Боги Бал-Сагота (сборник)

Все сидевшие на возвышении примолкли. Только из громадной залы под ними по-прежнему раздавался шум пиршества, говор и звон лютни; громко рассмеялась одна из девушек, и в смехе ее прозвучала любопытная нотка.

– На него наложено проклятие, – прошептала арабская наложница. Нарам-нинуб жестом приказал ей умолкнуть и хотел было заговорить сам, но тут Иби-Энгур прошепелявил:

– О, господин мой Пирр, это зловещий знак, отмщение богов. Не совершили ли вы чего-то, что оскорбило бы какое-нибудь божество?

Нарам-нинуб в раздражении закусил губу. Всем прекрасно было известно, что во время недавнего своего похода против Эреха аргивянин убил жреца Ану прямо у алтаря его храма. Пирр резко поднял золотогривую голову и уставился на Иби-Энгура, гадая, следует ли ему посчитать вопрос злым намеком или бестактностью. Князь начал бледнеть, но тут арабская наложница поднялась на колени и схватила Нарам-нинуба за руку.

– Взгляните на Белибну! – она указала на девушку, что так дико рассмеялась мгновением прежде. Ее соседи беспокойно отодвигались прочь, но та не обращалась к ним и даже, казалось, их не видела. Белибна запрокинула украшенную драгоценностями голову, и по пиршественной зале разнесся пронзительный смех. Ее изящное тело раскачивалось из стороны в сторону, золотые браслеты звенели и побрякивали всякий раз, когда она вскидывала белые руки. В ее глазах горело дикое пламя, а губы изогнулись в неестественной ухмылке.

– Она под властью Арабу[9], – испуганно прошептала арабская наложница.

– Белибна? – резко окликнул девушку Нарам-нинуб. В ответ раздался новый взрыв хохота. Затем девушка выкрикнула:

– В дом мрака, в обитель Иргаллы[10], по дороге, с которой никто не возвращается. О, Апсу[11], как горько твое вино!

Ее речь оборвалась пронзительным криком, и, внезапно вскочив с подушек, она прыгнула на возвышение с кинжалом в руке. Наложницы и гости с визгом бросились врассыпную, но Белибна, лицо которой было искажено от ярости, бежала прямо к Пирру. Аргивянин перехватил ее запястье, и даже невероятная сила безумия оказалась бессильна перед стальным захватом варвара. Он отбросил девушку от себя, вниз по усыпанным подушками ступеням, и она осталась лежать у подножия лестницы. Ее собственный кинжал пронзил сердце несчастной во время падения.

Рокот внезапно замерших разговоров возобновился, стражи утащили прочь тело, и разукрашенные танцовщицы вернулись на свои подушки. Но Пирр обернулся к рабу и, взяв у него широкий алый плащ, накинул себе на плечи.

– Останьтесь, друг мой, – попросил Нарам-нинуб. – Нельзя позволить такой мелочи помешать нашему веселью. На этом свете довольно безумия.

Но Пирр раздраженно мотнул головой.

– Нет, довольно с меня выпивки и обжорства. Я возвращаюсь в свой дом.

– В таком случае, наш пир подошел к концу, – объявил семит, поднимаясь на ноги, и хлопнул в ладоши. – Я прикажу доставить вас до подаренного вам царем дома в моем паланкине. Ах нет, я забыл, вы же гнушаетесь ездить на спинах других. Раз так, я сам провожу вас. Господа, присоединитесь ли вы к нам?

– Идти пешком… как простолюдины? – с запинкой произнес князь Ур-илишу. – Это что-то новенькое. Видит Энлиль[12], я с вами. Но мне нужен раб, который понесет шлейф моего одеяния, чтобы оно не волочилось в уличной пыли. Пойдемте, друзья, милостью Иштар, проводим господина Пирра до дома!

– Странный он человек, – прошепелявил Иби-Энгур на ухо Либит-ишби, когда гости вышли из просторного дворца и спустились по широкой украшенной плиткой лестнице, которую сторожили бронзовые львы. – Ходит по улицам без слуг, как простой торговец.

– Осторожнее, – прошептал тот в ответ. – В гневе он скор на расправу, и Эанатум ему благоволит.

– Даже любимцу царя следует остерегаться гнева бога Ану[13], – ответил Иби-Энгур столь же тихо.

Компания неторопливо двигалась по широкой белой улице, и простолюдины, склонявшие перед ними бритые головы, изумленно смотрели вслед. Солнце взошло лишь недавно, но Ниппур уже вполне пробудился ото сна. Торговцы раскладывали свой товар; люди сновали между прилавками, образовывая постоянно изменявшееся полотно, составленное из ремесленников, торговцев, рабов, потаскух и солдат в медных шлемах. Вот возвращался со своего склада торговец, почтенная фигура в строгой шерстяной одежде и белой накидке. Тут торопился куда-то раб в льняной тунике. Там семенила размалеванная девка в короткой юбке с разрезами, на каждом шагу обнажавшими гладкую кожу ее бедер. И надо всеми ними синева неба начинала белеть от жара поднимавшегося солнца. Покрытые глазурью стены домов сияли. Все строения в городе были с плоскими крышами, некоторые – три или четыре этажа в высоту. Ниппур строился из высушенного на солнце кирпича, но выложенные эмалевыми плитками фасады превращали его во взрыв ярких цветов.

– О Баббар[14], добродетель обращает к тебе взор… – распевал где-то жрец.

Пирр негромко выругался. Они прошли мимо храма Энлиля, на три сотни футов уходившего ввысь, к неизменно синему небу.

– Башни выступают против неба, как будто они – часть его, – пробормотал Пирр, отбрасывая влажные пряди с лица. – Небо выложено эмалями, и все вокруг – дело рук человеческих.

– Нет, друг мой, – возразил Нарам-нинуб. – Эа создал этот мир из тела Тиамат[15].

– А я говорю, что Шумер построили люди! – воскликнул Пирр. Его взор затуманился от выпитого вина. – Эти земли плоские, как пиршественный стол, на котором нарисованы реки и города, а над ним – небо из синих эмалей. Видит Имир, я был рожден в землях, которые создали боги! В стране гигантских синих гор, долин, лежащих между ними как длинные тени, и блистающих на солнце снежных вершин. Где реки в вечном бурлении и пене обрушиваются с утесов, и широкие листья деревьев трепещут от дуновения могучих ветров.

– Я также родился в земле простора, Пирр, – ответил семит. – По ночам в свете луны пустыня становилась белой и ужасающей, а днем растягивалась в коричневую бесконечность под лучами солнца. Но только здесь, в переполненных людьми городах, в этих ульях из бронзы, позолоты и эмалей можно отыскать богатство и славу.

Пирр хотел было ответить, но тут его внимание привлекли громкие завывания. По улице в их сторону двигалась процессия, сопровождавшая раскрашенные резные носилки, в которых лежала скрытая под цветами фигура. За носилками шли юные девушки в изорванных одеждах, со спутанными, беспорядочно развевающимися волосами. Ударяя в обнаженные груди, они восклицали:

– Айлану! Таммуз мертв!

Толпы на улицах подхватывали их крик. Носилки проплыли мимо, покачиваясь на плечах служителей, и на мгновение среди груды цветов мелькнул ярко раскрашенный глаз деревянного истукана. Отдающиеся эхом среди улиц крики верующих постепенно затихли вдали.

Пирр пожал могучими плечами.

– Скоро они примутся скакать и танцевать, восклицая: «Адонис жив!», и девицы, что теперь так жалостливо воют, станут в восторге отдаваться мужчинам на улицах.[16] Сколько, черт побери, тут богов?

Нарам-нинуб указал на громадный зиккурат Энлиля, высившийся над ними грубым воплощением сна безумного бога.

– Видите ли вы эти семь ступеней? Первая выложена черной плиткой, вторая – красной, третья – синей, четвертая – оранжевой, пятая – желтой, шестая облицована серебром, а седьмая – чистым золотом, которое так и полыхает на солнце. Каждая ступень обозначает одно божество: солнце, луну и пять планет, что Энлиль и его племя установили на небосводе в свою честь. Но Энлиль превыше всех божеств, и Ниппур находится под его покровительством.

– Превыше Ану? – пробормотал Пирр, вспоминая горящий жертвенник и жреца, на последнем издыхании изрыгающего ужасное проклятие.

– Какая нога треножника важнее? – ответил вопросом Нарам-нинуб.

Пирр открыл было рот, чтобы ответить, но тут же отпрянул, с проклятием выхватывая меч. У самых его ног подняла голову змея, мелькая раздвоенным язычком как алой молнией.

– В чем дело, друг мой? – Нарам-нинуб и князья уставились на него с изумлением. – Что случилось?

Аргивянин выругался.

– Вы что, не видите змею под самыми своими ногами? Посторонитесь, дайте мне размахнуться… – его голос оборвался, глаза затуманились сомнением. – Она пропала, – пробормотал он.

– Я ничего не видел, – сказал Нарам-нинуб, а остальные покачали головами, обмениваясь изумленными взглядами.

Аргивянин провел по глазам ладонью и потряс головой.

– Наверное, все из-за вина. – Но я готов поклясться сердцем Имира, что видел гадюку. На мне лежит проклятие.

Остальные отодвинулись от него, одаряя беспокойными взглядами.

В душе Пирра всегда жило беспокойство, преследовавшее его во снах и гнавшее в долгие скитания. Оно привело воина из синих гор его народа на юг, на плодородные равнины и омываемые морями степи, среди которых стояли микенские хижины, а оттуда – на остров Крит, где жившие в примитивном городе из неотесанного камня и бревен темнолицые рыбаки перебивались меном с египетскими кораблями. На одном из таких кораблей он попал в Египет, жители которого сгибались под ударами хлыстов, возводя пирамиды для фараонов. Здесь, в рядах светлокожих наемников-шерданов[17] он обучился хитростям воинского дела. Но страсть к скитаниям вновь погнала его через море, к землебитным стенам торгового городка на берегу Азии, называемому Троей, откуда он направился на юг, в самое пекло охвативших Палестину грабежей, в земли, коренные жители которых гибли под гнетом варварских ханаанских племен. И в конце концов окольными путями он оказался в плодородных землях Шумера, где город шел войной на город, а жрецы множества соперничающих богов плели интриги и заговоры с начала времен и на протяжении многих веков, пока в далеком приграничье не поднялся никому не известный городок Вавилон, возвысивший своего бога Меродаха над всеми прочими под именем Бэл-Мардука, победителя Тиамат.

Краткий пересказ саги о Пирре-аргивянине отрывочен и скучен, он не может передать даже отзвука того громогласного разгула, что сопровождал его по всему пути: гулянки и пиры, сражения, грохот сталкивающихся и разбивающихся в щепки кораблей, натиск колесниц… Достаточно сказать, что аргивянин удостоился королевских почестей, и во всей Месопотамии не было другого, кто вызывал бы такой страх, как этот золотоволосый варвар, чье проворство и ярость в бою позволили одолеть орды эрехских воинов и сбросить ярмо Эреха с плеч Ниппура.

Путь Пирра вел с гор прямиком в отделанный нефритом и слоновой костью дворец. И все же даже в смутных, почти животных видениях, наполнявших часы его отдыха в те времена, когда юнцом он лежал на груде волчьих шкур в хижине своего лохматоголового отца, не было ничего столь чудовищного и странного, как в снах, что одолевали его на шелковом диване во дворце отделанного бирюзой Ниппура.

От такого сна Пирр и пробудился. В его спальне не горел свет, луна еще не взошла, но смутное сияние звезд просачивалось сквозь оконный проем. И в этом сиянии нечто шевельнулось и обрело форму. Смутный силуэт стройной фигуры, блеск глаза… И внезапно ночь навалилась на него всем своим удушающим неподвижным жаром. Пирр услышал биение крови в собственных жилах. Отчего бояться женщины, прокравшейся в его покой? Но никакая женщина не могла обладать таким податливым кошачьим телом и глазами, что так горели бы в темноте. Со сдавленным рыком воин вскочил с постели; свистнул меч, рассекающий воздух – но лишь воздух. Его слуха достиг звук, похожий на насмешливый смех, но фигура исчезла.

Вошла девушка с лампой.

– Амитис! Я видел ее! На этот раз это не сон! Она смеялась надо мной, стоя у окна!

Амитис задрожала и поставила лампу на стол черного дерева. Девушка была чувственным созданием с гладкой кожей, длинными ресницами, обрамлявшими глаза под тяжелыми веками, страстными губами и целым ворохом глянцевых черных кудрей. Ее роскошное обнаженное тело могло разжечь страсть даже в самом пресытившемся гуляке. Девушка была подарком Эанатума и ненавидела Пирра, о чем тот знал, но находил жестокое удовлетворение в обладании ею. Но теперь ужас оттеснил ее ненависть.

– Это Лилиту! – с запинкой произнесла она. – Ночной демон, подруга Ардат Лили[18], что обитает в Доме Арабу. Она сделает тебя своей добычей! Ты проклят!

Его руки намокли от пота, а по венам вместо крови, казалось, вяло двигался жидкий лед.

– К кому мне обратиться? Жрецы боятся и ненавидят меня с тех самых пор, как я сжег храм Ану.

– Я знаю человека, не связанного со жреческим ремеслом, он может тебе помочь, – вырвалось у девушки.

– Так скажи мне! – Он весь задрожал в нетерпении, как будто его ударила молния. – Его имя, женщина! Как его зовут?

Но при виде этого признака слабости к Амитис возвратилась вся ее злоба. В своем страхе перед сверхъестественным она выдала то, что было у нее на уме. Но теперь в ней вновь пробудилась мстительность.

– Я позабыла, – дерзко ответила она, глядя на него с вызовом.

– Шлюха! – задыхаясь в неистовом приступе ярости, аргивянин вцепился в ее густые волосы и бросил поперек дивана. Схватив перевязь меча, он размахнулся с невероятной силой, удерживая извивающееся нагое тело свободной рукой. Каждый взмах был подобен удару хлыста погонщика. Пирр был настолько ослеплен яростью, а вопли Амитис были столь бессвязны от боли, что поначалу он не осознал, что она изо всех сил выкрикивает имя. Наконец разобрав, он отбросил девушку от себя, и она рухнула на покрытый циновками пол, скуля от боли. Тяжело дыша и дрожа от избытка эмоций, он отложил ремень и вперил в наложницу яростный взгляд.

– Значит, Гимиль-ишби?

– Да! – ответила она со всхлипом, извиваясь на полу от невероятной боли. – Он был жрецом Энлиля, пока не стал дьяволопоклонником и не был изгнан. Ооо, я вот-вот лишусь чувств! Меня одолевает забытье! Сжалься! О, сжалься!

– И где мне его искать? – продолжал расспрашивать он.

– На холме Энзу к западу от города. О Энлиль, ты меня живьем освежевал! Я вот-вот умру!

Отвернувшись от нее, Пирр, не призывая раба, торопливо натянул одежду и доспехи. Покинув свои покои, он прошел среди спящих слуг, никого не разбудив, и оседлал лучшую из своих лошадей. Ездовых лошадей во всем Ниппуре было, наверное, всего десятка два – в собственности царя и самых богатых его приближенных. Они покупались далеко на севере, за Каспием, у диких племен, которые позже станут называть скифами. Каждый конь стоил целое состояние. Пирр взнуздал громадное животное и закрепил седло, состоявшее лишь из богато отделанной и украшенной подушки.

Стоявшие у ворот солдаты выпучили на него глаза, когда аргивянин остановил возле них лошадь и приказал открыть огромные бронзовые створки, но поклонились и беспрекословно подчинились. Галопом он проскакал мимо них под арку, и его плащ взметнулся у него за спиной.

– Энлиль! – выругался один из солдат. – Аргивянин, должно быть, перебрал египетского вина у Нарам-нинуба.

– Нет, – ответил другой. – Ты что, не заметил, как он бледен и как дрожала рука, державшая поводья? Его отметили боги, и может статься, что теперь он скачет в Дом Арабу.

Покачав украшенными шлемами головами, они прислушались к затихавшему на западе топоту копыт.

По равнине к северу, югу и востоку от Ниппура были рассыпаны крестьянские хижины, деревни и пальмовые рощи, пронизанные паутиной соединявших реки каналов. Но к западу земли до самого Евфрата лежали голыми и пустынными, и лишь обгоревшие пространства напоминали о том, что здесь прежде находились поселения. Несколько месяцев назад из пустыни налетела волна захватчиков, поглотившая виноградники и дома и разбившаяся о стены Ниппура. Пирр вспомнил сражения под стенами и на равнине, где его вылазка во главе наемных фаланг сломила осаждавших и обратила их в паническое бегство обратно через великую реку. Равнина тогда стала красной от крови и черной от дыма. Теперь она вновь начинала зеленеть по мере того, как всходили оставшиеся без людского присмотра злаки. Но посадившие их труженики отошли в земли сумерек и тьмы.

Впрочем, из заселенных регионов уже начал сочиться поток переселенцев, занимая созданную людьми пустыню. Пройдет несколько месяцев, от силы год, и эти земли вновь примут вид обычной месопотамской равнины, заполненной селениями и рассеченной на квадратики крошечных полей, более похожих на сады, чем на фермы. Новые люди скроют шрамы, оставленные людьми до них, и все забудется до той поры, пока из пустыни не явятся новые набежчики.

Но пока равнина оставалась пустынной и молчаливой. Каналы, пересохшие и забитые мусором, постепенно осыпались. Тут и там поднимались останки пальмовых рощ и шаткие развалины особняков и загородных дворцов. А за ними, едва вырисовываясь на фоне звезд, возвышалась загадочная насыпь, прозванная холмом Энзу – луны. Холм не был естественным, но никто не знал, что за руки возвели его и зачем. Он возник до того, как над равниной поднялись стены Ниппура, и его строители давно растворились в пыли времен. К нему-то Пирр и повернул коня.

А в оставленном им городе Амитис крадучись покинула его дворец и окольными путями направилась к некой тайной цели. Двигалась она несколько скованно, хромая и частенько останавливаясь, чтобы нежно огладить себя и оплакать полученные ушибы. Но, хромая, ругаясь и причитая, она в конце концов добралась до цели и предстала перед человеком, обладавшим значительным богатством и влиянием в Ниппуре. Он посмотрел на нее вопросительно.

– Он отправился к холму Луны, чтобы говорить с Гимиль-ишби. Этой ночью ему вновь явилась Лилиту, – наложница содрогнулась, на мгновение забыв о боли и гневе. – Воистину, он проклят.

– Жрецами Ану? – Глаза ее собеседника подозрительно сузились.

– Так, по крайней мере, он думает.

– А ты?

– Что мне за дело? Я ничего не знаю и знать не желаю.

– Думала ли ты прежде, отчего я плачу тебе за твои доносы? – спросил мужчина.

Она пожала плечами.

– Вы хорошо платите, и мне этого довольно.

– Почему он отправился к Гимиль-ишби?

– Я сказала, что этот отступник может помочь ему одолеть Лилиту.

Лицо мужчины потемнело от внезапного гнева.

– Кажется, ты говорила, что ненавидишь его?

Амитис отпрянула от прозвучавшей в голосе угрозы.

– Я заговорила о дьяволопоклоннике, не подумав, а затем он силой принудил меня открыть его имя. Будь он проклят, еще несколько недель мне не удастся присесть спокойно! – От гнева она на мгновение потеряла дар речи. Погрузившись в собственные мрачные размышления, собеседник не обратил на нее внимания. Наконец он поднялся с внезапной решимостью.

– Я слишком долго ждал, – пробормотал он, как будто размышляя вслух. – Демоны забавляются с ним, пока я сижу, сложа руки, и мои сообщники становятся все беспокойнее и подозрительнее. Энлиль его знает, что насоветует этот Гимиль-ишби. Когда взойдет луна, я поскачу на равнину и разыщу аргивянина. Удар исподтишка – он ничего не заподозрит до того мгновения, как его пронзит мой меч. Бронзовый клинок надежнее всех сил Тьмы. Каким же глупцом я был, доверившись демону!

Амитис вскрикнула от ужаса и вцепилась в бархатный занавес для поддержки.

– Ты? Ты? – Ее губы сложили вопрос, который она в своем страхе не решалась произнести вслух.

– Да! – Он окинул ее взглядом, исполненным злорадного удовлетворения, и наложница выскочила прочь сквозь занавешенную бархатом дверь, в ужасе позабыв все свои обиды.

Никто не знал, была ли пещера создана людьми или природой. По крайней мере, ее стены, пол и потолок были симметричны и выложены зеленоватым камнем, которого нельзя было отыскать где-либо еще в округе. Каким бы ни было ее происхождение и изначальное назначение, теперь здесь жил человек. Под каменным потолком висела лампа, бросавшая странные отсветы на комнату и лысую голову мужчины, склонившегося над лежавшим перед ним на каменном столе свитком. Он поднял глаза, услышав звук быстрых уверенных шагов на каменных ступенях, что вели в его обитель. В следующее мгновение в дверях возникла высокая фигура.

Человек у каменного стола оглядел ее с живым интересом. На Пирре был доспех из черной кожи и медных пластин и поблескивавшие в свете лампы бронзовые поножи. Просторный алый плащ, свободно висевший на его плечах, не скрывал выступавшей из-под складок длинной рукояти. Из тени, отбрасываемой рогатым бронзовым шлемом, глядели ледяные глаза аргивянина. Экипированный таким образом воин стоял лицом к лицу с мудрецом.

Гимиль-ишби был невероятно стар. В его иссохших венах не было ни капли семитской крови. Его лысая голова более всего походила на круглый череп стервятника, на котором громадный выступающий нос казался клювом. Но раскосые глаза – большая редкость даже среди чистокровных шумерцев – оставались ясными и поблескивали как две черные бусины. В то время как глаза Пирра обладали глубиной, в синеве которой сменялись облака и тени, глаза Гимиль-ишби были непроницаемыми как гагат и никогда не менялись. Его рот походил на рану, а улыбка была столь же ужасной, как оскал.

Старец был облачен в простую черную тунику, а его ноги в тряпичных сандалиях казались странно изуродованными. При взгляде на них Пирр почувствовал неприятное покалывание между лопаток и отвел глаза, вновь обратив внимание на зловещее лицо.

– Соблаговоли войти в мое скромное жилище, воитель, – голос старика был тихим и вкрадчивым и звучал странно, исходя из этих жестких губ. – Я мог бы предложить еду и питье, но опасаюсь, что тебе не придется по вкусу то, что я ем и пью.

Он тихо рассмеялся, как будто в его словах был некий позабавивший его скрытый смысл.

– Я пришел не для того, чтобы есть или пить, – ответил Пирр, широким шагом приближаясь к столу. – Я хочу купить талисман от демонов.

– Купить?

Аргивянин высыпал из кошеля на каменную столешницу золотые монеты, смутно заблестевшие в свете лампы. Смех Гимиль-ишби был похож на шорох змеи, ползущей сквозь сухую траву.

– Что мне до этой желтой грязи? Ты рассказываешь о демонах и приносишь мне пыль, что носит ветер?