— Напротив, сударь, мы все запомним, — возразила Мари, — чтобы никогда больше не поступать с человеком так несправедливо, как мы поступили с вами, и притом с такими неприятными последствиями.
Пока Мари все это говорила, Берта села на лошадь.
Молодой человек во второй раз робко протянул руку Мари.
Мари коснулась ее кончиками пальцев и, в свою очередь, легко вскочила в седло.
Затем, подозвав собак — те прибежали на зов и окружили их, — сестры пришпорили коней и ускакали.
Раненый молча и недвижно смотрел вслед двум девушкам, пока они не скрылись за поворотом. Потом он уронил голову на грудь и впал и глубокую задумчивость.
Останемся вместе с новым героем нашего повествования — нам следует познакомиться с ним поближе.
VII
ГОСПОДИН МИШЕЛЬ
Все случившееся произвело на молодого человека столь сильное впечатление, что, когда обе девушки скрылись из виду, ему показалось, будто он очнулся от сна.
Это и понятно, ведь он был в том возрасте, когда даже те, кому в зрелые годы суждено стать людьми рассудочными, платят неизбежную дань романтике, и встреча с двумя девушками, столь непохожими на других, перенесла его в фантастический мир юных грез, где воображение могло свободно витать в поисках волшебных замков, что построены руками фей и рушатся по мере того, как мы продвигаемся вперед в этой жизни.
Это не означает, однако, что молодой человек влюбился в одну из амазонок, просто его поразило это сочетание красоты, утонченности, любезного обращения и грубоватых, чисто мужских манер.
Он дал себе слово, что непременно увидится с ними или хотя бы узнает, кто они такие.
Казалось, Небу было угодно тут же удовлетворить его любопытство: направившись домой, шагах примерно в пятистах от того места, где произошла описанная нами сцена, он встретил человека в длинных кожаных гетрах, у которого поверх блузы висели на перевязи охотничий рог и карабин, а в руке был хлыст.
Этот человек шел быстрым шагом и был, по-видимому, сильно не в духе.
Судя по всему, это был егерь, с кем охотились девушки.
Молодой человек, приветливо улыбнувшись, обратился к нему:
— Друг мой, вы, должно быть, ищете двух девушек: одну верхом на караковом жеребце, другую — на рыжей кобыле?
— Во-первых, сударь, я вам вовсе не друг, потому что мы с вами незнакомы, во-вторых, я ищу не двух девушек, а моих собак, — грубо ответил человек в блузе. — Какой-то дурень отвлек их от преследования волка и направил по следу зайца, упущенного им перед тем, как и положено такому растяпе.
Юноша закусил губу.
А человек в блузе, в ком читатели, вероятно, уже узнали Жана Уллье, продолжал:
— Ну да, я все это видел с высоты Ла-Бената, а когда волк повернул назад, чтобы сбить собак со следа, я спустился вниз; с радостью отдал бы награду, которую обычно жалует мне господин маркиз де Суде, лишь бы пройтись хлыстом по спине этого невежи!
Тот, к кому он обращался, счел неуместным и дальше играть роль, взятую на себя вначале, и из всей язвительной речи Жана Уллье, выслушанной им так, словно она к нему не имела никакого отношения, обратил внимание лишь на одно слово.
— А! — воскликнул он. — Так вы из людей маркиза де Суде?
Жан Уллье исподлобья взглянул на своего незадачливого собеседника.
— Я не из чьих людей, — ответил старый вандеец, — а у маркиза хожу за собаками, и столько же для собственного удовольствия, сколько для того, чтобы помочь хозяину.
— Странное дело, — заметил молодой человек, как будто обращаясь к самому себе, — за все шесть месяцев, что я живу у матушки, мне ни разу не доводилось слышать, что маркиз де Суде был женат.
— Раз так, сударь мой, — перебил его Жан Уллье, — считайте, что узнали от меня, а если вам это не по нраву, вы от меня еще кое-что узнаете, понятно?
И, произнеся эти слова с непонятной для собеседника угрозой, Жан Уллье, не заботясь больше о расположении духа, в каком останется его собеседник после встречи с ним, круто повернулся и, прервав разговор, быстро зашагал по дороге на Машкуль.
Оставшись один, молодой человек сделал еще несколько шагов в направлении, в котором он двигался после того, как расстался с девушками, а затем свернул налево и пошел напрямик через поле.
В поле пахал крестьянин.
