Вкусный кусочек счастья

— Ты стоишь всех денег, которые у меня есть, Френси. Всех до копейки.

Поездка на выпускной с Майком продлилась, как мне показалось, считанные секунды. Мы болтали, смеялись, подшучивали друг над другом, совершенно не напрягаясь. Я была собой, и он тоже — и меньше всего нас заботил социальный статус. И я никогда не забуду то чувство, которое испытала, зайдя в здание, где проводился выпускной, под руку с Майком Оппелем, самим Майком Оппелем, и в первый раз в жизни пережив в точности то, что хотела.

Я хотела, чтобы меня видели.

Чтобы меня видели красивой.

То было странное ощущение. Чужое. Головы — аккуратные «ежики» и пышные прически, держащиеся на лаке, — поворачивались, когда мы проходили мимо. Друзья подбегали к нам, ошеломленно здоровались, потом шептали на ухо: «Ты сногсшибательная!». Я отклонялась чуть назад, смотрела им в глаза и отвечала: «Спасибо».

От теплых, добрых слов, которые я слышала от всех встречных, у меня закружилась голова, словно меня посадили на шину-качели. Мы поужинали, потанцевали, а потом притушили свет, и директор вышел на сцену с микрофоном, чтобы объявить, кого выбрали королевой бала. Наш класс выбирал только королеву, а королем автоматически становился тот, кто пришел с ней. Мы собрались на танцполе, возбужденно перешептываясь. Я огляделась вокруг, восхищаясь одноклассницами, — те просто лучились всеми оттенками весны. Я задумалась, кого из них выберут королевой, и даже ради смеха начала пересчитывать их детской считалочкой. «Какой трудный выбор», — подумала я. Повернувшись к Майку, я наклонилась к его уху.

— Как ты думаешь, кто это будет?

Он посмотрел мне в глаза, внимательно, пристально, словно это и был безмолвный ответ. Потом усмехнулся. Я сощурилась, выискивая в его взгляде хоть какую-нибудь дополнительную информацию. Он уже знает? Может ли он знать? Если он знает, мне даже будет как-то обидно. Я снова посмотрела на директора и попыталась выбрать хоть какое-нибудь имя, прежде чем назовут победительницу. Можно сказать, я заключила пари, пусть и сама с собой.

— Я очень рад объявить, что в этом году королевой выпускного бала стала…

Директор вытащил из конверта листок плотной бумаги. Эрик Клэптон сыграл первые несколько аккордов Wonderful Tonight, и я услышала:

— Андреа Митчелл.

Кхм… Простите, что?

Я потрясенно огляделась; остальные хлопали и радостно кричали, смотря на меня. Простите, я, наверное, не расслышала. Кто?

Вступил хрипловатый, страстный голос Клэптона. «I say ту darlin…»

Когда директор увенчал меня короной, я густо покраснела. Майк взял меня за руку и притянул к себе. Он положил руки мне на талию, а я обняла его за плечи, переплетя пальцы у загривка. Моя щека коснулась его щеки.

— Ты прекрасно выглядишь, — шепнул он мне на ухо. Я почувствовала, как по венам, ведущим к сердцу, быстрее потекла кровь. Прижавшись друг к другу, мы слегка покачивались в такт музыке. Я прищурилась из-за яркого прожектора, направленного от нас, и увидела вокруг сотни улыбающихся лиц. Все напоминало сцену из фильма.

А я в эти четыре минуты песни, в четыре минуты медленного танца была не просто толстушкой.

Я была красавицей. Королевой выпускного бала. Меня приняли. Я словно ничего не весила.

После этой песни началась следующая; снова раздались аплодисменты. Друзья по очереди обнимали меня. С поздравлениями подходили даже люди, с которыми я никогда не разговаривала. Я купалась во всеобщей доброте.

Наслаждение длилось часов пять: танцы и смех. Пять часов я чувствовала, словно плыву. То были пять часов чистой, безграничной эйфории. Пять часов, после которых мой рациональный ум все-таки вернул меня к реальности.

