Второй Беличий Песок (СИ)

— Оригинален как гусь знает кто, — хмыкнул Макузь, завязывая рюкзак, — Меня вот только интересует, корма нам хватит, чтобы половодье пересидеть, или придётся плавать за?

— Да попуху, — пожал плечами тот, — У нас вроде теперь пушей достаточно, чтобы всякие внезапности уминать.

— Достаточно пушей! Достаточно пушей! — подпрыгнула Мариса и мотнула ушками, — Кло?

— Кло, — согласились белкачи.

Вслуху подтверждённого кла групп начал движение. Технология хождения по залитым дорогам и просто лесу состояла в комплексе мер: на лапы одевались непромокаемые сапоги с тёплыми портянками, так что грызю становилось попуху, что вода талая. Однако сапоги были далеко не резиновые, а изготовленные из клоха — грубой толстой материи из волокон, пропитанной смолой; когда они были только что после пропитки, то не промокали совсем, но потом смола рассыхалась и начинала фильтровать воду. От этого сапоги внутри постепенно отсыревали и лапы начинали мёрзнуть. Для преодоления этого косяка грызи в длительные дороги ходили с двумя парами сапог, и пока одни мокли, вторые сохли, будучи повешенными на рюкзак за спину. Добравшись до сухого места, меняли обувь и таким образом опять продолжали путь без риска осложнений; естественно, нагрузка на тушку возрастала на вес сапог.

Погда была достаточно располагающая — солнце и колтуны сухой травы быстро сушили отсыревшее, так что при условии наличия корма идти можно было сколько угодно. Залито же было буквально всё! Дороги по цокалищу, даже те что находились на возвышенностях, превратились в каналы, причём вода текла по гладкому льду на дне, так что ходить там далеко не здорово и лучше обойти по снегу, чем навернуться в талую водицу. В иных местах по дорогам текли настолько бурные реки, что даже соваться туда не стоило, потому как снесёт. Грызи смеялись и бросали туда опавшие шишки и ветки, наблюдая за тем как их утаскивает потоком.

За цокалищем, где дороги были не настолько намяты и их не чистили от избытка снега, ручьёв было меньше, но всё же именно по путям скапливалась талая вода, так что шли исключительно по обочинам. Само собой там было далеко не сухо, но по крайней мере нога проваливалась немного, а не по колено. Зверьков любого калибра было не слыхать, потому как все собирались на сухие возвышенности, не желая играть в моржей; зачастую можно было слышать мышей, бегающих по упавшим стволам деревьев; мелкие же белки как прыгали в кронах, так никуда и не делись — им как всегда было попуху. Крупные белки, пырючись на это дело снизу, опять-таки ржали и цокали.

Лущик расслабился первым: не подскользнувшись на листьях или коре сразу, он подумал что и потом ни-ни, а оказалось ещё как. Грызь успел извернуться и упал не как попало, но и оказаться на четырёх лапах по колено в воде — не самое приятное, что бывает. Пришлось быстро тащить его к ближайшему бревну и высушивать, насколько это возможно — одежда ладно, а вот пушнина долго не просыхала.

— Грызаный стыд! — повторял Лущик, приклацывая зубами от прохлады.

— Не такой уж грызаный, — хмыкнула Мариса, выжимая рукав пухогрейки, — И не особо и стыд, с каждым бывает.

— Эть да, — вспушился Макузь, — Йа года два назад так навернулся в канаву с лодки, что оягрызу и мать моя белочка. Мокрый был как гусак. И главное — вылетел оттуда как пробка из бутылки, даже сам не заметил как!

Короче цокнуть, вслуху наличия запасных сапог и прочих материалов, подобные происшествия не могли остановить грызей. Они тащились по хлюпающим залитым талой водой дорогам весь день до сумерек, а когда стало ясно что скоро ночь — зашли в первую попавшуюся большую избу, авось эт-самое. Слух их не обманул ни разу — изба как раз затем тут и стояла, по большому счёту, так что за две «курицы добра» все наличные белки были накормлены и устроены в сурковательных ящиках с мягким мхом. Так как до этого весь день грызи шли, то оказавшись в ящиках, немедленно уснули.