Это был человек лет сорока, выделявшийся среди земляков из Пуату смышленой и хитроватой физиономией, свойственной уроженцам Нормандии; щеки у него были румяные, взгляд — быстрый и проницательный; казалось, что он все время старался скрыть дерзкое выражение глаз, беспрерывно моргая. Вероятно, он надеялся с помощью этой уловки приобрести глуповатый или, по крайней мере, добродушный вид, обезоруживающий недоверчивого собеседника; однако его насмешливый рот с приподнятыми уголками, похожий на рот античного Пана, выдавал, несмотря на все его усилия, смешение в его венах леманской и нормандской крови.
Хотя пахарь и видел, что молодой человек направляется прямо к нему, он не прекратил работу, ибо знал, сколько труда ему понадобится, чтобы вновь заставить лошадей бороздить эту твердую глинистую землю, поэтому он не отнимал рук от плуга, как будто был один, и только дойдя до конца борозды, повернув лицом упряжку и установив плуг для продолжения работы, изъявил желание вступить в разговор, в то время как его лошади могли передохнуть.
— Ну что, — сказал он почти развязным тоном, — хорошо ли мы поохотились, господин Мишель?
Вместо ответа молодой человек снял с плеча охотничью сумку и бросил к ногам крестьянина.
Сквозь плотную сетчатую ткань тот заметил шелковистую желтоватую шерсть зайца.
— Ого! — сказал он. — Капуцин! Для начала совсем недурно, господин Мишель.
С этими словами он вытащил зайца из сумки, осмотрел его взглядом знатока, легонько пощупал брюхо, как если бы он слабо надеялся на то, что столь неопытный охотник, каким, казалось, был г-н Мишель, примет необходимые меры предосторожности для сохранения дичи.
— Ах ты дьявольщина! — воскликнул он, закончив осмотр. — Да он стоит три франка десять су как один лиар! Славный у вас получился выстрел, господин Мишель, вот что я вам скажу. И вы, должно быть, нашли, что куда интереснее свертывать из книг пыжи, чем читать их, как вы это делали час назад, когда мы повстречались.
— Вот уж нет, папаша Куртен, — ответил юноша. — Я все-таки больше люблю свои книги, чем ваше ружье.
— Может, вы и правы, господин Мишель, — ответил Куртен, по чьему лицу промелькнула тень недовольства, — если бы ваш покойный отец был того же мнения, с ним бы ничего не произошло. Что до меня, то я, если б мне, бедняге, не надо было работать по двенадцать часов в сутки, охотился бы не только по ночам.
— Так, значит, вы по-прежнему посещаете ваш шалаш, Куртен? — осведомился молодой человек.
— Да, господин Мишель, время от времени, чтобы развлечься.
— Придется вам иметь дело с жандармами!
— Ба! Бездельники они, ваши жандармы. Не поймать им меня, слишком поздно просыпаются.
А затем, придав лицу то хитроватое выражение, какое он обычно старался скрыть, добавил:
— Право же, господин Мишель, я в этих делах смыслю побольше, чем жандармы. Второго Куртена в наших краях нс найдешь, и единственное средство помешать мне охотиться — это сделать меня егерем, как Жана Уллье.
Но Мишель ничего не ответил на этот прозрачный намек, а поскольку он не знал, кто такой Жан Уллье, то вторая половина фразы осталась для него столь же непонятной, как и первая.
— Вот ваше ружье, Куртен, — сказал он, протягивая его крестьянину. — Благодарю вас за то, что вы решились одолжить его мне. Намерения у вас были самые добрые, и не ваша вина, если я не нахожу, как все остальные люди, удовольствия в охоте.
— Надо попробовать еще разок, господин Мишель, надо войти во вкус: чем позже начнешь, тем лучше дело пойдет. Я слышал от любителей устриц, съедавших за обедом по тридцать дюжин, что до двадцати лет они и смотреть на них не могли. Выходите из замка с книгой, как сегодня утром, и госпожа баронесса ни о чем не догадается; зайдите к папаше Куртену на его поле — эта хлопушка всегда будет в вашем распоряжении, и, коли работа терпит, я подниму для вас дичь. А сейчас пойду поставлю ружье в козлы.
Козлами папаша Куртен назвал живую изгородь, отделявшую его поле от соседского.
Он засунул ружье, прикрыв его листвой и расправив колючие ветки ежевики и терновника так, чтобы скрыть от глаз прохожих, а заодно предохранить от дождя и сырости — двух опасностей, которые не страшат настоящего браконьера до тех пор, пока у него не перевелись свечные огарки и тряпки.
— Куртен, — начал Мишель, стараясь казаться как можно безразличнее, — вы знали, что маркиз де Суде был женат?
— Ей-Богу, нет, не знал, — ответил крестьянин.
Добродушный вид крестьянина ввел в заблуждение юношу.
— И что у него есть две дочери? — продолжал он.
Куртен, все еще возившийся с ружьем и заканчивавший переплетать непослушные побеги ежевики, живо обернулся и устремил на молодого человека такой пытливый взор, что тот, хотя вопрос и был вызван простым любопытством, вспыхнул до корней волос.
— Выходит, вы встретили Волчиц? — спросил Куртен. — В самом деле, я слышал рог старого шуана.
— Кого вы называете Волчицами, Куртен? — спросил Мишель.
— Я называю Волчицами незаконных дочерей маркиза, кого же еще?
— Этих двух девушек вы называете Волчицами?
— Черт возьми, да у нас тут все их так называют. Но вам-то невдомек, раз вы приехали из Парижа.
Грубость, с какой метр Куртен высказался о девушках, привела робкого молодого человека в такое замешательство, что он, сам не зная почему, решил солгать.
— Нет, я их не встретил, — сказал он.
Куртен что-то заподозрил, услышав ответ молодого человека.
— Тем хуже для вас, — заметил он, — ведь это две хорошенькие стройные девицы: и на вид хороши, и подцепить их приятно.
Затем он взглянул на Мишеля, как обычно помаргивая глазами.
— Говорят, они чересчур смешливы, — продолжал он, — да ведь девчонкам так и положено, верно, господин Мишель?
Не понимая причины, молодой человек почувствовал, что сердце его больно сжалось, когда этот грубый крестьянин с оскорбительным добродушием отозвался о двух очаровательных амазонках, с которыми он расстался, полный восхищения и глубокой благодарности.
Огорчение молодого человека отразилось на его лице.
Теперь Куртен уже не сомневался, что Мишель встретился с Волчицами, как он их называл, а оттого, что молодой человек это отрицал, результат встречи представился ему гораздо более серьезным, чем был на самом деле.
Не вызывало сомнения, что маркиз де Суде только что побывал в окрестностях Ла-Ложери, и казалось вполне вероятным, что Мишель видел Мари и Берту — на охоте отец редко обходился без них; возможно, юноша не только виделся, но и говорил с ними. А согласно мнению, сложившемуся у местных жителей о сестрах Суде, беседа с ними не могла стать ничем иным, кроме как началом любовной интрижки.
В результате умозаключений Куртен, привыкший мыслить логически, пришел к выводу, что с его молодым хозяином ничего другого произойти не могло.
Мы сказали «молодым хозяином», потому что Куртен обрабатывал полоску земли во владениях г-на Мишеля.
Но труд земледельца Куртен считал недостойным для себя, он мечтал о должности егеря при баронессе и ее сыне.
Поэтому хитрый крестьянин стремился во что бы то ни стало расположить к себе молодого хозяина.
Он потерпел неудачу, подговаривая его не слушаться матери, запретившей сыну охоту. А сейчас ему показалось, что если он станет поверенным в любовных тайнах хозяина, то приблизится к заветной цели. По тени недовольства, промелькнувшей на лице Мишеля, он понял, что сделал ошибку, повторив злые измышления о двух амазонках, и теперь решил поправить дело.
Мы уже видели, как он попытался сгладить неприятное впечатление от своих слов.
Он решил продолжать в том же духе.
— В сущности, — заметил он с плохо разыгранным добродушием, — злые языки всегда преувеличивают, особенно если речь идет о молодых девушках. Мадемуазель Берта и мадемуазель Мари…
— Их зовут Мари и Берта? — живо отозвался молодой человек.
— Да, Мари и Берта. Мадемуазель Берта — та, что брюнетка, а мадемуазель Мари — блондинка.
Он посмотрел на Мишеля со всей пытливостью, на какую только был способен, и ему показалось, что при упоминании Мари молодой человек слегка покраснел.
— Я сказал, — продолжил настойчивый крестьянин, — что мадемуазель Мари и мадемуазель Берта любят охоту, но ведь это человека не портит, ибо покойный кюре из Ла-Бената был завзятый браконьер, но его мессы не стали хуже от того, что его собака сидела в ризнице, а ружье лежало за алтарем.
— Во всяком случае, — ответил Мишель, забыв, что недавно отрицал свою встречу с девушками, — они выглядят кроткими и добрыми, особенно мадемуазель Мари.
— Они и в самом деле такие, господин Мишель, кроткие и добрые! Когда в прошлом году стояла удушливая жара и болотная лихорадка унесла много жизней, кто ухаживал за больными, да притом беспрекословно, в то время как врачи, аптекари и им подобные вплоть до ветеринаров пустились наутек? Волчицы, как их все называют. О, эти девушки не из тех, что занимаются богоугодными делами напоказ. Нет, они украдкой заходят в дома нуждающихся, они дают милостыню и собирают благословения. И потому, хотя богатые их ненавидят, хотя знатные им завидуют, можно смело сказать: бедные стоят за них горой.
— Почему же о них сложилось такое нелестное мнение? — спросил Мишель.
— Э! Разве узнаешь? Разве кому-нибудь это важно? Разве кто-нибудь об этом задумывается? Видите ли, господин Мишель, люди, прошу прощения, они вроде как птицы: если заводится среди них какая хилая да больная, они все на нее кидаются и выщипывают перья. Точно могу сказать вам только одно: к этим бедным девушкам люди их круга поворачиваются спиной и нелестно отзываются о них. Взять хотя бы вашу матушку, господин Мишель, вот уж добрая женщина, верно? А если попробуете заговорить с ней об этих девушках, она, даю вам слово, ответит как все: «Это потаскушки!»
Однако, несмотря на резкую перемену во взглядах Куртена, Мишель, казалось, не был расположен откровенничать; что до самого Куртена, то он, со своей стороны, счел, что за один раз достаточно подготовил почву для доверительных бесед, о чем он мечтал. Видя, что Мишель собрался уходить, Куртен проводил его до края своего ноля.
Пока они шли, он заметил, что молодой человек часто посматривал в сторону темневшего вдали Машкульского леса.
VIII
БАРОНЕССА ДЕ ЛА ЛОЖЕРИ
Метр Куртен почтительно поднимал перед молодым хозяином поперечину, закрывавшую вход на его поле, когда из-за живой изгороди послышался женский голос, позвавший Мишеля по имени.
При звуке этого голоса молодой человек вздрогнул и застыл на месте.
В то же мгновение особа, которой принадлежал этот голос, показалась у изгороди, отделявшей поле метра Куртена от соседнего.
Это была дама лет сорока — сорока пяти. Попробуем о п и с а т ь ее нашим читателям.
Лицо у нее было самое заурядное и не выделялось ничем, кроме жеманно-высокомерного выражения, составлявшего разительный контраст с ее вульгарными манерами. Ростом она была невелика, к тому же пухленькая. На ней было шелковое платье, слишком роскошное для того, чтобы гулять по полям; голову ее прикрывала шляпа с широкой развевающейся батистовой оборкой, падавшей ей на лицо и на шею. В остальном туалет ее был столь изыскан, что можно было подумать, будто она недавно побывала с визитом на улице Шоссе-д’Антен или в предместье Сент-Оноре.
Это и была та самая особа, чьих упреков так страшился бедный молодой человек.
— Что такое? — воскликнула она. — Вы здесь, Мишель? Право же, друг мой, в вас очень мало благоразумия и вы недостаточно почтительны к вашей матери! Вот уже больше часа, как колокол звал вас к обеду; вы знаете, что я не люблю ждать и что самое главное для меня, чтобы обед начинался вовремя, — и вот я нахожу вас здесь за мирным разговором с этим мужланом!
Вначале Мишель пробормотал какие-то извинения, но его мать тотчас заметила то, чего не заметил Куртен — или, быть может, предпочел обойти вниманием, чтобы не задавать лишних вопросов, — а именно: голова молодого человека была обвязана платком, с пятнами крови, и их не могли скрыть даже очень широкие поля соломенной шляпы.
— Боже мой! — воскликнула она, повышая свой и без того достаточно пронзительный голос. — Вы ранены! Что с вами случилось? Говорите, несчастный! Вы же видите, что я умираю от беспокойства.
Тут мать молодого человека перелезла через изгородь с таким проворством и, главное, с такой легкостью, какую никто бы не мог ожидать от особы ее возраста и телосложения, и, очутившись рядом с Мишелем, сняла с него шляпу и платок, прежде чем он успел помешать ей.