокой ночью, внушала смертельный ужас; Пьер Дюран взял на руки Сесиль, и они тронулись в путь.

Продвигаясь, они все явственнее слышали морской прибой, набегавший на берег с нескончаемым печальным шепотом, казавшимся дыханием океана. Маркиза вздрагивала при мысли, что надо будет погрузиться в маленькую шлюпку, и заговорила о возможности остаться, укрывшись где-нибудь в провинции.

Поглядывая время от времени на малышку Сесиль, заснувшую на руках арендатора, баронесса молча вытирала слезы.

Но вот они очутились на краю обрыва: пора было спускаться. Маркиза вскрикнула, не увидев ничего, кроме подобия отвесной стены.

Узенькая тропинка шириной в два фута ползла по этой стене; взяв дочь из рук Пьера Дюрана, баронесса первой ступила на нее; за баронессой последовала г-жа Амброн, взявшая за руку арендатора; шествие замыкала маркиза, поддерживаемая хозяином шлюпа.

Наконец под ногами зашуршала галька.

На мгновение баронесса испугалась. В открывшемся взору пространстве не было видно ни людей, ни лодок; но тут хозяин свистнул, и появилась черная точка, увеличивавшаяся по мере приближения: то была лодка с двумя гребцами.

Госпожа де Марсийи, повернувшись на прощание, чтобы поблагодарить г-жу Амброн и сказать последнее прости Пьеру Дюрану, увидела, что тот в смущении вертит в руках шляпу с видом человека, который хочет заговорить, но не решается.

— Вы хотите мне что-то сказать, мой друг? — спросила баронесса.

— Я, конечно, извиняюсь, госпожа баронесса, — начал Пьер Дюран, — потому что не должен вмешиваться в ваши дела…

— Говорите, дорогой Пьер, я готова выслушать все, что вы мне скажете.

— Так вот, я хотел сказать, госпожа баронесса, — продолжал Пьер, — вам приходится уезжать вдруг, когда вы вовсе не собирались, да к тому же еще в такую дорогую для жизни страну, как Англия, не зная, сколько времени вы там пробудете…

— И что же? — спросила Пьера баронесса, заметив, что он опять заколебался.

— А вот что! — продолжал арендатор. — Возможно, госпоже баронессе не удалось собрать нужных средств?

— Пьер, друг мой, — сказала баронесса, сжав его руку, — я поняла вас.

— И если госпожа баронесса пожелает, — решился, наконец, предложить Пьер, — договор-то у нас еще на шесть лет, и я надеюсь, что госпожа баронесса продлит его. Так вот я и говорю: может, госпожа баронесса позволит заплатить вперед за два года аренды, оказав тем самым нам услугу, ведь бандиты могут отобрать у нас эти деньги, а в руках госпожи баронессы они будут в большей сохранности, тогда как… в наших… В общем, приняв эти десять тысяч франков, госпожа баронесса доставит нам удовольствие. Они тут, в маленьком мешочке, причем в старых луидорах. Госпожа может не сомневаться, они все в целости и сохранности!

— Да, друг мой, да, я согласна, — сказала баронесса, — мы еще увидимся в более счастливые времена, и будьте покойны, Пьер, я не забуду вашей преданности.

— Пора в дорогу! В лодку! — крикнул хозяин. — Если какому-нибудь таможеннику вздумается случайно сделать обход, сами понимаете, мы погибли.

Замечание было справедливым. Баронесса в последний раз пожала своей тонкой белой ручкой большую мозолистую руку Пьера Дюрана, поцеловала г-жу Амброн и прыгнула в лодку, где ее уже ждали Сесиль с маркизой.

В эту минуту послышался крик «Кто идет?»

— Отчаливаем, — приказал хозяин, — давай, ребята, да поживее!

И сам, прыгнув в лодку, оттолкнул ее ногой в море.

Через десять минут они уже были на борту шлюпа, а на другой день утром три беглянки высадились в Дувре.

V

КОТТЕДЖ

Ступив на землю, баронесса хотела тотчас ехать в Лондон; однако маркиза заявила, что, раз уж ей посчастливилось покинуть Францию и очутиться в безопасном месте, она и шага больше не сделает в смешном наряде, который вынуждена была надеть, спасаясь бегством. И так как задержка не влекла за собой серьезных осложнений, баронесса согласилась; впрочем, какими бы причудливыми ни были порой требования г-жи де ла Рош-Берто, баронесса почти всегда подчинялась им с тою дочерней покорностью, какая зачастую еще встречается в знатных семьях, сохранивших традиции семнадцатого века.

Итак, баронесса отправилась в лучшую гостиницу Дувра, и там, несмотря на усталость с дороги, маркиза, прежде чем сколько-нибудь отдохнуть, открыла ящик, припрятанный ею в повозке, достала оттуда белье вместе с обычной своей одеждой и, с презрением отбросив подальше так тяготившее ее дешевое тряпье, приступила к своему обычному туалету, который сочла законченным лишь после того, как была тщательно причесана и напудрена, словно тем же вечером собиралась отправиться на прием к королеве.

Что же касается баронессы, то все ее заботы сосредоточились на малышке Сесиль, которая, к счастью, довольно хорошо перенесла плавание по морю; однако баронессе не терпелось поскорее добраться до Лондона и найти постоянное место жительства, поэтому она тотчас заказала все места внутри дилижанса, отправлявшегося в столицу на следующий день в девять часов утра.

Известно, каким комфортом славятся английские экипажи, поэтому маркиза не выдвинула никаких возражений, в особенности когда увидела, что стараниями дочери она окажется изолированной от остальных пассажиров.

Путь из Дувра в Лондон был проделан с обычной скоростью: путешественники почти не задерживались ни в Кентербери, ни в Рочестере и в тот же день прибыли в Лондон.

Баронесса, поглощенная своим горем, не обращала внимания на то, что происходит вокруг, зато маркиза не могла нарадоваться; она видела гербы, ливреи, пудру — все то, что уже два или три года не видела во Франции, поэтому Лондон казался ей прекраснейшим городом мира, а англичане — величайшим народом земли.

По совету г-жи Амброн женщины остановились в гостинице на Голден-сквер, в нескольких сотнях шагов от Риджентс-стрит; баронесса тотчас отправила письмо г-же герцогине де Лорж, сообщая о своем прибытии.

Герцогиня де Лорж поспешила прийти в тот же вечер. Они с баронессой были очень близки, и герцогиня приехала предложить свои услуги на тот случай, если ее подруга захочет остаться в Лондоне.

Однако у г-жи де Марсийи были иные намерения: за границей она рассчитывала жить по возможности уединенно, а потому без обиняков спросила герцогиню, не знает ли та какой-нибудь красивой деревни, где можно было бы поселиться, чтобы полностью посвятить себя воспитанию дочери. Герцогиня назвала Хендон, одно из тех очаровательных мест, где близость к городу не мешает сельскому уединению, и баронесса решила, не откладывая, посетить рекомендованный подругой райский уголок.

На следующий день баронесса с маркизой нанесли ответный визит герцогине. И первой заботой баронессы было справиться о г-же Дюваль. Ведь именно ее мужу, напомним, г-жа де Марсийи и ее мать обязаны были тем, что они без всяких происшествий благополучно добрались до Булони. Герцогиня велела позвать г-жу Дюваль, та появилась через несколько минут в сопровождении сына, прелестного мальчика лет шести, которого тут же определили в товарищи по играм малышке Сесиль.

Рассказав г-же Дюваль, чем они обязаны ее мужу, баронесса выполнила взятое на себя поручение. Бедная женщина выслушала все сказанное с огромной признательностью; больше трех месяцев она не получала известий от мужа и не решалась посылать ему письма по почте, да и он отправлял свои письма только с оказиями, а они день ото дня представлялись все реже. За минувшие же три месяца много всего случилось: массовые убийства 10 августа, 2 и 3 сентября; не имея никаких вестей, г-жа Дюваль не знала, попал ли и ее муж в число жертв.

Узнав, что он жив, она позвала сына; мальчик явился, держа малышку Сесиль за руку.

— Эдуард, — сказала ему мать, — попросите у госпожи баронессы позволения поцеловать руку и поблагодарите ее от всего сердца: она только что заверила меня, что у вас пока еще есть отец.

— А мой папа? — спросила малышка Сесиль. — Где он, мама?