Смертельный капкан

По сердцу словно бритвой полоснули: внутри стало горячо и больно, на глаза навернулись слезы, пролить которые Андрей, конечно, не мог себе позволить.

— Данилка, — выдавил он из себя. — Привет.

— Папа, ты почему уехал? А я? Мы сегодня играть не будем?

Голосок четырехлетнего сынишки был таким родным, таким трогательным, что Андрей перевел дух, когда пигалица скрылась за дверью туалета. Слезы все же выступили. Люба знала, что делала, когда дала мобильник Данилке. Андрею нестерпимо захотелось выпрыгнуть из поезда прямо на ходу и идти домой пешком, с вещами или без них, не важно.

Важным в этом мире был только сын.

— Сегодня мы играть не будем, — сказал Андрей, излишне сильно стискивая плоский корпус телефона.

— Почему? — спросил Данилка.

Потому что я не в состоянии находиться в одном доме с твоей мамой, сынок, — ответил мысленно Андрей. — Потому что я не могу ее простить.

Даже ради меня?

На самом деле вопрос прозвучал только в воображении. Данилка пока что молчал. Ждал ответа на свой вопрос. Судя по тому, как отдаленно звучал голос мальчика, трубку для него держала Люба. Предусмотрительно включив громкую связь.

— У меня дела, — выдавил Андрей.

— А завтра? Мы будем играть завтра?

Черт бы побрал эту нелепую, фальшивую взрослую жизнь с ее дурацкими правилами и неписаными законами! Андрей сейчас отдал бы все за возможность обнять сына, прижать к груди, успокоить, заверить в своей любви. Нет, не все он готов был отдать. Оказывается, не все. Не готов пожертвовать самолюбием, гордостью, чувством собственного достоинства.

— Завтра меня еще не будет, — сказал Андрей.

— Почему, почему? — огорчился Данилка.

На это осталось лишь тупо повторить:

— Дела.

— А ты не делай дела, ты возвращайся, папа. Я тебе книжку подарю, хочешь? Про великанскую грушу.

Андрей невольно улыбнулся и, проводив взглядом девчушку из туалета, напомнил:

— Эту книгу я сам тебе подарил, Данила.

— Ну и что? — нашелся сын. — А теперь я тебе обратно дарю. Я тебе все-все отдам, только возвращайся. Все книжки, все игрушки. Самокат. Краски.

Горячий ком, набухший в горле, не позволял Андрею дышать. Пока он боролся с этим удушающим комом, силясь сделать глоток воздуха, в телефоне зазвучал другой голос:

— Видишь, как Данечка за тобой скучает? — Это была Люба. — Возвращайся, Андрюша. Прости меня. Больше этого не повторится, обещаю.

— Не повторится, — подтвердил он. — Потому что с меня хватит. Один раз я тебя уже простил.

— Ради сына, — тихо попросила жена.

— Ты и тогда ради сына просила.

— Нельзя быть таким жестоким, Андрей. Все совершают ошибки.

— Я таких ошибок не совершал, — сказал он.

— Но как мне все это объяснить Данечке? — спросила Люба. — Что ему сказать? Когда его папа вернется домой?

— Возвращайся, папа! — раздался отдаленный голосок Данилки.

Лучше бы Андрея пытали. Пальцы ломали, ногти рвали. Душевная боль была куда мучительней. Непереносимой.

— Скажи ему… — Андрей сглотнул. — Скажи, я своих родителей проведать поехал.

— А потом?

Люба умолкла, дожидаясь ответа. Можно было расслышать ее взволнованное дыхание.

— У моих неприятности, — буркнул Андрей. — Я должен быть рядом.

— Что случилось?

Люба спросила это встревоженно, но в ее голосе все равно звучало явное облегчение. Она уже поняла, что одержала очередную маленькую победу над мужем. Весь смысл семейной жизни для нее состоял из таких побед. А он постепенно оставлял одну позицию за другой. Отодвигал красную черту, за которую нельзя переступать. Жена этим пользовалась.

— Тебя это не касается, — раздраженно отрезал Андрей.

Проиграв в главном, он начал отыгрываться в мелочах. Как это уже бывало.

— Как скажешь, — безропотно согласилась Люба. — Ты звони, ладно? Мы без тебя скучать будем.

— Я уже скучаю! — прокричал Данилка.

— Слышал? Мы тебя ждем и любим. Пока!

Связь оборвалась. Андрей вернулся в вагон и сел. Бегства не получилось. Как будто не было той бессонной ночи и Любиного возвращения под утро. С синеватыми губами и развратными глазами. Просто он ехал проведать родителей, у которых случились неприятности. Просто.

Подавив вздох, Андрей уставился в окно, за которым убегал назад привычный мир. Задом наперед, задом наперед…

Глава 6

В ожидании адвоката Туманов разглядывал трещины и пятна на стенах и думал о всякой всячине. О жизни, пролетевшей быстро и бессмысленно, о собственной молодости, представляющейся теперь чужой, о том, что будет потом.

Неужели его посадят? Неужели все последующие годы он проведет за решеткой и колючей проволокой? Если будет вынесен приговор по обвинению в умышленном убийстве, то могут присудить смертную казнь и заменить ее пожизненным заключением. Или просто впаять лет пятнадцать-двадцать.

Туманов не думал, что способен прожить в неволе так долго. Достаточно было сосчитать дни, проведенные в СИЗО, чтобы представить, как медленно будет тянуться срок заключения. Все равно что гнить заживо. Лучше умереть.

И тогда Туманов впервые задумался о том, где бы раздобыть веревку или бритву. Незаметно сплести жгут из простыни и удавиться в общей камере было делом невозможным. Даже истечь кровью из перерезанных вен не дадут. Может быть, подписать протокол, как требовал Князь? Но Туманов не верил слову вора, пообещавшему пристроить его в библиотеку. Это всего лишь приманка, наживка. Как же быть? Где взять силы бороться? Почему Алла перестала проведывать и слать передачи? Что с ней? Скоро ли приедет Андрей и приедет ли вообще?

Голова лопалась от бесконечных вопросов, на которые не было ответа. Туманов осторожно улегся на лавку и, поерзав, чтобы найти позу поудобнее, сомкнул веки. Высокий стол прикрывал его от светильников дневного света на потолке. Что если встать на стул, снять одну такую трубку, разбить и воспользоваться осколком? Нет. Рука не повернется полоснуть по запястью достаточно сильно.

«Как же дорого приходится платить за ошибки молодости, — думал Туманов, сложив руки на груди и сомкнув пальцы в замок. — Прошлое настигает, когда этого совсем не ждешь. Карма, будь она неладна».

Ни он, ни Светлана не подозревали, как далеко зайдут их отношения. Долгое время они сдерживали живейший интерес друг к другу, старались не соприкасаться и не встречаться взглядами. И это у них получалось. Ни Юрий Никольников, ни Алла Туманова не замечали ничего подозрительного в поведении своих супругов. Нет, Алла все же что-то чувствовала, раз всеми силами старалась разрушить их дружбу. Вечно цеплялась к Никольникову, позволяла себе всякие невежливые выходки, чтобы отвадить его от дома. И отчасти она своей цели достигла. А потом Юрку вообще призвали в армию. К этому времени он успел расписаться со Светкой, так что Туманов с облегчением подумал, что больше никогда не подвергнется искушению.

А потом была та встреча в магазине. Он заявился туда с приятелями за водкой, чтобы в очередной раз обмыть рождение Андрея, а ушел со Светкой и двумя бутылками шампанского. Предложил просто поболтать о том, о сем, вспомнить былые дни, а она согласилась.

Свет в квартире не включали, выпивали в майских сумерках. Сквозняк колыхал гардины, похожие на белых призраков. Проигрыватель гонял один зарубежный диск за другим. Светка пересказывала письма Никольникова, Туманов не уставал повторять, какой Юрка замечательный друг. Потом она попросила проводить ее в другой конец города к родителям, а он лихо предложил переночевать у него. Чтобы ничего не вышло, легли на диване «валетом», то есть ногами друг к другу. И благополучно уснули, не позволив себе никаких вольностей. Но утром-то проснулись!

И перелег Туманов, развернувшись на диване. И опять о чем-то говорили, допив по бокалу выдохшегося шампанского. Взялись за руки зачем-то, доказывая друг другу, как сильно любят и уважают Юрку Никольникова. И вот уже их губы соединились. И вот уже не только губы…

А телефон надрывался на тумбочке в прихожей. Это Алле не терпелось сообщить Туманову радостную весть: ее выпишут из роддома на день раньше, уже после-послезавтра. А еще ей нужно было что-то из одежды и очень-очень хотелось конфет. Она просто бредила ими, поэтому сумела спуститься в больничный вестибюль, где был установлен телефон-автомат. Но муж на звонок не ответил. И днем не ответил. Только вечером, когда Алле уже было не до конфет. Воскресенье заканчивалось, май заканчивался, прежняя беззаботная жизнь заканчивалась.

