Помоги проекту - поделись книгой:
Ратных потрогал правое ухо, сморщенное, будто завязанное в узелок. От уха шел к глазу шрам.
- Там, в степях, около озера Самбурин. В тылу Южной группы.
- В тылу? Ах да, вы же пограничник. И вам работа нашлась?
- Работы по горло было. Вместе с самураями полезли в драку и белогвардейцы-эмигранты. В тылах нашей Южной группы появилась диверсантская конная банда Колдунова, бывшего унгерновского ротмистра. Ликвидировать Колдунова послали сводный конный отряд; в него входили эскадрон пограничников и эскадрон монгольских цириков. Этим отрядом я и командовал. Загнали мы колдуновскую банду в камыши озера Самбурин. Сидят они там и постреливают. У них богато ручных пулеметов было. Надоела нам эта волынка, и подожгли мы камыши. Вылетели колдуновцы в степь - мы им навстречу. Сшиблись! Большинство колдуновцев на месте лежать осталось, но и наших полегло немало. А мне с самим Колдуновым схлестнуться пришлось. Сначала Колдунов налетел на меня, выстрелил из маузера. Целил он мне в голову, да чуть промахнулся. Только вот корноухим меня сделал. А я его саблей достал. Рубанул! Но все же он ускакал, только маузер свой потерял.
Ратных замолчал. Молчал, задумавшись, и летчик. Перед глазами их стелилась желто-серая монгольская степь, горели над нею тревожные полосатые закаты, мутный Халхин-Гол извивался между сопками, и посвистывали тоненько под ветром речные камыши. А на горизонте высился мрачный массив Большого Хингана.
- Да, два года прошло, а все еще стоит в глазах Монголия! - задумчиво произнес наконец Косаговский. - Давайте-ка, Степан Васильевич, раздевайтесь, чаю попьем. Сережа, живо чайник на плиту!
- Только, чур, без меня про войну не рассказывать! - взмолился Сережа и помчался, подпрыгивая, на кухню. Женька, трепыхая ушами, побежал за ним.
2
Когда гость расположился на уютном диванчике, Косаговский сказал:
- По всему, по фамилии и по оканью, видно, что вы, Степан Васильевич, сибиряк.
- Коренной сибиряк! Чистокровный гуран[1], забайкалец. Прадеды мои из тех ратных людей, что со славным землепроходцем Василием Поярковым пришли и обжили дикие земли на рубеже с Поднебесной империей.
- А я белорус. Сюда вот военная служба занесла. Ратных кивнул головой и посмотрел на часы.
- Запаздывает что-то мой дружок! Виктор Дмитриевич, вы уж простите нас великодушно за бесцеремонность: мы с Федором Тарасовичем Птухой договорились у вас встретиться.
- А, мичман! Летал он со мной на Балашиху. Перевозил взрывчатку. И в этот рейс летит.
- Ну да. Он-то мне и посоветовал обратиться к вам.
- А где вы с ним познакомились?
- На Халхин-Голе. Он тоже там порох нюхал.
- А я и не знал! - весело воскликнул летчик. - Ну и счастливый сегодня день. Собирается боевое братство! Он тоже пограничник?
- Нет, он бывший мичман Тихоокеанского флота. Так сказать, пенитель моря! По специальности минер-торпедист. А познакомился я с ним в Баян-Бурде, в полевом хирургическом госпитале.
- Подорвался?
- Не то чтобы подорвался, а руку себе покалечил. Помните единственный понтонный мост японцев через Халхин-Гол? В июле, во время большого наступления противника, мост этот мы взорвали. Для этой операции прислали минеров Тихоокеанского флота и Амурской флотилии. Мичман в чем-то чуток просчитался, и ему доской, как топором, отрубило два пальца левой руки. - Капитан поднял левую руку и показал, какие пальцы оторвало мичману. - В Баян-Бурде, в госпитале, он закатил такой скандальчик, что я невольно обратил на него внимание. Врач ему говорит: «В Читу вас завтра эвакуируем. Вы теперь к строю негодны, у вас двух пальцев недочет». Эх, как взвился мичман! «Для моего минерского дела, говорит, и трех пальцев хватит! Перевяжите меня поскорее, и я пойду. Мне в команду спешно нужно. У нас сегодня сапоги выдают».
- Выписали? - заинтересованно спросил Косаговский.
- Нет, конечно. Но и в Читу не отправили. Два раза, когда транспорты формировались, он прятался. Махнули на него рукой! Койки наши в юрте рядом стояли, а на госпитальных койках соседи, сами, поди, знаете, либо надоедают друг другу до чертиков, либо дружбу заводят. Вот мы и подружились с Федором. Хороший мужик!
- А теперь он снова, на взрывной работе?
- Снова. «Не могу, говорит, бросить свое веселое ремесло».
- Вот именно «веселое»! - подхватил Косаговский. - Вы заметили, Степан Васильевич, что люди опасных профессий всегда влюблены в свою работу. Возьмите водолазов, верхолазов, шахтеров…
- Летчиков! - подмигнул Ратных.
- А какая у меня опасность? - искренне удивился летчик. - Обыкновенный воздушный ломовик.
Сережа принес из кухни чайник.
Наливая капитану крепкий коричневый чай, Косаговский застенчиво улыбнулся:
- Правда, в нашей работе всякое бывает. Авиация у нас легкомоторная, местного значения и специального назначения. А это значит, в любую щель обязаны пролезть и на пятачке приземлиться.
- Значит, и вынужденные посадки бывают, и аварии, и блуждания по дикой тайге?
- Вообще-то бывают, но очень редко. Вот у меня случай был. Летел я по незнакомой трассе, над сопками, и хвост самолета зацепился за стланик на вершине сопки. С этим украшением я и прилетел на аэродром. Знаете, как мне влетело за это от начальника отряда? Легче на вынужденную идти!
Виктор откинул со лба волосы и засмеялся, по-ребячьи сморщив нос.
В передней раздался звонок.
- Это Птуха, - сказал капитан.
Сережа помчался открывать.
3
Дверь в переднюю Сережа не закрыл, и видно было, что вошел человек в черном клеенчатом реглане 'мичманке с узеньким нахимовским козырьком, сухой, мускулистый, подобранный и до краев налитый веселой, звонкой силой. Были в нем та подтянутость и щеголеватая точность, тот необъяснимый флотский шик, который свойствен только военным морякам.
Сережа замер от восторга. Восторг его дошел до предела, когда Птуха снял реглан, а под ним оказался морской китель с якорьками на золотых пуговицах и со значком торпедиста на рукаве - красной морской торпедой в золотом круге. Не смог моряк - духу не хватило - сменить китель, реглан, мичманку, пусть без «краба» и без кокарды, на ничем не примечательные пиджак и кепку, не смог спороть доблестный значок торпедиста.
Достаточно и того, что спорол он четыре мичманских галуна, следы которых еще видны были на рукавах. Блестя цыганскими, с синеватыми белками глазами, он спрашивал Сережу с напускной строгостью:
- Штык-болт крепить умеешь?
- Не умею, - смущенно сопанул носом Сережа.
- А рифовый узел вязать можешь?
- Не могу. Научите?
- Об чем речь? Обязательно!
Войдя в комнату, мичман обратился к Косаговскому:
- Извините, Виктор Дмитриевич, что незваный пришел, да еще и товарищу капитану ваш адрес дал.
- Не извиняйтесь, Федор Тарасович. Хорошо сделали, что пришли. И с товарищем капитаном был рад познакомиться. Вы, оказывается, тоже халхинголец?
- Так точно! И вы там дрались? - Он посмотрел на стаканы с чаем и сокрушенно вздохнул. - Боевые товарищи при встрече пьют чай! Ну и ну! Просто кошмар! Одну минуточку! - Он вышел в переднюю, покопался в кармане реглана и, вернувшись, поставил на стол бутылку. - Вот. Одесский коньяк, сестренка прислала. Где - у вас штопор, Виктор Дмитриевич?
- Вы одессит? - спросил Косаговский.
- Мне просто смешно! Разве это не видно с первого взгляда? Чистокровных одесситов, кроме меня, только три: дюк[2], Беня Крик и Леонид Утесов. Я» собственно, с Большого фонтана, рыбак. Фонтанский - весь зад в ракушках! Так нас дразнят. Ну, будем! Дай боже и завтра тоже! - поднял мичман первый свою рюмку. - За святое боевое братство!
- Взрывником работаете? - морщась от выпитой рюмки, спросил Косаговский.
- Да. Списали меня на бережок. Оверкиль у мичмана Птухи получился. - Он поднял левую руку и задумчиво, грустно посмотрел на оторванные до первых суставов пальцы. - Но ничего, не унываю. На взрывном деле, как и на борту, тоже морская разворотливость нужна. Дело не скучное! Дырочку в камне просверлишь, взрывчаточку заложишь и стукнешь! Далеко нас слышно.
Сережа, нетерпеливо ерзавший на стуле, навалился на стол локтями и весь подался к мичману.
- Товарищ мичман, вы давно взрывником работаете?
- Ты, малец, меня дядей Федей зови.
- Хорошо, дядя Федя.
- Не хорошо, а есть! Вот как надо отвечать.
- Есть, дядя Федя! - гаркнул весело Сережа.
- Молодец! А на взрывчатке я второй год сижу, - старательно жуя колбасу, объяснил Птуха.
- И ничего?
- И ничего.
- А если ошибка?
- Ну, тогда…
- Что тогда?
На лице Птухи собрались под глазами хитренькие и веселые морщинки.
- Тогда выговор в приказе. С предупреждением.
Сережа недоверчиво улыбнулся:
- А по-настоящему?
- А по-настоящему - тогда от взрывника совсем пустяки останутся. В патронную сумку можно собрать. Сережа даже присвистнул.
- Надо же!…
- Н-да, профессия! - покачал головой Косаговский.
- Профессия как профессия! - пожал плечами мичман. - Горячий цех, не больше. Точность и расчет требуются.
Глава 3
РАЗГОВОР О РОМАНТИКЕ
1
Сережа о чем-то глубоко задумался. К нему подошел Женька, ткнулся носом в колено, выпрашивая что-нибудь вкусное со стола. Сережа сунул ему кусок сахара. Пес захрустел, блаженно жмуря глаза.
- И почему это собаки сосать не умеют? - вдруг озадаченно спросил Сережа. - Сахар лучше сосать, а он, дурак, грызет.
Потом опять уставился в стол, выпятил в раздумье нижнюю губу, потрогал ее пальцем и сказал нерешительно:
- Может быть, мне в взрывники податься? Косаговский засмеялся, взъерошив волосы на голове брата.
- Сознайся-ка, куда ты только не подавался. Первое твое решение, помню, пойти в пираты, под черным флагом плавать.
- А чем плохо? - вскинул Сережа темно-синие глаза. - Сидишь на баке, пьешь ямайский ром, трубочку покуриваешь. А увидишь на горизонте парус, кричишь: «Купец на левый крамбол!»
- Какой купец? - удивился Ратных.
- Презренная купеческая посудина, набитая шелками и сандаловым деревом, - ответил Сережа. И закричал воодушевленно: - На абордаж, карамба!
- Не кричи, пират! - остановил его Виктор и продолжал: - А подрос - в летчики собрался, потом в подводники, потом в парашютисты. Еще куда? Ах да! На Аляску хотел бежать, золото мыть.
- На Алдан, а не на Аляску.
- Пускай на Алдан. А притащил Женьку в дом - твердо решил в пограничники идти. Вместе с Женькой, конечно.
- А что? - задирчиво спросил Сережа. - Вы думаете, товарищ капитан, Женька хуже Джульбарса будет работать? Ого!
- Думаю, что не хуже, - серьезно ответил капитан.
- Фантазер ты, брат, и романтик, - обнял мальчика Виктор.
- Это не плохо, - мягко сказал Ратных. - Романтика всегда там, где жарче всего.
- Он меня со своей романтикой в гроб вгонит, - сказал Виктор. - То с крыши с теткиным зонтиком спрыгнул и руку вывихнул, то чуть пожар дома не устроил - самодельную мину взрывал, то на Алдан побежал, с милицией вернули. Минуты на месте спокойно не посидит. Хочу его на летние каникулы к тетке отправить. Она сейчас в таежном селе Удыхе, за сушеными грибами и медом поехала, это рядом с Балашихой. Хотел его на своем самолете подбросить. Но теперь…с таким грузом…
- Ничего страшного! - Мичман поднялся со стула. - Эта взрывчатка - особый скальный сорт. Похожа на замазку или глину. Можно мять ее, лепить, жевать и даже глотать. У нас однажды медведь целый ящик такой взрывчатки сожрал. В огонь можно бросать, а в воде годы пролежит. Умница взрывчатка! Безопасная, как детская игрушка.
- Вот! А у тебя вечно нельзя да нельзя, - осуждающе посмотрел на брата Сережа.
- Ну посмотрим, посмотрим - примирительно сказал Виктор. - Ты, Сергей, на всякий случай вещички свои собери.
Ратных поднялся и пошел за Сережей в его комнату. Сережа отфутболил подвернувшуюся под ноги консервную банку с застывшим столярным клеем и с усилием выволок из-под кровати большой ящик, В нём были сложены бесценные сокровища. Водопроводный кран без ручки, ножовка с обломанными зубчиками, старые автосвечи, подкова, масленка, штыри, велосипедный насос, подфарник с разбитым стеклом, колесо швейной машины, винты, ролики, моток проводов.
- Электрический паяльник буду делать, - указал Сережа на провода.
- Сожжешь пробки, влетит тебе от брата! - сказал капитан.
- Мне и так каждый день влетает.
Поделиться книгой: