– Оставим портретное сходство. Что ты скажешь о картине?
Лавруха осторожно взял доску в руки и пристроился возле окна.
– Откуда она у вас? – спросил наконец он.
– Это имеет значение?
– Думаю, да, – Лавруха поцокал языком.
– Он ее принес, – Жека старательно избегала имени Быкадорова. – Катька нашла картину рядом с ним.
– А он где ее взял?
– Теперь не спросишь, – вздохнула Жека.
– А ты что о ней думаешь, искусствовед хренов? – обратился Лавруха ко мне.
– Ну, не знаю…. Судя по манере письма – очень поздняя немецкая готика. Или кто-то из голландцев. Или более поздняя удачная стилизация.
– Да ты с ума сошла! – возмутилась чересчур восприимчивая к красоте Жека. – Какая стилизация? Я такого даже у Кранаха не видела… Это же настоящий шедевр…
– Слышишь, Катька! – Лавруха подмигнул мне. – Ты у нас шедевр. Выйдешь за меня замуж?
– Скотина ты, Снегирь, – надулась Жека. – Ты же мне предлагал! Еще в мае, забыл, что ли?
– Девки, я вас обеих люблю. Предлагаю жить гаремом. Тем более что евнух у нас уже есть, – Лавруха погладил Пупика, взобравшегося к нему на колени.
Я даже не успела удивиться этому (Пупик не особенно жаловал Снегиря), когда поняла, что вовсе не Лавруха интересовал моего кота: картина, вот что влекло его. Почище валерьянки и псевдомясных шариков. Вернее, девушка, изображенная на картине. Пупик выгнул спину и потерся о доску.
– И ты туда же, ценитель! – Лавруха покачал головой и снова уставился на картину. – А в общем, Жека права: это действительно шедевр.
– Я засяду за каталоги. А ты проведи спектральный анализ, – сказала я Лаврухе. – Может быть, удастся установить время написания. И потом, эта надпись… Стоит сфотографировать картину в инфракрасных лучах. Глядишь, и автор всплывет. Ты же реставратор, Лавруха, у тебя связи.
– Ты знаешь, сколько все это будет стоить? Учти, у меня только две пары штанов…
– Я почти продала твое «Зимнее утро», – обнадежила я Лавруху.
– И кто этот сумасшедший? – Лавруха шарил глазами по картине, он вовсе не собирался с ней расставаться.
– Не сумасшедший, а сумасшедшая. Шведка из консульства.
– Что ты говоришь? Хорошенькая?
– Где ты видел хорошеньких шведок, скажи мне на милость!
Только сейчас я вспомнила о вчерашней несостоявшейся покупке; нужно отзвониться белокурой бестии, проблеять что-то типа «зоггу» и все-таки втюхать «Зимнее утро», пока не спала жара. Мы получим хоть какие-то деньги для работы над доской, а там видно будет.
Я поделилась с Лаврухой своими планами относительно картины, но тут снова вмешалась Жека.
– Лучше будет, если вы все-таки скажете о ней этому капитану… А вдруг она краденая?
В том, что она была краденой, я не сомневалась ни секунды. Покойный А.А. Гольтман дышал мне в спину. Но расстаться с картиной вот так, за здорово живешь, даже не попытавшись ничего узнать о ней, я просто не могла. И потом, это удивительное портретное сходство…. Почему рыжеволосая женщина так похожа на меня? Все эти «почему» позвякивали, как китайские колокольчики на сквозняке.
– Никто не собирается ее присваивать, Жека. Такую вещь просто нельзя присвоить. Но выяснить, что это такое, мы просто обязаны.
– Я в этом не участвую. И вообще возвращаюсь на дачу, к детям. У меня нервный стресс.
– Сделаем так, Евгения, – наш единственный мужчина оторвался наконец от доски и взял бразды правления в свои руки. – Сейчас я отвезу тебя в Зеленогорск, потом займусь картиной.
– А я попытаюсь выделить фрекен, – весело закончила я и повернулась к Лаврухе:
– Ты не против, если мы вобьем в эту рыжую прелестницу твой гонорар?
– Ты ведь и так все уже решила, Кэт.
– Авантюристка, – снова заклеймила меня Жека.
…Проводив Жеку и Снегиря до машины, я вернулась домой и набрала номер шведки. Буря и натиск, вот что срабатывает в таких случаях. Плачущим голосом, который делал мой английский неотразимым, я сообщила атташе по культуре, что трагические обстоятельства помешали мне продать картину вчера, но если фрекен не возражает и все еще готова…
Фрекен не возражала. Она все еще была готова.