На вечеринке после выпускного, продлившейся всю ночь, многие разбились по парочкам, но вот мы с Майком ходили отдельно. Я увидела, как он стоит в противоположном конце комнаты и разговаривает с другой девушкой — поразительно красивой девушкой. Я заметила, как он улыбается, говоря с ней, потом — флиртуя с ней. И поняла, что мне он так никогда не улыбался. Он не стоял так рядом со мной, не касался невзначай моих рук. Я изо всех сил старалась прогнать от себя эту мысль, так что ушла в соседнюю комнату с подругами. В следующие несколько часов я так наигралась в веселые игры с выпивкой, что практически забыла и о Майке, и о девушке. Он несколько раз приходил ко мне узнать, как у меня дела, и, обняв меня за плечо, спрашивал, нравится ли мне вечеринка. От его прикосновений и милых вопросов я сразу вспыхивала. Я не могла не восхищаться им.

— Да я себя лучше не чувствовала никогда в жизни! — с энтузиазмом уверяла я. Он улыбался, чувствуя облегчение оттого, что я всем довольна, а потом уходил. Каждый раз после его ухода на сердце становилось все тяжелее. Мне было больно думать о том, что в соседней комнате у него другая девушка. Я смотрела в свой стаканчик из-под пива, и на поверхность всплывали непрошеные, словно пена, чувства. Я что, думала, что нравлюсь ему? Я действительно позволила себе подумать, что Майк Оппель может испытывать романтические чувства к самой толстой девушке в классе? Как я вообще могла подумать, что он пригласил меня на выпускной не просто потому, что захотел проявить щедрость и доброту?

Я вышла из комнаты и добралась до туалета. Там, в тишине и одиночестве, я почувствовала себя очень глупо. Я была просто добрым поступком Майка Оппеля. Иронической королевой бала. Мне даже стало интересно, не означает ли моя победа что-то вроде «Давайте сделаем всем классом что-нибудь хорошее и проголосуем за эту большую девчонку. Давайте сделаем ей подарок». Я почувствовала, словно одноклассники тайком номинировали меня на смену имиджа, а потом аплодировали, когда я вышла на сцену, преображенная и до странности уверенная в себе. Акт благотворительности, за который я должна быть благодарна.

И я была благодарна. Повышенная самооценка, радость — их подарили мне. Несмотря даже на предложенное мной печальное толкование, я все равно была рада этим чувствам. Мне самой предстояло выбирать, в каком свете рассматривать события этой ночи — в положительном или отрицательном.

Я наконец заставила себя выйти из туалета, но только для того, чтобы не довести себя саму до слез. Я вышла на улицу, чтобы наполнить стакан. На траве вокруг кулера с пивом сидела большая группа людей. Я нашла свободное место и села рядом со своим другом Джей Джеем, президентом класса; я еще с пятого класса была в него влюблена. Он повернулся и посмотрел на меня.

— Эй!

Его широкая улыбка заставила меня забыть, что всего несколько минут назад я была расстроена.

— Привет! — с таким же энтузиазмом ответила я.

— Поздравляю со званием королевы бала. Это очень здорово.

— Спасибо! Да. Это… странно. Не понимаю, как это случилось. — Я засмеялась.

— А я понимаю. Я считал голоса, тебя избрали почти единогласно. Все хотели, чтобы ты победила.

Услышав от него эти слова, я радостно улыбнулась.

Весь остаток ночи, до утра, мы вдвоем сидели на траве и разговаривали. Прерывались мы лишь на то, чтобы посмеяться, вспоминая забавные школьные истории. Такие интимные, долгие, содержательные разговоры я обычно вела с Кейт. Я не боялась сказать что-то невпопад, не тратила драгоценной умственной энергии, беспокоясь, что он на самом деле давно уже хочет поговорить с кем-нибудь другим, не задумывалась о том, какой растрепанной выглядела в лучах утреннего солнца. Я была собой — честной и немного дерзкой.

