Отель «Парк»

— Поезд из Куршумлии приходит в Прокупле около полудня. Приезжай этим поездом. С вокзала пойдешь по дороге к Гаричу. Я буду ждать тебя возле первого моста. Если спросят, куда идешь, говори, что приехал навестить своего одноклассника. Я познакомлю тебя с товарищем, который поможет подготовить операцию. А сейчас хватит об этом. Помни: никому ни слова!

Мы расстались. Договорились встретиться в четыре часа на вокзале.

Перед отъездом я решил зайти к отцу, работавшему в городе. По дороге думал о предстоящем деле. Все произошло так быстро, так неожиданно! Я припоминал свой разговор с Селей, потом попытался представить, как буду выполнять задание.

«А ведь тут очень легко можно и голову сложить, — внезапно мелькнула мысль. — А я еще только начал жить, мне девятнадцатый год…»

Отказаться? Но что скажет мой учитель? Нет, ни в коем случае! Если вдруг я погибну, останутся жить другие, и они узнают обо всем.

Впереди — неделя ожидания. Она будет для меня долгой и мучительной. Мне бы хотелось выполнить задание сегодня же вечером. Но это невозможно. Необходимо набраться терпения и ждать.

Я вошел в кондитерскую и заказал лимонад. Внутри никого не было, кроме хозяина. Рой мух облепил столики. В помещении было прохладно.

Я сидел задумавшись. Мимо кондитерской прошли два немецких солдата. Один из них заглянул в дверь, и наши взгляды встретились. Я вздрогнул. Неужели это тот человек? Какое поразительное сходство! Мысли мои невольно обратились в прошлое, к апрельским дням, когда немцы бомбили Белград.

В то утро я разыскал Мишу, своего лучшего друга.

— Что теперь будем делать? — спросил я его.

Ответ последовал незамедлительно:

— Пойдем добровольцами!

С трудом нам удалось проникнуть к уездному начальнику. Он встретил нас неприветливо.

— Хотим записаться в добровольцы! — в один голос сказали мы.

Начальник медленно встал, подошел к нам. Его губы скривились в недоброй усмешке.

— Желаете в добровольцы?.. — начал он с издевкой и тут же завопил как бешеный — Я вам покажу добровольцев! Вон отсюда, сопляки! Нашлись защитники отечества! Этого еще не хватало! Вон!

Он орал на нас так, словно перед ним стояли его смертельные враги.

— Часовой! — крикнул он.

— Слушаюсь, господин начальник!

— Вышвырнуть этих щенков и впредь не пускать ко мне такую шантрапу!

Мы пулей вылетели из комнаты. Оказавшись на улице, посмотрели друг на друга. Может, мы и правда не внушаем ни малейшего доверия? Может быть, мы и правда еще дети? Все наши мечты стать добровольцами разлетелись в пух и прах, однако твердое намерение встать в ряды защитников родины не поколебалось.

Наступили пасмурные и холодные дни. Над городом низко плыли хмурые облака, моросил дождь. По улицам шли солдаты, торопившиеся на сборные пункты. Их провожали жены, дети, родители. Повсюду слышался плач.

В направлении Прокупле и Крушеваца двигались воинские части. Солдаты насквозь промокли. Лошади с трудом тянули тяжело груженные телеги. Я наблюдал все это и, вопреки дождю и воле уездного начальника, хотел бы вместе с этими частями оказаться в водовороте событий. Отдаться ему, пусть влечет куда хочет. Уж наверняка прибьет к тому месту, где я смогу надеть форму и получить винтовку.

Неподалеку от меня пожилой солдат с большими, стоящими торчком усами на круглом добродушном лице держал под уздцы двух лошадей и время от времени поглядывал на корчму. Казалось, он кого-то поджидал.

Я подошел поближе. Солдат оглянулся и, заметив меня, сказал:

— А ну-ка, паренек, добудь мне ракии.

Он сунул мне флягу и деньги, а когда я вернулся, спросил:

— Ты видел в корчме офицера?

— Их там много, они едят и пьют. А зачем он тебе?

— Да там мой командир, я жду его здесь, почитай, целый час.

Солдат показался мне добродушным человеком, и я, подстегиваемый желанием попасть в армию, стал расспрашивать его, как это сделать. Однако помочь мне он ничем не мог. Его самого мобилизовали, и вот он здесь.

Из слов солдата я понял, что его рота ушла в направлении к Блацу, а командир завернул сюда закусить.

— А примет меня твой командир, если я приду к вам? — спросил я.

— Конечно нет! Да и зачем это тебе? Сиди лучше дома. Дойдет очередь и до тебя.

— Если он меня возьмет, я помогу тебе управляться с лошадьми, — сказал я, надеясь завоевать его расположение.

Эта идея пришлась солдату явно по душе.

— Да, не худо было бы кого-нибудь иметь под рукой, — согласился он.

— Постараюсь догнать вашу роту, — оказал я и поспешил домой с твердым намерением уйти с армией.

Слезы и мольбы матери не могли удержать меня. Я натянул сапоги, сунул в старую отцовскую сумку немного белья и еды и, попрощавшись с матерью, ушел.

Дождь лил не переставая. Я устал, промок, но это меня не останавливало. Я торопился догнать часть, шедшую к Блацу, и разыскать усатого коновода.

Шел долго. Возле Блаца догнал какую-то часть, расположившуюся на ночлег, и присоединился к ней. Поужинал тем, что взял из дому, высушил промокшую одежду на костре, разложенном в саду, и уснул в каком-то хлеву. Однако утром я не нашел ни одного солдата. Мне сказали, что все они ушли к Блацу. Я миновал Блац и с попутным обозом двинулся в Крушевац. Своего знакомого нигде не встречал, хотя пристально вглядывался в лица встречных коноводов и всадников.

Во второй половине дня навстречу попалась колонна самокатчиков, двигавшаяся от Крушеваца к Блацу, а немного погодя с той стороны послышались звуки боя. Через час оттуда стали прибывать раненые: оказывается, самокатчики нарвались на немцев, прибывших из Ниша. Это никак не укладывалось в моей голове. Как могли там оказаться немцы? Ведь их ожидали с севера! Я впервые увидел раненых. У одного была забинтована голова, и по повязке расплывалось большое красное пятно, у другого были перебиты ноги, и он истошно кричал.

В Янковой Клисуре царил невообразимый хаос. Одни части шли к Крушевацу, другие — из него. Они никак не могли разминуться, началась паника. Возы сталкивались и летели в реку. Моему удивлению не было границ: немцев пока еще нет, а наши солдаты уже все бросают на произвол судьбы. Прежде у меня было совсем иное представление об армии, сейчас же я стал убеждаться в том, что стоит людям поддаться страху, как армия превращается в неорганизованную толпу.

К вечеру сгустился туман, стал падать снег. В воздухе послышался гул самолетов, но из-за густой пелены тумана их не было видно.

Толпа людей, одетых в военную форму, подхватила и понесла меня к Крушевацу.

Измученный до предела пришел я в Крушевац. Попытался записаться в какую-нибудь часть, но никто не захотел меня слушать. Из Крушеваца все бежали в Кралево, так как разнесся слух, что немцы захватили Сталач.

С трудом мне удалось раздобыть еду и немного передохнуть. На вокзале я забрался в вагон какого-то эшелона, следовавшего в Кралево, а от Кралева до Чачака шел пешком. В Чачаке меня ожидал новый сюрприз. Стало известно, что немцы в Валеве, и все торопились перейти в Боснию, где на Дрине предполагалось создать новый фронт. Меня снова понесло по течению. Это был мучительный путь. Я думал пробраться на фронт и сражаться там, а вместо этого у Ужицкой Пожеги встретил немцев. Они перерезали дорогу на Ужицу. Одна колонна вышла в направлении Чачака, другая — к Ужице.

От людей, которые уже видели немцев, мы слышали, что штатских они не трогают. Совершенно измученный и обессиленный, я присел на обочине дороги, чувствуя, что все рушится, все гибнет, окутываясь непроглядной тьмой.

Показались немцы на мотоциклах. Покрытые пылью, ощетинившиеся стволами пулеметов и автоматов, они промчались мимо. Потом потянулись набитые солдатами грузовики, легковые машины с офицерами и колонна танков.

Здесь, на этом перекрестке, мне надо было окончательно решить, куда идти. Немцы были всюду. Я принял решение пойти в Валево: там я учился, там у меня были знакомые.

Шагал я по обочине: дорога была забита войсками. Не успел отойти и нескольких километров от Ужицкой Пожеги, как стали попадаться перевернутые телеги, убитые лошади — печальное свидетельство нашего поражения. В долине валялись брошенные орудия и зарядные ящики. Беспомощно торчали кверху орудийные стволы. Рядом — разбитые винтовки, ящики с боеприпасами и прочее снаряжение. У моста немцы просто-напросто столкнули в реку все, что мешало им на дороге.

Слушая рассказы солдат-ветеранов, я проникся убеждением, что у нас сильная армия и теперь, видя хаос и всеобщее смятение не хотел верить своим глазам.

Заночевал в убогой хатенке, неподалеку от дороги. Пожилая женщина, пустив меня в дом, сначала решила, что…

<В оригинале отсутствует часть текста на страницах 27–28. Прим. авт. fb2.>

…Немцы сели на мотоцикл и укатили, а я все еще стоял на дороге… Ненависть к врагам и сознание только что пережитого унижения терзали мою душу. Мне хотелось, чтобы оккупанты вот так же валялись в грязи. Пусть как можно больше, как можно больше их будет убито!

Я вытер напачканную кровью руку о влажную траву и бросился бежать, но всю дорогу меня преследовали бесцветные глаза солдата в зеленом мундире…

Неужели того же немца, с такими же бесцветными глазами, я увидел в дверях кондитерской секунду назад? Не знаю… Но я убежден в одном: взгляды их похожи.

Голос хозяина кондитерской, закричавшего на своего ученика, вернул меня к действительности.

Время было позднее. Я расплатился и решил пойти к отцу, чтобы попрощаться с ним. Ведь возможно, что мне не придется больше увидеть его.

Отец занимал темную, бедно обставленную комнатушку. Там стояли кровать, старый расшатанный стол и два стула. Я присел на кровать. На ней было удобнее, чем на стульях, скрипевших при малейшем движении. Отец стал расспрашивать меня о матери, о брате и сестре. Я отвечал механически, продолжая думать о Селе и об отеле «Парк». Отец ни о чем не догадывался.

Я подумал о том, что бы он мне ответил, если бы я спросил у него разрешения. Вероятно, запретил бы, поступил бы, как большинство родителей. Нет уж, лучше промолчать.

Я внимательно смотрел на отца, стараясь запечатлеть в памяти каждую черточку его лица. Как это ни странно, но почему-то в такие минуты становишься сентиментальным…

Пора было уходить. Я поднялся. Еще раз посмотрел на отца:

— Прощай, папа!

— До свидания! — ответил он. — Скоро опять увидимся…

Отец проводил меня до двери. Я пошел к трамвайной остановке. По дороге обернулся и увидел, что отец продолжал стоять в дверях, задумчиво глядя мне вслед. Еще несколько шагов — и я завернул за угол, смешавшись с толпой людей, ожидавших трамвая.

«Что везешь в чемодане?»

В четыре часа поезд из Ниша уходил на Прокупле. До отправления оставалось четверть часа. На станции — толчея. Рабочие нишских фабрик, живущие в окрестных деревнях и селах, разъезжались по домам. Выпачканные машинным маслом, усталые от тяжелого труда, они пробирались на перрон, торопясь поскорей вырваться из переполненного оккупантами города. В деревне как-то легче, свободнее, ненавистные зеленые мундиры не мозолят глаза. А здесь казармы и вокзал полны ими.

Три солдата с жетонами на груди расхаживали по вокзалу, презрительно посматривая на людей, спешивших поскорее забраться в поезд.

У кассы — давка. Мне удалось быстро купить билет, и я помчался на перрон. У входа двое солдат проверяли документы. Вместе с толпой я кинулся к поезду. В одном из вагонов меня ждал Селя. Он махнул в окно рукой. Я поднялся в вагон третьего класса — длинный, перегороженный на два отделения. В каждом из них было две двери.

Селя сидел серьезный и задумчивый. Под мышкой у него было зажато несколько газет.

— Слушай, — почти шепотом сказал он, хотя в вагоне и так никто бы его не услышал: такой стоял гвалт. — Видишь вон тот большой чемодан под сиденьем возле двери? В нем пропагандистские материалы и медикаменты. Я должен переправить их в Прокупле.

— Ну теперь-то ты переправишь, раз мы сели в поезд, — убежденно сказал я.

— Это не так-то легко, как ты думаешь. До сих пор поезда не осматривали, но, вполне возможно, теперь начнут.

— Что же тогда делать? — невольно вырвалось у меня. По всему телу пробежала нервная дрожь. Запылали щеки. «Спокойнее! Возьми себя в руки!» — подумал я сейчас же.

Селя изложил свой план:

— У меня с собой револьвер. Ты сядешь возле чемодана и будешь стеречь его. Я буду возле той двери. Если войдут в твою дверь и начнут проверку, беги ко мне. Если нужно, я буду стрелять, а потом выпрыгнем на ходу.

— А что, если они войдут в твою дверь?

— Пока они будут осматривать эту часть вагона, ты старайся пробраться ближе ко мне. Когда они подойдут к чемодану, мы сможем ускользнуть и выскочить без всякого шума.

— Ясно!

Селя подошел к окну, кивнул кому-то на перроне и отправился на свое место в конце вагона. Его кивок, видимо, означал, что все в порядке.

Я сел возле чемодана и углубился в книгу. Поезд тронулся. Искоса посмотрел на Селю. Тот чуть улыбнулся мне и слегка кивнул, будто желая сказать: «Ну, вот и поехали».

Я впервые участвовал в выполнении такого задания. Не знаю, был ли то страх или что-то другое, но мною овладело какое-то чувство неуверенности, вызванное, очевидно, тем, что я был без оружия. Неожиданно дверь отворилась, вошли два жандарма и сели напротив. Я посмотрел на них, и мне вдруг почудилось, будто им известно, что находится в чемодане и кому он принадлежит.

Однако все было спокойно. Скоро они разговорились со мной, назвали меня мальчиком и спросили, куда я. еду. Вопросы их звучали равнодушно. Им даже в голову не могло прийти, что «мальчик» везет что-либо недозволенное. Я обернулся и посмотрел на Селю. Он спокойно стоял у двери и читал «Ново време»[1]. Присутствие жандармов его не встревожило. До сих пор в этом поезде проверки не устраивали. Только провал и поиски чего-либо конкретного могли привести сюда немцев.

Путь до Прокупле был долог. Позади оставались станции Меджюриво, Белотинце, Долевац. В Долеваце жандармы сошли, и я с облегчением вздохнул. С моей души словно камень свалился. Пассажиры оживились, все почувствовали себя свободнее. Откуда-то со стороны до меня донеслось:

— Знаешь, что происходит в Шумадии и возле Валево? Наши дерутся!

Кто-то заметил:

— Пусть дерутся. Для нас время еще не подоспело. Вот погоди, Коста[2] примется за дело, тогда увидишь, что с ними будет.

Время от времени я поглядывал на Селю. Он по-прежнему спокойно читал газету. Чуть приметная улыбка трогала его губы, когда он смотрел в мою сторону.

Поезд приближался к Прокупле. Перед Ясеницами в вагон вошли немецкий солдат и жандармы. Началась проверка документов. Проверили документы у моих соседей, потом потребовали у меня. Я предъявил удостоверение. Солдат и жандармы торопились. Значит, это обычная проверка, ничего страшного. Подошли к Селе. Он невозмутимо сложил газету, так, чтобы патруль хорошо разглядел название, и вытащил из кармана документ. Все в порядке! Немец и жандармы проследовали дальше. У всех пассажиров отлегло от сердца.

Проехали Ясеницы. Сейчас будет Житородже, потом Подина, где нам выходить. Там нас должны ждать. Собственно говоря, здесь должен выйти Селя, я же поеду дальше. В вагоне никто не должен знать, что мы знакомы.

Еще немного, и чемодан окажется в верных руках. Но тут произошло нечто совершенно непредвиденное! Дверь открылась, и вошли два таможенных чиновника. Один из них, высокий, худой, с костлявым лицом и кривым носом, осмотрел отделение вагона и, не останавливаясь, проследовал дальше, бросив на ходу своему коллеге:

— Ты погляди здесь, а я пойду вперед.

Он прошел мимо Сели и захлопнул за собой дверь. Селя проводил его взглядом. Оставшийся чиновник, невысокий, коренастый мужчина с довольно добродушным выражением лица, повернулся к пассажирам:

— Прошу приготовить вещи для осмотра!

Пока он разговаривал с моим соседом, я растерянно смотрел в его спину, не понимая, почему производится проверка именно таможенниками, а не жандармами. Бросив взгляд на Селю, я увидел что он сунул газету под мышку и опустил правую руку в карман, пристально наблюдая за чиновником. Потом Селя посмотрел на меня. Наши взгляды встретились, и мне показалось, что он велит мне уходить, однако полной уверенности в этом у меня не было, и поэтому я медлил.

В этот момент кто-то спросил у чиновника, почему проводится осмотр.

— Ищем контрабандный табак, — ответил тот. — Контрабандисты настолько обнаглели, что стали провозить его в поездах.

На душе полегчало. Это лишь укрепило мое намерение не бросать чемодан. Люди раскрывали свои мешки, сумки и чемоданы. Дошла очередь и до меня.

— Это чей? — спросил чиновник, показывая на мой чемодан.