Мы договорились встретиться в галерее через полтора часа. Умиротворенная этим известием, я отправилась в ванную: до «Валхаллы» десять минут прогулочным шагом, и у меня есть время, чтобы смыть с себя вчерашнее и подумать о завтрашнем.
Погрузив тело в теплую воду, я закрыла глаза. Каталоги. Нужно пересмотреть все известные каталоги на предмет идентификации стиля. В том, что это кто-то из немцев или голландцев, я почти не сомневалась, но такого смелого, такого раскованного письма я не видела ни у кого. Даже тайно любимый мной Рогир ван дер Вейден[8] остался далеко за бортом. Даже Лукас Кранах… Жека права. Это действительно шедевр. Даже в том плачевном виде, в котором он пребывает.
Я вдруг подумала о покойном коллекционере из Павловска. И о некрологе, подсмотренном мной в метро. Трагически погиб. Кажется, там была именно эта фраза. Черт возьми, можно ли считать смерть Быкадорова трагической гибелью? И почему я решила, что картина как-то связана с Гольтманом? Ведь он коллекционировал живопись барокко, а это совсем другие имена….
Я отогнала мысли о коллекционере, я спустила их в воронку вместе с уходящей водой, насухо вытерлась и спустя полчаса уже подходила к «Валхалле». Доска лежала в полиэтиленовом пакете, завернутая в наволочку: я просто не могла расстаться с картиной, это становилось похожим на тихое помешательство.
…Первым, кого я увидела, был капитан Марич. Я наткнулась на него возле книжного магазина «Недра», куда периодически заходила поглазеть на альбомы по живописи. И поздороваться с милой молоденькой продавщицей, которая в знак особого расположения иногда пускала меня за прилавок.
– Добрый день, Катерина Мстиславовна, – вежливо поздоровался Марич. – Опаздываете.
Только тебя здесь не хватало, подумала я и инстинктивно прижала к себе пакет с картиной.
– Сами понимаете, – хмуро сказала я. – Трудно прийти в себя после вчерашнего.
– Вам помочь? – предупредительная лапа капитана потянулась к пакету.
– Ничего, мне не тяжело, – я отпрянула от Марича, как от паука-сенокосца.
– Как себя чувствует ваша подруга?
– Более-менее. Она уехала к детям, в Зеленогорск.
Ведь никакого уголовного дела не возбуждено, насколько я понимаю?
– Правильно понимаете. У меня к вам будет несколько вопросов. Я насторожилась.
– Для этого не обязательно было тащиться сюда в такую жару. Могли бы известить меня повесткой.
– Я предпочитаю неформальное общение.
Конечно, ты предпочитаешь неформальное общение, никаких следов тяжкой милицейской работы на лице. При известной доле воображения тебя можно принять за какого-нибудь бизнесмена средней руки с обязательным набором из подержанного «Фольксвагена», ботинок «Саламандра» и отдыха где-нибудь в пролетарской Анталии…
Под неусыпным оком Марича я отперла двери галереи.
Для того чтобы осмотреть ее, Маричу хватило двух минут. Пока он знакомился с экспозицией, я успела сунуть пакет в ящик стола и запереть его на ключ.
– Н-да, – вынес свой вердикт Марич, меланхолично барабаня пальцами по одному из ованесовских козлов. – Не Эрмитаж.
– Вы разбираетесь в живописи?
– Нельзя сказать, что разбираюсь. Это все питерские художники, да?
Вернее, питерский художник. Лаврентий Снегирь, мастер незамысловатых пейзажей и даже не член Союза.
– Да, это все питерские художники, – надменносказала я.
– Мне нравится Рубенс. А вам?
– Вы ведь не за этим сюда пришли, правда? Марич сделал вид, что пропустил мое замечание мимо ушей.
– Кстати, о Рубенсе. У покойного Аркадия Аркадьевича было несколько рисунков Рубенса. Большая историческая ценность.
– Счастливчик.
– Так вот, рисунки среди прочего похитили неделю назад, я говорил вам. Одним из похитителей, и это теперь установлено, был бывший муж вашей подруги.
Ты должна держать себя в руках, Кэт. Я опустила руку в карман платья и нащупала ключ от ящика стола. Это придало мне уверенности.
– И вы решили, что они могут всплыть в моей картинной галерее? Это просто абсурд, капитан, вы должны понимать, что художественные ценности такого уровня через никому не известную нищую галерею не продашь. Разве что где-нибудь на «Сотбисе», и то как минимум год спустя.
– Вы полагаете?
– Не держите меня за дуру.
– Да нет, – Марич тотчас же пошел на попятный. – Я не подозреваю вас…
– Слава богу.
– Тем более что почти все похищенное мы нашли. И грабителей задержали по горячим следам. Скрыться удалось только господину Быкадорову.
– Ненадолго, – я цинично выгнула губы. – Рубенс вернулся к законному владельцу?
– Да.
– Вы сказали – «почти все похищенное», – я все-таки не удержалась, жгучее любопытство накрыло меня волной. – Значит, было еще что-то, чего найти не удалось?
– Ну, это мелочи. Пара миниатюр и витражный проект ван Альста[9]… Две работы без указания авторства. Задержанные сообщили, что все это осталось у покойного господина Быкадорова.
Ни слова о доске, хотя она вполне может проходить под термином «работа без указания авторства». И все же я воспрянула духом.
– Во-первых, ван Альст – это не мелочь, а весьма почитаемый живописец. И во-вторых, проще всего валить на покойника. Потрясите ваших задержанных.
– Да, может быть, вы и правы. Но дело в том, что задержанные еще не знали тогда, что господин Быкадоров умер.
– Чего вы от меня хотите, капитан?
– Я подумал…
– Знаю я, о чем вы подумали. Вы ищете связь между картинной галереей и похищением. Ее нет, Кирилл Алексеевич. Через мою картинную галерею подобные вещи реализовать невозможно. Последний раз я видела Быкадорова три года назад. И никогда не знала, чем он занимается. Надеюсь, мое незнание не будет преследоваться в уголовном порядке?
– Вот как? – Марич улыбнулся своей иезуитской, хорошо поставленной улыбкой и с треском захлопнул мышеловку. – Значит, три года назад, говорите? А ваша подруга – его бывшая жена – утверждает, что последний раз видела своего покойного мужа шесть лет назад. Значит, вы встречались с ним помимо его жены?
Ни один мускул не дрогнул на моем лице, когда я ляпнула первое, что пришло мне в голову.
– Ну, встречались помимо жены, – это сильно сказано. Так, увиделись случайно на трамвайной остановке. Привет-привет, вот и все.
Марич скорбно приподнял брови. Нет, я тебе не по зубам, капитан! От дальнейших расспросов меня спасла пришедшая за картиной шведка.
– Извините, у меня посетитель, Кирилл Алексеевич, – ангельским голосом сказала я. – Была бы рада вам помочь, но…
– Да, конечно, я понимаю. Всего доброго, – униженный и оскорбленный Марич побрел к выходу, а я занялась Ингрид-Хильдой-Бригиттой-Анной-Фридой.
Я извинилась за вчерашнее и поведала ей душераздирающую историю о кончине автора «Зимнего утра». Он умер вчера, погиб в автомобильной катастрофе, «a motor car is off the road»[10]. Прости меня, Снегирь, живи сто лет, но смерть художника хороша только тем, что дает ему дополнительные козыри, смерть художника – еще одна разновидность скандала, и только она способна оживить угасший было интерес… Шведка оказалась не по-шведски впечатлительной и тотчас же отложила еще две снегиревские картины. Спустя двадцать минут я неожиданно оказалась счастливой обладательницей полутора тысяч долларов. Этого хватит на первоначальное исследование картины.
Со времени отъезда Жеки и Снегиря в Зеленогорск прошло два с половиной часа. Даже учитывая преклонный возраст «Москвича» и время на лобзание двойняшек, можно предположить, что Лавруха объявится в Питере в ближайший час. Я хорошо знала его, он не станет задерживаться, потому что его ждет картина. Он очарован ею так же, как и я. Он не станет терять времени… Нужно возвращаться домой и спокойно дожидаться Лавруху. Я вытащила пакет с картиной из ящика стола, направилась к выходу…
И снова столкнулась с Маричем. Из галереи он так и не ушел.
Черт бы тебя побрал, дашь ты мне покой или нет?
– Ну? – я была больше не в состоянии изображать любезность. – Что еще не слава богу?
– Я думал, вы поинтересуетесь судьбой покойного.
– Я уже поинтересовалась судьбой покойного, – это была чистая правда: бригада, увозившая Быкадоро-ва в морг, сообщила мне, что он будет сожжен и похоронен в городском колумбарии, если, конечно, родственники не возражают. Я не возражала и даже уточнила, куда можно внести деньги.
– А ваша подруга?
– Вряд ли она будет на похоронах.
– А вы?
– Я буду.
Уж не отправишься ли ты на похороны, чтобы убедиться, что Быкадоров ничего не унес с собой в могилу?…