Талантливый мистер Рипли [Литрес]

– Самое смешное, что Джим Бурк с женой – Джим мой партнер – был в прошлом году в круизе и побывал в Монджибелло. Ричард обещал вернуться домой к началу зимы. Прошлой зимы. Джим махнул на него рукой. Разве станет молодой человек двадцати пяти лет слушать шестидесятилетнего старика? Может, вам удастся сделать то, что не удалось нам.

– Надеюсь, так и будет, – скромно сказал Том.

– Выпьете еще? Как насчет хорошего коньяку?

2

Было уже за полночь, когда Том пошел домой. Мистер Гринлиф предложил подбросить его на такси, но Тому не хотелось, чтобы тот видел, что он живет в обшарпанном доме из бурого песчаника между Третьей и Второй улицами, а на нем вывешено объявление: «Сдаются комнаты». Последние две с половиной недели Том квартировал вместе с Бобом Деланси, молодым человеком, которого почти не знал, но Боб был единственным из его друзей и знакомых, кто вызвался найти Тому жилье, когда приютиться ему было негде. Том никогда не приглашал своих приятелей к Бобу и даже не говорил никому, где живет. Жить у Боба было хорошо главным образом потому, что там свободно можно было получать почту на имя Джорджа Макалпина и никто об этом не знал. Но этот вонючий сортир в коридоре, который не закрывался, эта грязная комната, выглядевшая так, будто в ней жила тысяча разных людей, оставивших кучу мусора и не потрудившихся за собой прибрать, эти готовые вот-вот рухнуть стопки журналов «Вог» и «Харперз базар», эти вазы из дымчатого стекла, полные каких-то спутанных веревочек, карандашей, окурков и огрызков! Боб занимался оформлением витрин универсамов, да и то от случая к случаю, а в последнее время его приглашали в антикварные магазины на Третьей авеню, и антиквары вместо денег расплачивались с ним вазами из дымчатого стекла. Тома поначалу шокировала вся эта мерзость, шокировала еще и потому, что он знал: многие его знакомые так живут, но он знал еще и то, что сам здесь долго жить не будет. И тут появился мистер Гринлиф. Раньше или позже всегда кто-нибудь появится. В этом заключалась философия Тома.

Прежде чем подняться на свой этаж, Том остановился и внимательно посмотрел в обе стороны. Пожилая женщина выгуливала собаку, от Третьей авеню, пошатываясь, брел старик. Том терпеть не мог, когда за ним кто-то шел, не важно кто. В последнее время его не покидало ощущение, будто кто-то его преследует. Он взбежал по ступенькам.

Теперь вся эта грязь особенно омерзительна, подумал он, войдя в комнату. Получив паспорт, он отплывет в Европу – быть может, даже в каюте первого класса. Нажмешь на кнопку – и официант принесет чего захочешь. Он будет переодеваться к ужину, небрежно заходить в ресторан и как джентльмен вести разговоры с соседями по столу. С сегодняшним вечером можно себя поздравить, подумал Том. Правильно он себя вел. Мистеру Гринлифу и в голову не пришло, что Том хитростью заполучил приглашение в Европу. Как раз наоборот. Но мистера Гринлифа он не подведет. Сделает все возможное, чтобы разобраться с Дикки. Мистер Гринлиф человек порядочный и не сомневается, что и все другие такие же. Том уже почти забыл, что такие люди есть на свете.

Он медленно снял пиджак и развязал галстук, словно со стороны наблюдая за движениями какого-то чужого человека. Удивительно, как у него распрямились плечи, да и взгляд как-то изменился. Том редко бывал доволен собой. Открыв забитый до отказа шкаф Боба, он с силой принялся раздвигать вешалки, чтобы освободить место для своего костюма. Потом отправился в ванную. Одна струя из проржавевшего душа ударила в занавеску, другая полилась такой замысловатой спиралью, что он с трудом сумел подставить под нее свое тело, но все же это было лучше, чем сидеть в грязной ванне.

Проснувшись на следующее утро, он не увидел Боба. Взглянув на его кровать, Том понял, что Боб вообще не приходил ночевать. Он вскочил с постели, подошел к плитке с двумя горелками, на одну из них поставил кофе. Пожалуй, и хорошо, что Боба в это утро дома не было. Он вовсе не хотел рассказывать ему о своей поездке в Европу. Этот бездельник увидит только одно – поездка-то дармовая. И Эд Мартин, наверное, тоже, и Берт Виссер, да и все другие его приятели. Никому из них ничего не надо рассказывать, никто не будет его провожать. Том принялся насвистывать. Вечером он приглашен на ужин к Гринлифам на Парк-авеню.

Спустя пятнадцать минут, приняв душ, побрившись и облачившись в костюм, повязав полосатый галстук, в котором, как ему казалось, он будет неплохо выглядеть на фотографии в паспорте, Том расхаживал взад-вперед по комнате с чашкой черного кофе в руке и поджидал утреннюю почту. После того как принесут почту, он пойдет в Рейдио-Сити и займется оформлением паспорта. А что потом? Сходит на какую-нибудь выставку, чтобы было о чем поболтать вечером с Гринлифами? Ознакомится с деятельностью компании «Бурк – Гринлиф Уотеркрафт инкорпорейтед», чтобы дать мистеру Гринлифу понять, что он интересуется его работой?

За окном еле слышно стукнула крышка почтового ящика, и Том спустился вниз. Он подождал, пока почтальон спустится с крыльца и исчезнет из виду, после чего достал из ящика письмо на имя Джорджа Макалпина и вскрыл конверт. Из него выпал чек на сто девятнадцать долларов и пятьдесят четыре цента, который подлежал оплате сборщику налогов. Молодец миссис Эдит У. Суперо! Заплатила без хныканья, даже не позвонила. Добрый знак. Он снова поднялся наверх, разорвал конверт на части и выбросил его в корзину для мусора.

Чек он положил в конверт, который лежал во внутреннем кармане его пиджака в шкафу. Он прикинул в уме, что общая сумма всех чеков составила одну тысячу восемьсот шестьдесят три доллара и четырнадцать центов. Жаль, что их не обналичить. Жаль, что не нашелся еще ни один идиот, который заплатил бы наличными. Жаль, что никто до сих пор не выписал чек на имя Джорджа Макалпина. Том где-то нашел удостоверение банковского курьера с просроченной датой, которую надо было бы исправить. Он, однако, боялся, что с этим удостоверением чек не обналичишь, даже если и приложить к нему поддельную доверенность на любую сумму. Поэтому вся эта затея была просто шуткой, не более. Своего рода развлечением. Денег он ни у кого не крал. «Прежде чем отправиться в Европу, все чеки уничтожу», – решил он.

В его списке было еще семь клиентов. Может, в оставшиеся до отъезда десять дней прощупать еще одного? Накануне, возвращаясь домой после встречи с мистером Гринлифом, он думал о том, что успокоится только после того, как расплатятся миссис Суперо и Карлос де Севилья. Мистер де Севилья до сих пор не заплатил – надо бы строго поговорить с ним по телефону, припугнуть его, подумал Том. С миссис Суперо вышло очень легко, так почему бы не расшевелить еще одного клиента?

Из своего чемодана в шкафу он достал почтовый набор розовато-лилового цвета. В папке лежала почтовая бумага, под ней – бланки налогового ведомства, где он несколько недель назад служил, а на дне – тщательно отобранный им список клиентов. Все они жили в Бронксе и Бруклине и меньше всего на свете хотели бы лично являться в нью-йоркскую контору. Это были художники, писатели, люди свободных профессий, которые не платили подоходного налога, собираемого путем вычетов из зарплаты, а зарабатывали они от семи до двенадцати тысяч в год. По мысли Тома, такого рода люди не нанимают специалиста для подсчета своих налогов, а денег они зарабатывают достаточно для того, чтобы можно было обвинить их в том, что они ошиблись на двести-триста долларов. В список входили Уильям Дж. Слэттерер, журналист; Филип Робилард, музыкант; Фрида Хен, художник-оформитель; Джозеф Дж. Дженнари, фотограф; Фредерик Реддингтон, художник; Фрэнсис Карнегис… Том решил остановиться на Реддингтоне. Тот рисовал комиксы и наверняка знать не знал, как обстоят его дела.

Том взял два бланка «Извещения об ошибке в расчете налогов», положил между ними копирку и быстро переписал из своего списка данные, приведенные ниже фамилии Реддингтон. Доход: 11 250 долларов. Освобождения от налогообложения: …Удержания: 600 долларов. Кредиты: нет. Денежные переводы: нет. Процент (он задумался на минуту): 2,16 доллара. Баланс: 233,76 доллара. Потом достал из почтового набора лист бумаги с шапкой ведомства, где был указан адрес: Лексингтон-авеню. Том зачеркнул адрес одной косой линией и напечатал ниже на машинке:

«Уважаемый сэр!

Ввиду большого наплыва корреспонденции, поступающей в наш офис на Лексингтон-авеню, просим Вас писать ответ по адресу:

Филиал налогового ведомства.

Для Джорджа Макалпина.

187 Е, 51-я улица. Нью-Йорк 22. Нью-Йорк.

Благодарю Вас.

Ральф Ф. Фишер, директор филиала».

Внизу Том поставил заковыристую неразборчивую подпись. Он спрятал остальные бланки на тот случай, если в комнату вдруг зайдет Боб, и снял трубку. Для начала он решил прощупать мистера Реддингтона. Узнав его телефон в справочной службе, он набрал номер. Мистер Реддингтон был дома. Том кратко объяснил суть дела и выразил удивление по поводу того, что мистер Реддингтон еще не получил уведомление из филиала.

– Оно было отправлено несколько дней назад, – сказал Том. – Завтра вы его точно получите. У нас тут дел по горло.

– Но я заплатил все налоги, – раздался встревоженный голос на другом конце провода. – Мне…

– Всякое бывает, особенно когда зарабатывают, не ходя на службу и не платя подоходный налог с зарплаты. Мы очень тщательно проверили ваши заработки, мистер Реддингтон. Ошибки быть не должно. И нам бы не хотелось применять удержание имущества до уплаты долга – того ли, на кого вы работаете, вашего ли агента или кого другого… – Тут он хихикнул. Дружеский смешок обычно творит чудеса. – Но мы вынуждены будем это сделать, если вы не заплатите долг в течение сорока восьми часов. Мне жаль, что вы еще не получили уведомление. Как я уже говорил, мы довольно…

– А могу я с кем-нибудь поговорить, если сам к вам приду? – раздраженно спросил мистер Реддингтон. – Это же большие деньги!

– Разумеется. – В подобных ситуациях Том обычно переходил на дружелюбный тон. Он заговорил как добродушный старик лет шестидесяти с гаком, который готов терпеливо выслушать мистера Реддингтона, если тот к нему явится, но и цента не уступит, что бы ни говорил мистер Реддингтон и что бы ни доказывал. Между прочим, Джордж Макалпин представляет налоговое ведомство Соединенных Штатов Америки. – Со мной и поговорите, с кем же еще, – с манерной медлительностью проговорил Том, – но ошибки быть никак не может, мистер Реддингтон. Я просто хотел сберечь ваше время. Заходите, если хотите, все бумаги на вас у меня.

Молчание. Про бумаги мистер Реддингтон спрашивать не собирался – наверное, потому, что не знал, с чего начать расспросы. На тот случай, если бы мистер Реддингтон решился спросить у него, в чем дело, Том мог бы порассказать ему о чистой прибыли в сравнении с нарастающим доходом, о дебетовом сальдо по сравнению со сметой, о процентном доходе по ставке в шесть процентов годовых, накапливающемся от даты налогового начисления до его оплаты по любому балансу, в котором отражен налог на исходную выручку. И все это он мог бы внушать медленно, и остановить его было бы не легче, чем танк «шерман». До сих пор никто еще не настаивал на том, чтобы явиться в офис и выслушать лекцию на ту же тему. Мистер Реддингтон тоже пошел на попятную. Том догадался об этом по наступившему молчанию.

– Ладно, – сказал мистер Реддингтон голосом, в котором прозвучало отчаяние. – Ознакомлюсь завтра с вашим уведомлением, когда получу его.

– Хорошо, мистер Реддингтон, – сказал Том и повесил трубку.

С минуту он сидел и посмеивался про себя, стиснув худые ладони между коленями. Потом вскочил, убрал пишущую машинку Боба, аккуратно причесал перед зеркалом свои светлые волосы и отправился в Рейдио-Сити.

3

– Привет, Том, дружище! – произнес мистер Гринлиф голосом, предвещавшим несколько бокалов мартини, отличный ужин и ночлег на тот случай, если гость притомится настолько, что не сможет идти домой. – Эмили, это Том Рипли!

– Рада вас видеть! – тепло сказала Эмили.

– Добрый вечер, миссис Гринлиф.

Она почти оправдала его ожидания – довольно высокая, стройная блондинка, державшаяся весьма строго и вместе с тем такая же непосредственная и доброжелательная, как и мистер Гринлиф. Да, он раньше бывал здесь с Дикки.

– Мистер Рипли занимается страховым бизнесом, – объявил мистер Гринлиф, и Том подумал, что хозяин либо уже выпил, либо очень нервничает. Накануне вечером Том довольно подробно рассказал ему о рекламном агентстве, в котором служит.

– Работа не очень-то интересная, – скромно сказал он миссис Гринлиф.

В комнату вошла служанка с подносом мартини и закусками.

– Мистер Рипли уже бывал здесь, – сказал мистер Гринлиф. – Он заходил сюда с Ричардом.

– Вот как? Мне кажется, мы раньше не встречались, – улыбнулась она. – Вы из Нью-Йорка?

– Нет, из Бостона, – ответил Том. Это была правда.

Спустя полчаса – как раз вовремя, отметил про себя Том, потому что Гринлифы все подливали и подливали ему мартини, – они перешли из гостиной в столовую, где был накрыт стол на троих со свечами, громадными темно-синими салфетками и заливным из целой курицы. Но сначала подали céleri rémoulade.[1] Тому это блюдо очень понравилось. Он так и сказал.

– И Ричарду оно нравится! – сказала миссис Гринлиф. – Ему всегда нравилось, как его готовит наша кухарка. Жаль, вы не сможете отвезти ему немного.

– Может, в носки положить? – улыбнувшись, сказал Том, и миссис Гринлиф рассмеялась.

Она уже успела попросить его передать Ричарду черные шерстяные носки от «Братьев Брукс» – Ричард носил только такие.

Беседа была скучная, но ужин роскошный. Отвечая на вопрос миссис Гринлиф, Том рассказал ей, что служит в рекламной фирме, которая называется «Ротенберг, Флеминг и Бартер». Когда речь снова зашла об этой фирме, он умышленно назвал ее «Реддингтон, Флеминг и Паркер». Миссис Гринлиф, кажется, не заметила разницы. Оказавшись после обеда наедине с мистером Гринлифом в гостиной, Том еще раз повторил это название.

– Вы учились в школе в Бостоне? – спросил мистер Гринлиф.

– Нет, сэр. Какое-то время я учился в Принстоне, потом перебрался к другой тетушке в Денвер и посещал там колледж.

Том помолчал, ожидая, что мистер Гринлиф спросит его что-нибудь насчет Принстона, но тот не спросил. Том мог бы поговорить о методике преподавания истории, об университетских ограничениях, о том, какая обстановка царит на танцах во время уик-эндов, о политических симпатиях студенчества, о чем угодно. Прошлым летом Том дружил со студентом предпоследнего курса из Принстона, а тот только о Принстоне и говорил. Тому ничего не оставалось, как выкачивать из него все новые и новые сведения. Он словно предвидел, что когда-нибудь ему все это пригодится. Том рассказал Гринлифам, что воспитывался у тетушки Дотти в Бостоне. Когда ему исполнилось шестнадцать, она отвезла его в Денвер, где он и закончил школу, а у тетушки Би в Денвере снимал комнату молодой человек, студент университета штата Колорадо, которого звали Дон Мизелл. Тому казалось, что он и про этот университет все знает.

– Специализировались в чем-то конкретно? – спросил мистер Гринлиф.

– Разрывался между бухгалтерией и сочинениями по литературе, – с улыбкой ответил Том, зная, что ответ такой скучный, что вряд ли кому-то придет в голову продолжать эту тему.

Миссис Гринлиф принесла альбом, Том подсел к ней на диван и стал рассматривать фотографии. Вот Ричард сделал первый шаг, вот он на отвратительной цветной фотографии во всю страницу в одежде и позе «Голубого мальчика»,[2] с длинными светлыми кудряшками. Тому фотографии были неинтересны, пока Ричарду не исполнилось лет шестнадцать и он не стал длинноногим стройным юношей с почти прямыми волосами. На взгляд Тома, между шестнадцатью годами и двадцатью тремя или четырьмя, когда были сделаны последние фотографии, Ричард почти не изменился. Том с удивлением отметил, что и его светлая, простодушная улыбка осталась прежней. На фотографиях Ричард не выглядел слишком умным, или же ему казалось, что лучше всего он выглядит, когда у него рот до ушей, что опять же не говорило о большом уме.

– А эти я еще не успела приклеить, – сказала миссис Гринлиф, протягивая ему пачку фотографий. – Сняты в Европе.

Эти фотографии были поинтереснее: Дикки в Париже, в помещении, похожем на кафе, Дикки на пляже. На некоторых снимках он хмурился.

– А это, кстати, Монджибелло, – сказала миссис Гринлиф, показывая фотографию, где Дикки тащил по песку лодку с веслами. На заднем плане возвышались скалистые горы, вдоль берега выстроились белые домики. – А девушка – единственная там американка.

– Мардж Шервуд, – сказал мистер Гринлиф. Он расположился напротив, но, вытянув шею, внимательно следил за показом фотографий.

Девушка в купальнике сидела на пляже, обхватив руками колени. Цветущий вид, невинный взгляд, короткие светлые волосы взъерошены – просто милашка. В пачке была удачная фотография Ричарда, сидевшего на парапете террасы. Он улыбался, но это была уже не та улыбка. На европейских снимках Ричард выглядел более уверенным.

Том заметил, что миссис Гринлиф не поднимает глаз от ковра, лежавшего перед ней на полу. Он вспомнил, как за столом она сказала: «Лучше бы я не слышала про эту Европу!» – а мистер Гринлиф при этом встревоженно на нее взглянул, после чего она улыбнулась ему, будто такие сцены уже происходили раньше. Том увидел в ее глазах слезы. Мистер Гринлиф поднялся и подошел к ней.

– Миссис Гринлиф, – ласково произнес Том, – хочу, чтобы вы знали: я сделаю все, что смогу, чтобы Дикки вернулся домой.

– Помоги вам Господь, Том. – Она сжала его руку.

– А тебе не пора спать, Эмили? – спросил мистер Гринлиф, склонившись над ней.

Миссис Гринлиф поднялась, то же самое сделал и Том.

– Надеюсь, до отъезда вы нас еще навестите, Том, – сказала она. – После того как Ричард уехал, у нас редко бывают молодые люди. А мне их так не хватает.

– С удовольствием приду, – отвечал Том.

Мистер Гринлиф вышел вместе с ней из комнаты. Том остался стоять, опустив руки по швам и подняв подбородок. Он увидел себя в большом зеркале на стене: все тот же самоуверенный молодой человек, – и быстро отвернулся. Он все правильно делает и ведет себя правильно. И все же что-то не давало ему покоя. Когда он только что сказал миссис Гринлиф: «Я сделаю все, что смогу»… да, он от души это сказал. И обманывать никого не собирался.

Он почувствовал, что покрывается потом, и постарался расслабиться. Что его так беспокоит? Он ведь отлично себя чувствовал весь вечер! Когда он рассказывал о тетушке Дотти…

Том посмотрел на дверь, но дверь не открывалась. Впервые за вечер он почувствовал себя не в своей тарелке. Ему стало не по себе, будто он солгал, а ведь на самом деле только это и было правдой из всего, что он сказал: «Мои родители умерли, когда я был совсем маленьким. Меня воспитала тетушка в Бостоне».

В комнату вошел мистер Гринлиф. Казалось, он был взволнован. Том сощурился, внезапно почувствовав, что боится его. У него появилось желание первым перейти в нападение, прежде чем нападут на него.

– А не отведать ли нам коньяку? – спросил мистер Гринлиф, открывая шкафчик возле камина.

«Как в кино», – подумал Том. Через минуту мистер Гринлиф или кто-то другой воскликнет: «Отлично, снято!» – и он снова очутится «У Рауля» с джином и тоником. Нет, в «Зеленой клетке».

– Думаете, хватит? – спросил мистер Гринлиф. – Как душе угодно.

Том едва заметно кивнул. Мистер Гринлиф с минуту раздумывал, потом налил обоим коньяку.

Тома охватил холодный страх. Он вспомнил о происшествии, приключившемся в аптеке на прошлой неделе. Хотя все уже давно кончилось и он, в общем-то, ничуть не боится, по крайней мере сейчас… На Второй авеню есть аптека; номер ее телефона он давал людям, которые во что бы то ни стало хотели ему перезвонить по поводу своих подоходных налогов. Он говорил, что это телефон филиала и застать его там можно с половины четвертого до четырех по средам и пятницам. В это время Том держался поближе к телефонной будке, установленной в аптеке, и ждал, когда раздастся звонок. Когда он крутился вокруг будки во второй раз, кто-то из продавцов подозрительно посмотрел на него. Том сказал, что ждет звонка от подружки. В прошлую пятницу он снял трубку, и мужской голос произнес: «По-моему, тебе должно быть ясно, что к чему. Мы знаем, где ты живешь, и если ты очень хочешь, чтобы мы к тебе пришли… У тебя есть что-то для нас, но и мы для тебя кое-что припасли». Голос настойчивый и вместе с тем неуловимый. Том подумал даже, что это шутка, и не нашелся, что ответить. Потом прозвучало: «Слушай-ка, да мы прямо сейчас к тебе явимся. Домой».

Том вышел из будки: ноги казались ватными. Продавец смотрел на него, широко раскрыв глаза; в них застыл ужас. Ситуация тотчас разъяснилась: в аптеке приторговывали наркотиками и продавец решил, что Том – полицейский и пришел изымать у него товар. Том, нервно посмеиваясь, вышел из аптеки и побрел пошатываясь, потому что ноги от страха его не слушались.

– Думаете о Европе? – услышал он голос мистера Гринлифа.

Том взял протянутый ему бокал.

– Да, – ответил он.

– Уверен, что поездка вам понравится. Дай бог, и на Ричарда вы повлияете. Кстати, Эмили вы пришлись по душе. Она мне сама только что это сказала, я ее не спрашивал. – Мистер Гринлиф стиснул бокал двумя руками. – У моей жены лейкемия, Том.

– Это ведь очень серьезно?

– Да. Вряд ли она проживет больше года.

– Мне очень жаль, – сказал Том.

Мистер Гринлиф достал из кармана лист бумаги.

– Вот пароходное расписание. Быстрее всего добираться обычным маршрутом на Шербур, да так и интереснее. Оттуда доедете до Парижа поездом, согласованным с пароходным расписанием, а там пересядете на ночной поезд, который доставит вас через Альпы в Рим и Неаполь.

– Я так и сделаю.

Том ощутил легкое возбуждение.

– Из Неаполя доберетесь на автобусе до деревни, где живет Ричард. Я напишу ему про вас, но не скажу, что вы мой посланник, – улыбнувшись, прибавил он. – Сообщу только, что мы встречались. Ричард должен вас где-нибудь разместить, но если это почему-либо ему не удастся, там есть гостиницы. Надеюсь, вы с ним поладите. Что касается денег… – Мистер Гринлиф улыбнулся по-отцовски. – Я дам вам шестьсот долларов чеками, не считая расходов на дорогу. Вас это устроит? Шестьсот долларов вам хватит, чтобы прожить два месяца, а если вам понадобится еще, телеграфируйте мне, мой мальчик. По-моему, вы не из тех молодых людей, которые швыряют деньги на ветер.

– Этого вполне достаточно, сэр.

От коньяка мистер Гринлиф заметно ожил и повеселел, а Том все больше замыкался в себе и мрачнел. Ему хотелось быстрее покинуть эту квартиру, но еще больше – съездить в Европу и заслужить одобрение мистера Гринлифа. Когда он сидел на диване, им овладела такая же тоска, как и тогда в баре; оттого что атмосферу бара он сменил на домашнюю обстановку, перемены в его настроении не произошло. Том несколько раз поднимался с бокалом в руке, подходил к камину и возвращался обратно. Глядя на свое отражение в зеркале, он видел, что губы его плотно сжаты.

Мистер Гринлиф между тем рассказывал о том, как они с Ричардом ездили в Париж, когда Ричарду было десять лет. Ничего интересного Том не услышал. Если в ближайшие десять дней будут неприятности с полицией, думал он, мистер Гринлиф сможет приютить его. Он скажет, что пришлось срочно сдать квартиру или что-нибудь в этом роде, и спрячется здесь. Том чувствовал, что ему просто физически нехорошо.

– Мне, пожалуй, пора, мистер Гринлиф.

– Уже? Но я еще не показал вам… ну да ладно. В другой раз.

Тому, конечно же, надо было спросить: «Не показали чего?» – и набраться терпения, пока ему будут что-то там показывать, но он не смог задать этот вопрос.

– Разумеется, мне бы хотелось, чтобы вы побывали на верфи, – бодрым голосом проговорил мистер Гринлиф. – Когда бы вы могли выбраться? Только в обед, наверное? По-моему, вам нужно обязательно там побывать, чтобы рассказать Ричарду, какая у нас нынче верфь.

– Да… в обед я, пожалуй бы, смог.

– Позвоните мне в любой день, Том. У вас есть моя карточка с номером домашнего телефона. Если позвоните за полчаса, я пришлю за вами человека на машине. На ходу что-нибудь перекусим, а потом он отвезет вас назад.

– Я позвоню, – сказал Том.

Он боялся, что его стошнит, если он пробудет еще минуту в этом тускло освещенном помещении. Мистер Гринлиф беззаботно переключился на другую тему и спросил у Тома, читал ли он такую-то книгу Генри Джеймса.

– Мне жаль, сэр, но не читал, эту точно нет, – ответил Том.

– Ладно, это не важно, – улыбнулся мистер Гринлиф.

Они пожали друг другу руки – рукопожатие мистера Гринлифа было долгим и крепким, – и наконец все было кончено. Но и спускаясь в лифте, Том видел на своем отраженном в зеркале лице страдание и страх. Он в изнеможении забился в угол кабины, он знал только одно: как только лифт доберется до первого этажа, он выскочит на улицу и побежит не останавливаясь домой.

4

День проходил за днем, атмосфера в городе становилась все более странной. Казалось, что-то ушло из Нью-Йорка – то ли его реальность, то ли смысл – и город, будто специально для Тома, устраивал шоу, грандиозное шоу с автобусами, такси, торопливо шагающими по тротуарам прохожими, телевизионными представлениями во всех барах на Третьей авеню, светящимися среди бела дня рекламами кинофильмов и звуковыми эффектами, создаваемыми тысячами автомобильных гудков и бессмысленных голосов людей. Наверное, когда пароход отчалит от пирса в субботу, Нью-Йорк мигом рухнет, как декорации на сцене.

А может, он просто боится. Он ненавидел воду. До сих пор Том почти не путешествовал морем, если не считать того раза, когда плыл из Нью-Йорка в Новый Орлеан и обратно, но тогда он работал на судне, перевозящем бананы, и почти не выходил на палубу, так что и не успел толком почувствовать, что плыл по воде. На палубу он выходил всего несколько раз. Увидев воду, он испугался, потом его чуть не стошнило, и он старался больше не покидать трюм, где ему было лучше, хотя все считали иначе. Его родители утонули в Бостонской бухте, и Тому казалось, что здесь есть какая-то связь, потому что, сколько он себя помнил, он всегда боялся воды, а плавать так и не научился. Ему становилось не по себе при мысли о том, что не пройдет и недели, как под ним будет вода глубиною в несколько миль, и бо́льшую часть времени ему придется смотреть на нее, поскольку пассажиры на океанских лайнерах в основном проводят время на палубе. Том понимал, что когда тебя тошнит – это не очень-то культурно. Он никогда не страдал морской болезнью, но в последние дни несколько раз был близок к тому, что его чуть не стошнило при одной лишь мысли о плавании в Шербур.

Бобу Деланси он сказал, что через неделю переезжает, но не сказал куда. Да Бобу это и неинтересно. В доме на Пятьдесят первой улице они виделись нечасто. Том сходил к Марку Прайминджеру на Сорок пятой улице – ключи от дома у него еще были, – чтобы забрать кое-какие вещи, и отправился туда в такой час, когда Марка не должно было быть дома, а тут Марк явился со своим новым соседом, Джоулом, тощим некрасивым парнем, работавшим в каком-то издательстве, и Марк выдал в своем стиле, чтобы покрасоваться перед Джоулом: «Разумеется, делай что хочешь», а ведь не будь там Джоула, Марк набросился бы на него со словами, к которым даже португальские матросы не часто прибегают. Марк (при рождении – подумать только! – его назвали Марселлусом) был препротивным типом. У него водились деньжата, и его хобби было вызволять молодых людей из временных финансовых затруднений. Разыгрывая роль покровителя, он позволял им жить в своем двухэтажном доме с тремя спальнями и развлекался тем, что говорил им, что там можно делать, а чего нельзя, советовал, как жить, где работать, – да от таких советов просто тошнит. Том жил там три месяца, причем половину этого времени Марк находился во Флориде, и он был предоставлен самому себе, но, вернувшись, Марк поднял жуткий скандал из-за того, что разбилось несколько стекляшек, – он снова вошел в роль покровителя, этакого строгого отца. Том разозлился и, решив постоять за себя, отвечал ему в том же тоне. После чего Марк вышвырнул его, взяв шестьдесят три доллара за разбитые стекляшки. Старый жмот! Быть бы ему старой девой, думал Том, и заправлять в женском лицее. Том горько жалел, что Марк Прайминджер вообще ему на глаза попался, и чем быстрее он забудет глупые свинячьи глазки Марка, его квадратный подбородок, безобразные руки с нанизанными на пальцы безвкусными кольцами (требуя от окружавших то того, то другого, он имел обыкновение размахивать руками), тем лучше.