В околотке оказалось посуше, чем в окрестностях, но всё равно особо по лесу не походишь, потому как сырой снег и размокшая напух земля. Объект представлял из себя чью-то старую, если не цокнуть больше, нору верхнего типа, рядом с которой громоздилась дегтеварка. Сама площадка, на которой стояли эти предметы, имела некоторый подъём, так что оставалась не залитой — но это не значит, что сухой, грязища развозилась невероятная. За насыпью норного гнезда торчала та самая куча брёвен с бурелома — уверенная такая куча, в рамках пушнины. Макузь, окинув её ухом, посчитал что там кубометров сто дров.

— Знаете что непухово? — цокнул Лущик, глядючи на кучу, — Что нам её всю перелопачивать.

— Ик?? — округлила глаза Мариса.

— Ну не тебе лично, — поспешил заверить грызь, — Но чтобы наварить дёгтя, который потом эт-самое, нужна берёзовая кора, а она пока намотана на брёвна.

— Пуха себе, — почесал ухо Макузь, — Как-то йа это упустил из слуха… Да и хвост положить.

Положив на это хвосты, они заглянули в строение и обнаружили там Пуширу, Лущиковскую согрызунью, за испитием чая. Естественно, все тут же разделили сие мероприятие. Рыже-серая белка немедленно цокнула, что котёл и топку она вычистила в лучшем виде, а также припёрла два полотна для пилы, заточенные на Сыромятном хуторе.

— Ну Пуш-пуш, ты уж это, того, — повертел в воздухе лапой Макузь, — Набросилась на работу, как хорь на курицу.

— Не удержалась, — рассмеялась та, разводя лапами, — Мне кажется, возни всем хватит.

— Сто пухов.

Возни обещало хватить всем. Хотя Мариса действительно не слишком подходила для кантования тяжёлых брёвен, зато она могла, ради освобождения белкачей, готовить корм, относить всякую нетяжёлую погрызень и вместе с Пуширой ходить по окрестностям для поисков подлапного корма, хотя в это время его было и крайне негусто. Кое-где можно было отыскать прошлогодние грибы, вырасшие самой поздней осенью и вмороженные в снег, а оттого и сохранившиеся вполне неплохо, или недоеденные за зиму орехи на ветках орешника, естественно. По полям вдоль речек, каких всегда достаточно среди густых лесов, немудрено напороться на различные клубни, пригодные под резцы — так называемый «топ» всегда можно заметить издали по высоким сухим стеблям даже зимой. Пока не поднимется новая зелень, сушняк чётко обозначает место залегания в земле топин — размером поменьше беличьего кулака и всегда неровной формы, они отличались отличным вкусом и долго не портились, а также могли спокойно переносить неоднократное замораживание.

Песок состоял в том, что для похода на дальность прямой слышимости приходилось готовиться, как пух знает к чему — проверять сапоги, брать рюкзаки и палки для тыкания перед собой в воду, и всё такое. Тем не более, грызуньи не зря потратили время и обеспечили команду грибами, сухой крапивой, щавелем и топом в некотором количестве: это выселяло неуверенность, что удастся просидеть сколько нужно, не выходя за кормом.

Для начала грызи взялись за топоры и обтесали несколько брёвен, чтобы положить их и сделать мостки для передвижения по наиболее частым маршрутам, иначе земля развозилась в грязищу и ходить становилось нельзя. После этого белки потихоньку приступили к подготовке самого опыта, а Макузь и Лущик взялись перекладывать кучу брёвен, очищая их от коры и распиливая на чурбаки, входящие в топку печи. Чёрные полоски на белой коре как раз содержали ничто иное как искомый дёготь, так что их-то и было надо. Причём естественно, что для получения сколь-либо значимого количества дёгтя требовалась прорва коры. Брёвна размокли и кантовались с большим трудом — если летом Макузь мог сдвинуть такое лапами, то сейчас только рычагом. Наворочавшись, грызи усаживались у костерка перед норуплом, сиречь норой-дуплом, и лопали незамысловатый корм. С окрестностей всё сильнее несло сыростью из-за таяния снегов, заливные лужи подступали всё ближе, блестя на солнце и ночью в лунном свете.

Тяжёлая работа однако не приносила усталости! Марисе это ещё было не совсем знакомо, и она явно собиралась упереться как коза и преодолевать нестерпимое желание убежать отсюда — а желания всё не было и не было. Макузь знал, что когда белки вместе в Лесу — это вообще точно по центру пушнины, он проходил это во время тряски в организованных отрядах местной самообороны. Откровенно цокнуть, самообороняться было не от кого, так что отряды по большей части занимались полезными делами типа сооружения огородов, посадки деревьев и постройки избъ. Любое грызо должно было оттрясти, чтобы получить удостоверение, как это называлось, «о песке». Впринципе, удостоверение о каком-то там песке, а точнее его отсутствие, никак не могло помешать жить — само по себе. Однако любое-же грызо, которому показалось что-то не в пух в отношении другого грызо, могло попросить предъявить.

Короче цокнуть, если торговке на базаре казался подозрительным покупатель, она спрашивала у него удостоверение о песке, и не получив оного, имела полные основания послать напух. Логичность была пушисто-стальная: если белке не нравится существо, а оно к тому же не трясло, то с какого пуха ему, существу, продавать топ или вообще как-то взаимодействовать? Исходя из достаточно деятельной природы грызей, большинство белок таки трясли и имели эт-самое; трясти обычно отправлялись после окончания школы, а это как придётся, лет через 14–18 после рождения; тряска в основном расслушивалась как практика для молодых грызей, хотя и материального профита от работы отрядов было допуха. Кроме того, при околачивании в относительно большой стае белок было проще найти согрыунью или согрызуна, так что это было дополнительным стимулом для грызей пойти и трясануть. Вот Макузь и, и хотя согрызунью он там не нашёл, зато научился втыкаться в работу, как вилы в сено, и многому другому.

Зато уж теперь грызь не упускал случая потискать хотя бы хвост Марисы — ну а лучше конечно всю белку, что уж там пуха таить. Единственное чего грызь никак не мог сообразить, так это что ему нравится больше — непосредственно тисканье или то, что тисканье нравится белочке, которая урчала, чивкала и вообще выслушила исключительно счастливой — всмысле ещё больше, чем обычно. Разбрыльнув мыслями, грызь пришёл к выводу что оба пункта однопухственно, а следовательно можно зафиксировать уверенное попадание в пушнину.

Во внепоходном положении белочка не отягощалась одеждой типа пухогрейки, так что в лёгкой юбочке была исключительно прелестна на слух, и Макузь вылавливал себя на том, что постоянно таращится. Более того, восторг от белки был настолько велик, что он постоянно возвращался к мысли, а не ну ли её напух, эту разницу в возрасте? Как можно ухитриться определить, когда сойдёт, а когда уже нет?… Пожалуй только почуять собственным хвостом, подумал Макузь, и выслушал мнение хвоста — тот молчал, стало быть был согласен, только непонятно с чем именно. Мариса на подобные зацоки только отфыркивалась, а грызь не хотел излишне грузить ей голову.

Голова была загружена помимо этого: что ярким весенним днём, когда пригревало солнышко, что лунной и ещё холодной ночью, мозг Макузя получал по себе мыслями про дёготь, смолы и перегонку. Порой даже порядочно уставши ворочать брёвна, грызь не сурковал, а прохаживался возле установки с печью и издумывал, почём перья и как пилить эту жажу: наглядность при этом помогала. Примерно за десять дней работы огромная куча брёвен была перелопачена на чурбаки, вся кора снята и из неё выварили дёготь, истапливая печку полученными дровами. В округе теперь несло дёгтем — запах достаточно характерный, чтобы не спутать. Любое грызо знало его по смазке, применяемой для любых вещей — что дверных петель, что паровозов, а также по дегтярному мылу, каковым измывали шерсть и лапы.

Когда приступили непосредственно к перегонке, хлопот у грызуний прибавилось — потому как несильный огонь в печке поддерживали постоянно, то есть и ночью тоже, так что дежурили посменно. Перед началом собственно опыта через установку прогоняли много воды, чтобы замерить, сколько выйдет, а сколько улетучится в виде пара через неплотности; на основе этих данных и собирались высчитывать. И если пораскинуть в целом грызи могли все вместе, то делать постоянные замеры, записывать и считать кучу цифирей приходилось в основном Марисе, потому как белкачи пилили дрова и пихали их в топку, а Пушира взвалила на себя всю текущую возню и оттого тоже была не особо свободна. Хотя, конечно, никто до апуха себя не доводил даже близко, стараясь чтобы не наблюдалось вообще никакой усталости.

Вдобавок грызи использовали старую технологию, которая обеспечивала много чего — цоканье. Хотя все они были причастны ушами к ХимУчГнезду, раньше не пересекались, так что имели допуха чего цокнуть как чисто, так и не чисто поржать. Лущик и Пушира, как выяснилось, несколько лет назад были намеренно посланы в Щенков от своей большой семьи, обитавшей в цокалище Махришин, каковое находилось на берегу моря…

— На берегу чиво-чиво? — уточнил Макузь.

— Моря жеж, — цокнул Лущик, — Ну, это очень большое озеро.

— Большое мягко цокнуто, — хмыкнула Пушира, — Такое, что не видно противоположного берега даже в самую светлую погоду и с холмов. Грызи, которые плавали вдаль, утверждают что там тысячи килошагов сплошной воды!

— А что тут удивительного? — пожала плечами Мариса, — Ведь есть же тысячи килошагов леса, мы их слышим лично, кло? Так почему бы не быть тысячам килошагов воды.

— Логичечно, — согласилась Пушира, — Но лес это привычно для грызо, а вода не очень. Тем более знаешь какие там волны, оягрызу и мать моя белочка!

— Постоянно? — удивился Макузь.

— Нет, только когда дует сильный ветер, — пояснил Лущик, — А когда ветер умеренный, он помогает плавать под парусами на лодках. И да…

Лущик мог долго, очень долго цокать про то, как под парусами и на лодках. Собственно большая часть возни в их цокалище крутилась вокруг этого, так что неудивительно. Осенью вернулись грызи, проведшие несколько лет в подробном расслушивании далёких южных островов, и по полученным данным начали готовиться к некоторым распилкам. В частности, экспедиция выяснила наличие и примерное количество акул в воде, а акула была первой в списке рыбой на вылов и употребление в пищу. Это было не только явно выгодно вслуху того, что хищная рыба не убегала, а сама набрасывалась, но и практиковалось вслуху чисто слышимой нехрурности вылова других рыб, которые не набрасываются. В любом случае, задача довезти в целости рыбное мясо на огромные расстояния не была лёгкой ни разу. Предполагалось использовать как следует теплоизолированный паклей трюм корабля как ледник, чтобы морозить продукт; рассчётов сделать было нельзя, но любая хозяйка знала, что в погребе лёд лежит себе в самое жаркое лето.

При этом давняя практика самовылова акул имела основной целью даже не добычу мяса — с кормом у грызей всё было более-менее ровно — а добычу плотной прочной шкуры, так называемого рыбьего меха. В частности, из рыбомешного клоха делали непромокаемые сапоги самого высокого сорта. Косяк заключался в том, что так сапогов много не получалось, хоть весь пух с хвоста выдерни — пока поймать акулу, пока обработать — только на один материал бухалось невгрызенное количество возни! В частности, это была задача для химиков, изобрести способы обработки клоха без использования дефицитных товаров, и Лущик с Пухой внимательно слушали, что получается по этому поводу.

— Кстати, Вспухина тут дала песку, — цокнула Мариса, — Они там допёрли, как из тара делать что-то вроде воска, и этой погрызенью пропитывать клох.

— И что получается? — уточнил Макузь.

— Получается восковый клох, — точно ответила белка, — Как они цокали, если толстый клох положить на землю, это будет как мульча.

Под мульчой она, как и всякая огородная грызунья, подразумевала воспрепядствование росту сорняков. Чаще всего грядку засыпали старым игольником и корой, чтобы она не заросла, а потом убирали и вскапывали.

— Да, рулоном-то оно пошибче пошло бы, — вспушился грызь, — Тар, цокаешь? Это болотная торфяная жижа?

— Ну да, похожа на такую погрызень, которую называют «нефть».

— Этой дряни пух много наковыряешь, — цокнул Макузь, — Чтобы столько клоха фигачить.

— Надо разбрыльнуть, — пожала плечами Мариса.

Они и разбрыливали. По результатам первых двадцати перегонок продукта начало вырисовываться новое и интересное: сверху в ёмкости для охлаждённой жижицы стала скапливаться прозрачная жёлтоватая жидкость — это было слыхать через стекло, специально вкоряченное в бок железной посудины. Грызи почесали уши, намереваясь понять, что это вообще такое, и продолжили трясти. Когда ерунды в бачке стало вполне достаточно, провели подсчёт и выяснили, что происходит какое-то преобразование вещества…

— Это вы с чего взяли? — осведомилась Пушира, хрумая клубнем топа.

— А вот, слухани, — показал на нацарапанное на доске Макузь, — Общее количество полученного практически равно количеству исходного, исключая потери. Поскольку вещество ниоткуда не появляется, то.

— А что это такое?

— В душе не грызём, — уверенно ответил грызь, — Но затем собственно и.

Далее грызи собрали научный совет в составе четырёх морд — благо, для этого стоило только цокнуть — и составили программу дальнейших действий. Она была, но не особенно подробная, так как в основном рассчёт был на то, что в результате опыта подтвердится отсутствие в дёгте чего-либо кроме дёгтя — ан нет. Макузь немедленно задался вопросами про плотность полученной жидкости, её испаряемость, растворимость и так далеко далее; приспособления для того, что провести замеры, на месте имелись, так что оставалось их сделать.

— А напушища вот это, плотность, жажкость? — уточнил Лущик.

— Ну, в нулевых это стандартная процедура, — цокнул Макузь, — А поскольку она стандартная, то если результаты замеров совпадут с уже известным веществом, значит скорее всего это оно и есть.

— Понятно, — кивнула Мариса, — Вот в пушнину же, неведомая жижица из обычного дёгтя!

— Это она пока для нас неведомая, а может очень даже и.

— Всё равно заставляет разбрыливать, — вспушилась белочка.

Тут уж поперёк цокнуть было трудно, так что они продолжали разбрыливать и жечь в топке здоровенные поленья — извели уже очень приличную кучу, надо заметить. Золу при этом, естественно, аккуратно собирали, потому как из неё много чего можно сделать и куда применить — за ведро золы было немудрено получить ведро клубней, например. Эту погрызень использовали и на огороде, для опыления листьев от жуков и добавляли в почву, если на ней росло слишком много щавеля — так щавель рос тише, а всё остальное громче.

Постепенно количество полученной жижицы достигло нескольких уверенных зобов, а взятые пробы были измеряны всеми возможными способами. Чисто на слух жидкость напоминала ламповое масло, которым заправляли светильники — но его получали отстоем и фильтровкой подсолнечного масла, а никак не из дёгтя. Впрочем грызи знали, что одни и те же вещества можно извлекать из самых разных источников, так что шока от этого не испытывали. Мариса цокнула очевидное, что однако не сразу пришло в голову остальным — а именно возможность проверить, насколько хорошо жижица светит при горении. Наскоро сварганив фитиль, Макузь подпалил его от печки и занёс полученную лампу в норупло, закрыв двери и занавесив узкое окошко — так становилось хоть ухо выколи. Небольшой язык пламени вертелся на фитиле, бросая отсвет на бревенчатые стены и сурящики.

— Так себе, — фыркнула Пушира.

— А по-моему вполне себе ярко, — почесал за ухом Лущик.

— Надо проверить ночью, — цокнула Мариса, — А то днём глазы к свету привыкли.

— Это да, — кивнул Макузь, — Но лучше всего — взять обычный светильник и сравнить, будет точнёхонько.

— И то правда, — цокнули грызи хором.

Макузь затушил фитилёк и принюхался — запаха было не так много, и он вполне соответствовал тому, что бывает при горении обычного светильника. Так-так, задумался грызь, открывая дверь для проветривания.

— А это будет в пух, перерабатывать дёготь в светильное масло? — поинтересовалась Мариса.

— Ну пока йа бы так не цокнул, — не цокнул так Макузь, — На эту банку мы извели такое количество дров, что куда проще обычным способом. Из подсолнухов за это время можно бочку выдавить, наверное.

— Это надо тоже расслушать, — заметил Лущик, — А то чем гусак не шутит.

В любом случае, грызи годовали по поводу того, что хоть что-то получилось из этой затеи — они бы не особо расстроились, если бы и ничего не получилось, а тут такой вброс профита!..

— Слушай Маки, — тихо цокала Мариса, когда грызи сидели прибочно ночью и пырились на луну, — Какой профит имеется вслуху, йа что-то не совсем понимаю.

— Факта, — пояснил тот, поглаживая шёлковый хвостище белочки, — Знание держится на двух песках: на том чем разбрыливают, и на фактах. Мы весьма задёшево добыли факту, что из дёгтя можно сделать ммм… ну вот эту ерунду.

— Ну и??

— Само по себе ничегошеньки. Точно также само по себе не особо интересно, например, что если ввалить в землю золы, то на неё не будет расти щавель, кло? Но вместе с другими фактами получается знание, профит и хрурность.

— Пожалуй оно так, — кивнула ухом Мариса, — А вот это что?

Грызунья показала лапкой на луну, которая лезла по звёздному небу над тёмными верхушками елового леса.

— Нуэээ… — закатил уши Макузь, — Вообще невооружённым ухом это похоже на круглый камень.

— Это? — усомнилась грызунья.

— Ага. Возьми достаточно плоский камень сходного цвета, промой в ручье и услышишь, что весьма похоже.

— Но почему камень висит наверху?! — резонно цокнула Мариса.

— Без понятия, — точно ответил грызь, — Но рано или поздно мы и в этом разберёмся, есть такое предчувствие.

— Кстати волк, — показала в кусты белка.

— Хвост положить, там колючки, — зевнул Макузь.

Негромкий взвизг уколотого животного подтвердил, что там действительно колючки. Грызи знали, что бережёного бережёт даже хвост, так что провели некоторое оборудование своего погрызища, находящегося по сути дела в далёкой дичине. Волки, медведи и рыси сдесь были далеко не редкими гостями, и если не придерживаться правильных линий поведения — то велик шанс стать кормом для. Хотя шанс был и куда меньше, чем в неосквиряченном лесу, потому как пропушиловцы постоянно работали над тем, чтобы зверьки не бросались хотя бы на грызей и не воспринимали их как еду. Поскольку эта деятельность продолжалась со времён задолго до ПВ — Посчитанного Времени — то и результат накапливался. Совсем дикий медведь например не стал бы, почуяв грызя, сразу предупредительно орать «АЭЭЭЭЭ», дабы не вышло чего — а сдешние орали все как один.

Вообще грызи никогда не мыслили Лес или ещё какое место, как обиталище одних только грызей — любое белко расслушивало лес как сообщество деревьев, грибов, птиц, зверьков и так далее, а разумных белок — как проводников рассудка для всего этого великолепия. В жилищах грызей всегда обитали не только сами грызи, но всевозможные организмы, начиная от улиток и заканчивая лосями, когда мороз. Слыша своими ушами, что лось никак не осиливает построить себе гнездо — что странно, учитывая его мышечную массу — грызи и пускали животных к себе, когда те ломились, и без зазрения совести забрасывали свои постройки, чтобы их могли использовать другие звери. И когда подрастающая белка всё более полно осознавала такое положение вещей, укреплялось чувство попадания в центр пушнины.

После того, как паводок сошёл на твёрдое нет, а на ветвях попёрла в рост замечательная свежая листва, четверо грызей стали закругляться со своей вознёй, для чего следовало законсервировать всё хозяйство, забрать то что следует забрать, и дойти обратно до ХимУчГнезда. Они получили вполне уверенную факту, подтверждуённую результатами замеров, и почти пять зобов того самого, что составляло предмет расслушивания: жижицу тоже тащили с собой, предъявить и подвергнуть дополнительным опытам в более широком круге морд. Дёгтя оставалось зобов сорок, так его тащить не стали — потом можно и на паровике забрать, если что.

Сворачивание операции назначили дней за десять до первомая, как назывался традиционный общий грызосбор по цокалищу, посвещённый весне. Белконаселению надо было собраться и обцокать, всё ли в пух и как пилить дальше жажу, да и вообще — поржать. Дело в том что деятельность грызей зимой коренным образом отличалась от деятельности тех же грызей летом — практически редко где можно было услышать, чтобы грызо занималось одним и тем же делом и зимой, и летом. Зима как правило была временем для втыкания в работу, как вилы в сено, потому что как минимум это в пух — согреешься, пока что-либо сделаешь. В то же время летом большая часть грызей растекалась в рыже-серые плюхи и ничем большим, чем свой огород и сбор даров леса, не занималась — ну, всмысле, обременительным. Нельзя цокнуть что грызи не могли проработать всё лето — но они знали, что это просто незачем делать, и не делали. Всё что можно было оставить на зиму, оставляли на зиму.

В частности, зимой работал один из заводиков, где часто тёрлись грызи-химики — там из желудей гнали дубльные вещества для производства клоха. В морозы работа там кипела как чай в котелке, так что имелись специальные ответственные уши, следившие за рабочим временем и когда оно выходило, выгонявшие грызей домой. Печка заводика дымила круглосуточно, как на пуху, и даже посередь ночи во дворе возились и поцокивали. Зато летом можно было целыми неделями не услышать ни единого грызя, разве что бригады строителей появлялись подлатать постройки, пока никто не мешает. В разгар лета так выслушило всё цокалище, так что дубильный завод отнюдь не был уникален.

Пройти оказалось проще чем до этого, но всё равно ноги месили грязь — уже не ледяную кашу, но всё таки грязь, потому как окончательно всё высохнет, может быть, вообще только когда снова замёрзнет. Лето на лето не приходилось, и могло быть как засушливым, так и дождливым. Грызи кстати цокнуть работали и над этим, собирая данные о том, как можно предцокнуть погоду, и кое-какие результаты имелись. В частности, все знали погодомеры, сделанные из перьев и растительных волокон — намотанные на щепку, они определённым образом изгибались при изменении давления, работая как барометр, и тем помогали предугадывать погоду.

Пока же погода была солнечная, свежий тёплый ветерок выдувал из леса остатки мороза, и белки вспушались и ловили ушами живительные лучи. У грызя имелось полезное расположение глаз на голове, так как он мог одним пыриться на Марису, а другим на изумрудную зелень листочков и травки — и слышимо, в центре головы это накладывалось одно на другое, составляя бесконечно большую величину Хрурности.

— УИ, сморчаки!! — громко цокнула Пушира, ломанувшись в кусты.

— Пошевели хвостом, убегут! — напутствовал Лущик.

Это были первые весенние грибы, похожие на сморщенные коричневые мешки в пару лап размером — впрочем, своим видом они вполне намекали на кормопригодность. У грызей, которые не особенно объедались, заурчало в животах и в рот побежали слюни — тем более, это не какие-нибудь там сухари, а сморчи! Которые даже изо всех грибов отличаются отменным вкусом, следует заметить. Пуши немедленно сошли с тропинки и прочесали участок леса, набрав очень прилично продукта, после чего отошли в сторонку, разгребли игольник и запалили костерок из хвороста. В воздухе крайне располагающе понесло дымком, а потом и грибным бульоном, к тому же у Пуширы имелся сушёный чеснок для приправы и соль. Правда, солить и чесночить следовало отнюдь не сразу, потому что первый и второй бульон просто выливался напух, ибо в него из сморчей выходила горечь, неполезная организму и невкусная — а без горечи грибы становились первосортными! На запах прилетел какой-то крупный птиц, уселся на ветку невдалеке и попыривался глазом на котелок и белок — хотя могло так статься, что на белок и котелок; Макузь выловил пару кусков и отнёс на бревно подальше, пущай клюёт. Птиц грузно слетел и стал пущай клевать.

— Наблюдается толстощёчие! — озабоченно цокнул Лущик, налопавшись грибов.

Под толстощёчием он как всегда имел вслуху тот факт, что в Лесу хоть не грызи — корм, солнышко, пушнина, и всё точно в пушнину.

— Подумаешь, — фыркнула Мариса, — Оно с самого начала наблюдается, и ничего же?

Судя по тому что на ветке сверху дремала на солнышке мелкая векша, ещё как.