К восьми утра уже было пора уходить. Я уперлась ладонями в землю, собираясь встать.

— Знаешь, я хотел сказать тебе… — начал он. Я осталась сидеть и посмотрела ему в глаза. — Я хотел позвать тебя на выпускной.

Он сказал это очень серьезно, и мое сердце забилось чаще. Я покраснела и опустила взгляд.

— Ох, — проговорила я, нервно заерзав на земле. — Ну… спасибо. Это очень мило с твоей стороны.

Он тихо усмехнулся.

— Нет, меня не за что благодарить. Просто… Ты хорошая, с тобой было бы весело.

Меня охватило радостное возбуждение.

— Есть и хорошие новости: мы и так, по сути, провели вместе всю вечеринку.

Мы засмеялись.

— Ты права, — кивнул он. — И нам было весело. Надо еще как-нибудь встретиться.

Я улыбнулась во весь рот, показав, насколько счастлива от его слов.

На следующий день он позвонил и пригласил меня в кино. Еще через день мы почти весь вечер бесцельно ездили на машине и разговаривали — точно так же, как на вечеринке. Наша дружба быстро крепла, он мне нравился все больше и больше.

Мы целый месяц встречались каждый день, а потом поговорили и признались, как же сильно друг другу нравимся. На нашем втором «официальном свидании» случился мой первый поцелуй. Он соответствовал всем моим ожиданиям. Фейерверки и Dave Matthews Band[16], вышедшая на бис. Изобилие парфюма и брекеты. Он был чудесным. Чувствительным и добрым, достаточно общительным и веселым, чтобы в его компании нравилось всем.

Шесть благословенных месяцев, в том числе целое потрясающее лето, я была счастлива. Я еще никогда не бывала так долго всем довольна. Он писал мне любовные письма и стихи. Даже записывал для меня смешанные сборники на дисках — это второй точный признак любви. Он никогда не говорил о моей внешности — кроме тех случаев, когда называл меня прекрасной.

А что лучше всего? У меня кто-то появился. Наконец-то. Меня приняли. Я была достойна любви. Все мои 95 килограммов.

За неделю до дня рождения, в следующем январе, мы поехали кататься на машине. Все шло нормально, но потом по его щекам потекли слезы. Он повернулся ко мне; я не ожидала ни слова из того, что он мне сказал. Я боялась, что, может быть, умер кто-то из его близких, или он не смог поступить в университет, в который хотел. Вместо этого он сказал, что нам нужно расстаться.

И моя любовь, все, что я подарила ему в моменты близости, пропала. Мы вместе плакали в машине, он уверял, что все равно меня любит и всегда любил. Он просто не хотел заводить отношений. Я, лишенная чувства безопасности, не слышала ни слова. Мне было достаточно, что ему не нужна я. Это просто более мягкая формулировка того, что он не хочет быть со мной.

Мое сердце разбилось. Я три недели анализировала наши отношения, надеясь, что произошла какая-то ошибка, которую можно исправить — как, например, неправильно рассчитанное количество сахара в рецепте. Все выводы, которые я делала, говорили о том, что виновата я и только я. Я жирная. Может быть, именно мой вес перерос наши отношения? Может быть, его дразнили за то, что он встречается с толстушкой? Может быть, я стала ему отвратительна? Чем дольше я обдумывала все эти теории, тем более обоснованными они казались. А к моменту выпускных экзаменов, через несколько месяцев, я уже считала себя такой же непривлекательной, какой, как мне казалось, он счел меня, когда мы расстались в январе. За эти месяцы я набрала 5 килограммов и стала весить уже 100.

Лишь в конце лета, за десять дней до того, как нам предстояло разъехаться по колледжам в разных концах страны, мы в последний раз встретились. Как-то ночью мы ехали вместе, и мне опять было так же комфортно, как в те времена, когда мы встречались. Наш разговор казался знакомым и мягким, как ванильное мороженое. На восходе солнца он рассказал мне о том, о чем не решился в январе. Он рассказал мне о том, о чем не говорил больше никому. О том, о чем не очень хотел говорить даже себе.

«Я гей».

Я никогда еще не чувствовала себя так, как в этот момент: одна часть шока, одна часть облегчения, четверть чашки душевной боли. Я поняла, что у нас бы ничего не получилось, просто не могло получиться, и это меня опечалило. Но вместе с тем я осознала, что дело не в том, что я ему не нравлюсь, и с этим пришло облегчение. И внезапно я все поняла, в том числе и то, почему у нас все ограничилось скромными ласками.

Ощутив всю эту гремучую смесь эмоций, я потянулась к нему. Я обхватила своими пухлыми руками его худое тело пловца, пытаясь этими объятиями дать ему понять, что люблю его. Мои чувства не были связаны со мной. То было сочувствие — чистое и нежное — и восхищение. Я не могла не уважать его за то, что он все-таки набрался смелости мне признаться. Хоть кому-нибудь признаться. Я не могла не почувствовать более глубокой связи с ним после такой честности и открытости. За это я полюбила его еще больше. Глубоко, но другим, почему-то, как мне казалось, более полноценным образом.

Осенью мне предстояло ехать в Университет Массачусетса в Амхерсте. В Университет Сан-Диего меня все-таки не взяли. Когда на почту пришло письмо с отказом, я была раздавлена. Из четырех университетов, в которые я подала документы, действительно хотела учиться я только в Сан-Диего. Кроме того, это был единственный университет вне Новой Англии. Лишь очень медленно, когда друзья стали поступать в колледжи Коннектикута, Вермонта и Род-Айленда, я вернулась к идее остаться поближе к дому. Я решила, что поступить в Университет Массачусетса, служивший для меня запасным вариантом, будет намного дешевле, чем в остальные колледжи, которые я обдумывала; в конце концов меня привлекла именно низкая цена. Когда Николь тоже подала документы в Университет Массачусетса, я еще больше обрадовалась своему выбору, и мы даже решили жить в одной комнате.

Я провела лето, пытаясь сбросить хоть несколько килограммов, но из-за бесконечных выпускных вечеринок, прощальных обедов и длившихся целый день поездок в магазины за учебными принадлежностями я всегда находила повод съесть что-нибудь нездоровое. В последний вечер перед отъездом в колледж я сложила свои рубашки и, посмотрев на ярлычок «XL», запихала их в рюкзак.

«Когда-нибудь», — обещала я себе.

Глава 5

Тот вечер и разбитое сердце

Я как раз перенесла последний чемодан в свою комнату общежития на шестом этаже и слезливо попрощалась с мамой и Полом, а потом встретила его. По профориентационному расписанию я приехала на день раньше, чем Николь, и мне очень ее не хватало, когда я увидела в коридоре толпу первокурсников и родителей. Все улыбались также тревожно и натянуто, как и я. Кампус Университета Массачусетса огромен — он такой огромный, что я даже боялась идти на ужин в столовую одна, потому что была вовсе не уверена, что доберусь назад до общежития без карты. С одной стороны, я хотела быть такой же общительной, как в старших классах, и завести новых друзей. С другой же стороны, хотела избежать неловкости, которую всегда чувствовала, когда незнакомые люди впервые меня видели — когда мой вес приветствовал их раньше, чем мое рукопожатие.

Я встретила его у двери своей комнаты; он шел по коридору Грейсон-Холла, а на голове у него была бейсболка «Бостон Ред Соке». Когда мы посмотрели друг на друга, я сначала запаниковала, не зная, стоит ли остановиться и поздороваться. «Вот так люди и знакомятся», — только и подумала я.

— Эй! Я Андреа. Рада знакомству.

Он засмеялся, услышав мое формальное приветствие, и отклонил голову налево, чтобы увернуться от носильщика с большой коробкой. Я осмотрела его сверху донизу. 170 сантиметров, чуть рыжеватый, довольно пухлый — это меня даже немного порадовало.

К концу первой недели мы с Николь сдружились с двумя девушками, жившими по соседству. Одну звали Дженни — милая, смешливая уроженка Кейп-Кода, которую, похоже, обожало все мужское население общежития. Другую — Сабрина; это была маленькая, грудастая брюнетка из Джерси с запоминающимся смугловатым лицом и полными губами, которая никогда не лезла за словом в карман. Они сразу мне понравились. Поначалу мы просто ходили вместе с ними в столовую, рассказывая смешные истории о странных персонажах, которых успели встретить в общежитии, а потом уходили в чью-нибудь комнату и смотрели старые серии «Бухты Доусона». Но вскоре мы стали совсем неразлучными. Мы поменяли графики просто ради того, чтобы провожать друг дружку на лекции; мы вместе спали на тесных двуспальных кроватях, постоянно, целыми днями болтали, вместе готовились к прогулкам в пятничный и субботний вечер, часто и громко смеялись. В наших отношениях не было ничего «простого»: мы были одержимы друг дружкой. И я была им за это благодарна.

Дэниэл, парень, которого я встретила в первый день, жил всего в двух дверях от меня, так что мы проходили друг мимо друга раз по десять-двадцать в день. Мы с Николь подружились и с ним, так что иногда он заходил к нам в комнату поздороваться, поболтать или чем-нибудь перекусить. Его веселость меня просто потрясала. Да что там, она потрясала всех. Его шутки разряжали обстановку и сделали его популярным. Его имя знали все. Он делал самые остроумные и лаконичные наблюдения из всех, что я слышала, и я просто не могла сдержать неконтролируемый смех, плотный и жирный, как опрокинутый галлон молока. Я смеялась до слез, до тех пор, пока не становилось трудно дышать. Из-за этих эмоций мне хотелось чаще бывать рядом с ним. Как ни странно, казалось, что сам Дэниэл смеялся только из-за меня. Он подтрунивал над моими манерами, моей эксцентричностью, и, хоть я и закатывала глаза, мне на самом деле нравилась его улыбка. Мне нравилось слышать его мягкий, особенно по сравнению с моим, смех. Я заметила, что черты характера, которые он называл моими странностями, были теми же самыми, которые я находила странными и даже раздражающими в маме. И почему-то из-за этого я чувствовала себя странно, но одновременно спокойно.

Через две пятницы после начала семестра большая группа наших новых друзей собралась в комнате отдыха на вечеринку, и я узнала, что Дэниэл не только веселый, но и очень умный. В каком-то разговоре о наших специальностях парень, сыпавший шутками и остротами с того самого момента, как я его встретила, показал, что мозгов у него куда больше, чем можно предположить. Он рассказал мне, что выбрал специальность журналиста, и начал с энтузиазмом вещать о писательстве, языках и литературе. Меня впечатлило, как он лихо ссылался на «Элементы стиля» — одну из всего двух книг, которые он взял в колледж из дома (второй была «Над пропастью во ржи» Сэлинджера). «Какой парень вообще читает такие книжки?» — спросила себя я. Мы сравнили расписания уроков и обнаружили, что они почти совпадают, по крайней мере, в области антропологии и истории кинематографа. Мы упивались нашими разговорами, с удовольствием попивая под них пиво Pabst Blue Ribbon.

Через несколько часов, когда луну уже начало клонить в сон, и солнце уложило ее в постель за холмами Амхерста, мы с Дэниэлом тоже пошли спать. Я лежала в комнате одна на длинной двуспальной кровати под одеялом цвета красного яблока в карамели и думала о новом друге. Познакомившись с Дэниэлом, я словно откусила кусочек какого-то незнакомого и очень странного блюда. Многослойного, сложного, с непонятным вкусом, который, тем не менее, настолько мне понравился, что я сразу захотела еще. Возможно, больше всего меня привлекало то, что, сколько бы я ни пробовала, никак не могла насытиться. Я всегда замечала какой-нибудь новый нюанс, что-то, что я только начинала для себя открывать.

Шли месяцы, мы сближались друг с другом. Мы вместе ходили на лекции по истории кинематографа, вместе ужинали в столовой имени Франклина: он ел бублики из пумперникеля[17], обмакивая их в творожный сыр и заедая супом минестроне, а я — то же самое, что и в детстве: куриные наггетсы и картошку фри. А вечером в четверг — мы его еще называли «пьющий четверг» — мы устраивали вечеринку, настолько громкую и долгую, насколько позволяло начало уик-энда.

Я знала, что больше всех нравлюсь ему. Из всех четырех девушек в нашей компании он ставил на первое место меня, и мне даже не требовалось подтверждение от него. Я была уверена в этом благодаря нашей интеллектуальной «химии»: мы полночи сидели в фойе у лифта, когда все остальные уже давно спали, и обсуждали все, что придет в голову — от фильмов Мартина Скорсезе до наших матерей и худших блюд в университетской столовой.

Лишь на День святого Валентина, на второй месяц следующего семестра, я почувствовала, что наши отношения меняются. И я, и все три мои подружки были одинокими и говорили об этом с большой печалью. Мы лежали кучей, обнимаясь, на наших с Николь составленных вместе двуспальных кроватях, восторженно пищали от фильма «Из 13 в 30», плача, пели песню Love Is a Battlefield и ели «Данкин Донатс» в розовой глазури. Зашел Дэниэл и, увидев нас вместе, встревожился: вот до какого ужасного состояния можно довести группу девушек, слишком серьезно относящихся к чисто коммерческому празднику.

— У меня для всех вас кое-что есть. Ничего особенного, но, учитывая, как вы, девчата, серьезно относитесь к этому дурацкому празднику, думаю, вам должно понравиться.

Он вручил Дженни, Николь и Сабрине листы бумаги, сложенные втрое, потом повернулся, чтобы отдать мне мой лист, улыбнулся и вышел из комнаты, по-джентльменски поклонившись.

Как только тяжелая дверь закрылась за ним, мы поспешно развернули открытки. На несколько минут в комнате повисла тишина: мы читали поздравления, предназначенные лично для нас. Каждой из нас досталось свое стихотворение о любви — 50-строчное, за авторством одного из его любимых поэтов. Строфы были напечатаны сверху страницы, а внизу оставалось место для пары абзацев рукописного текста. Сабрина, Николь и Дженни получили очень милые и прочувствованные послания, в которых он рассказывал, что считает каждую из них особенной и что время, проведенное с ними, он никогда не забудет. Но вот на моем листке, под стихотворением «Искусные подписи» Кеннета Кэрролла, было всего одно предложение.

Elaborate Signings

«Women are the sweetness of life» poets can build galaxies from pebbles & breathe the word of life into brief glances, but one must be careful with the power of creation so i scribble an obligatory, struggling to keep from staining the page with the exaggeration of new passion, unsure if i am simply the writer who lives downstairs, plays his coltrane too loud & likes thunderstorms i take a trip one flight up where your eyes escort me to another country, your touch becomes a wet kiss on the horizon of a birthday in a warm july i travel to your smile to hear stories of wrecked trains parked in your dining room but the past is a vulgar thief it steals the laughter from your eyes, tosses the broken edges of yesterday’s heartache into this remembrance i dream of erasing painful memories with lingering caresses from a steady hand i rearrange the jagged stars of your past i am the young boy smiling at you with love letter eyes i carve your name into the soul of graying trees i am your first slow dance, a trembling hand teetering on your waist i replace the melancholy prayers on your lips with urgent kisses i swear an oath to your beauty, become holy in your embrace traveling tall miles through years of distance, i arrive, wet from your tears, my only tool-a poet’s skill i mend your smile, emancipate your eyes, & together we ride that wrecked train from your dining room

«Искусные подписи»

«Женщины — это сладость жизни» Поэты могут строить галактики из камешков И вдыхать слово жизни в краткие взгляды, Но нужно быть очень осторожным с силой творения, Так что я пишу обязательный стишок, стараясь удержаться от Того, чтобы испачкать страницу преувеличением новой страсти, Не уверенный: может быть, я просто писатель, Который живет на нижнем этаже, Слишком громко играет Колтрейна и любит грозы, Я поднимаюсь на один лестничный пролет, И твои глаза провожают меня в другую страну, Твое прикосновение становится влажным поцелуем на горизонте Дня рождения в жарком июле, Я путешествую к твоей улыбке, чтобы услышать рассказы о Поездах, припаркованных в твоей столовой после крушения, Но прошлое — это вульгарный вор; Оно ворует смех из твоих глаз, Бросает треснутые края разбитого вчера сердца В это воспоминание; Я мечтаю стереть болезненные воспоминания долгими Ласками твердой руки, Я переставляю зазубренные звезды твоего прошлого; Я маленький мальчик, улыбающийся тебе глазами, как в любовном письме, Я вырезаю твое имя на душе седеющих деревьев, Я — твой первый медленный танец, дрожащая рука на твоей талии, заменяю меланхоличные молитвы на твоих губах своими жаркими поцелуями, Я приношу обет твоей красоте, становлюсь святым в твоих объятиях, Проезжая долгие мили за годы расстояния, Я прибываю, мокрый от твоих слез, Мой единственный инструмент — умение поэта; Я исцеляю твою улыбку, Освобождаю твои глаза, И вместе Мы уезжаем на когда-то разбившемся поезде из твоей столовой К горизонту твоего дня рождения в другой стране.

А внизу он написал своей рукой четыре слова:

Я перечитала стихотворение. У меня закололо в сердце, во всем теле — словно я прыгнула в холодный бассейн, перед этим пролежав несколько часов в горячей ванне. Мои глаза бегали по строчкам, я снова и снова повторяла про себя любимые моменты.

Шокированная, я пыталась вспомнить хоть какие-нибудь предпосылки к тому, что только что произошло. Я помнила, как мы сидели в фойе у лифта, я рассказывала ему об отце, который сильно пил, а он признался, что его мать сидела на героине и сейчас — лишь бледная тень себя прежней. Мы сочувствовали друг другу, открывая сердца, разорванные, разбитые, с отломанными кусками. Я впустила его в свою жизнь. Он знает то же, что и я. Мы родственные души.

Я обнаружила, что все это время стояла, затаив дыхание. Я медленно, шумно выдохнула, пытаясь собраться с мыслями.

Если у меня и был когда-либо в жизни момент, когда я чувствовала, словно меня держат на руках, словно я полностью поглощена чужими действиями, то он случился как раз тогда. Я читала и перечитывала стихотворение — подарок от человека, который хорошо меня знал и, тем не менее, решил, что я этого стою. Я чувствовала себя любимой.

Он приписал всего четыре слова, но смысла в этих словах было намного больше. Я чувствовала какое-то странное удовольствие и даже гордость за то, что он, конечно, был добр ко всем нам, но, пытаясь выразить свои чувства ко мне, потерял дар речи.

Еще сильнее меня приободрил тот факт, что кто-то выбрал именно меня из множества, несомненно, красивых и привлекательных девушек.

Позже тем вечером я увидела его. Мы сидели кружком в моей комнате среди свалки красных пластиковых стаканчиков и пропитанных жиром коробок из-под пиццы-кальцоне; Джей Зи из колонок угрожал позвонить в отделение полиции, потому что мы опять шумим в неурочное время. Я не знала, как реагировать на его любовное письмо, поэтому мне понадобилось целых тридцать минут, чтобы наконец решиться посмотреть в его сторону. Он сидел, откинувшись на моем стуле и балансируя на его задних ногах, и смеялся, играя роль адвоката дьявола в очень смешном споре с Джастином, своим (и нашим) лучшим другом. «Ему стоит стать юристом», — подумала я. Я знала только одного человека, который умел с одинаковым мастерством и отстоять, и разгромить одну и ту же точку зрения — папу. Помню, папа вызывал всех подряд на соревнования в остроумии. И никогда не давал мне выиграть ни во что — от мини-гольфа до «Монополии» — просто ради победы. Я должна была заслужить эту победу, трудиться ради нее. И меня тянуло к этой сладкой, пусть и немного раздражающей ностальгии, которую вызывал у меня всезнайка Дэниэл. Наши взгляды на мгновение встретились. Мы еле заметно улыбнулись друг другу. Тем не менее, мы обозначили этот момент. Я почувствовала негласный договор между нами: мы значим больше друг для друга, чем компания, в которой мы находимся.

Снова потянулись совершенно обычные недели. Мы говорили, как обычно, спорили, болтали. А потом, однажды, вечером в пятницу, стоя на ступеньках Грейсон-Холла, я протянула ему свои чувства — резким уверенным движением, словно эстафетную палочку.

— Ты мне нравишься, — сказала я.

Он неуверенно посмотрел на меня; я покрутила в руке стакан с ромом и колой. Он сжал губы, опустил голову, повернулся к левой двери на лестницу и печально вздохнул.

— Я… Я, ну, я просто… Просто… Андреа, я к тебе таких чувств не испытываю.

С его последними словами я опустила голову и увидела, что мое сердце сдулось и упало на покрытый плиткой пол.

— Ох, — только и сумела сказать я.

— Прости. Я… Ну, ты для меня очень важна, но я просто не люблю тебя… В романтическом смысле.

У меня сдавило грудь, я вся подобралась, словно готовясь защищаться. Я ушла с лестницы, не желая заводить разговора и выслушивать объяснений — они лишь все бы еще больше испортили. Я бы осталась еще более незащищенной и уязвимой. Дверь закрылась; я знала, что он ждет за ней, дав мне фору примерно в пять Миссисипи[18], чтобы уйти в комнату.

Как? Ну, то есть, я не могу… Как я могла так сильно ошибиться? Как я могла просто вот так все выложить, да еще и с такой уверенностью? В уголках глаз стояли слезы. В горле образовался комок, в сердце закололо.

«Конечно, — думала я, смотря на живот, на который капали эти слезы. — Вот почему у меня ничего не получается. Вот почему меня не могут полюбить. Может быть, он ответил бы положительно и так же уверенно, как я, если бы я была похожа по фигуре на подруг».

Но потом я вспомнила о его теле, о том, что он и сам далеко не худой, и разозлилась. Я-то думала, что мы на одном уровне, мы оба большие, но он, наверное, все это время считал, что лучше меня, потому что он не такой большой. Его полнота больше меня не успокаивала. Отказ больно ранил.

Где-то с неделю я считала, что между нами вообще все кончено. Я избегала всех обычных мест нашей встречи: ходила в другую столовую, подальше, после лекций сразу уходила, не оставаясь поболтать, занимала себя делами вне общежития. «Может быть, он притворится, что все нормально, — успокаивала я себя. — Может быть, решит, что я просто немного перебрала и поэтому стала даже смелее обычного».

Когда мы снова встретились субботним вечером, в комнатке Джастина размером 3 на 3 метра, держа в руках банки с пивом, мы сказали друг другу «Эй!» — спокойно, как друзья. Не нужно никаких странностей, Энди.

Мы поболтали, потом уверенно перешли к нашим обычным шуткам. Напряжение, похоже, ушло, разбилось на куски. Нам с Дэниэлом удалось незаметно замести предыдущий разговор — тот, где я призналась в любви, а он вздохнул, — под ковер. «Вперед», — подумала я.