Помоги проекту - поделись книгой:
Пришли в Семятичи. Там уже немцы. На железнодорожной станции бушует сплошное море огня. В Батиках Ближних — тоже немцы. Тут нас тщательно обыскали. Мы остановились в разваленном сарайчике. Люди тайком приносили нам хлеб и молоко. Отсюда мы следили за единоборством наших с немцами[20]. Но вот по отзвукам боя стало слышно, что сражается лишь дот лейтенанта Федорова. Но и его пушки и пулеметы стреляли все реже. На второй неделе, в четверг или в пятницу на рассвете, уже почти не было слышно нашего дота, а к полудню он совсем затих.
Спустя 2–3 недели мне сказали, что подобрали красноармейца Амозова. Он, тяжело раненный, контуженный и обгоревший, полз по дороге. Мне удалось повидать его в лагерном лазарете. Амозов рассказал, что к их доту подходил немецкий парламентер с белым флагом. Но на предложение о сдаче наши ответили огнем. В живых остался только он[21].
Ваня погиб. Он был хороший отец и хороший товарищ. Любил военную службу и своих бойцов. Его взвод, а потом рота на всех соревнованиях занимали первые места по стрельбе из пулемета. С ним я была счастлива. Война разрушила нашу семью. Одна радость — дети, одна надежда, что мой сын Олег будет таким, как его отец.
В вечном долгу
Иван Петрович Ваврентюк
Наш хутор находился вблизи деревни Крупица, в нескольких километрах от границы. Мне было 12 лет, когда грянула война.
В 1942 году мне с двумя такими же подростками, как и я, удалось проникнуть в дот, который стоит на опушке леса. Гитлеровцы замуровали все входы в него, и нам пришлось лезть через маленькое косое отверстие. С большим трудом протиснулись вовнутрь. Непередаваемое чувство охватило нас. Здесь, в этой бетонной толще, дрались бойцы.
Мы нашли солдатский котелок и зажгли в нем смоляные щепки. Огляделись. Кругом черно, на всем слой сажи и пепла. Орудия и пулеметы обгорели. Под ногами — стреляные гильзы. В некоторых отсеках рухнул пол. С помощью куска доски мы спустились этажом ниже.
Впереди шел Виктор Кузнецов. Вдруг он остановился. В отблесках коптящего пламени смутно виднелось что-то похожее на одежду.
— Ребята! Гимнастерка! — воскликнул Витя и тотчас с ужасом отпрянул.
Мы увидели останки наших бойцов. Они лежали на соломе головой к стене. Мы оцепенели. Уже разбежались напуганные нашим вторжением крысы, а мы все еще продолжали стоять.
Потрясение было таким сильным, что всякое желание продолжать осмотр дота пропало.
Западнее железнодорожной станции Семятичи расположена деревня Анусин. На ее восточной окраине стоит избитый снарядами дот. Около него долгое время стояли два подбитых немецких танка. Из этого дота примерно через три недели после начала войны в Семятичскую районную больницу немцы привезли обгоревшего и раненого воина. Говорили, что он лейтенант Красной Армии. Когда воин пришел в себя, первым его желанием было найти оружие и сражаться.
Около деревни Минчево есть много дотов, которые держались до двух недель. Гитлеровцы бетонировали выходы из дота и амбразуры. Если в нем оставались раненые, они погибали. До сих пор там находят останки героев. В 1941 году кто-то сочинил песню. Ее пели в нашей местности на мотив «Тучи над городом встали».
В кювете шоссе около деревни Слохи долгое время валялись обгоревшие кузова трех немецких легковых машин. Среди населения ходили слухи, что в них ехало высокое немецкое начальство во главе с генералом, который отличился при захвате острова Крит. Эти машины подбили защитники дотов. На четвертый день войны эсэсовские головорезы в бешеной злобе за убитого генерала сожгли деревню Слохи и расстреляли жителей, не успевших скрыться в соседние селения. На пятый день они стали расстреливать жителей соседней деревни Клекотово и жечь там дома.
В то время приходилось много слышать о пограничнике лейтенанте Прозорове. Он был ворошиловским стрелком. Когда началась война, засел с бойцами в подвале и успешно отбил несколько атак. В течение дня лейтенант уничтожил из своей винтовки десятки фашистов. Но был тяжело ранен. Местные жители укрыли его. К вечеру 22 июня гитлеровцы заняли деревню, обнаружили отважного пограничника и расстреляли.
Рассказывали как легенду о лейтенанте П. Д. Чугунове. Он организовал оборону у селения Крупица. Чугунов защищался до последних сил. Кончились патроны в винтовке. Враги окружили его, предложили сдаться. Но он продолжал огонь из нагана, пока не был убит. Фашисты запрещали убирать труп героя, который так и лежал с наганом в правой руке.
На высотке у деревни Заенчики боец со станковым пулеметом отбил несколько атак, на многие часы задержав врага. Воин был убит прикладами озверевших фашистов. Вблизи этого же селения на второй день войны в перестрелке с гитлеровцами погиб лейтенант В. А. Кузнецов.
Пленных фашисты держали в большом лагере, который у нас называли Сухозебры. Это недалеко от Дрохичина. Осенью 1941 года военнопленные подняли восстание. Рассказывали, что в назначенный час, безоружные и голодные, они бросились на охрану и прорвали проволочные заграждения. И хотя многие погибли, но тысячи людей вырвались на свободу. Целый месяц с наступлением темноты глухими проселочными дорогами пробирались эти люди на восток. У жителей не хватало одежды, так часто и много приходилось переодевать беглецов. Особенно помогали им семьи военнослужащих, к примеру, жена капитана Калгашкина — Анна Ивановна. С ней было двое малых сыновей: Сережа и Саша. Муж находился в отъезде, когда запылала граница. Анна Ивановна не успела эвакуироваться и жила на хуторе недалеко от нас. Или Мария Даниловна Кузнецова, также жена капитана. Четверо сыновей росло у нее: Витя, Коля, Толя и Саша. Муж ее работал на сооружении дотов и в начале войны ушел с войсками[22]. Квартиру их разграбили, поэтому семья ушла из Дрохичина и поселилась у нас в доме.
И вот эти две женщины стали для всех нас образцом. Они активно помогали нашим воинам, бежавшим из плена, отправляли их в обход комендатур и полицейских постов к фронту, бойкотировали все немецкие мероприятия. Распространяли сведения о положении на фронте. Умело преподносили любую весть о поражении немцев.
В деревне Крупица гитлеровцы организовали табачные плантации, куда все должны были ходить работать. Кузнецова и Калгашкина на работу не выходили и открыто призывали не делать этого и других. Они уговаривали крестьян не сдавать поставки сельхозпродуктов.
Немцы пытались соблазнить людей россказнями о прелестях жизни в рейхе и вывезти их в Германию. Кузнецова с Калгашкиной решительно разоблачали их демагогию. И это приносило свои результаты. Как правило, никто не изъявлял желания ехать добровольно.
Очевидно, гитлеровцам стало известно о работе патриоток. В июне 1943 года к нам в дом ворвались фашисты. Кузнецову с детьми арестовали. Схватили и Калгашкину с детьми. Аресты прошли по всей округе. Вскоре всех арестованных расстреляли в окрестностях города Бельска-Подлясского.
Лишь старший сын Кузнецовой Виктор избежал ареста и расстрела. Он был пастушком и, когда забирали мать, находился в 16 километрах от хутора. Это был необыкновенно смелый и любящий Родину мальчик. Осенью 1941 и зимой 1942 года он, 13-летний, дважды пытался достичь фронта. Его возвращали из Орши и Смоленска. Последний раз пригрозили, что при новой попытке расстреляют на месте. Тогда все мечты Вити устремились к тому, чтобы разыскать партизан или создать свой партизанский отряд. Три припрятанные винтовки с патронами у него уже были.
Витя погиб в 1944 году от рук бандитов, маскировавшихся под партизан.
И еще об одном человеке, который учил меня жить и любить Отчизну.
За два дня до войны после окончания военного училища прибыл в свою часть лейтенант Игорь Суров. При защите городка он был тяжело ранен. Перевозить тяжелораненых пленных гитлеровцы заставляли крестьян. Однако жители часто везли раненых не в лагерь, а в деревню или на хутор. Так было и с Суровым. Моя мать делала ему перевязки, лечила, как могла. Вскоре Игорю стало легче, но мешала пуля, которая сидела где-то внутри. Пришлось договориться об операции с врачом больницы в Семятичах. Скоро Суров вернулся к нам и, когда окончательно окреп, решил идти на восток, к линии фронта. Но около Высокого напоролся на засаду. В перестрелке был ранен. Пришлось остаться. Зимой 1941/42 года Суров организовал партизанский отряд, который стал действовать в районе Беловежской пущи. Летом сорок второго во время минирования железнодорожного полотна его тяжело ранило в голову. Придя в себя и увидев, что он сковывает партизан, Суров попросил переправить его к нам на хутор.
Лежать в хате было опасно. Поэтому его устроили во ржи, а после ее уборки — под полом (дом имел высокий фундамент). Поправлялся Суров плохо, так как, лежа в лесу, сильно простыл и у него отнимались ноги. Но крепкий организм не подвел его и на этот раз. Только ходить далеко не мог. О возвращении к партизанам не могло быть и речи. С помощью верных людей ему выправили паспорт и прописали в соседней деревне.
Однако Суров не сидел сложа руки. Через подпольщиков он получал и распространял советские листовки и газеты, в том числе газету брестского антифашистского комитета «За Родину». Он собирал также оружие для партизан и нередко посылал нас, мальчишек, искать винтовки в дотах.
Весной 1944 года он все же ушел к партизанам. После соединения с наступающими частями нашей армии Игорь Суров воевал до конца войны. И лишь недавно я получил от него длинное письмо. Мои поиски увенчались успехом.
Детство мое было опалено войной. Довелось видеть многих героев, которые, не задумываясь, отдали жизнь за свою страну. И мы перед ними в вечном долгу.
Это была явь
Василий Яковлевич Сисин
Снился мне сон: по щучьему велению наш дом движется ко мне домой, в Ташкент. А потом как задрожит, как застонет… Я проснулся. Дрожало и стонало не во сне. Это была явь. Это была война. Выскочил из дому — навстречу бежит боец. В его руках оптический прицел полевой пушки. Не успели мы с ним поравняться, как рядом разорвался снаряд, и меня сбило воздушной волной. Боец погиб.
Добежал до дивизиона. Здесь бойцы уже с оружием в руках. Дежурный, начальник связи, лейтенант Домиенко раздает патроны.
Я к нему:
— За командиром машину послали?
— Сейчас только поехали шофер и старший сержант.
Машина не вернулась.
Из города прибыл Сергей Шрамко, командир батареи, которая оставалась в крепости. Сбежались женщины с детьми, бойцы и командиры из разных частей и из соседней с нами транспортной роты 333-го стрелкового полка, четыре пограничника. Двое из них — в нижнем белье, мокрые, наверное, с пограничного острова. Третий все горевал, что потерял пограничную фуражку. Четвертый, в черном комбинезоне, сержант.
Я приказал старшине выдать форму им и женщинам, которые прибежали, в чем спали. Среди женщин — военфельдшер Раиса Абакумова со старушкой матерью.
Самолеты сыплют бомбы. Зенитки стоят на валу. Мы к ним. Удалось-таки один четырехмоторный сбить, другой — задымил и с правым креном пошел на юго-восток. Дело прошлое, не знаю, что с ним стало, потому что скрылся он за крепостным валом. Сделали мы несколько выстрелов и по московскому шоссе.
В стороне железнодорожного моста, за Бугом, висел немецкий аэростат. Домиенко говорит:
— Сисин, сбей эту колбасу.
Обстреляли аэростат, но не достали его. Хотел переместить тягачом орудие, чтобы поближе было, но в это время снаряд или бомба попали в погребок с боеприпасами. Стали рваться снаряды, и мы покинули артпарк. Из караульной палатки двое или трое спаслись. А их там было 16 человек.
Многие деревья упали, сраженные. На них были грачиные гнезда. Грачи вьются, не улетают, тоже знают родной дом.
Скоро показалась немецкая пехота. Отбили врагов. Отогнали к Мухавцу. Вода в реке будто побурела от крови.
Погиб Сергей Шрамко. Он упал у стены форта, там его и похоронили.
Опять фашисты полезли. Когда мы погнали, некоторые из них захотели укрыться в доме комсостава. Там боец Гущин (он стоял на посту в артпарке еще перед первой бомбежкой) давай лупить их штыком и прикладом.
На валах, а кое-где уже внутри крепости, немцы установили пулеметы и минометы. Нашей разведке удалось нащупать их огневые позиции. Это над Северными воротами, на перекрестке дорог и на валу правее ворот. И еще за санчастью, в зеленой ограде.
Густой черный дым закрыл подступы к валам. Используя эту завесу, мы решили уничтожить пулеметчиков. Когда снимали их, лейтенант Зельпукаров с бойцами попал под огонь одного из них. Его ранило в спину двумя или тремя пулями. Но он не ушел в укрытие, продолжал руководить своей ротой. Подобравшись в дыму к вражескому пулеметчику, мы отомстили за боевых товарищей.
С утра в промежутках боя со стороны Южного городка доносилась сильная артиллерийская стрельба, но потом ее не стало слышно.
Днем Домиенко с бойцами поймали батарейным радиоприемником сообщение Советского правительства о нападении Германии. Когда я подошел, передача кончилась и диктор начал говорить на украинском языке. По-украински я не понимал и разобрал только «Чырвоная Армия».
Установили мы счетверенный «максим».
Домиенко говорит:
— Ты почему передал пулемет сержанту? Мы не знаем, кто он.
А сержант-пограничник мне как-то сразу понравился, и я ответил:
— Парень он хороший, надежный.
И верно. До последнего патрона вели огонь пограничники.
Подошел майор. Я спрашиваю у Домиенко:
— Кто это?
— Майор Гаврилов, командир 44-го стрелкового полка. Командовать будет фортом. Комиссаром — политрук Скрипник. А начальником штаба — капитан Касаткин. Он уже всех на роты разбил.
Оказывается, меня назначили командиром первого взвода на правом фланге.
Дни сменялись ночами. А ночей считай что и не было. Ночи казались светлей дня. Фашисты пускали осветительные ракеты. Теперь не могу вспомнить, в какой день что происходило. Непрерывно бушевали бои.
Как-то подошли к форту два немецких танка. Вызвал меня Гаврилов:
— Надо заминировать с обеих сторон входы в казематы.
— Так мин нет.
— Придумайте. Свяжите по нескольку РГД[23].
Посовещались мы с ребятами и действительно придумали.
Связывали по пять гранат. В две вставляли запалы. Разберем пару булыжников на мостовой и в те ямки ручками вверх положим гранаты.
Вскоре мы услышали: «Русские, сдавайтесь. Немецкое командование гарантирует жизнь. Москва капитулировала». Листовки стали к нам забрасывать. В них карта окружения. Названы города, которые они якобы взяли. Мы им, конечно, не верили. Наш ответ один — не сдадимся. После этого загнали они свой броневик на вал. На нем красное полотно с белым кругом и черной свастикой. Майор Гаврилов приказал:
— Сорвать знамя. Броневик подорвать. Для исполнения возьмите с собой этого бойца.
Смотрю — стоит человек. Лицо бледное.
— Чего он такой?
— А он только что появился у нас. Ты проверь его в деле.
Боец мне и говорит:
— Во время бомбежки я спрятался в комсоставских домах. Теперь вот выбрал момент и перебежал в форт. Возьмите меня, я докажу.
Связали пять гранат проволокой, запалы вставили. Объяснили бойцу план действий:
— Вокруг нас пулеметные гнезда. Дело надо сделать осторожно. Самое страшное гнездо около центральной дороги. Я по нему открою огонь, а ты выскакивай на вал, беги правой стороной, срывай полотно, бросай под броневик гранаты и прыгай вниз.
Нам удалось все сделать так, как планировали. Боец оказался молодцом.
Обстановка усложнялась. Кончился лед. Воду из вырытых колодцев пить нельзя. Здесь 100 лет были конюшни. Кончились и сухари. Решили детей и женщин отправить к немцам, может, живы останутся. Сами же провели партсобрание — как быть? Многие тогда выводили на листках бумаги: «Прошу принять в ряды Коммунистической партии. Обязуюсь…»
Писал и я заявление. Рекомендацией нам были боевые дела.
Фашисты стали забрасывать нас слезоточивыми шашками. Мы надели противогазы и наблюдали за каждым движением противника: что он предпримет дальше? Через несколько часов гитлеровцы кричат во все горло: «Сдавайтесь! А то мы всех вас уничтожим!» Мы к этому уже попривыкали и не обращали внимания. Только очень жалели, что кончились у нас гранаты.
Однажды рано утром вызвал меня майор Гаврилов:
— Пойдешь в разведку вместе с двумя лейтенантами и младшим политруком. Необходимо узнать вражеское расположение. Надо у них нащупать слабое место. Может, прорвемся.
Я взял еще сержанта со второй батареи, и мы пошли. Заползли на вал — пулемет «максим» лежит вниз стволом, рядом сержант в черном комбинезоне. Другой боец — лицом вниз. Убиты оба.
Залег я между вытяжных труб и стал смотреть в бинокль. Вижу на валу над главными воротами около 100 фашистов. У Кобринских — тоже. За комсоставскими домами толпится их человек 30. Человек 40–60 идут в нашу сторону.
Не выдержали мои нервы, выпустил по ним весь диск. Только хотел сменить место, как что-то стукнуло меня по голове. Отбежал метров десять и, бывает же такое, подумал: «Все ли забрал?» Пилотки нет. Вернулся, взял пилотку и побежал вниз, к штабной машине. Тут и сознание потерял. Дотащили меня разведчики до каземата Абакумовой. Очнулся скоро. Лежу перевязанный. Вокруг раненые кричат в беспамятстве, стонут. Стало как-то не по себе. Поднялся. Попробовал идти — получается. Левую руку в плече никак не подыму. Наверное, об машину ударился, когда падал. Оступился на левую ногу — искры из глаз посыпались. Добрался до недорытого колодца. Лег. Подошли Зельпукаров, Домиенко, бойцы. Что-то продолжают обсуждать. Слышу — о знамени и о штабных документах речь идет. Решили все это закопать. Домиенко сказал:
Поделиться книгой: