Полиция, полиция, картофельное пюре!

– Мы должны допросить всех, – сказал Баклунд.

– Допросим в свое время. Не держи здесь тех, кто не может сказать ничего важного, только запиши их фамилии и адреса. Баклунд подозрительно посмотрел на него и спросил:

– А ты что собираешься делать?

– Звонить по телефону.

– Куда это?

– В газеты, например. Надо же выяснить, что тут случилось?

– Шутишь все, – неодобрительно сказал Баклунд.

– Вот именно. – Монссон с отсутствующим видом смотрел в зал.

Там уже суетились журналисты и фотографы. Некоторые из них наверняка примчались сюда задолго до того, как явилась полиция, а кое-кто, вполне вероятно, сидел в баре или кафе как раз в момент выстрела.

– Но система требует… – начал Баклунд.

В этот момент в ресторан влетел Бенни Скакке. В свои тридцать лет он был помощником инспектора. Прежде он работал в Стокгольме в комиссии по особо опасным преступлениям, но ушел оттуда после какой-то сомнительной операции, которая чуть не кончилась бедой для одного из его начальников. Надежный и добросовестный, немножко наивный, Бенни нравился Монссону.

– Можешь взять себе в помощь Скакке, – сказал он.

– Стокгольмец, – с сомнением произнес Баклунд.

– Вот именно. И не забудь насчет примет. Это сейчас самое важное.

Монссон сунул изжеванную зубочистку в пепельницу и вышел в вестибюль к телефону.

Он быстро позвонил по пяти номерам, потом тяжело вздохнул и направился в бар.

– Бог мой, кого я вижу! – обрадовался бармен.

– Привет, – сказал Монссон, усаживаясь у стойки.

– Что будем сегодня пить? Или как всегда?

– Нет, только сок. Мне нужно подумать.

«Начало такое, что хуже некуда», – думал Монссон. Во-первых, Пальмгрен – фигура очень известная и значительная. Почему – сказать, конечно, трудно. Несомненно только одно: у него куча денег, он по меньшей мере миллионер. То, что в него стреляли в одном из лучших ресторанов, тоже не улучшает дело. Этот случай наверняка привлечет особое внимание. Сразу же после выстрела служащие гостиницы перенесли Пальмгрена в холл, соорудив ему временное ложе. Одновременно позвонили в полицию и в «скорую помощь». «Скорая» пришла очень быстро, забрала раненого и отвезла в больницу. Полиция же сначала не явилась. А патруль с рацией находился у вокзала, то есть в каких-то двухстах метрах от места преступления! Как это могло случиться? Правда, теперь уже известно как, но такие срывы не прибавят лавров полиции. Сообщение из гостиницы неправильно поняли: решили, что дело не спешное. Поэтому оба патрульных на вокзале устремили все свои помыслы на то, чтобы сцапать безобидного алкоголика. Только потом, когда позвонили еще раз, целое полчище полицейских во главе с Баклундом сломя голову понеслось в гостиницу. Расследование начали вести тоже совершенно безобразно. Сам же Монссон в это время сидел и пережевывал вместе с женой «Унесенных ветром» целых сорок минут. К тому же он выпил, и ему пришлось вызывать такси. Первый полицейский явился на место преступления только через полчаса после выстрела. Что касается Пальмгрена, неясно, в каком он состоянии. В больнице его обследовали и отправили к нейрохирургу, в Лунд. От Мальмё это километров двадцать, и машина еще в пути. В этой машине и один из главных свидетелей – жена Пальмгрена. За столом она, вероятно, сидела напротив мужа и могла близко видеть лицо стрелявшего.

Теперь прошел уже почти час. Потеряно время, а ведь каждая секунда дорога.

Монссон снова покачал головой и взглянул на часы. Половина десятого.

В бар вошел Баклунд в сопровождении Скакке.

– Сидишь? – удивился Баклунд, близоруко взглянув на Монссона.

– Как с приметами? – спросил тот. – Это надо быстро сделать.

Баклунд покопался в своем блокноте, потом положил его на стойку, снял очки и принялся их протирать.

– Вот, – быстро сказал Скакке, – что мы пока собрали. Среднего роста, худощавый, волосы темно-каштановые, зачесаны назад. Коричневая куртка, рубашка пастельных тонов, желтая или зеленая, темный галстук, темно-серые брюки, черные или коричневые ботинки. Возраст – примерно сорок.

– Хорошо, – сказал Монссон. – Разослать приметы. Перекрыть основные дороги, проверить поезда, самолеты и пароходы. Тотчас же. Я хочу, чтобы он остался в городе.

Скакке ушел.

Баклунд надел очки, посмотрел на Монссона и повторил свой бессмысленный вопрос:

– Сидишь? – Потом взглянул на стакан и добавил еще более удивленно: – И пьешь?

Монссон не ответил.

Баклунд переключил внимание на часы, висевшие на стене бара, сверил время по своим и произнес:

– Эти часы тоже идут неверно.

– Конечно, – улыбнулся бармен. – Они спешат. Это наш маленький сервис: услуга клиентам, которые торопятся на поезд ила пароход.

– Ах, ах, ах! – вздохнул Баклунд. – Мы никогда в этом не разберемся. Как можно установить точное время, если нельзя верить часам?

– Да, трудное дело, – сказал Монссон, думая о своем.

Вернулся Скакке.

– Ну вот, теперь порядок, – сообщил он.

– Наверное, слишком поздно, – сказал Монссон

– С чего это вы взяли?

Баклунд вытащил свой блокнот:

– Относительно этого официанта…

Монссон поднял руку:

– Обожди, этим мы займемся позднее… Бенни, позвони в Лунд, в полицию, и попроси их послать человека в нейрохирургическую клинику. Пусть он возьмет магнитофон и запишет все, что говорит Пальмгрен. Если только он в сознании. И конечно, нужно допросить фру Пальмгрен.

– Что касается этого самого официанта, – заговорил бармен, – то могу вам сказать, что он не заметил бы ничего, если бы даже в ресторан влетел вампир.

Баклунд раздраженно молчал. Монссон тоже ничего не говорил. Поскольку формально Баклунд был начальником Скакке, то осторожничал и обращался к нему на «вы».

– Кого вы считаете самым важным свидетелем?

– Парня, которого зовут Эдвардссон, – ответил Скакке. – Он сидел недалеко, три столика от места преступления. Только…

– Что «только»?

– Он пьяный.

– Водка – это проклятие, – произнес Баклунд.

– Ладно, обождем, пока он проспится, – сказал Монссон. – Кто может подкинуть меня в полицию?

– Я, – ответил Скакке.

– А я остаюсь здесь, – упрямо сказал Баклунд. – Формально это мой случай.

– Конечно, – ответил Монссон. – Ну пока.

– Ты думаешь, он смылся? – уже в машине задал вопрос Скакке.

– Во всяком случае, такая возможность у него есть. Нам придется обзвонить массу людей и не стесняться, что кого-то разбудим. Трудная будет ночь.

Скакке искоса взглянул на Монссона, который снимал обертку с новой зубочистки. Машина въехала во двор управления полиции.

Здание полиции казалось огромным, мрачным и в это время суток совсем пустым. Они шли по широкой лестнице, и их шаги отдавались гулким эхом где-то наверху.

По натуре Монссон был большой флегматик; и роста в нем было достаточно, и флегмы тоже. Он терпеть не мог трудные ночи, да к тому же уже завершал свою карьеру. У Скакке все обстояло иначе: он был моложе на двадцать лет, надеялся на быстрое продвижение по службе, отличался рвением и честолюбием. Однако работа в полиции успела научить его и осторожности и услужливости. Так что они, собственно говоря, хорошо дополняли друг друга.

Войдя в свой кабинет, Монссон первым делом открыл окно, потом опустился в кресло и долго сидел, задумчиво поворачивая валик своего старого «ундервуда». Наконец проговорил:

– Скажи, чтобы все сообщения по радио и телефонные звонки переводили сюда. На твой телефон. – Кабинет Скакке был напротив, через коридор. – А двери оставь открытыми.

Скакке пошел к себе и стал звонить. Через минуту за ним двинулся Монссон. Встал, прислонившись к дверному косяку и пожевывая зубочистку.

Зазвонил телефон. Скакке сделал пометку.

– У человека, стрелявшего в Пальмгрена, почти не было шансов выбраться из ресторана. Его действия до того, как он выстрелил, отдают фанатизмом, – сказал Монссон.

– Как при покушении по политическим соображениям?

– Примерно. А потом ему каким-то чудом удается уйти, и дальше он ведет себя уже не как фанатик. Он паникует.

– Поэтому ты и думаешь, что он попытается уйти из города?

– И поэтому тоже. Он входит в ресторан и стреляет, не думая о последствиях. Но потом его, как и большинство преступников, охватывает паника. Он просто-напросто боится и хочет только одного: как можно скорее оказаться подальше от этого места.

«Теория, – подумал Скакке. – К тому же слабо обоснованная». Но ничего не сказал.

– Конечно, это всего лишь так называемая теория, – продолжал Монссон. – Хороший криминалист не станет заниматься теориями. Но в данный момент я не вижу никакого другого подхода.

Ночь была трудной, поскольку ничего не случилось. На вокзале и дорогах, ведущих из города, остановили нескольких человек, по приметам похожих на преступника. Никто из них, по-видимому, отношения к этому делу не имел, но их имена на всякий случай записали.

Без двадцати час с вокзала ушел последний поезд. Без четверти два из Лунда сообщили, что Пальмгрен жив. В три часа оттуда пришло новое известие. Фру Пальмгрен чуть не в шоковом состоянии, и вести допрос практически нельзя. Тем не менее она сказала, что рассмотрела стрелявшего и уверена, что не знает его.

– А он, похоже, шустрый парень, этот лундский констебль, – зевая, сказал Монссон.

Сразу после четырех опять позвонили из Лунда: врачи решили пока что не оперировать Пальмгрена. Пуля вошла в голову за левым ухом, и трудно сказать, какие причинила нарушения. Общее состояние пациента для данных обстоятельств хорошее.

Общее состояние Монссона хорошим не было. Он устал, у него пересохло в горле, и он без конца ходил пить воду в туалет.

– А можно жить с пулей в голове? – спросил Скакке.

– Да. Такие случаи бывают. Иногда ткань образует оболочку вокруг пули, и человек поправляется. А если бы врачи попытались ее достать, он мог бы умереть.

Баклунд, как видно, намертво вцепился в «Савой», потому что позвонил в половине пятого и сказал, что он отгородил и опечатал часть ресторана, ожидая, когда из технического отдела придут обследовать место преступления, а придут они не раньше, чем через несколько часов.

– Спрашивает, не нужен ли он здесь, – спросил Скакке, прикрывая трубку ладонью.

– Единственное место, где он, будем надеяться, нужен, – это дома, в постели своей жены, – сказал Монссон.

Скакке передал это Баклунду, слегка смягчив выражения. Потом сказал:

– Думаю, мы можем вычеркнуть из списка Бультофту.[2] Последний самолет ушел оттуда пять минут двенадцатого. Никого по приметам схожего с преступником на нем не было. Следующий рейс в половине седьмого, на него билеты проданы еще позавчера, и никто места не спрашивал.

– Хм, – пробормотал Монссон, – позвоню-ка я сейчас человеку, который страшно не любит, когда его будят.

– Кому? Начальнику полиции?

– Нет, тот наверняка спал не больше нас с тобой. Кстати, в девять часов из Мальмё в Копенгаген пошел маршрутный катер на подводных крыльях. Постарайся выяснить, какой именно.

Задача оказалась неожиданно трудной, и прошло полчаса, прежде чем Скакке смог доложить:

– Он называется «Бегун» и сейчас стоит в Копенгагене. Удивительно, до чего люди злятся, когда их будит телефон.

– Можешь утешать себя тем, что мне сейчас достанется куда больше, чем тебе, – сказал Монссон.

Он пошел в свой кабинет, снял трубку, набрал код Копенгагена, потом номер домашнего телефона Могенсена, инспектора уголовной полиции. Насчитал семнадцать гудков, пока в трубке послышался невнятный голос:

– Могенсен.

– Привет. Это Пер Монссон из Мальмё.

– Чтоб тебя перекосило, – сказал Могенсен. – Ты знаешь, который теперь час?

– Знаю, – ответил Монссон. – Но это важное дело, срочное.

– Провалились бы вы к дьяволу с вашими срочными делами, – с ненавистью сказал датчанин.

– Вчера у нас в Мальмё было покушение на убийство. Стрелявший мог улететь в Копенгаген. У нас есть его приметы.

Потом он изложил всю историю, и Могенсен недовольно сказал:

– Черт побери, ты думаешь, я волшебник?