Помоги проекту - поделись книгой:
- Постойте!.. Не бегите, язви вас! - закричал капитан и тоже побежал было, но остановился и нагнулся, разглядывая землю под ногами. Это была тропа, черная, убитая, глубоко втоптанная в землю. Высокая трава скрывала ее, и капитан заметил тропу, лишь ступив на нее.
А кто были те двое? Китайцы-тавыда[10], хунхузы или таежные буряты? Но никто из них не носит меховых кафтанов и штанов, да и ружья у них есть, не будут они стрелять из луков. Что же это за люди? Чего от них ждать?
Тропа идет в ту сторону, где садятся утки. Значит, там река или озеро. Он пошел по тропе и уперся в заросли тальника, раздвинул их и увидел реку, быструю, шумную, в хлопьях желтой пены. Старая знакомая, река Сердитая! Но тропа вскоре отошла от реки и поднялась на отлогий взлобок.
Широко шагавший капитан споткнулся обо что-то и остановился… Он ударился ногой о деревянный могильный крест. Рядом еще могила. Капитан оглянулся. Справа еще две могилы, слева целых три, сзади снова могилы и могилы, и на всех белые, свежие кресты. Кладбище большое, и хоронили здесь недавно. Эпидемия была, что ли? Но коли есть кладбище, значит, и деревня где-то близко.
Ратных посмотрел на вершину холма, заросшую черными, мрачными елями. Там что-то темнело, какое-то строение.
Он начал подниматься на холм, пригибаясь, прячась за стволами. Неизвестно, как встретят его здешние люди. Обстреляли же его стрелами.
Капитан высунул осторожно из-за ствола голову. Деревянная церквушка! Какая странная архитектура. Четырехскатная тесовая крыша, на ней двадцать куполов-луковок, чем выше, тем меньше, и на всех древние кресты. А под тесовой крышей и куполами сруб простой русской избы. В пролетах звонницы светится небо, колоколов нет. Видно, заброшена церквушка, похилилась с горя чуть набок, приуныла, и дремучее русское средневековье сонно глядело из узеньких ее окошек-щелей.
Ратных долго разглядывал церковь, надеясь увидеть людей. Но ни голоса, ни стука, ни дымка. Странно! Церковь и кладбище есть, а деревни нет.
«Осмотрю церковь, - решил он, - выясню, заброшена она или в ней еще молятся. Тогда многое станет ясным…»
Он поднялся на высокое церковное крыльцо и еще раз огляделся и прислушался. Роптала смутно тайга, неподалеку дятел долбил звонкую сухостоину, да в зарослях хрипло и зло, будто бранясь, кричала кукушка. Потянул деревянную скобу двери. Она открылась со скрипом немощным и недовольным, как старческое кряхтенье. Вытащил из кобуры пистолет и шагнул через порог.
Похоже, что в церкви давно не молились. Иконы висели темные, облупившиеся, и с них грозили еще перста-ми и очами угрюмые, длиннобородые святые. А подсвечников и лампад перед иконами нет. Трухлявые, сопревшие стены церкви выпучило, прогнувшийся потолок готов был обвалиться. Откуда-то сорвалась потревоженная сова и заметалась по церкви в слепом, бесшумном полете. Ратных почувствовал холодный ветерок от взмахов сильных крыльев. Она вылетела наружу через окно с выломанной рамой.
Капитан прошел в алтарь, тоже пустой, замусоренный наметенными из тайги опавшими листьями. Ясно, что церковь брошена.
Он сел на пол, положив с одной стороны топор, с другой - пистолет, и привалился спиной к большой иконе, низом касавшейся пола. Икона почернела от времени и сырости, и видна была только босая нога какого-то святого.
.Ратных измучился за день и теперь наслаждался отдыхом. В церкви было тихо. Лишь за стенами ее накатами шумела под ветром тайга.
«Что делать дальше? Заколдованное место какое-то, язви его!»
Он поднялся с пола и увидел на стене белую точку. Подошел, ковырнул ее ногтем. В щель бревна был втиснут сложенный вчетверо изжеванный мундштук папиросы. Развернул мундштук и увидел золотое клеймо: «Бр. Лапины, Харбинъ». Он медленно опустил руку с окурком и прищурил глаза. Они стали узкими и злыми. «Кто курил здесь харбинские папиросы? Значит, «Антон» занес нас в Маньчжурию, в логово врага? Опасность близка, она рядом! Надо быть особенно осторожным. А пока марш из церкви! Скорее! Уйти подальше от этого опасного места!..»
2
Уйти подальше не удалось. Солнце уже село. На красном закате черными силуэтами вырезались высокие ели. Свои затесы на деревьях он не увидит и обратного пути к друзьям не найдет. Стрелять, как договорились, нельзя. Только бы они не вздумали пускать ракеты. Поменьше шума.
Осторожно, оглядываясь на каждом шагу, он спустился с холма к реке, пошел по берегу против течения, забрался в тальник и лег. Лежал на тальниковых сучьях, больно мявших бока и спину, жевал галеты и слушал не смолкавшую и ночью тайгу: тоскующий, призывный свист рябца, хриплое мяуканье рыси, похожее на заунывную песню подвывание волчицы, зовущей волка. Потом тайгу вспугнул не то дикий вопль, не то томительный лешачий хохот. Это кричала сова, возвращаясь в гнездо, в церковь. Церковь! Что там делается сейчас? Кто пришел туда?
Он нащупал в кармане гимнастерки окурок и начал слушать особенно напряженно, и тогда стал подкрадываться предательский сон. Спать нельзя, кругом все непонятно и враждебно, а сон наваливался, теплый, пушистый, словно накрывал с головой мягкой шубой.
Глава 11
ГРАД НОВО-КИТЕЖ
Цел этот город до сих пор - с белокаменными стенами, златоверхими церквами, с честными монастырями, островерхими теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из кондового негнущегося леса домами.
Цел град, но невидим! Не видать грешным людям славного Китежа!
1
Рассвет наконец зародился.
В пихтаче закричали кедровки, и потянула зорька, рассветный ветерок холодил колени под распахнувшейся шинелью. Капитал оперся о землю, чтобы встать, и увидел, что над ним стоит человек, бесцеремонно его разглядывающий. Два маленьких живых глаза на скуластом, изрытом оспой лице сверкали поистине звериным любопытством. Было в одежде этого человека что-то странное, непривычное.
Ратных рывком сел. Но человек в странной одежде упал на него и повалил. И пока он держал за руки несопротивлявшегося капитана, подбежал другой, так же странно одетый, и ловко, быстро обшарил капитана. Пистолет был сорван с разрезанного ремня, отобраны были топорик и компас. Затем его схватили за ворот, пнули ногой в бок и приказали грубо:
- Вздынься, поганец!
Капитан встал и увидел своих друзей. Косаговский был взволнован и встревожен, Сережа испуган, а Птуха сверкал цыганскими глазами, значит, был зол как черт. На лице мичмана багровела длинная глубокая царапина через всю щеку, а обут он был почему-то в поршни из сыромятной кожи, такие же, как и на ногах всех странных людей, стоявших кучкой в стороне. Ботинки мичмана напялил один из этих людей. Видимо, непривычный к такой обуви, он не зашнуровал их, и шнурки тянулись за ним сзади. Невдалеке от Сережи, не отрывая от него глаз и нервно облизываясь, сидел столбиком Женька. Пес чувствовал, что его хозяин и друг в опасности, и ждал сигнала, чтобы ринуться на выручку.
- Как вы думаете, куда мы попали, Степан Васильевич? - шепотом спросил капитана Птуха. - Что это за люди, никак не разберу. Борисы Годуновы какие-то! Я с первого взгляда подумал - маскарад. Потом, гляжу, нет, не маскарад. Я их за бороды таскал. Настоящие, не приклеенные.
- Это стрельцы, мичман,
- Стрельцы? - выкруглил удивленно глаза мичман. - Что вы такое говорите! С ума можно сойти!..
Все посмотрели на рослых, плечистых бородачей, стоявших в стороне около своих низкорослых, головастых лошаденок. Одеты они были в долгополые кафтаны зеленого цвета. «Из бильярдного сукна», - подумал Косаговский. На кафтанах, поперек груди, были нашивки-застежки из серебряного галуна. Через левое плечо у каждого перевязь-берендейка с висящими на ней патронами, на головах у всех остроконечные шапки-шлыки, отороченные лисьим мехом. Вооружены стрельцы были бердышами и длинноствольными кремневыми пистолетами.
Ратных насчитал десять стрельцов, одиннадцатым был их командир, десятник. Он отличался от рядовых широким серебряным галуном на шапке, поперек меховой опушки.
За кушак десятника рядом с длинной пистолью был засунут и капитанов «ТТ».
- Как это можно объяснить, Степан Васильевич? - спросил с невеселым любопытством Косаговский. - Стрельцы в двадцатом веке?
- Есть у меня на этот счет кое-какие мысли, но говорить боюсь. Все это так фантастично! Вчера днем я встретил в тайге двоих людей. Они, видимо, подняли тревогу, и стрельцы устроили на нас облаву. Не понимаю только, почему они нас за врагов считают?
- И я это заметил. Отношение к нам враждебное. - В голосе летчика слышались беспокойные нотки. Он посмотрел на Сережу и, понизив голос, сказал серьезно и тревожно: - Ответьте мне, ничего не скрывая, Степан Васильевич. Где мы находимся, по вашему мнению? В Советском Союзе, в Монголии или в Маньчжоу-Го? Я без конца думаю об этом, вспоминаю полет и окончательно запутался. Поймите меня, я не трус, но вот… - Он снова поглядел на Сережу.
- Понимаю. - Ратных потрогал стянутое в узелок ухо и помрачнел. - Я не слышал, чтобы в Монголии была такая дремучая тайга. В Маньчжурии есть, особенно в междуречье Амура, Аргуни, Сунгари. Дикие места, язви их, не диво заблудиться и сгинуть!
Он пощупал карман гимнастерки, где лежал харбинский окурок, решив рассказать о находке в таежной церкви и вызванных ею подозрениях, но к ним подходил стрелецкий десятник.
- Ладьтесь в путь, мирские! - строго сказал он.
- А куда пойдем, дядя? - дружелюбно спросил Птуха.
- Пошто зоблишься[11]? - скосил на него десятник злой глаз. - В пекло пойдешь, нечестивец!
- Не имейте эту привычку - быть нервным, - вежливо ответил одессит и пожал плечами. - Кошмарный характер у этих стрельцов!
- Вязать будем? - спросил десятника один из стрельцов.
- Пошто? Утечь им некуда. Трогай, с богом! Стрельцы сели на коней, а пеших пленников взяли в круг.
Двигались молча. Матерая тайга кончилась, началась редина, потом негустой лесок на месте вырубок, и гари, раскорчеванные уже под пашню. Показалось стадо коров и овец. Мальчишка-пастушонок, в распоясанной рубахе и лаптях, с длинным кнутом-хлопушей на плече, подбежал к стрельцам и что-то спросил, указывая на пленников. Стрелец ответил коротко и сердито:
- Поганцы мирские! Лазутчики.
Пастушонок испуганно попятился, потом плюнул с омерзением и хлопнул кнутом, метя концом по ногам пленников.
- Друзей мы, видимо, здесь не найдем, - невесело сказал летчик.
- Слышали, лазутчиками нас считают. Иначе говоря - разведчиками, шпионами, - откликнулся капитан.
- Вот еще морока на нашу голову! - вздохнул мичман.
За красными стволами молодых сосен вдруг что-то ослепительно засверкало, и открылось неоглядное озеро, с островами, заливами, протоками. Над озером вскинулась громада сопки, с вершиной круглой и белой, в блестках кварца, похожей на лысую голову.
А на берегу озера притулился к белой сопке древний бревенчатый город. Робко жались друг к другу темные, под сопревшими соломенными крышами избы, без печных труб и с крошечными окнами; стояли чуть не на каждой улице нарядные церкви с цветными куполами; раскинулась занавоженная базарная площадь с рядами тесовых и рогожных лавчонок; ближе к озеру исходили паром бани; дальше лениво ворочали крыльями ветряные мельницы. А посередине городских посадов, на холме, кичливо высился кремль-детинец, обнесенный бревенчатыми стенами с пузатыми боевыми башнями по углам. Над стеной поднялся синеглавый собор и высокие терема с крышами: и шатровыми, и в виде распиленных вдоль бочек, и с острыми петушиными гребнями. Из города наносило ветерком собачий лай, тележный скрип, петушиный крик и звонкий девичий голос, звавший теленка: «Теля, теля!..»
- Чудеса продолжаются! Город, как из сказки! - ошеломленно проговорил капитан.
Стрельцы, словно по команде, сдернули шлыки с голов и закрестились на городские церкви. Десятник, тоже крестясь, сказал строго и благоговейно:
- Святой град Ново-Китеж!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗАБЛУДИВШИЕСЯ В ВЕКАХ
Глава 1
НА СТОГНАХ ГРАДСКИХ
Внезапно он повернулся ко мне и сказал так просто, как говорят о погоде и самых обыденных вещах:
- Вы, конечно, слышали о переселении душ. А вот случалось ли вам слышать о переселении тел из одной эпохи в другую?
1
. Непонятно все вокруг до головокружения! И вправду попали они по меньшей мере в XVII век, влезли в историю, в самую ее середку, как сказал мичман Птуха.
- Кошмар! На что мне сдался семнадцатый век? - с кряхтеньем выдирая ногу, увязшую в грязи, ворчал Птуха. - Мне и в двадцатом было не плохо. А здесь мы будем иметь массу неприятностей. Это я вам точно говорю.
Грязную, ухабистую улицу, по которой они шли, обступили убогие избенки, крытые косматой ржавой соломой или еловым корьем. Окна изб - дыра в две ладони, кошачий лаз, а не окно - затянуты тонко скобленной коровьей брюшиной или бычьим пузырем. Печных труб на крышах нет, топились они по-черному, и дым валил из окон, дверей, из-под крыш, из всех щелей. Над городом низко висел этот дым, будто город загорелся со всех концов. Даже крылец у многих изб не было, только толстое бревно с зарубками вместо ступенек, прислоненное к дверям сеней. Крыши изб просели, заборы и плетни дворов сгнили, ворота завалились. Горькая нищета кричала из всех дырок.
Мичману надоело окунаться в грязные колдобины мостовой, и он повернул ближе к избам, где была тропка посуше. Но сюда выбрасывали из изб и со дворов золу, битые горшки, сношенное тряпье, дырявые лапти, дохлых кошек и собак. Споткнувшись о рассохшееся деревянное ведро, Птуха раздраженно запыхтел:
- Город! На две трубы меньше Москвы! С улицы на улицу, от плетня к плетню, от колодца к колодцу по Ново-Китежу пронеслась уже весть, что стрельцы поймали в тайге и привели в город мирских людей. Посмотреть на этакое диво кинулся весь город. По глубокой грязи улиц бежали мужики, обернув вокруг пояса полы зипунов и кафтанов, спешили бабы, высоко подняв подолы, мчались мальчишки; разбрызгивая фонтаны грязи, скакали верховые, волоклись телеги. И все разом остановились, увидев мирских, потом окружили их живым кольцом. Долго молча и робко разглядывали, и не скоро послышались первые голоса:
- Глянь, бороды бриты! Образ богомерзкий!
- Неверы!.. Антихристы!
- Скрадом к нам пробрались. Доглядчики!
- Обожди, спасены души! А как же они через Прорву прошли? И болотный засос их за ноги не схватил?
- Мирские все могут! Им нечистик помогает. И снова замолчали, разглядывая пленников кто испуганно, кто с отвращением, а кто просто с любопытством.
Глядели и пленники на стоявших кругом людей. Истые русские мужики суровой, трудной жизни. Правда, все чуть скуластые, с чуть раскосыми глазами; волосы у большинства черные, блестящие и жесткие. А мало ли в русской крови всяких других кровей бродит и пенится? Одеты все бедно: толстое домотканое сукно, самодельная пестрядь, крашеная посконь, холсты, дерюга, пеньковое рядно. У нас из этого половики, конские попоны и мешки делают, а здесь шьют кафтаны, зипуны, портки, рубахи, сарафаны. Покрой одежды старинный, как на исторических картинах, все длиннополое, длиннорукавное.
2
Долгое напряженное молчание прервал веселый смех Птухи. Стоявшая в первых рядах молодица, судорожно перебирая красные глиняные бусы, с испугом смотрела на бритое лицо мичмана.
- Ишь как на меня глаза пучит! - усмехнулся Птуха я повел на молодицу ласковым черным глазом. - Может, во сне меня видела, красавица?
- Ой, срамной какой! Лицо как коленка голое! - попятилась молодка. - Свинья необрядная!
- Зачем ты его так, девка? - примирительно сказали и толпе. - Мирской аль ново-китежский, родня мы.
- Знамо так! - дружно поддержали в толпе. - Василия Мирского, упокой господи его душеньку, помните? Говорил же он, что и в миру наши земляки, русичи, живут.
- Не земляки, а чужаки! Поганцы, чертово отродье, змеи шипящие!
. Это выкрикнул звонким горловым голосом высокий рыжебородый человек в нарядном кафтане до пят, не из сермяги или дерюги, а из добротного сукна ядовито-желтого цвета. Лицо его сплошь, кроме носа и узкой полоски лба, заросло густыми рыжими волосами. В тусклых оловянных его глазах затаилось зверино-злобное и рабски подлое. Нехорошее лицо, опасное!
- Прелестный голос! - поглядел Птуха на рыжебородого, - Удивлялось, почему он в одесской опере не поет. А рыжебородый завопил кликушно:
- Антихристы!.. Сыны дьявола! У них на голове рога сатаны!
- Патрикей скажет, только слушай! - насмешливо протянули в толпе. - Где они, рога-то?
- Под шапкой у них рога! - резко крикнул рыжебородый. - Сбей шапку, пощупай!
- Тю! Зачем сбивать? - Птуха снял мичманку и наклонил голову. - Щупайте, граждане! Какие же мы черти? И нас, как и вас, мама родила.
Ближний парень протянул руку, с опаской пощупал и крикнул радостно:
- Гладкая, как и у нас! Ей-бо, гладкая! Нет рогов!
Рыжебородый оттолкнул зло парня и пошел на мирских. Он остановился против Сережи и взвизгнул:
- А где третий глаз во лбу? Открой третий глаз, псёнок! У-у!.. Палачу бы под топор тебя! Чтоб и семени вашего не осталось!
Рыжебородый тянулся руками к Сереже. Казалось, он сейчас бросится душить мальчика. Сережа не отступил, не попятился, а ударил сильно по тянувшимся к нему рукам и крикнул:
- Ты, рыжий, не очень!..
Рыжебородый сунулся было ближе к Сереже, но мичман незаметно двинул его локтем в бок и сказал вежливо:
- Я, конечно, извиняюсь.
- Стрельцы, пошто мирским волю даете? - закричал слезливо рыжий, потирая бок. - Бейте мирских нещадно!
В толпе нашлись у него единомышленники. Это были молодые, сытые и мордастые парни. Их кафтаны, тоже из цветного хорошего сукна, были подпоясаны туго и высоко, выше пояса, а рукава засучены. Так выходят кулачные бойцы на «стенку».
- Бей мирских! - закричали мордастые парни. - Наш святой град пришли разведать!
- От царишки московского подосланы!.. Бей!.. Но из толпы закричали и другое:
- Не тронь мирских! Мы, может, тоже к миру тянемся!
- Мужики, помолчите! Орут как непоено стадо.
Поделиться книгой: