Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции

Но я не ошибся, отправившись в странствия. Где бы я ни находился, моя тоска все равно оставалась бы со мной. Вернись я в Лондон, она преследовала бы меня еще сильнее, поскольку мои друзья смотрели бы на меня сочувственно — как на человека, понесшего тяжелую утрату, — ожидая, что через пару недель я стану прежним. Здесь же я мог находиться в обществе незнакомых людей, а поскольку долго не задерживался на одном месте, то у них не было возможности узнать, каков я на самом деле. Довольно просто притворяться совершенно иным человеком с теми, кто ничего не знает о твоем прошлом… Вдали от дома я по меньшей мере успешно изображал полное спокойствие.

Местные жители всегда советуют гостю посетить их любимые места, и мои хозяева в Метони все уши прожужжали мне о Нафплионе. «Это самый красивый город в Греции. И самый романтический», — говорили мне они.

Я выдавил улыбку, когда мне показали его на карте.

Тем не менее заявляю: возможно, в Греции есть город красивее Нафплиона, но пленительнее места я не знаю. Его платия — самая величественная из площадей, какие я видел. Представь себе громадный танцевальный зал, открывающийся небесам. Ровная мраморная плитка сверкает чистотой, а прекрасные здания с четырех сторон защищают тебя от малейшего ветерка даже по вечерам. Стены этого «зала» являют собой летопись греческой истории: бывшая мечеть шестнадцатого века, венецианский арсенал, изящные неоклассические постройки и немного вполне приемлемой архитектуры двадцатого столетия. Нафплион был построен у моря в глубокой древности. Это первая столица современной Греции с 1829 по 1834 год, и, находясь здесь, чувствуешь значение этого города.

Я провел там много часов, наблюдая за течением жизни.

С благодарностью вспоминаю одну из моих вечерних встреч в Нафплионе, правда пара, что беседовала со мной, не могла удержаться от высказываний по поводу моего одиночества.

— Ваша жена… Разве она не с вами? — спросила женщина.

В этом вопросе содержалось немало предположений, но я не дал себе труда что-либо комментировать. К счастью, вмешался ее муж, почувствовав, что жена вторгается на чужую территорию.

— После дела Адамакоса, — сказал он, — люди подозрительно относятся к мужчинам, которые рассиживают вот так, в одиночку.

— Дело Адамакоса? — переспросил я.

— Не думаю, что про него писали английские газеты, — заметил он.

Грек, конечно, был прав. Если в английских газетах и пишут о Греции, то в основном об экономике или (в последнее время) о проблеме беженцев. Больше журналисты ничего не замечают.

— Так вот, был такой человек, который все сидел здесь один, — сказал он.

— Двадцать пять лет сидел! — уточнила его жена.

— Тут эта история наделала немало шума…

— Он не любил людей? — предположил я.

— Ну, определенно были те, кто ему не нравился, — загадочно ответила жена.

— Он родом из Мани, — не менее загадочно добавил муж, подаваясь вперед, чтобы никто его не услышал.

Я никогда не был в Мани, отдаленном номе к югу от Нафплиона, но знал, что в прежние времена маниоты имели репутацию людей, которые ни перед чем не остановятся, чтобы отомстить за свою оскорбленную честь. В тот самый день я прочел о драматическом событии, случившемся в начале девятнадцатого века рядом с кафе, где мы сидели. Иоанн Каподистрия [3] , первый глава нового государства, арестовал бунтовщиков из Мани, принадлежавших к влиятельному клану. В отместку два человека, связанные с кланом родственными узами, подстерегли его, когда он шел в церковь. Первая пуля не попала в цель. Но его ударили ножом, а второй пулей разнесли голову. Насилие породило насилие. Вскоре после этого убийцы были казнены.

— Вы знаете, что пуля застряла в стене церкви Святого Спиридона — это здесь за углом? — спросил мой новый знакомый, показывая на каменную лестницу, ведущую на верхнюю улицу.

— Я видел ее сегодня, — ответил я.

— Так что никогда не выказывайте ни малейшего неуважения к людям из Мани, — посоветовал мне собеседник. — Они затеяли немало кровавых разборок, которые тянутся по сей день.

И он рассказал мне историю, а когда закончил, я знал, что непременно буду следовать его совету.

Мальчик в серебряном костюме

© Tatjana Kruusma/Shutterstock

Громадная площадь Нафплиона — это сердце города. Здесь очень оживленно: люди разговаривают, играют, глазеют, выпивают — по выходным в кафе не найдешь свободного места.

По пешеходным венецианским улочкам на площадь тянутся друг за другом парочки всех возрастов, словно их притягивает неведомая сила; они прогуливаются вдвоем; они неразлучны, словно сошли с Ноева ковчега. Вот идут пожилые супруги, которые уже пять десятилетий танцуют на платии вольту, и всегда в темпе тикающих часов. Муж теперь ходит с палочкой, однако их танец остается неизменным.

За немолодыми танцорами следом шагают двое красавчиков — один помоложе, другой постарше. В каком-нибудь ином городе они могли бы идти под ручку. У первого экстравагантно-белоснежные волосы, как шерсть у персидского кота, второй коротко пострижен, напоминает мышь-полевку. Одеты небрежно и дорого, пастельных оттенков кашемировые пуловеры накинуты на плечи, рукава связаны спереди. Красавцы занимают места в одном из новых кафе-баров. Это богатые отдыхающие, они приезжают на уик-энд из Афин.

Медленно обходит площадь женщина на сносях, сопровождаемая мужем. Несколько дней назад она должна была родить и сейчас надеется, что мерный ритм шагов расшевелит ребенка, побудит его начать путешествие во внешний мир. Каждый шаг дается ей с трудом; ее опасения очевидны: вдруг она не успеет завершить очередной круг по площади…

© Carolyn Franks/Shutterstock (рамки фотографий)

Двое парней смотрят в кафе футбол. Один возбужденно вскакивает каждый раз, когда его команда близка к голу, чуть не переворачивает стол, а потом спокойно усаживается и возобновляет разговор с приятелем. Второй ведет себя спокойнее. Он не болеет ни за одну команду.

Пара мальчишек пинает мячик. Они бросаются за ним как метеоры, когда он скатывается по крутому спуску платии. Бегают друг за дружкой две собаки, потом начинают гоняться за собственными хвостами, тявкают, лают и крутятся. Одна из них пускается вдогонку за мячом, укатившимся от мальчишек.

Вот две женщины — обе явно переборщили с духами, разряжены в пух и прах, щеголяют праздничными прическами. Они не близнецы, не сестры, но с годами обрели сходство — у них одинаковые обесцвеченные волосы, одинаковые черты лица. И ту и другую зовут Димитра, а значит, в конце октября у них общие именины. Дамы отмечают йорти, и друзья, которых они встречают на площади, сыплют поздравлениями: «Грония полла! Многих лет жизни!»

Две четвероклашки, лучшие подружки, увлеченно играют в куклы. На обеих девочках цветастые свитерки и джинсы; кроссовки мелькают, когда шалуньи припускают бегом. Двое мальчишек, которые ходят в ту же школу, что и девочки, без устали нарезают круги на велосипедах, чуть не касаясь колесами. Они визжат от азарта, все сближаясь и сближаясь, пока неожиданно не наезжают на пучок проволоки, которая цепляется за ноги и царапает их, и в этот момент происходит столкновение. Гордость мешает мальчуганам зареветь. Они, хромая, расходятся по домам, катят свои помятые велосипеды в разные стороны.

На Платия Синтагма[4] есть всего один человек, сидящий в одиночестве. Ему составляет компанию лишь стакан крепкого прозрачного ципуро[5]. Нелюдим посматривает на площадь из-под тяжелых нависающих век. Покручивает в пальцах сигарету, курит без удовольствия, тушит, потом берет новую. И так без конца. Перед ним переполненная пепельница, на столе серый пепел. Никто не спешит поменять ее, хотя официант время от времени приносит посетителю очередной стаканчик.

Акис Адамакос поднимает глаза на церковь Святого Спиридона, затягивается, чтобы смола поглубже вошла в его легкие. Каждую субботу между четырьмя и шестью он сидит в этом кафе ровно два часа. Сегодня время тянется медленно.

Он строго соблюдает этот ритуал. Акис вспоминает, как двадцать пять лет назад пришел к храму в свадебном костюме из серой с отливом ткани. Подняв голову, глядит на ступени, которые ведут к святому Спиридону, вспоминает себя молодого, нервничающего, но готового вручить букет невесте.

В тот день церковь и узкая улочка, на которой она высится, были заполнены родственниками и друзьями. Многие проделали немалый путь из южной части Мани, откуда родом семья Адамакоса. Родня невесты жила в Нафплионе и его окрестностях. Собралось более трехсот человек; смех, разговоры — шум стоял неимоверный. Многие давно не виделись, им приятно было встретиться снова, и они с оживленными лицами обменивались новостями или слухами. Прибыл священник, и шум стих. Гости вели себя почтительно, но продолжали тихо переговариваться. Родственники постарше уселись на деревянные скамьи, большинство осталось стоять.

© Carolyn Franks/Shutterstock (рамки фотографий)

Приглашенные ждали застолья и веселья, которое затянется до раннего утра, поэтому никто не глядел на часы.

Все были счастливы и довольны, кроме двух человек: жениха и его кумбароса — шафера. Они услышали звон колоколов на часовой башне. Пробило пять, а невесту ожидали в четыре. Отделившись от толпы, эти двое отошли в сторонку и остановились на верхних ступенях лестницы, ведущей на городскую площадь.

— Вероятно, что-то случилось.

— Да…

— Я найду телефон.

Никос, кумбарос, позвонил из ближайшего кафениона. Слушая гудки, он стоял и смотрел на экран телевизора, который висел на стене над баром. Никос не удивился бы, увидев новости о страшной катастрофе, обрывки свадебного платья, разбитую машину, но шла черно-белая комедия со всенародной любимицей Алики[6].

Акис пытался вести непринужденный разговор с друзьями, но замолчал, увидев, что его кумбарос возвращается.

Люди начали выходить из церкви, чтобы глотнуть свежего воздуха, посмотреть, что происходит, оглядеться, выкурить сигарету.

Никос отвел жениха в сторону.

— Никто не отвечает, — шепнул он на ухо Акису. — Я думаю, мы должны отправиться туда. Прямо сейчас.

Почти все гости высыпали на улицу, провожая взглядом две решительно удаляющиеся фигуры. Они быстро исчезли за углом. Шум разговоров стих, когда стало ясно, что теперь на свадьбе нет ни невесты, ни жениха, и общее ликование сменилось подавленностью.

От Нафплиона до дома невесты в деревне было десять километров по узкой петляющей дороге. Никос и обычно-то водил очень лихо, а сегодняон несся сломя голову. За всю дорогу оба, и жених, и шафер, не проронили ни слова.

Все дома в деревне были выстроены из бетона сравнительно недавно, не более двадцати лет назад, однако краска на них успела покрыться пятнами и начала шелушиться. Пекарня, магазин, кафенион, школа и громадное здание муниципалитета выкрасили в одинаковый сероватый цвет, а чтобы улица своими резкими линиями не напоминала чертеж, вдоль нее посадили деревья.

Наконец Акис и Никос увидели дом невесты — того же скучного цвета. Вьюнки на перголе завяли, листва с растущей во дворике оливы облетела. У входа стояла машина, готовая отвезти невесту в церковь. Машина была кроваво-красного цвета — такого же, как и розы, которые Акис все еще судорожно стискивал в руке.

У дома стоял старик лет шестидесяти. Слева от него — молодой человек, справа — девочка. Отец, брат и сестра невесты, принаряженные к торжеству. Дешевая ткань мужских костюмов отливала ярким блеском даже в такой облачный день; накрахмаленные воротники новых рубашек вреза́лись в шею; узкие туфли жали ноги. Отец и сын были сухопары. Платье на девочке трещало по швам, что еще больше подчеркивало ее полноту. Пятна пота под мышками расползались по рукавам, глаза ее опухли от слез. Все трое были бледны, лица казались безжизненными.

Акис подошел к отцу невесты, заглянул ему прямо в глаза. Они были одного роста. Сын сделал шаг к отцу, желая защитить старика, а дочка ухватила его за руку. Все молчали.

Из дома доносились приглушенные женские рыдания. Плач матери.

Отец заметно трясся и поминутно дергал головой — в сторону, противоположную Нафплиону. Дорога через деревню уходила дальше на север.

Никос заговорил первым.

— Она уехала в Афины? — резким голосом спросил он.

Отец подтвердил это коротким кивком. Дети пододвинулись еще ближе, чтобы в случае чего загородить собой отца. Даже если бы они и попытались заговорить, их пересохшие губы не произвели бы ни звука.

Акис почувствовал легкое прикосновение пальцев Никоса к своей руке и сделал шаг назад. Они оба подозревали, что Савина уехала не одна. До Никоса на предыдущей неделе дошли кое-какие слухи, но он предпочел не говорить о них своему другу.

Глаза старика блестели от страха, и Акис смотрел на него с презрением. У хорошего отца должна быть власть над дочерью.

Он бросил цветы на землю у ног несостоявшегося тестя, повернулся спиной к этим троим и спокойно зашагал прочь. Никос шел рядом.

Они сели в машину, и Никос рванул с места прочь из деревни. Оба глядели вперед, не поворачивая головы, и хранили молчание. Через пять минут Никос остановился.

— Мы должны решить — когда? — сказал Никос.

— Если, а не когда, — тихим голосом ответил Акис.

— Никаких «если», Акис. Вопрос только в одном — когда?

Они переглянулись. Оба были родом из Мани. Вендетта была у них в крови.

— Я могу взять туда вечером моих братьев, — произнес Никос. — Отца и сына, по крайней мере…

— Нет, — задумчиво возразил Акис. — Есть месть посильнее этой.

— Посильнее, чем прострелить кому-то голову?

— Да. Страх. Вечный страх в ожидании пули. Эта семья будет жить в страхе.

Акис посмотрел в окно. Окинул взглядом пейзаж, увидел море вдали, подумал о том, как далеко успела уехать Савина и надела ли она свое жемчужно-белое подвенечное платье — нифико. Надевала ли она его когда-нибудь вообще? Он пытался контролировать ревность, бушевавшую в нем: его женщина была с другим и вечером ляжет в постель в объятиях другого.

Он повернулся к своему самому старому другу и заговорил медленно, убежденно:

— Савина всегда будет ждать звонка. Где бы она ни находилась, она будет вздрагивать, когда зазвонит телефон. Ее семья не будет знать покоя. Никто из ее семьи.

— И ты вернешься в церковь и предстанешь перед толпой, будешь терпеть унижение? Подставишь другую щеку? Ты с ума сошел, Акис? Рассудка лишился?

Акис не ответил. Он понимал месть лучше, чем его друг.

Они вернулись к церкви; она опустела, теперь на улицу высыпали все.

Женщины отошли в сторону, а друзья жениха сгрудились вокруг него. Акис с удовольствием предоставил своему кумбаросу право давать объяснения.

Родня и друзья невесты были потрясены не меньше, чем все остальные, а помимо того, их охватил страх. Они поспешили уехать из города, кроме тех, кто жил в Нафплионе. Эти отправились домой и наглухо закрыли ставни и двери.

Все, кто остался вокруг Акиса, уговаривали его немедленно начать действовать.

— Нет, — сказал он им. — Еще рано.

Тем вечером на площади остановились часы. Вероятно, тот, кто их заводил, болен. Замершие стрелки показывают без минуты пять. В тот момент много лет назад Акис все еще надеялся. Он не сомневался, что его невеста вернется.

А сейчас он смотрит на мальчика лет восьми, который бежит к фонтану. Там играют две девочки в розовых платьицах. Сорванец начинает скакать вокруг, однако девчушек, похоже, ничуть не беспокоит это вторжение, они делают вид, что вообще не замечают его.

Мальчик в светло-сером свадебном костюме и лакированных туфлях носится по мраморным плитам площади, однако топота не слышно. Если не считать Акиса, он единственный здесь, у кого нет пары, партнера.