Помоги проекту - поделись книгой:
— Ну, если бы ты назвала мне восемьсот фунтов, то я чувствовал бы, что смогу порекомендовать клиенту взять её, если предположить, что человек хотел бы такую картину.
— Это очень старая вещь, Ланни.
— Я знаю, но старые дома Англии полны старых картин, а если у них нет хорошо известного имени, то они просто диковинки. У меня есть серьезные сомнения в том, что это Гаррард, как это предполагается. И я не буду предлагать эту картину, как принадлежащую его кисти.
— Я должна буду телеграфировать Берти, ты знаешь, что это его собственность.
"Конечно" — Ланни знал, что Розмэри получала десять процентов комиссионных за ее ловкость в проведении таких сделок. Это не беспокоило Ланни.
Они вернулись в гостиную, и после того, как был доставлен чай, они снова были одни. Она выглядела прекрасно в японском шелковом платье, надеваемом к чаю, которое соответствовало бледно-голубому цвету ее комнаты. На нём были вышиты золотые цапли и заросли бамбука. Он не был уверен, что должен смотреть на нее. Но, конечно, это было сделано для него. Внезапно она воскликнула: "Ланни, мы когда-то были так счастливы! Не попробывать ли нам снова?"
Всё было, "просто и понятно", как он ожидал и боялся. "Дорогая", — ответил он — "Я нахожусь в таком же положении, как и ты, когда была молода. Я должен думать о моих родителях. Моя мать так хочет, чтобы я угомонился. А я сделал ее настолько несчастной своими эскападами. Мой разрыв с Ирмой нанёс ей удар".
Это была "копчёная сельдь[9]", ловко вытащенная при чрезвычайной ситуации. Розмэри спросила: "Что случилось между тобой и Ирмой, Ланни?"
— Ну, ты знаешь, как это. Ирма хочет одной жизни, а я хочу другой. Я думаю, что ты имела дело с этим. Она увидела, как ты высоко взлетела, и захотела на ту же жёрдочку. Теперь она попал туда, и я надеюсь, что она испытывает удовольствие, которого ожидала.
— Она, вероятно, найдёт это не таким романтичным, как она это себе представляла. Ты думаешь, когда-нибудь вернуться к ней, Ланни?
— Я совершенно уверен, что с этим всё покончено. Моя мать умоляет меня найти правильную жену и держаться за неё. Но ты знаешь мои привычки. Я никогда не оставался очень долго в одном месте, и я боюсь, что будет трудно найти жену, которая сможет меня терпеть.
Вторая копчёная сельдь порождается вдохновением! Она сработала даже лучше, чем первая. "Почему ты не дашь мне попробовать найти тебе жену?" — спросила его старая возлюбленная.
— Господь с тобою, дорогая, как я мог бы остаться здесь так долго? У меня сейчас картинный бизнес в Париже, и после того, я должен ехать в Германию.
Ей было забавно говорить о нем и о той женщине, которая может сделать его счастливым. Пока это была не замужняя женщина, это было безопасной темой разговора, в то время как он пил чай. Когда он прощался, она сказала: "Я дам тебе знать о картине, а также о жене!" Затем она добавила: "Ты был бы поражён, если бы знал, как много я думаю о тебе, Ланни. Приходи снова скорее!" Ей всегда было трудно, не получить то, чего она хотела.
Раз в неделю, пока Ланни путешествовал, он писал письмо своей жене в Париж. У нее было несколько имен. Теперь её звали Жанна Вайль, что по-французски звучит как, Вэй. Предполагалось, что она должна была быть из Женевы, и Ланни достал ей книгу, чтобы она могла прочитать об этом старом городе часовщиков и менял. Не говоря уже о Лиге Наций, которая бессильно цеплялась за жизнь в великолепном дворце, недавно для неё построенном, и который Рик в своей статье назвал мавзолеем. Труди занимала небольшую студию на Монмартре и делала зарисовки, которые продавались на комиссионной основе собственником табачного магазина под боком. Она жила на вырученные деньги, рассказывая о своей работе консьержке и окружающим, сохраняя тем самым необходимую маскировку.
Письма Ланни приходили к ней всегда в дешевых конвертах с адресом, написанным от руки, и ничто в них не привлекало внимания. Содержимое было составлено таким образом, чтобы любой нацистский агент в Париже, прочитав его, не смог ничего не узнать, кроме того, что человек по имени Пол чувствовал себя хорошо, и что он заработал столько-то франков, и собирается быть в Стамбуле такого-то числа. Город на Босфоре был кодом для Парижа, а франки должны были быть умножены на тридцать. То есть, имелись в виду доллары. Труди узнавала из писем, на что могли рассчитывать ее подпольные друзья. Ланни никогда не посылал ей радиограммы или даже телеграммы. Он никогда не оставлял свою машину возле её места и не входил в здание, не приняв тщательно продуманных мер предосторожности. Нацистские агенты однажды нашли ее в Париже, и они не смогут найти ее снова при таких мерах предосторожности. Она больше не имела никаких контактов с другими беженцами, за исключением одного человека, которого она встречала в ночное время и кому вручала деньги и ее случайные писания.
Труди Шульц была одним из тех людей, которые, по немецкой поэме, процитированной Ланни, "принадлежат смерти". Когда он уходил от нее, то никогда не мог знать, увидит ли ее снова. Когда он получал сообщение от нее, говорившее, что с ней всё в порядке, он не мог быть в этом полностью уверен, по той причине, что прошло уже несколько дней или недель, и он никогда не мог знать, что могло произойти в этом промежутке.
Как мог мужчина любить такую женщину? Первое, что нужно сказать, что, несмотря на то, что он чрезвычайно невнимателен к своим собственным интересам и душевному спокойствию, он её не любил. Ланни попал в это положение из-за той слабости, о которой так сильно сокрушались его мать и отец и все их друзья. Его сентиментальность заставляла его жалеть неудачников и очень старательных, попавших в бедствия, которые были в мире долгое время, и которые не мог изменить человек. Гитлер захватил Германию, а его мерзкие нацисты избивали и пытали бедных евреев и других, кто выступал против них. Можно было пожалеть жертву этого террора и помочь бедняге снова встать на ноги. Но когда дело дошло до объявления частной войны против гитлеровцев и организации их свержения, то Дон Кихот с ветряными мельницами был разумным гражданином по сравнению с таким человеком.
Но этот искусствовед встрял в это. Он пошел и женился на подпольщице, чтобы забрать ее в Америку, если бы только он мог убедить ее уехать. Но до сих пор у него не было смелости, даже чтобы попробовать! Действительно любил ли он? Может ли мужчина действительно любить женщину, которая привела его к такой жизни. Женщину, давшую ему лишь маленькие обрывки радости, и никакого комфорта или душевного спокойствия? Ланни не рассказал о ней ни одному из своих светских друзей, но он мог вообразить их комментарии. — "Боже мой, мужчина мог бы с таким же успехом влюбиться в циркулярную пилу!" Женщина, которую он не мог держать в своих объятиях, без мысли о том, что банда головорезов может ворваться в дверь и убить их обоих! О ком он не мог думать, когда он был далеко от нее, не видя её голой, растянутой на столе, забитой тонкими стальными прутьями! Было неприлично даже знать о таких вещах!
Труди предвидел все это. Она прямо предупреждала его об этом много раз. Она не хотела выходить за него замуж, она не хотела даже жить с ним. Она настаивала на том, что вещи, которые она видела и испытала, не позволят ей когда-нибудь снова стать нормальной женщиной и дать счастье мужчине. Но он думал, что он может дать счастье ей. Он утверждал, что мужчины, уходящие на войну, жадно цепляются за радости любви перед отъездом, и почему это не могло быть так же с женщиной солдатом? Было ли это потому, что мужчины, естественно, более эгоистичны? Или потому, что женщины не предназначены быть солдатами, и в меньшей степени способны выдержать напряжение принадлежности к смерти?
Он мог быть уверен, что дал ей много счастья. Он забирал ее на тёмных углах улиц и вывозил ее из города в безопасную местность. Они останавливались в маленьких гостиницах, и он видел, что она ела нормальную пищу. Он дал ей любовь, для ума и души, а также для тела. Он сохранил в ней веру и помог возродить её смелость. Да, она иногда говорила, что не могла бы жить без него. Но даже тогда, когда она сказала это, ее черты затемняло облако, и она умолкала. Он будет знать, что она думает о своих товарищах, попавших в лапы немецких тайной полиции, и об ужасах, которые даже в этот момент совершались в них.
Действительно ли Ланни Бэдд любил Труди Шульц, она же Мюллер, она же Корнмалер, она же Корнинг, она же Вайль,
Труди была студенткой художницей большого таланта и упорно трудилась, чтобы развивать его. Все немцы упорно трудились, занимались ли они делом Бога или дьявола. Труди вела спартанскую жизнь со времени, когда её впервые встретил Ланни в Берлине. Она была твёрдой в своих моральных суждениях, даже по меркам социал-демократического движения, к которому она принадлежала. Она не возвеличивала самопожертвование, как идеал, но принимала его, как необходимость для своего времени и обстоятельств. Рабочие не могли получить свободу и справедливость без больших жертв, и те, кто стремился направлять их, должны быть готовы полностью посвятить себя своему делу, а не удовольствиям.
Где-то внутри Ланни Бэдда колокол звонил каждый раз, когда он об этом думал. Громадный гонг вибрирующих тонов, от которых мурашки бежали по всему телу. Да, это было способом говорить, способом жить. Способом, который был честным и порядочным, справедливым к своим ближним. Это был способ заплатить долг, который задолжал цивилизованный человек и наследник культуры, не живший диким, грязным и больным в хижине со свиньями и курами. Ланни чувствовал высокое расположение к Труди с самого первого часа. Она возобновила его недоверие к светскому миру и всем его верованиям и обычаям. Ланни сказал: "Да, я знаю, что я паразит, мы все паразиты, я должен выйти оттуда и сделать что-то полезное".
Но беда была в том, что обстоятельства не позволяли Ланни выйти. Раз за разом, когда возникало что-то, что он мог сделать для дела, он мог это сделать, только оставаясь в мире праздного класса в роли плейбоя, искусствоведа, удачливого бизнесмена. Потребовались деньги и хитроумные действия, чтобы вызволить Фредди Робина из фашистского застенка и снова, чтобы выручить Альфи из подземелья Франко. Даже Труди не хотела, чтобы Ланни порвал со своей семьей и своими богатыми друзьями. Нет, для подполья нужны были деньги для бумаги, печатных машин и радиоламп и чего ещё. И Ланни был готов даже продавать картины генерала Геринга, чтобы добыть им деньги.
Так, в то время, как другие люди подвергались пыткам в тюрьмах или страдали от голода в концлагерях, у Ланни Бэдда был приятный долг путешествовать первым классом на пароходах или самолетах, проживать в гостиницах де люкс, обедать у самых богатых и высокопоставленных лиц. Скука была худшим из лишений, которые ему пришлось перенести, если не считать, что ему приходилось делать большую часть своей жизни, искусно лгать, наблюдая за каждым своим словом и каждым выражением лица из-за страха раскрыть свои истинные чувства. Что бы вы ни делали в этом
Ланни выбросил из мыслей все свои сомнения и запер их на замок. Он был на пути к своей возлюбленной. Он страстно стремился к ней, и его мысли были заняты интересными вещами, которые он должен был ей рассказать. У неё редко бывало много новостей для него, а он был посланником богов, пришедший с горы Олимп и других их прибежищ, загруженный последними главами международной мифологии.
Он доехал на такси до своего обычного отеля и оставил там свои вещи. Вызвал свою машину из гаража, где она хранилась, и доехал до места в трёх или четырёх кварталах от скромного жилища своей жены. Консьержка, которая открыла ему дверь, его знала, получая от него время от времени надлежащие чаевые. "Мистер Харрис", таким именем он назвался. В её исполнении оно звучало, как
— Я не знаю, месье. Должно быть, она вышла и не вернулась. Это было почти неделю назад.
— Ее дверь заперта?
— Она была заперта, месье. Но вчера я встревожилась и уведомила полицию. Они вызвали слесаря и открыли дверь, но там не было никаких признаков ее. Видимо, ничего не было нарушено.
— У них нет никаких следов от нее?
— Нет, месье, у них нет ничего.
Ланни не мог сказать, что он был удивлен, потому что они обсуждали такой случай много раз с Труди. Она сказала: "Уходи. Не вмешивайся. Если я жива, то дам тебе знать". У нее был адрес его матери в Жуан-ле-Пен, адрес его отца в штате Коннектикут, адрес его лучшего друга в Англии. У него не было никакого способа найти её. Но она всегда могла найти его.
"Что же говорит полиция?" — спросил он.
— Они задавали много вопросов, мсье. Я сказала им, что был американский джентльмен, который иногда навещал мадемуазель. Они сказали мне, если вы снова появитесь, то я должна их уведомить.
— Из этого не выйдет ничего хорошего. Я не слышал ничего от мадемуазель, и я ничего не смогу им сказать.
—
"Никто не будет знать, что я был здесь", — ответил посетитель. Он вынул сто франков, которые считал разумным размером для лечения такого беспокойства. — "Вы ничего не говорите, и я ничего не скажу, и всё будет O.K." Все французы знали эти две буквы.
—
Ланни знал, что у Труди не было много вещей. Несколько полочек мебели и несколько предметов одежды, годящихся только для самых бедных. Она никогда не хранила писем или клочка бумаги. Когда она писала что-то для подполья, то сразу убирала написанное прочь или отсылала. Единственное, что у неё могло быть, это несколько рисунков, и Ланни хотел бы их забрать, но он не осмеливался брать на себя риск. Он не мог доверять французской полиции в любом вопросе, касающихся левых беженцев. Кроме того, у них были записи его собственного далекого прошлого, в которых ему не хотелось, чтобы они копались.
Он вынул еще одну купюру и передал ее консьержке. "Подержите её вещи некоторое время", — сказал он. — "Если она вернется, она вам заплатит.
Глава четвертая
Первым делом Ланни позвонил своей матери по телефону. Не проходили ли письма от его друга? Это слово на английском языке не подразумевает пол, но Бьюти знала, кого он имел в виду. Её острые глаза не смогли не заметить еженедельных писем, которые она послушно пересылала в соответствии с просьбой сына. Она допросила Ланни, и ей удалось получить несколько деталей, но не все, какие она хотела. Теперь она сказала ему, что не было никакого письма. Он пытался спрятать тревогу в своём голосе. Нет смысла беспокоить ее. — "Если придёт письмо, пожалуйста, позвони мне сразу в отель".
Он позвонил Рику, с теми же результатами. Там ничего не было. Он ничего и не ожидал, так как сообщил Труди, что был на пути в "Стамбул". Рику он мог сказать: "Она исчезла, я опасаюсь худшего". Ничего больше по телефону.
Рик всё понимал. Он знал, что означает для его друга неизвестность. — "Если мы можем помочь, дай нам знать, и мы сразу приедем". Но, конечно, не никакой помощи не требовалось. "Помоги тебе Бог, старина!" — воскликнул англичанин. Он не верил в Бога, но он должен был сказать что-то, что отличалось бы от обычного.
Ланни и Труди обговорили эту проблему заранее. Она просила, а он пообещал, что в случае ее исчезновения, он будет сидеть тихо. Если у неё будет возможность, она свяжется с ним. Кроме того, что он никогда не будет ничего делать, что могло бы раскрыть его связь с ней, и, таким образом, подвергнуть опасности его способность служить их делу. Он принял ее суровую формулу, что в этой войне, дело было все, а личность ничто. Таков был собственный закон нацистов, а антифашисты должны были им соответствовать в целеустремленности.
Муж сопоставлял снова и снова в уме все обстоятельства, которые относились к этому случаю. Нацисты были агрессивны по всей Европе. Они интриговали и обманывали, соблазняли и развращали. Подрывали мощь своих противников и поддерживали своих сторонников. Для них не существовал ни один закон, ни Божий, ни человеческий, только результат. Когда они пытались завязать дружбу с лицами высокого социального положения, они посылали к ним прекрасных музыкантов таких, как Курт Мейснер, способных играть Бетховена и даже сочинять Бетховена и говорить на возвышенном языке международной культурной солидарности. Когда речь шла о ведущих банкирах и промышленниках, они послали финансовых гениев таких, как Ялмар Шахт, чтобы показать, как Германия решила проблему безработицы и кризиса, как процветает немецкий большой бизнес, как никогда не процветал никто другой, даже в Америке во время бума. Не было больше никаких профсоюзов и никаких забастовок, никакой классовой войны, никаких политических демагогов, призывающих к шантажу. Когда речь шла о газетах Франции, которые всегда можно было купить за самую высокую цену, они посылали Отто Абеца с неограниченными возможностями расходов и портфелем правдоподобных передовиц, написанных в самом изящном парижском стиле, о преимуществах постоянной дружбы между Францией и Германией, и об измене европейской культуре участвующих в союзе с большевизмом.
Париж был полон беженцев из Германии и Италии. Главным образом, евреев, но и социалистов, коммунистов, демократов, либералов, пацифистов и всякого рода идеалистов. Все ссорились между собой, как они это делали в домашних условиях. Все настаивали на том, что их путь был единственно правильным способом борьбы с фашизмом и нацизмом. Эти беженцы получали контрабандой новости из Германии и Италии и доставляли информацию обратно в форме, что они называли "литературой": газет, брошюр, листовок. И, конечно, их враги с яростью с ними боролись. У гитлеровцев в Париже было их маленькое гестапо, а у Муссолини его маленькое OVRA. У доктор Геббельса был его Личный отдел Б, а СС имели свой
Как относилась французская полиция к этой иностранной гражданской войне, происходящей у них под носом? Французская полиция представляла собственников, как и полиции во всем мире. Среди французов были те, кто разделял те же идеи, что и беженцы, и они вели себя таким же образом. Правоохранительные органы рассматривали их, как нарушителей общественного порядка и потенциальных преступников. Но они получали защиту, потому, что имели тесные связи с профсоюзами и влияли на большое количество избирателей. Глава парижской полиции, пресловутый Шиапп, был во всех отношениях фашистом, открыто симпатизирующий Огненным крестам и другим местным организациям, и, возможно, Кагулярам, "людям в капюшонах", бандам убийц по образцу чернорубашечников и штурмовиков. Нацисты помогали субсидировать эти группы во Франции и заводили друзей и тайных представителей в Сюртэ Женераль и Дёзьем бюро.
Конечно, существуют пределы того, что можно, а что нельзя, в якобы свободной республике. Если досаждали известным беженцам, то случался скандал. У коммунистов и социалистов были свои газеты, выходившие большими тиражами, а им нравились сюжеты с мучениками. Как раз месяц или два назад Муссолини организовал убийство двух своих ведущих противников среди беженцев, Карло и Нелли Розелли, редакторов антифашистской газеты, выходящей на итальянском языке в Париже. Их похитили и забили до смерти в лесу. Тем же методом, который был использован в Риме, чтобы избавиться от социалистического редактора Маттеотти, вскоре после того, как дуче захватил власть. Ланни был там в то время, и его усилия рассказать внешнему миру об этом, послужили причиной его изгнания из новой Римской империи. Теперь газеты Парижа была полны историей Розелли, которая даже достигла Коннектикута. Это была плохая реклама, как для фашизма, так и для Франции. Она встревожила внешний мир, и полиция, конечно, больше не хотела этого.
Ланни был в состоянии устроить еще один случай Розелли, просто позвонив любому из американских газетчиков, которых он знал в Париже. История домчится до самых удалённых уголков земли и появится на первых страницах везде, где был
Если она была у них, то они захватили ее именно по этой причине. И они будут работать прямо сейчас, чтобы вытащить из неё этот секрет. Она много раз говорила, что она умрет, ничего не сказав. Это был первый долг каждого конспиратора, первый обет, который все они приняли. Но кто мог сказать, что будет делать человек под самыми жестокими пытками, которые может изобрести современная наука? Кто бы мог сказать, могла ли она крикнуть имя Ланни в бреду? Кто мог быть уверен, что её нельзя загипнотизировать и сказать ей, что она говорит со своим возлюбленным? Многое может случиться, и у Ланни Бэдда было много времени, чтобы представить всё это.
Если под пытками удастся вырвать тайну, то вряд ли они будут похищать сына Бэдда-Эрлинга, но они могут избить его темной ночью, и это было бы обычным случаем грабежа. Они могли бы устроить падение его автомобиля с дороги при превышении скорости, и это было бы уроком для других лихачей.
Несчастный муж вернулся в свой отель и спросил, не звонили ли ему. Затем зашел в свой номер и сел. Когда он устал сидеть, то встал и стал мерить пол шагами. Он не хотел выходить на улицу, потому что Труди могла позвонить по телефону. Ведь однажды она так сделала, позвонив в этот же самый отель, когда странные люди пошли за ней на улице, и Ланни пришлось быстро придумать и сказать, как ей ускользнуть от них.
Ждать. Просто ждать. Когда человек лишен всех своих чувств и всех сил, но который ещё сохраняет свое сознание, который знает, что происходит что-то ужасное, но не может понять, что это такое, и ничего не может с этим сделать. Он не хотел есть, он не хотел читать, он не хотел никого видеть. Его мысли были полностью заняты Труди. Ее образ стоял перед ним. Эти тонкие изящные точеные черты лица, выражавшие интеллект, чуткость и моральное рвение. Она была святой. Он часто говорил это ей, поддразнивая, потому что ей не нравилось это слово из-за его церковного значения. Но религия принимает различные формы. Рождались новые конфессии, отвергая избитые конфессии прошлого. Труди была святой новой религии человечности, солидарности, сотрудничества и справедливости. Ее образ напоминал образ раннего христианского мученика с дрожащими веками и потом муки на лбу. Скандинавская мученица со светлыми волосами и голубыми глазами. У него не было ее фотографии. Единственная, которую она ему позволила сделать, была помещена в запечатанный конверт вместе с их свидетельством о браке, и отправлена Робби Бэдду с просьбой хранить в сейфе и открыть только в случае смерти Ланни.
Но Ланни были не нужны никакие фотографии. Он был искусствоведом с наметанным глазом и памятью. Он знал каждую деталь ее лица и тела. Он знал их формы и цвет, он помнил их живыми, выражавшими её ум и характер. Он приехал в Париж со своими чувствами, согретыми мыслями об ее объятиях. Теперь он ходил по гостиничному номеру, как дикое животное в клетке, его мучила мысль о ее мучениях. У него было живое воображение, но на эту тему оно ему было не нужно. Он мысленно вернулся в тот застенок в подвале Колубус Хаус в Берлине, с его полом, скользким и вонючим от несвежей крови. Он увидел тяжелую деревянную скамью со старым еврейским банкиром, "еврейско-большевистским плутократом", такова была нацистская формулировка, лежащим голым на толстом животе, и по его дряблым белым ягодицам били тонкие стальные прутья. Ланни слышал свист четырех прутьев, как ветра в дымоходе в штормовую ночь. Слышал крики, стоны, бормотание пытаемого старика.
Так спокойно, методично, автоматически нацисты избивали людей. Они делали это с длинным потоком мужчин и женщин, один за другим, пока мучители не обливались потом, пока мучители не выбивались из сил и должны были быть заменены. Жертвы падали без сознания, их оттаскивали и бросали в другую комнату, иногда друг на друга. Оптовая процедура, массовое производство страдания, с намерением терроризировать всю Германию, а затем и весь европейский континент.
Они требовали от своих выдающихся физиологов и психологов рассказать им, как унизить людей и утратить их достоинство, сломить их волю и подчинить их национал-социалистической воле. Они построили камеры из бетона с тщательно разработанной формой, чтобы там человек не мог встать, или сесть, или лежать без острых углов, упирающихся в различные части его тела. Они бросали человека туда и оставляли его там в течение нескольких дней, или в течение нескольких недель. Они приводили человека в допросную камеру и привязывали его к стулу, направляя в его глаза яркий свет. Там его допрашивали, меняя инквизиторов, не давая ему ни минуты покоя в течение нескольких дней и ночей. В перерывах они жгли его плоть сигаретами или загоняли щепки под ногти, чтобы оживить его и сделать его более внимательным. Они научно установили точное количество тепла и влаги, которые позволят снизить человеческую волю до беспомощности и сделают его разум податливым.
Теперь где-то у них должна быть Труди Шульц, и ее подвергали такого рода тяжким испытаниям. Несомненно, они должны были ее изнасиловать, почему нет? Это был еще один способ шокировать и потрясти женщину, еще один способ подчинить ее себе, еще один способ, чтобы произвести на нее впечатление мощи и величия
Если все это не заставит их говорить, то привезут их близких и будут пытать перед их глазами. Сначала ребенка, а на другой день старую мать или отца.
Такие методы существовали в нацистской Германии. Могут ли они применяться в Париже для немецких беженцев? Камрады Труди сообщили ей, что прусский дворянин, связанный с посольством, богатый человек, всегда проживавший в прекрасных замках, арендовал в окрестностях Парижа историческое шато с великолепной территорией и высоким зубчатым забором вокруг неё. Ни одно шато с такой претенциозностью не могло бы существовать без винных погребов. И в этом месте нацистские агенты могли проводить свои операции под прикрытием дипломатического иммунитета. Конечно, они не могли делать это в массовом масштабе, но они могли бы провести особую операцию, а её одной было достаточно для фантазии Ланни.
Он сказал себе, что не сможет этого выдержать. Но он должен был выдержать это. А что еще ему оставалось делать? Он возобновит свой действующий на нервы опыт ожидания неприятностей. Он столкнулся с ним впервые, когда нацисты захватили семью Робинов в Берлине, а Ланни и его друзья были в Кале, ожидая прибытия яхты
Раскаяние охватило его, потому что он позволил этой женщине пойти навстречу своей ужасной судьбе. Он должен был уберечь ее от всех опасностей. Но что он мог сделать, не разрушив ее спокойствия и не нарушив ее здоровья? Он знал, чем она занимается, прежде чем связал с ней свою жизнь. А что он мог предложить ей, кроме эгоизма, который вызвал бы стыд у них обоих? Верные товарищи были в лапах врага. Многие из них убиты, другие переносят все немыслимые страдания. Фредди Робин и Ланни помогали содержать социалистическую школу в Берлине. В старые беззаботные времена они дали обет своему делу и его сторонникам. Труди и ее бывший муж были среди них, и память Ланни сохранила имена и лица людей, которых он встречал там, студентов, преподавателей, гостей. Большинство из них теперь расплачиваются, и Ланни, и Труди должны оказывать им поддержку и помощь, какую только можно. Как можно свергнуть нацистского монстра, если те, кто имел оружие, поджав хвост, убегут с поля боя?
Сама идея сделать это стала бы унижением. Это была буржуазная идея, рожденная примитивным эгоизмом и вскормленная системой конкурентной жадности. Человек человеку волк! Думай о себе! Каждый сам для себя, и к черту неудачников! Таковы были максимы делового мира. Позор человечности, отрицание отцовства Бога и братства людей. Как мог бы Ланни сказать своей жене: "Уезжай со мной и забудь наших товарищей и их нужды. У меня есть деньги, и мы можем потратить их на себя и быть счастливыми вместе".
Такие идеи принадлежали тому, что называло себя
Что ж, теперь у него не было жены. Теперь он мог свободно скользнуть обратно в теплый океан удовольствий. Он мог забыть Труди Шульц и пусть Розмэри и его мать найдут ему правильную прелесть, отлично "вылощенную" в дорогостоящей школе и подготовленную к замужеству и жизни в светском обществе. Он сидел с сжатыми руками, и слезы текли по его щекам, обещая, никогда не изменять своим идеалам. Нет, он будет верным Труди, или, во всяком случае, памяти о Труди, и ее делу. Он сдвинет небо и землю, чтобы помочь ей. Но когда эта высокопарная фраза пришла к нему на ум, он понял, что у него не было ни рычага, никакой точки опоры, чтобы переместить даже малую часть земли. Он сидит в гостиничном номере и ждёт телефонного звонка, которого никогда не будет. Он тщетно пытался думать о человеке, который мог бы ему реально помочь. Те, кто хотел, был не в состоянии, а тем, кто даже мог бы, он не мог доверить свой секрет.
Труди заставила своего мужа предвидеть эту ситуацию и выработать план своих действий. "В один прекрасный день они схватят меня", — сказала она. — "В конце концов, они схватят нас всех". Она дала ему имя и адрес немецкого учителя игры на кларнете среднего возраста. Он был посредником в превращении комиссий по продажам картин в антифашистскую литературу. Профессор Адлер было не его настоящим именем, но под этим именем он жил и работал в Париже. Он получил мизерные суммы за свои уроки, и он жил на них, чтобы не возбуждать никаких подозрений. Если бы Труди вдруг исчезла, то Ланни не должен ни в коем случае появляться рядом с чердаком, где жил этот музыкант. Он должен отправить ему записку вместе с одним из рисунков Труди в качестве пароля и назначить ему место для встречи на улице в ночное время. Этот учитель музыки ничего не знал, где и как Труди получала большие суммы денег. Но в случае её исчезновения, ему сказали, что он получит письмо, которое позволит ему войти в контакт с источником денег. Так было построено подполье из обособленных групп, каждая из которых имела контакт не более чем с одной или двумя другими.
Ланни спросил: "А что, если они схватят профессора?" и ответ Труди был: "Я знаю другого человека, но мне не разрешают раскрыть его. Если они схватят одновременно нас обоих, Адлера и меня, то ты сам решишь, как установить контакт с французскими товарищами, кому сможешь доверять, и давать ли им деньги на пропаганду здесь". Она добавила: "Бог знает, как они нуждаются в этом. Они находятся на той же стадии, как мы, немцы, были год или два до прихода Гитлера!".
Ланни провел большую часть своего времени в гостиничном номере, и всякий раз, когда звонил телефон, его сердце выскакивала из груди. Звонили друзья, приглашая его, и он оправдывался, что занят бизнесом. Когда были деловые звонки, он оправдывался социальными обязательствами. Но он не слышал того голоса, который хотел услышать. Его предчувствие сказало ему, что он никогда не услышит его снова. Почему она не может позвонить, только потому, что она находится в руках врагов. И если она была в их руках, какой у нее шанс был убежать? Он выходил на улицу и ходил там, неожиданно поворачивая за углы и глядя в витрины магазинов, чтобы выявить слежку. Но на хорошо одетого и молодо выглядевшего американца обратили внимание только дамы
Через четыре дня он не мог больше ждать и написал на своей машинке роковую записку, текст которой он и Труди согласовали прежде. Он попросил профессора Адлера быть на тёмном углу улицы на Монмартре в десять часов следующего вечера с голубым цветком в петлице. Письмо было подписано "Туанетта" в надежде, что, если оно попадёт в руки врага, то может быть принято за назначение свидания. В назначенный час Ланни подошел к месту, приняв все меры предосторожности, убедившись, что за ним нет слежки. Он прошел мимо места, ища небольшого немца с преждевременно седыми волосами и голубым цветком. Конечно же, есть шанс, что там может быть нацистский агент, занявший место музыканта. Но и этот шанс нельзя упускать.
Тем не менее, там не было никого, похожего на учителя игры на кларнете. Ланни прошел назначенный угол несколько раз, а потом, думая, что музыкант мог ошибиться местом, обследовал и другие углы, но тщетно. Он вернулся к себе в гостиницу и написал еще одну записку, назначив еще одну встречу на следующий вечер. Он снова был там и прошелся по всем углам, как и раньше, не видя голубых цветов и никого, кто был похож на музыканта или агента гестапо. Ланни встречался с ними обоими. Его послания, несомненно, попали в отдел недоставленных писем и были сожжены, вместе с тысячами других попыток назначить свидание.
Теперь Ланни мог бы сказать себе, что он сделал все, что мог. Он мог бы поставить точку в конце этой главы своей жизни и закрыть книгу. Но сам факт того, что он не любил Труди, так искренне, как ему следовало бы любить ее, привязал его к ее памяти. Теперь, когда это было слишком поздно, он действительно жаждал жить героической, святой жизнью! Тот факт, что он держал мученицу в своих объятиях, отравил его мысли о светском обществе, которое манило его из Ривьеры, Биаррица, Зальцбурга, Давоса и других мест, где могли находиться в конце лета друзья его матери.
День и ночь его ум был поглощен одной мыслью: "Как я могу спасти ее?" Его здравый смысл подсказывал, что шансы минимальны и всё время уменьшаются. Что они могут делать с таким пленником? Привести её в состояние наркотического сна с помощью хлороформа и бросить ее тело в Сену. Она будет походить на одну из тех несчастных, кто каждую ночь заканчивают свои несчастья во всех крупных столицах несчастного мира. Или посадить ее в закрытую машину и отвезти ее ночью к границе. Скажем в Страсбург, где был мост, который Ланни хорошо знал, одна половина Франция, а другая половина Германия, единственная общая вещь шлагбаум с черными и белыми полосами. При дипломатическом иммунитете, которым пользовались нацисты и бессовестно им злоупотребляли, машину нельзя было бы досмотреть. Пленник с кляпом во рту, возможно, в бессознательном состоянии и скрытый под пледом, будет благополучно возвращён в страну своего происхождения.
Кто бы мог помочь Ланни Бэдду? Первым пришёл ему на ум его могущественный отец. Робби говорил, что собирается в Германию в скором времени. Если бы Ланни телеграфировал: "У меня серьезные неприятности, пожалуйста, немедленно приезжай", Робби сел бы на первый пароход. Если бы Ланни добавил: "Привези Боба Смита", Робби понял бы, что проблема была серьезной. Он поставил бы кого-то другого отвечать за свою службу безопасности на заводе владельца
Если Робби сказал бы: "Боб, я хочу знать все о Шато-де-Белкур, который занимает немецкий граф Герценберг в департаменте Сена и Уаза, и где, я понимаю, у них есть пленница", Боб сказал бы: "Хорошо, босс, я посмотрю, что можно сделать". Робби вручил бы ему пачку новых банкнот достоинством в тысячу франков, и добавил: "Не тратить их, не разменяв, они могут быть помечены". Боб усмехнулся бы и сказал: "Я не лох, босс", и этого было бы достаточно. Ланни был бы готов держать пари, что до конца недели Боб Смит споил бы одного из слуг графа, и может быть прямо в людской замка.
Ланни, обладавший богатым воображением, вообразил весь этот эпизод. Включив в свою телеграмму просьбу отцу, привезти с собой запечатанное письмо из сейфа, Ланни открыл бы письмо и показал свидетельство о браке и фотографию Труди. Робби, который был воспитан в Новой Англии, где святых и подвижников не меряно, посмотрел бы на фотографию, все это в воображении Ланни, конечно, и понял на какую женщину запал его восприимчивый сын. Он понял без слов, какой опасности подвергалась жена сына. Потому что он был в Германии и знал нацистов, и слышал историю Йоханнеса Робина от самого Йоханнеса, и историю Фредди от Ланни. У него был готов ответ еще до того, как его сын закончил с изложением ситуации. "Да, сынок. Всё выглядит довольно скверным, но я сделаю для вас всё, что смогу. Но вы должны понимать, что это последняя соломинка, и я не шевельну пальцем, если вы не дадите мне слово, что вы оба, ты и твоя жена, угомонитесь и откажетесь от всех радикальных видов деятельности раз и навсегда".
И, конечно, Ланни не мог такого обещать. Труди никогда бы не дала такого обещания, и не признала бы права Ланни сделать это за нее. Что касается самого Ланни, то он оставил одну жену из-за своего нежелания дать такое же обещание, и теперь, судя по всему, ему придется отказаться от другой. Он сказал: "Мне очень жаль, Робби, но так не пойдёт". Отец спросил: "Тогда кого чёрта ты заставил меня пересекать океан?" Ланни ответил: "Я не заставлял". Так Ланни бесплодно закончил этот полёт своего воображения!
Мысли растерянного мужа обратились к Леону Блюму, который перестал быть премьером Франции пару месяцев назад, но стал вице-премьером, и, следовательно, по-прежнему был связан капризами кабинета. Ланни вёл с Блюмом много таких же разговоров, как в последнее время с Рузвельтом. То есть, он требовал у Блюма действий по вопросу испанской войны. А слышал защитную реакцию социалиста, бывшего у власти только с молчаливого согласия капиталистических политиков, пацифиста и гуманиста, оказавшегося лицом к лицу с многоглавой гидрой войны, еврея, который видел, как антисемитизм окружает его, как искусственная чума, и кто ставил под сомнение своё право возложить дополнительное бремя на свою перегруженную партию.
Но Блюм был по-прежнему лидером этой партии и до сих пор мечтает о справедливости в безумном и жадном мире. А еще стремится к миру с двумя сумасшедшими диктаторами, планирующими войну. В частной жизни он мог быть другом и мудрым советником. Если Ланни пойдёт к нему на квартиру и расскажет ему свою мучительную историю, то Блюм сохранит всё в тайне и сможет дать полезные советы. Он мог бы назвать несколько надежных полицейских агентов, которые знали все входы и выходы в Париже и могли работать против нацистов. Конечно, это будет стоить денег, но Ланни не возражал. Деньги, которые он привез с собой, жгли ему руки. Ему казалось, что он никогда не найдёт им применения, если не сможет спасти Труди. Но чем больше он думал над этим планом, тем меньше он верил, что полицейские смогут сохранить тайну, которую Ланни придётся им доверить. Рано или поздно будет течь. И во всяком случае, Ланни будет всегда бояться этого и больше не отважится отправиться в Нацилэнд выполнять свою работу. Он пообещал Труди, что никогда ни при каких обстоятельствах не поставит под угрозу ту привилегию, которой он пользовался. А сейчас, когда он стал "агентом президента", он должен был больше, чем никогда, стремиться к сохранению этой привилегии.
Таким образом, таким человеком должен стать кто-то из товарищей, и предпочтительно из подполья. Образ такого человека возник у Ланни в мозгу. И он представил себе сцену, когда он три года назад сидел в маленькой спальне на втором этаже рабочего дома, находившегося в районе Лаймхаус Лондона. Тогда он разговаривал шепотом с немецким моряком с круглой бритой головой и типичной прусской шеей, которая прямо переходила в спину. Плотный с сильными руками парень, этот Бернхардт Монк, и Ланни подозревал его. Но Труди направила его из Берлина, а Ланни дал ему деньги на работу Труди, и с тех пор ничего с Ланни не случилось. Вряд ли такое было возможно, если бы Монк был шпионом нацистов. Менее года назад Ланни видел его марширующим во главе роты Интернациональной бригады в тот вечно славный день, когда бригада вошла в Мадрид и остановила мавров Франко у маленькой речушки Мансанарес. Конечно, никто не участвовал бы в такой смертельной схватке, если бы не верил в дело, за которое боролся!
С тех пор там было много схваток. И был ли Монк еще жив? Если да, то, возможно, он смог бы получить отпуск, а Ланни мог бы привезти его в Париж и поставить ему задачу, тайно встречаясь с ним и направляя его усилия. Ланни мог узнать о нем через Рауля Пальма, своего испанского друга, который, на протяжении многих лет руководил рабочей школой в Каннах, и который теперь был в Валенсии с правительством лоялистов. Одно из писем, которые ждали Ланни в Париже, было от Рауля, говорившее о новостях и умолявшее его убедить британское правительство снять эмбарго, чтобы осажденная Испания могла бы приобретать оружие. Вот такую маленькую вещь просит отставной директор школы у своего друга, находящегося среди правящих классов мира!
Если бы не было войны и цензуры, Ланни позвонил бы Раулю по телефону и спросил бы его о местонахождении капитана Герцога, имя, под которым Монк находился в Испании. Но условия, а они были таковы, не позволяли использовать ни почту, ни телеграф, ни телефон для решения этого вопроса. Ланни нужно было поехать в Испанию. Но его беспокоил вопрос, предположим, что он поехал бы, но в то же время Труди переправила бы письмо к нему, или попыталась связаться с ним его по телефону в этом отеле!
Ланни не мог заснуть. Он ходил по своей комнате, мучая себя мыслями о своей жене в Шато-де-Белкур. Он забывал поесть. Затем решал, что должен поесть, и заказывал еду, но обнаружил, что она потеряла свой вкус. Он вышел на улицу и бродил ранним утром по мостовым Парижа. Затем вернулся и лег на кровать, не раздеваясь. Он утомил своё тело, но не свой разум, и лежал с закрытыми глазами, думая об ужасах, происходящих с Труди.
Возможно, он задремал, а потом проснулся? В этом он никогда не будет уверен. Люди потом скажут ему, что, возможно, он спал все время. Но он знал, что он не спал и полностью владел всеми своими чувствами и ощущениями. Он почувствовал странное чувство и медленно открыл глаза. Там у его кровати появился свет, своего рода облачный столб, настолько слабый, что он не мог быть уверен, что это не первый проблеск рассвета, поступающий из окна. Но рассвет не собирается в одном месте и не начинает дрожать. У Ланни мелькнула мысль: "Это происходит снова!"
Это ждало двадцать лет, чтобы случиться снова. Двадцать лет назад в тот же самый месяц Ланни лежал в постели в доме своего отца и почувствовал то же самое чувство, и видел, как столб света превращался в Рика, который вёл воздушные бои над Францией. Это стало одним из самых ярких воспоминаний всей жизни Ланни. Этого он никогда не мог забыть, даже если бы он жил столько же лет, как Мафусаил. Сотни раз он задавался вопросом, когда это случится снова, но это никогда не случалось.
На этот раз это была Труди. Она стояла там в полный рост, неотчётливая, но в остальном, как в реальной жизни. На ней было простое голубое ситцевое платье, которое хорошо помнил Ланни. Платье, за которое она заплатила около двадцати пяти франков, менее одного доллара. Её светлые волосы убраны со лба и заплетены в две косы, хотя Ланни не мог видеть их, потому что она стояла перед ним и не шевелилась. Она была в метре от кровати, глядя на него слегка сверху. Её лицо было бледным и выражало нежность, печаль, если не сказать горе.
Когда это случилось с Ланни в первый раз, он был юношей, совершенно несведущим в странной области паранормальных явлений. Чувство горя потрясло его, и он подумал: "Рик умер". Но за двадцать лет он прочитал много книг на эту тему и провёл серию экспериментов с различными медиумами, взвешивая доказательства и рассматривая одну гипотезу за другой. Он знал, что "привидения" или "фантомы" являлись людям с самого начала истории человечества. Что они означают и как они возникают? В уме смотрящего или исходят от того, кого видят? Являются ли они галлюцинациями? Если да, то почему они так часто соответствуют фактам, которые зритель не мог знать? Если говорить, что они являются "галлюцинацией, индуцируемой телепатически", то нужно решить, что имеется в виду под термином телепатия, и как она работает. В противном случае это будет просто жонглированием длинным словом.
Поделиться книгой: