Второй Беличий Песок (СИ)

— Немудрено, — хмыкнула Ситрик, — Но мне кажется, у них каждый год такая пухня?

— В этот раз через край. Грызо цокнуло, что если не принять мер — сначала пожрут всех гусей, а потом с паводком всё многолисие останется на острове, где нечего лопать.

— И что они собираются? — осведомилась белка.

— Много чего, но для этого нужны лапы. Йа в общем в этом ключе и цокаю, что хотел отправиться туда. Ну и тебя пригласить, чисто если будет в пух.

— А тебя с литейки отпустят? — не подумавши ляпнула Ситрик.

— А кто меня задержит? — удивился Бронька, — Грызи у нас не самоубийцы, вроде бы. Да и не будет ничего, если отбегу ненадолго. В конце концов, зверьков надо выручать, а всё остальное может и подождать.

— Мм… — почесала ухо серая, — Тогда в пушнину, пшли!

— Превосходно, — счастливо улыбнулся грызь, — Думаю, завтра выходим, день на путь, ну и там как получится.

— Может, ещё кого возьмём?

— Да ладно, не на крокодилов облаву устраиваем, обойдёмся. Да и вообще, чтоб не скучиваться.

Скучиваться грызи действительно не уважали. Ситриковская мать Кулифа, как было обцокано позже, собирается в одну пушу за мороженой крапивой, каковая зимой крайне полезна для здоровья, а брат Раждак — никуда не собирается, потому как опушнел на работе и намерен сурковать, аки овощ.

Бронька взял на себя всякую возню в плане запастись кормом и тёплыми платками на случай посидеть, так что Ситрик, что называется, повела ухом: стоило повести им, как вокруг обнаруживалась Возня. Не особенно заметив, как это случилось, белка прокрутилась до самого вечера, переделав пухову тучу незаметных, но необходимых операций типа подкормки цветов в ящиках и мытья котлов в кормоблоке. Мыть приходилось именно общие большие кастрюли и котлы, потому как тарелки и ложки грызи всегда мыли сами — а скорее просто вылизывали так, что оставалось ополоснуть.

К вечеру в избу завалился Милдак, ситриковский самец; не то чтобы согрызун, а самец — она так и цокала прямо, «самец». По количеству пуха на единицу площади тушки и прочим экстерьерным показателям он соответствовал среднему грызю, но вот головой думал не настолько часто, как этого хотелось бы. Милдак состоял в вооружённой трясине, имевшейся в Щенкове на Всякий Случай — короче цокнуть, выполнял роль дуболома, а вслуху вышецокнутых отношений с головой, командовать грызями и матчастью ему не доверяли ни разу.

Ситрик была просто рада его слышать и наверняка не отказалась бы потискаться, но как оказалось, грызо было совсем не просто. Стоило белке упомянуть, что она завтра собирается на Мучной, как самец взорвался — в переносном смысле, конечно — и стал придурковато трясти хохолом и ушами, оглушительно вереща.

— Ты опушнела чтоли, Сит?! Я пол-года в отпуск не ходил, чтобы с тобой побольше побыть!

— Прости, — цокнула Ситрик, — Но это твой косяк, йа не слышу на весь Мир и не знаю, что ты там собирался. Надо было взять и цокнуть, и всё было бы опушненчик.

— Но сейчас-то ты не пойдёшь туда? — уставился на неё Милдак.

— Пойду. Единственное что могу предложить, это пойти с нами. кстати, будет весело.

— Ну да, три дня зимой по лесу — веселее нет ничего, — процедил тот, — Ты знаешь, сколько грызей каждую зиму проваливаются под лёд и тонут?

— Прилично, — прикинула белка, — А что?

— А ничего! — передразнил самец, — Никуда ты не пойдёшь!

Хотя хохол его стоял дыбом и глаза были бешенные, Ситрик рассмеялась:

— Ты меня остановишь, чтоли?

Тупак был основателен, и если бы дело происходило где в другом месте, пришлось бы просто своими лапами бить ему морду, что применительно к крупному туловищу довольно тяжело выполнить. Ситрик с удивлением поняла, что он сейчас на волосок от того, чтобы ударить её, и удерживает его вовсе не совесть и рассудок, а страх за свою шкуру. Попробуй ударить белку из Треожисхултов в промдворе Треожисхултов — и дальнейшей альтернативой будет только суицид… это цокнуто утрированно, но недалеко от истины. На самом деле, это относилось к любой белке, а не только из семьи, и даже не только к белке, но Милдаку этого было явно не понять. На его морде выступила какая-то совершенно незвериная, тупая злоба, делавшая нисколько непохожим на белкача. Серая перестала смеяться и прижала уши:

— Иди-ка ты отсюда, Мил. Может, слишком сильно балдой приложился в последний раз.

Тот попытался сдать назад, совершенно неубедительно оправдываясь, но Ситрик твёрдо выставила его за дверь. Совершенно сдурел, подумала она, пущай прополощется, а там дальше слышно будет. Конечно, сразу забыть об этом ей не удалось, и грызунья мусолила мысли целых три минуты. Они приводили только к тому, что нужно дать животному время отстоя и послушать, как оно — был ли то спонтанный тупак, от какого мало кто гарантирован, или Милдак совсем в своей армии растерял орехи из балды. Подружки цокали, что долгое околачивание в организованных отрядах с необходимым подчинением может здорово подснести грызю крышу — от этого грызя становилось жалко, и Ситрик нисколько не злилась на него. Это однако не отменяло того, что его надо было выгнать напух — потому как в таком состоянии он ничегошеньки не соображал, а волшебными методами возвращения здравого ума Ситрик не владела.

Происшествие не особенно — если не цокнуть, что никак — выбило её из колеи, так что после основательного харча, суркования и снова харча, серая белка на две пуши с отцом вышла из дома. День обещал быть солнечным и при этом не особо морозным; тем не менее, за порогом грызи вспушились и помотали туда-сюда хвостами, вытряхивая пыль и линялый пух. Как успела заметить Ситрик, Шушки не было слышно в компании бельчат, носившихся всё по тем же местам и кидавших всё тот же снег — может быть, чем хвост не шутит, взял да и пошёл в школу. Грызям же приходилось не только идти, но и тащить на спине рюкзаки с кормом, водой, подстилками и всем прочим необходимым — зимой, когда нет-нет да и бьют по ушам морозы, отходить от гнёзд даже на день пути может оказаться достаточно чреватым.

— Паумммм… — разнеслось в воздухе среди относительной тишины, — Паумммм бээээ…

Звук был протяжный и явно исходил издалека, как оно и было — это сигналила колокольня на Козьей Горе. Стараясь соотвествовать названию, тамошние подобрали колокола таким образом, чтобы после низкого «пауммм» шёл дребезжащий звук, пух в пух напоминавший козье блеяние. Колокольня, она же каланча, служила для ориентирования в далёких окрестностях от себя — её было тупо видно за двадцать с пухом килошагов, а в безветренную погоду и слышно почти на таком же расстоянии. Кроме того, звон следовал строго по времени, заменяя пухову тучу часовых механизмов по всему радиусу действия — все щенковские знали, что если звонит пять раз — это полдень. Сейчас колокольня пробила второе утро — зимой светало только после первого, которое приходилось на темень. На деревьях в ответ на звук заорали птицы, обрушивая вниз лавины сухого сыпучего снега. Ситрик и Бронька, пырючись на это, довольно потрясли ушами.

Не особенно собираясь отмораживать хвосты, грызи без зазрения совести пошли не на Сухую дорогу, которая шла почти к цели, а на Сухенькую — и смотри не перепутай, как цокалось. При этом белки, как с ними часто и случается, ввалили в названия смеха: если Сухая натурально была сухая, потому как проходила поверху обрыва, имевшегося на границе поймы, то Сухенькая проходила как раз понизу и летом там можно было основательно усадить на оси телегу или паровик. Зимой же по этой дороге катались зимоходы, каковым и решили воспользоваться.

Состав из пяти платформ, покрытых навесами и с бортиками от выпадения предметов, прокатывался по дороге примерно раз в четыре килоцока[1]. При этом перевозил он отнюдь не только тушки грызей, но и много всякой всячины, которую те тащили с собой — ведь иначе для того, чтобы доставить за пару килошагов колоду или ещё что тяжёлое, каждому грызю потребовалась бы как минимум телега. А такого количества барахла в цокалище белки бы не потрепели ни разу. Вслуху этого, определить время прибытия поезда было непросто — одно дело если зайдут грызи с рюкзаками, и совсем другое если начнут грузить мешки. Впрочем, грузить тысячу мешков конечно никому бы не дали, а раз уж непременно хочется перевезти их на волокуше — будь бобр мотаться столько раз, сколько потребуется. Сейчас например на одной платформе две белки везли небольшое стадо коз, кстати цокнуть преуслышительно покрыв пол мешковиной, дабы не угваздать навозом. На остановке же ждали грызи в том числе с поленницами, и пришлось всё это закидывать в транспорт; Ситрик и Бронька, положив рюкзаки на скамейки, тоже помогали. Не помогать было просто глупо, потому как пока эти гуси не прекидают дрова, никто никуда не поедет. Следом за дровами вкатили две явно болные бочки на четыреста зобов[2] каждая.

— Эй пушнинушка, цокнем! Эх вспушённая сама пойдёт, сама пойдёт! Посвистнем, посвистнем, да цооо-окнем!

Под эту древнюю народную песенку белки поднавалились и вкорячили бочку на платформу; та слегка просела на рессорах, но явно не сверх меры. Паровоз, застоявшийся и оттого накопивший пара, негромко засвистел, а вверх вдоль дымовой трубы взлетел узкий белый фонтан.

— Где этот олуш машинист?! — цокнул какой-то грызь, вытиравший лапы ветошью, — Ах да, это йа.

Вспомнив таким образом основное, он убежал к паровозу и вскоре всё хозяйство стронулось с места. Локомотив вгрызался ведущими колёсами в ледяную колею посередь пути, и таким образом двигал себя и вагоны, поставленные на лыжи; по накатанной ровной лыжне даже тяжёлый состав катился легко. При трогании с места состав жутко гремел креплениями, как если бочку набить инструментами и гвоздями и скатить с обрыва, но потом дорога становилась тише, особенно подальше от паровоза. Громыхание случалось только на неровностях, каковых имелось мало, или когда паровоз изменял тягу, сбрасывая или поддавая. Лыжня несильно изгибалась между куртинами мощных деревьев, огородами и постройками, так что повороты не влияли на тушки. Единственное что беспокоило — так это периодическое наклонение платформы набок, потому как ровнять колею по поперечной линии не имело никакого смысла, и там где сходило — её и не ровняли. Это вызывало стойкое ощущение, что сейчас всё хозяйство кувырнётся, и Ситрик инстинктивно отодвигалась к противоположному краю — а ведь она пользовалась волокушами постоянно, в отличие от многих, но ничего не могла с собой поделать! И это при том, что она никогда не слыхала, чтобы платформа действительно завалилась.

Бронька передал через пассажиров четыре курицы добра за проезд; белки с козами конечно уронили дензнаки и с ржачем искали их среди копытных, так что дошли до паровоза они только к следующей остановке. В остальном же оставалось глазеть ушами вокруг и слушать, чтобы не отморозить хвост на свежачке при сидении на одном месте; хотя скамейки были обиты войлочными ковриками, простое недвижение на долгое время могло обернуться насморком. Недаром любые зверьки зимой вне своих гнёзд, будь то мелкие белки или волки, почти никогда не сидят на одном месте, а какие не могут не сидеть — впадают в спячку. Грызи в спячку впадать раньше не умели, а теперь и не стали бы даже при возможности — зимой можно было наделать столько всего интересного, что глупо лежать как овощ в ожидании весны. Например, вывезти лис с острова.

Как оказалось по мере приближения к цели, пуха туда собиралось достаточно; по льду на реке была протоптана широкая дорожка, вдоль каковой протягивалась верёвка на колышках — как для ориентации ночью, так и для того чтобы в случае чего можно было вылезти из полыньи. Ещё издали слышалось гусиное гоготание где-то в зарослях опушённых снегом кустов, что громоздились по высоким берегам острова — там вообще было много заливчиков и песчаных кос, где удобно прятаться. На дорожке грызи встретились с Куртышем и Дарой, которых кое-как знавали; Ситрик припоминала, что Куртыш возил на паровике корм в местную школу, а белку можно было встретить на базаре, где она отвешивала всё тот же корм.

— Да, песок приходит и уходит, а грызть-то хочется всегда, — цокнул мудрость Куртыш, — Главное не забывать, что это не главное.

— А что тогда главное? — поинтересовалась Ситрик.

— А это слушая, что ты имеешь вслуху, — резонно ответил белкач, — Когда мы цокаем про печку, то цокаем что главное — это не спалить избу, и тут всё совершенно чисто. А как ты собираешься цокнуть про главное вообще?

Дара фыркнула и хлопнула его лапкой по уху, чтоб не выносил предмозжие.

— Давайте по конкретике, — предложил Бронька, — Вот остров…

— Оо суслики-щенки, ты просто верх наблюдательности! — засмеялась Ситрик.

— Да. Остров, на нём гусо и лисо, второе надо переместить, что главное?

— Успеть до ледохода, — цокнул Куртыш, — Потому что иначе это будет прогрызец во весь огромный рост. Лисса цокала…

— Лисса? — покатилась со смеху Дара, — Следит за лиссами?

— Йа тут при чём, йа её не называл, — отмахнулся грызь, — Она цокала, что по их подсчётам на острове собралось до сотни зверей!

— Да ладно? — усомнилась серенькая, — Они бы тут как рябина, гроздями висели.

— Да не цокни, полеметрию изучала? В длину тысяча, в ширину двести, получается двести тысяч квадратных шагов — не так уж и мало для сотни лисо, по две тысячи на хвост.

Вычисления казались правильными, да и вряд ли стоило сомневаться и думать, что местные ни для чего придумали сотню лисо, не услышав оную собственными ушами. Правда, по мере прохождения по тропе вдоль берега острова грызи не услыхали ни одного, зато обнаружили немало следов. Тропа же, ныряя по крутым горкам и ныкаясь между мощными стволами ёлок, привела к первому гусятнику — нескольким сарайчикам, огородам и собственно загону для птенцов; грызи отлавливали гусят или даже собирали яйца, а выпускали уже подросших особей, чтобы уменьшить убыток численности. Взрослых гусачин не держали за ненадобностью и главное, вслуху хруропротивности держать вообще хоть кого-нибудь. Как выяснилось, местные не зря грызли свои орехи и в избушке гусятника сидели бельчата, предупреждавшие всех приходивших о том, о чём стоило предупредить: что грызи собираются устраивать большую облаву, поэтому просто так ходить по острову и ерошить зверьков — не в пух. Обойдя стоявших на дороге гусей, четверо отправились по уцокнутому адресу ко второму гусятнику, тому что находился возле пролива, почти разделявшего остров — ширина там была от силы шагов пять, так что по заросшей протоке набрасывали брёвен для перехода, а уж сейчас она просто замёрзла.

— Ух впух, — цокнула Ситрик, потирая лапки, — Если у них там не будет возможности испить чаю, думаю стоит пальнуть костерок, а то уже пробирает холодец-то.

— Да будет, — заверил Бронька, — Особенно если дров принести. А вообще да, пробирает что-то.

Грызи повели ушами, чувствуя что холодец сгущается. С ним это случалось — вот так всю зиму ничего-ничего, а потом бац! При этом термометров пока что в широком обращении не имелось, хотя белки уже знавали о том, что температуру можно измерить — для этого применялись не только ртутные приборы, но и другие методы. Как бы там ни было, все вспушились и поплотнее натянули шапки, навалянные в основном из собственной шерсти. Могло показаться, что мелкая белка нисколько не замерзает, но на самом деле она постоянно тусовалась возле тёплого гнезда, и таких переходов как грызи, вряд ли могла себе позволить.

Второй гусятник отмечался более капитальной избой, торчавшей на высокой горке над проливом — старая, чёрная бревенчатая коробка с узкими окнами производила внушающее впечатление; вероятно оно было усилено тем, что на коньке крыши словно торчала вперёд огромная лапа с растопыренными когтистыми пальцами — на самом деле это была обработанная коряга, но издали это даже испугивало. По подходу к сооружению послышался очень никий рык, исходивший из загона — слухнув, Ситрик обнаружила там три штуки здоровенных чёрных волка! Белка инстинктивно поджалась и оглянулась на стену избы, прикидывая как по ней забраться на крышу.

— Пуха се животных припёрли! — цокнул Куртыш.

Поперёк цокать было глупо. Волки были здоровенные как быки, а длинные мощные челюсти наверняка могли перекусить небольшое копытное типа козы. Успокаивало только то, что на волках виднелись ошейники; грызи слышали, что в трясине натаскивают волков на различные операции, с которыми не справляется грызь — догонять что-нибудь, например. Из-за угла избы появился грызь и приветственно мотнул ушами.

— По распилку жажи? — осведомился он, — Это в пух, да. Заходите погрейтесь!

— Хруродарствуем, — цокнул Бронька, — А что за?

— Волки, — не моргнув глазом, ответил грызь, и через минуту продолжил, — Из трясины. Как утверждают их ведущие грызи, прилапнённые.

— Да понятно что не овцы, — цокнула Ситрик, — Всмысле, зачем они тут?

— Выгонять лисо. Как показала практика, грызей лисо не боятся, поэтому заставить их выбежать нельзя, а волков боятся.

— Поняятно… — хмыкнули разом Куртыш и Дара, косясь на косившихся на них волков.

Покоситься на всякий случай стоило, ибо бережёного хвост бережёт, а прилапнённых волков никто и никогда не кормил мясом, вслуху чего у них мог образоваться некоторый дефицит оного в организме. И грызи не хотели, чтобы этот дефицит восполнялся кусками их тушек, собственно цокнуть. В основной комнате избы, где имелась печь и большие столы, уже собралось много пушей, так что слышался звук трясущихся ушей и цоканье. Пришедшие таки испили чаю, как следует прогревшись изнутри, что было в пушнину.

— Стало быть сяк, — цокал Рыбыш, — Операция почти готова, ваши лапы — крайне в пух, если всё пойдёт гладко — через два дня где-то начнём трясти.

— Через два! — цокнула Ситрик.

— А что? Подготовкой уже дней сорок занимаются, тут возни ОЯгрызу сколько.

— Да что возня? — пожал плечами Куртыш, — Пройти цепочкой по острову да выгнать всех животных!

— Минус пух. Так уже делали, толку на два дня, потом они снова вернутся.

— И что тогда?

— Тогда — по полной программе, — Рыбыш показал на карту, — Зверьков надо отловить, а для этого устроить загоны, в каковые их и загоним. Также нужно куда их запихать, на чём увезти и чем подкормить в дороге.

— О суслики, — закатила глаза Дара.

— В запятую. К вашей удаче, это всё уже практически решено, как йа цокнул.

— Выслушайте, а как мы собираемся везти кучу лисятины? — задумалась Ситрик, — Если их в вагон загнать, они перегрызться могут, а отдельных ящиков не напасёшься.

— Всё предуслышано. Пропушиловцы притащили сон-травы в порошке, можно подмешать в рыбу, тогда лисятина на день или около того будет настолько вялая, что никого покусать не сможет. Грузим в тёплый вагон и отвозим куда след. Кло?

Далее Рыбыш ударил по конкретике и цокнул, что ещё нужно. Нужно было доделывать загоны, каковых было пять по дальней оконечности острова. Они представляли из себя навесы, полностью зарытые в снег, так чтобы видно было только узкий вход, как раз по лисокалибру. Так как больше зверькам деваться было некуда, они набьются в эти норы, откуда потом их можно изъять, окружив сеточным заграждением и разобрав крышу. Неслушая на то, что день уже заворачивал к сумеркам, Ситрик с Бронькой сразу же отправились послушать, почём перья.

Перья были довольно основательные: группа грызей копалась в ледяной яме, устанавливая ледяные-же кубики в столбы, для того чтобы потом на них держался потолок. Слава гусаку, что ещё эти строительные кирпичи наморозили и нарезали заранее. Также гусак получил славу за то, что на лапках у Ситрик были основательные тёплые сапоги из толового клоха — да, так и называли материал, толовый клох. Коротко цокнуть, они почти не промокали и хорошо держали тепло, что для длительной возни зимой вне гнезда было совершенно необходимо. Неслушая на сгущавшиеся сумерки и явное желание отсурковаться, белка не бросила тряски, хотя никто ей ничего не цокнул бы, уйди она сурковать в избу. Рыбыш, бравшийся за организацию распилки всей жажи, цокал что места там предостаточно и впадать в фанатизм, ночуя в такой мороз у костра, совершенно ни к чему. Грызи все вместе сходили испить ещё чаю, но потом опять вернулись, потому как собирались закончить как можно быстрее, дабы не задерживать. Мороз пощипывал нос и уши, а в лапах образовалась явная слабость, впрочем достаточно приятная; Ситрик не заметила, как наступила конкретная темнота, а грызи решили что сделано достаточно и теперь можно и того.

Места в большущей избе действительно было много, так что туда вместились все трясы, пришедшие на распилку; как цокали местные, зимой тут делать особенно нечего и большинство грызей переселяются на объекты по цокалищу, дабы трясти там. Конечно это было далеко не своё гнездо, потому как скученность белки долго выносить не могли — но ради тряски и ненадолго, могли довольно легко. Воздух был забит запахами всякой фигни типа рыбы, которую кто-то жарил на печке, а через внутренние стенки слышался звук трясущихся ушей, окончательно стихший только глубокой ночью. Уставшие от работы грызи на это не обращали никакого внимания и сурячили; Ситрик даже не сразу поняла, что не так — она завалилась на топчан, вместо того чтобы влезть в ящик, как всегда дома.

Сразу заснуть не удавалось в основном из-за запахов, тревоживших чувствительный беличий нюх, так что серая возилась и перекладывала хвост то в одну, то в другую сторону. Под уши лезли мысли о том, что каждая такая ночь промедления — это наверняка сожранные гуси, хотя грызи и выставляли дежурных охранять птицу. Вполне чисто, что совсем не жраться гуси не могут — по крайней мере, в обозримой перспективе, но когда они жрутся явно через меру — это вызывало недовольство и столь явное чувство нехрурности, что грызи не могли сидеть сложа лапы. Ведь собственно, в многотысячный раз по счёту подумала Ситрик, мы даже не знаем до сих пор такой простой вещи — а зачем собственно лисы едят гусей? Естественно, это относилось к более широкому вопросу о том, зачем вообще едят — и при всей очевидности, это было неизвестно! Было ясно, что организм как-то перерабатывает корм, но вот как — этого пока никто не мог цокнуть даже приблизительно.

Мысли начисто забили белке голову, так что хотелось не сурковать, а трепать уши — а этого она позволить себе не могла. Как раз к тому времени, как всё вроде устаканилось и на кухне перестали сдержано ржать, в избу ввалились те самые дежурные со смены, потому как пост приняли другие пуши. Помимо всего прочего, пришлось уплотняться, так что Ситрик и Бронька устроились на одном топчане, стараясь на свалиться. Пользуясь случаем, серенькая почёсывала пушистые уши белкача и тёрлась об него шекой, потому как это было приятно; тот довольно приквохтывал и гладил шёлковый пуховой хвост белочки. Так уж повелось, что они были недурны потискаться — не как самец с самкой, а что называется, без излишеств — к тому же прибочно с тёплой тушкой проще сурковалось.

Наутро от цоканья буквально мельтешило в ушах, потому как грызи резко забегали. Быстро покормившись из своих запасов, Ситрик получила нагрузку от Рыбыша и побежала на левый берег реки, где должен был стоять паровик для вывоза лисятины; грызям следовало цокнуть о событиях, воизбежание согласованности действий. Хотя передавать цоки могли и мелкие бельчата, никакая белка не сочла бы неправильным сделать это самой; это было логично до пушнины, потому как сейчас требовалось развивать механическую мощность, громоздя ледяные блоки, а в этом Ситрик явно не могла сравниться с белкачами или даже с Дарой, регулярно тренировавшейся на мешках овощей. Раньше это несколько заботило серую, но теперь она точно знала, что это наживное — стоит как следует налечь, и через не такое уж большое время туловище придёт в нужное состояние.

Вслуху всех этих соображений белка застегнула тулуп, поправила шапку — ибо задувал ветер, на открытом льду далеко не полезный — и сунула в сумку деревянную флягу с горячим чаем, в каковой он долго не остывал. Ситрик замечала, что её верно служившая двухкарманная сумка начинает ползти по швам, неслушая на то что осенью ремонтник прошил её полосами плотного клоха. Что ни цокай, а с клохом было не так просто, как того хотелось бы — даже чтобы сделать простую тряпку навроде мешковины, требовалась уйма труда, а жила такая тряпка крайне мало. Для повышения срока жизни тряпок их обрабатывали различными составами, и дефицит этих составов приводил к недостатку клоха…

— Клоха недостаточно, клоха маловато, мы положим хвост на это, дружные ребята! — пропела Ситрик частушку и прикусила язык.

Прикусила, потому как пугать гусей и лис раньше времени никак не следовало. Она вспомнила про Милдака и ещё поёжилась, думая о том что мало ли какая придурь может прийти ему на недоумие, а перейти наискось реку по льду — далеко не так быстро, и вокруг ровным счётом ни единой пуши. Заснеженное пространство от берега до берега казалось очень широким, но белка знала, что там не так уж и много шагов — килоцока за три, учитывая скорость хождения по снегу, осилить можно. На льду постоянно образовывались торосы, отчего ходить по нему на лыжах было практически невозможно, и грызи не ходили — хотя где возможно, вовсю пользовались. Из-за неровности снега, и главное из опасений провалить лёд, паровик и не подъехал к самому острову, оставшись на берегу; предполагалось впрячься в вагон в составе десяти пушей и оттащить его влапную для погрузки.

Самое основное, что Ситрик, пялючись ушами на заснеженные ёлки по берегам и ширь замёрзшей реки, вовсю ощущала красотищу — такую, что хоть ушами мотай. Причём именно она могла более полно раскинуть мыслью об этом, потому как буквально всю сознательную жизнь соприкасалась, так цокнуть, с искусством. Она знала, что когда белка кпримеру рисует пушного камышового кота, то для одних пушей это может оказаться в пушнину, а для других не очень или вообще мимо — а вот Вселенная была в пух всегда. Вообще всегда, что ни делай и куда ни занесёт твой хвост, стоило слухнуть вокруг — и вот оно, счастье! Серая белка довольно помотала ушами под шапкой, хохотать в голос она повременила вслуху всё того же гуселисия и нежелания простудить горло.

После того как Ситрик не без труда отыскала паровик и направила его в нужное место, операция стала подходить к старту. Ещё день грызи потратили на оборудование вагона, приготовление приманок из рыбы с порошком сон-травы и уточнение маршрутов загона; затем, как оно и было предуслышано, вагон на лыжах отцепили, и пользуясь его относительной лёгкостью, на привязи из канатов перетащили через реку. Ситрик сама немало помахала заступом, срывая снег на пути вагона, а закончив это, побежала за следующими цоками к Рыбышу. Грызь цокнул, что теперь — сурковать, и серая была ни разу не против.

С утречка все вспушились, в очередной раз съели еду и собственно приступили. Волчники вывели своих зверей, загодя приведённых в годность, а остальные расходились по цепочкам для устроения облавы.

— Так, Фыш, слушай, — цокал волку белкач, — Гав-гав! Кло?

Фыш уставился на него и рыгнул. Грызь однако не сдавался и начал лаять настолько надоедливо, что волк в конце концов не выдержал и тоже сорвался на лай. Только в отличие от беличьего, аутентичный лай куда лучше действовал на лисо.

— Отлично, теперь пошли, туд! — махнул лапой Рыбыш, и они пошли.

Даже у Ситрик и Броньки, стоявших в загонщиках в далёкой стороне, чуть не закладывало уши от басового лая, так что уж цокать про тех, кто оказался близко. Результаты не заставили себя ждать — из кустов на берегу выломились сразу пятеро лисиц с совершенно обладелыми мордами.

— Эй лисо!! — заорали грызи, — Ну-ка урлюлю!!

Урлюлю подействовало и зверьки побежали не через реку по открытому месту, а вдоль острова. Взрывая снег лапами и подметая следы пушными хвостами, они очень быстро пролетели вдоль берега и скрылись в овражке, как раз где была заготовлена фальшнора.

— В пух, — констатировал Бронька.

— Вот уж поперёк не цоканёшь, — согласилась Ситрик, — Эй!

Ей пришлось как следует пробежаться, чтобы успеть перехватить ещё одно лисо, стреканувшее в не ту сторону. Лишь кое-как белке удалось успеть первой и завернуть зверя куда надо. Не то чтобы лисы боялись грызей, но когда белка вопила и размахивала лапами, у тех не возникало желания проверять, что она имеет вслуху.

— Эу, грызоо! — крикнул кто-то с острова, — Переходим дальше, кло!?

— Кло! — ответили загонщики и стали переходить дальше.

Нескольких зверей поймали просто лапами и в мешках отнесли сразу в вагон, но большая часть забилась в фальшноры, как оно и было задумано: у них было время увидеть эти сооружения и подумать, что это хорошее место для ныкания. Входы заблокировали, передохнули и ослушались, всё ли прошло по плану. Как выяснилось, штук пять лисо всё-таки упустили из облавы, но это было не критично; один из волчников как следует приложился лапой об дерево, когда волк потащил его на поводке, но тоже вроде ничего серъёзного.