«Ты где пропадал?» — спросила она Туманова, а он пробубнил что-то насквозь лживое, наспех придуманное. Она рассказывала, как Андрюша впервые взял грудь, описывала, на кого он похож и какие звуки издает, а Туманов деревянно восторгался и смотрел на мокрое полотенце, брошенное Светланой в комнате, и думал о том, что нужно будет все выстирать до возвращения супруги. Все выстирать, убрать и хорошенько проветрить. Хотя вряд ли это поможет. Потому что душу не очистишь, не проветришь.

Самое трудное было смотреть Алле в глаза. А потом смотреть в глаза Никольникову, вернувшемуся из армии. Со Светланой все было гораздо проще, они ведь оба были заговорщиками, хранившими опасную тайну. Правда, по прошествии лет она зачем-то решила открыться. Что послужило причиной? Проснувшаяся совесть? Вряд ли. Скорее всего, Светке захотелось досадить Туманову, потерявшему к ней интерес. Это была месть. Не зря говорят, что отвергнутая женщина опаснее той, которую взяли силой.

Уже засыпая, Туманов увидел Светлану Никольникову, расхаживающую по квартире в тюрбане, сооруженном из Аллиного полотенца. Больше на ней ничего не было. Он хотел, чтобы она ушла поскорее, а она сказала, что сначала должна сделать педикюр. Чем и занялась, устроившись на диване в чем мать родила. И Туманов перестал настаивать на ее уходе…

— Вынужден прервать ваше приятное времяпровождение…

Чужой голос, ворвавшийся в сознание, заставил Туманова очнуться и рывком сесть на лавке, очумело хлопая глазами.

Место удалившегося следователя занимал низкорослый крепыш с потной лысиной. Дорогой костюм сидел на нем так скверно, что можно было бы не тратиться. Узкие глазки незнакомца отчасти компенсировались большими негритянскими губами.

— Я ваш адвокат, — представился он, деловито открывая портфель и усаживаясь поудобнее. — Зовут меня Валерий Вячеславович Лещинский, мне предложено защищать вас по данному делу.

— Кем?.. — Туманов откашлялся в кулак. — Кем предложено?

Глаза Лещинского были устроены таким образом, что в них не читалось никаких эмоций, поэтому он преспокойно уставился на собеседника своими щелочками и проигнорировал вопрос.

— Я внимательно ознакомился с вашим делом, Вадим Петрович. И даже успел переговорить со сторонами конфликта.

— Не было никакого конфликта, — отрезал Туманов. — Никольников вызвал меня на дачу. Я приехал и обнаружил его мертвым. Ссора придумана свидетелем. Этим, как его…? Рогожиным.

— Рогожкиным, — поправил Лещинский. — У этого человека не было корыстного умысла, следовательно, сознательный оговор исключается.

— Ему могло померещиться.

— Допускаю. Но как тогда быть с уликами, свидетельствующими против вас, Вадим Петрович?

— Вы имеете в виду нож? — угрюмо поинтересовался Туманов.

— И нож, — подтвердил Лещинский, — и другие улики, косвенные. Например, то, как вы проникли на территорию дачного участка.

— Как я проник?

— Тайком. Скрытно.

— Опять двадцать пять! — занервничал Туманов. — Зачем мне было таиться? Я въехал и все. Ворота были открыты.

— А вот сторож утверждает обратное, — возразил Лещинский, жмурясь, как кот, которого почесывают за ухом. — Он запер ворота на засов. А когда вернулся на пост, обнаружил створки распахнутыми. По его словам, злоумышленник незаконным образом проник на охраняемую территорию, самовольно перебравшись через ворота. Зачем ему это понадобилось?

— Сторожу?

— Злоумышленнику.

— Я не понял, вы мой адвокат или обвинитель? — заговорил Туманов, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. — По-моему, вы в одну дудку со следователем дудите.

Тут Лещинский надулся, словно к его губам действительно поднесли невидимый духовой инструмент.

— В своей практике, — начал он, то и дело переходя на обидчивые, звонкие нотки, — я частенько сталкиваюсь с проявлениями людской неблагодарности и даже хамства. Приходится мириться с этим, входить в положение своих клиентов. Вы ведь находитесь в состоянии стресса, растерянны, напуганны. Вот и срываетесь. — Адвокат развел руками, мол, ничего не поделаешь. — С точки зрения психологии, нормальное явление. Но мне, конечно, нелегко. Проявляйте хотя бы элементарное уважение. Я на вашей стороне.

— Ладно, извините, — проворчал Туманов, не чувствуя за собой вины, но все же пытаясь войти в положение адвоката. — Но прошу впредь не уговаривать меня сознаваться в том, чего я не делал. Убийца Никольникова не я, зарубите себе это на носу.

— Знаете, а я даже спорить с вами не стану. Не вы так не вы, речь не о том.

— А о чем? — удивился Туманов.

— Для нас с вами главное представить дело в наиболее благоприятном для вас свете, Вадим Петрович, — быстро произнес Лещинский. — И тут картина представляется мне следующей. — Придвинувшись вместе со стулом к столу, он заговорщицки нагнулся к Туманову. — Пользуясь тем, что жена находится в отпуске…

— Она в отпуске?

— Была. Уже вернулась. Итак, пользуясь отсутствием супруги, Никольников беспробудно пьянствовал за городом. Тут-то с ним и приключился алкогольный делирий, белая горячка в просторечии. С новой силой вспыхнули обиды молодости, подозрения, ревность. — Легко вскочив на ноги, Лещинский принялся расхаживать по комнате, и стало ясно, что если бы не выбранная стезя юриста, он мог бы преуспеть на поприще драматургии. — Что делает в этом состоянии Никольников? Вместо того чтобы проспаться и отправиться в свою редакцию, он еще выпивает и звонит Светлане, донимает ее своей ревностью, доводит до слез.

— В самом деле? — удивился Туманов.

— Это не имеет ни малейшего значения, — отмахнулся Лещинский, возвращаясь на место. — Мы просто ищем смягчающие обстоятельства, понимаете? Итак, Никольников третирует свою супругу. А вы ее любили, любили страстно, без памяти. — Разглагольствуя, адвокат заметно оживился и даже порозовел. — И тут вы узнаете, что покойный плохо обходится с любовью всей вашей жизни. На протяжении всех лет брака он постоянно обижал Светлану, всячески третировал и даже, как она вам пожаловалась, применял к ней физическую силу…

— Вздор! — не выдержал Туманов. — Юрка… Юрий никогда Светлану и пальцем не трогал. И жили они душа в душу.

— Это не важно. Мы ведь выстраиваем линию защиты. Нашу оборону, понимаете? Одно дело — убить человека в порыве гнева во время ссоры. И совсем другое — вступиться за честь женщины, вашей любимой женщины.

— Светлана никогда не была моей любимой женщиной. Блудили мы, вот и все.

— Суду об этом знать совсем не обязательно, — подмигнул Лещинский. — Вы поехали к Никольникову, чтобы урезонить его. Хотели защитить Светлану. Но, увы. — Он трагически наморщил лоб. — Бывший друг не внял уговорам. Более того, бросился в драку. Вот почему вы схватились за нож. Придерживаясь этой линии, вы получите минимальный срок. Что и требовалось доказать. Ну? Как вам такая версия?

Туманову захотелось встать и врезать адвокату кулаком по физиономии, да так, чтобы задеть и выпяченные губы, и один из хитро прищуренных глаз. Он аккуратно сложил руки перед собой, посмотрел на них и глухо произнес:

— Я не желаю иметь с вами никакого дела, Валерий Вячеславович. Вы не адвокат. Вы пособник тех преступников, которые меня подставили. Уходите. На этом наше общение закончено.

— Прекрасно, — забормотал Лещинский, запихивая бумаги в портфель. — Так и запишем. От защиты отказался.

— Я другого адвоката себе найму.

— Ха. Ха. Ха. — Это был не смех, а три раздельно произнесенных слога. — Не обольщайтесь, Вадим Петрович. Вы не в Швейцарии и не в Канаде. Найти адвоката, находясь в местах лишения свободы, это, знаете, очень и очень непросто. Вам бы выжить хотя бы. — Лещинский прищурился в сторону Туманова. — Дотянуть до суда. А то ведь в общей камере всякое может случиться.

— Понимаю. Это, типа, привет от Князя и его кодлы?

— Не знаю никакого князя. Я просто с вами мыслями поделился. Может быть, вы все-таки образумитесь. Хотя сомневаюсь, очень сомневаюсь. Что ж, позвольте откланяться.