Проводник

— Да, они за всё это время так и не сменили название. Перестройка-перестройкой, а перерегистрация — хлопотная процедура, — усмехнулась Оксана Дмитриевна, разливая нам чай.

— Статья 1947 года… — не успокаивался Алфавит. Я перебил его.

— Оксана Дмитриевна, извините. Я начну по порядку. Мы сейчас работаем в архиве и буквально недавно нашли очень странную статью. Датированную… — я посмотрел на Алфавита.

— 1947 годом, — повторил тот.

— Не припоминаете, в вашей газете тогда не выходило ничего… необычного? — спросил я, переводя взгляд на Оксану Дмитриевну.

— Если честно, нет… — женщина нахмурила лоб, и я удивился, как мало у нее морщин. — Конечно, это было очень давно… Столько было публикаций! Если это было действительно что-то неординарное, я бы запомнила, и неважно, моя статья это была или нет.

Оксана Дмитриевна достала коробку с печеньем, вазочку с вареньем и поставила все это перед нами.

— Действительно, статья, которая привлекла наше внимание, очень необычная. Она кажется странной даже сейчас, а уж для того времени… Оксана Дмитриевна внимательно смотрела на меня проницательными голубыми глазами. Такими же, как у внучки.

— Если не ошибаюсь, вы только начинали работать в «Звезде Победы» и, возможно, не были в курсе всего… К сожалению, самой публикации у нас нет, она пропала. Вкратце перескажу, — я в общих чертах изложил сюжет странного рассказа.

— Действительно, очень необычно. И весьма увлекательно, — задумчиво произнесла Оксана Дмитриевна после некоторого молчания. — Честно говоря, первый раз слышу. Такое я бы, без сомнения, запомнила. Тогда ничего подобного никто не публиковал. Вы уверены, что это действительно сорок седьмой, а не какая-нибудь… подделка, стилизация под старую газету?

Я задумался.

— Экспертизу мы, конечно, не проводили, но вырезка совсем не походила на подделку. Старая, потертая… Кажется, мы зря вас обеспокоили, — я начал подниматься со стула.

Неужели опять ничего. Не может быть!

— Григорий Николаевич Устинов работал у вас в это время и уволился в сорок седьмом, это так? — вдруг спросил Алфавит.

— Да, я помню его, очень хорошо помню, — в голосе Оксаны Дмитриевны мелькнули теплые нотки. Я одобрительно глянул на Алфавита. Всё-таки не зря он что-то писал у себя в блокноте. Голова!

— Гриша был очень амбициозным и талантливым молодым человеком, — сказала Оксана Дмитриевна. — Вместе мы проработали совсем недолго. Буквально сразу он начал ухаживать за мной, ненавязчиво и скромно. Да, он очень скромно вел себя в отношениях, но в работе был просто талант! — последнее слово Оксана Дмитриевна произнесла с особенной интонацией, словно бы не допуская, что на свете могут люди талантливей Гриши Устинова.

— Он был довольно хорош собой. Высокий, статный офицер. Постоянно ходил в военной форме — вы знаете, многие после войны так одевались. Очень много мужчин погибло на фронте, так что можете представить, какой популярностью Гришенька пользовался у женщин, — Оксана Дмитриевна слегка улыбнулась. — Он брался за самые разные темы, не боялся мыслить и писать нестандартно. И, конечно, многие его статьи не проходили «по идеологическим соображениям» и уходили редактору «в стол», так никогда и не увидев свет. Хотя писал Гриша гениально! — она опять сделала акцент на последнем слове. — Из-за его нестандартности, неформатности часто случались конфликты с начальством. Но увольнять его не увольняли — потому что был прекрасный журналист. Да и вообще, Гришу все очень любили, на него невозможно было долго злиться.

— Он уволился из-за очередного конфликта? — спросила Ира.

— Может быть, никто точно не знает. Это произошло как-то неожиданно. Он ничего никому не сказал, даже мне, хотя мы были очень близки тогда, — в голосе рассказчицы прозвучала горечь. — Просто ушёл, ничего не объясняя. Оставил на столе главного редактора заявление и исчез.

— Очень странно! Он вообще ничего не сказал вам? И вы не знаете, где он? — опять спросила Ира.

— Ничего, — сказала она тихо. — Сначала я постоянно плакала и очень переживала, пыталась его отыскать. Звонила общим знакомым, связывалась с редакторами газет, в надежде, что он там появится, но ничего. Я даже думала, что у него появилась другая. Хотя он очень любил меня и… И он знал, что у нас будет ребёнок.

Мы молчали.

— Родители мне говорили, что он, наверное, испугался ответственности и убежал, но я знала, что это не так. И до сих пор в этом уверена, — твердо сказала Оксана Дмитриевна. — Тем более, он очень любил свою работу, много раз говорил, что не променял бы ни на какую другую. И тут — пропал, никто больше про него не слышал. Родных у него не было, он потерял их во время войны. Как и многие. Даже спросить про него не у кого. Не одна я пребывала в полном недоумении — его пытались искать друзья, знакомые. Безуспешно. Ни журналисты, ни редакторы других изданий — никто ничего не слышал. Что ж, Союз большой. Я даже думала… Тогда такое было время… Многие просто так попадали в тюрьму, в лагеря. Не так, как в конце 30-х, но бывало… Но я точно знаю, тут другое. Не знаю, что, — но другое. Я в этом уверена!

История, рассказанная Оксаной Дмитриевной, тронула всех. Даже странно, что она вот так сразу рассказала нам столько личного. Наверное, это заложено в человеческой психологии — годами хранить в себе чувства, а потом вдруг поделиться ими с незнакомцами.

— Ваша история очень грустная, — наконец сказала Ира, утирая слезинку.

— А может, он вам рассказывал про какие-то новые проекты или вёл себя как-то странно? — Алфавит, как всегда, был сама практичность.

— Он много говорил и про проекты, и про будущее, но никогда не упоминал ничего необычного. Даже в день своего исчезновения он был спокоен и рассудителен, — ответила Оксана Дмитриевна.

Наступила тишина. Потом мы все как-то резко посмотрели на часы, засобирались — время и правда было довольно позднее. Мы поблагодарили Оксану Дмитриевну за рассказ и угощение и распрощались.

Настроение было подавленное. Да, парень загадочно пропал, но время было такое — люди иногда пропадали. А может, и правда сбежал от ответственности. Ничего мистического. Не было никаких сведений, даже маленького намёка, как и где его искать. Наше расследование всё дальше и дальше заходило в тупик. Оставался один вариант — вернуться в квартиру Виктора и все же попытаться найти статью. Причем даже если вдруг мы ее найдем, непонятно, поможет это или нет. Правда, тогда у нас будет на руках хоть какая-то улика — без нее нас с нашими рассказами могут в любой момент принять в лучшем случае за фантазеров, в худшем — за сумасшедших.

Мы вышли в коридор — тот самый, где по бокам с одной стороны висели картины, с другой — фото. Я надеялся увидеть фото с Григорием, но почти на всех снимках Оксана Дмитриевна была одна, либо с дочерью и внучкой. На одном фото был мужчина, но, судя по тому, что на фотографии он обнимал дочь и внучку женщины, это был муж дочери.

Я посмотрел на противоположную стену, и вдруг мой взгляд остановился на одной из картин.

На полотне была изображена парковая тропинка с деревьями по обе стороны. Фонари освещали тропинку и скамейки вдоль неё. Одна скамейка была в тени, и на ней сидела женщина, одетая в старинное платье, какие были в моде двести или даже триста лет назад.

Я остановился возле картины. Она показалось мне мрачной и пугающей, но в то же время притягивала своей таинственностью.

— Красиво, правда? — увидев, что я заинтересовался, спросила Оксана Дмитриевна. —Это Гриша нарисовал.

Вдруг меня как током ударило.

— Извините, что вы сказали?

— Эту картину подарил мне Гриша. Последний подарок перед тем, как он исчез. Знаете, молодой человек, Гриша, как я уже говорила, был талантлив. И не только в журналистике. Он был великолепный, — она опять сделала ударение, — художник, и почти все иллюстрации в издательстве только он и рисовал. А к своим статьям он вообще запрещал приближаться другим художникам. Иногда его рисунки выглядели реалистичнее, чем фотографии, сделанные аппаратом.

Меня чуть ли не трясло, по коже бежали мурашки. Я вспомнил жуткую картинку, что красовалась над статьёй и своим видом наводила страх на потенциального читателя. У меня не было сомнения, что ее тоже нарисовал Устинов.

— Скажите, Оксана Дмитриевна, а ещё картины Григория у вас есть? — как бы невзначай спросил я, не отрывая взгляда от изображения тёмной фигуры.

— К сожалению, нет. Эта картина почти единственное, что сохранилось у меня в память о Грише, — сказала она удрученно.

Я ничего не ответил, но в голове у меня уже все сложилось. Раз Григорий никого не подпускал к своим статьям, а жуткая фигура в статье была явно выполнена в том же стиле, что и женщина на картине, можно с большой долей вероятности предположить, что он и есть автор статьи! Если мы каким-то чудом найдем Устинова, то значительно приблизимся к разгадке таинственной истории.

Я пожелал радушным хозяйкам спокойной ночи и, посмотрев на блондинку, улыбнулся. Она смущенно улыбнулась в ответ. Как на крыльях, я вылетел из квартиры. Ира и Алфавит уже ждали меня снаружи. Вид у них был хмурый, и я невольно улыбнулся. Мне предстояло их удивить…

14

По дороге домой я рассказал ребятам про наш разговор с Оксаной Дмитриевной. После того, как я изложил свою теорию о том, что Григорий и есть автор статьи и рисунка, Алфавит спросил:

— Всё это, конечно, хорошо, но не слишком ли ты разволновался?

— Или это из-за внучки Оксаны Дмитриевны? — спросила Ира не без ехидства.

— Ревнуешь? — в тон ей ответил я. Девушка только хмыкнула.

— Я просто вот что хочу сказать, — начал Алфавит. — Повторюсь, конечно, но все это было очень давно, поэтому «А» — что может быть с человеком, который исчез более сорока лет назад, можно только догадываться; «Б» — куда он исчез, вообще никто не знает; «В» — принимая во внимание два предыдущих утверждения, а также многие другие факторы и обстоятельства, наши шансы выяснить хоть какую-то информацию об этом человеке равны шансу выигрыша главного приза в лотерею. То есть, как ты понимаешь, вероятность этого стремится к нулю, — подытожил наконец Алфавит свои заумные рассуждения.

— В любом случае, если у нас есть хоть какой-то шанс — пусть даже как в лотерее — я намерен попробовать выиграть главный приз, — сказал я твёрдо.

— Хорошее настроение и установка на победу — это уже пятьдесят процентов успеха, — подбодрила меня Ира.

— Хорошее настроение в данном случае ненамного увеличивает наши шансы, — ответил Алфавит.

— Не будь пессимистом!

— Я реалист, — спокойно произнес он и зашагал к своей автобусной остановке.

Мы остались с Ирой наедине. Стояли молча почти две минуты. Наконец, когда тишина стала казаться уже какой-то неестественной, и я хотел было распрощаться, Ира вдруг сказала:

— Игорь, я не хочу домой.

— И что ты предлагаешь? — спросил я растерянно.

— Можем погулять или… — она на секунду задумалась. — Или зайти к тебе в гости, — закончила она смущённо.

Такого поворота событий я тогда точно не ожидал. Всё это время ни она, ни я не проявляли никаких попыток флирта или чего-то подобного. А тут на тебе, ни с того ни с сего! Я даже не знал, как к этому относиться. В любом случае, в последнее время было немало нервотрепки, и я подумал — почему бы не отвлечься. Родителей дома не было, пригласить кого-то не было проблемой. «Приводи — хочешь, друзей, хочешь, девчонок — лишь бы вели себя прилично и квартиру не разгромили», — всегда говорил мне отец перед отъездом.

— Конечно, можем зайти, поболтать или телевизор посмотреть, — наконец выдавил я. В ответ Ира чуть улыбнулась, и мы пошли ко мне домой.

Проходя мимо одного из подъездов, мы заметили небольшое скопление народа и милицейскую машину. Я всматривался в толпу в надежде увидеть кого-нибудь знакомого. Подойдя поближе, увидел мальчика лет десяти, того самого, что возле этого же подъезда разговаривал с приятельницей про рыжую ведьму. Мальчик всхлипывал — было видно, что он пытался что-то рассказать милиционеру, но никак не мог собраться с мыслями. Внезапно от толпы отделился один человек и пошёл к моему подъезду.

— Виталий Николаевич! — я узнал своего соседа по лестничной клетке, коренастого крепкого мужика далеко за пятьдесят. Он остановился, и мы с Ирой быстро подошли к нему.

— Виталий Николаевич, что случилось? — спросил я.

— Ребёнок пропал, — сказал он басом, крепко пожимая мне руку.

— Кто пропал, как пропал? — переспросил я.

— Девочка, десять лет, последний раз видели её с Пашкой, тем пацаном в очках, — кивнул он в сторону толпы.

— А что потом?

— Она вошла в подъезд и, как ее мать говорит, так домой и не явилась. Вот теперь милиция пытается найти хоть какие-то следы. Собрали соседей, я мимо, проходил, меня спросили, не видел ли я кого подозрительного.

— И что-то известно? Они что-нибудь нашли?

— Ничего, никаких результатов, — он развёл руками. — Самое интересное, видишь вон, это, там двух? — Виталий махнул рукой в сторону двух пожилых женщин, которых я очень часто видел сидящими на той же лавочке. Лавка была их постоянным местом обитания. Старушки были из тех, кто всё видит и всё знает в этом дворе. Никто и ничто не могло от них укрыться, ни одно мало-мальски значимое событие не избегало подробного обсуждения.

— Так вот, — продолжил Виталий. — Эти две курицы, которые постоянно только и кудахчут да сплетни распускают, видели, как девочка зашла в подъезд одна, при этом клянутся, что чужие в подъезд ни до, ни после не заходили, только свои. А девочка-то пропала, просмотрели, курицы, небось языки об кого-то чесали, да и не заметили.

— Спасибо, я подойду поближе, — сказал я, и, взяв Иру за руку, потянул её к собравшейся толпе.

— А вот ещё что, — вдруг похлопал меня по плечу разговорчивый Виталий. Я обернулся. — Говорят, менты прочесали весь подъезд, и выход на крышу там был закрыт. Так что тот, кто девчушку похитил, явно не мог уйти через крышу. Я так думаю, у нас маньяк завелся. И его ловить надо в том подъезде, где девчушка пропала, — закончил он страшным шепотом.

— Забавный дядя, — сказала Ира.

— Да он нормальный мужик, я его знаю, он к отцу часто заходит в шахматы поиграть, и так, поболтать, — объяснил я.

— А я ничего плохого и не говорю. Просто наши люди любят в крайности впадать. Пропал ребенок — сразу маньяк. А может, девочка в гости к кому-нибудь зашла и засиделась. Я вот, когда маленькая была, однажды пришла к подружке, мы играли-играли, а потом устали и заснули. Ее родители поздно с работы приходили, с нами бабушка сидела, так она тоже от нас умаялась и задремала в кресле. Так что ты думаешь — родители весь двор на уши подняли, что ребенок пропал, и его, наверное, уже на органы продали. Всех соседей обзвонили, а мы дрыхли себе. Потом родители подружки пришли, увидели нас на полу и бабку храпящую. Хотя я бы тоже, наверное, сразу милицию-скорую стала звать. Человек, он всегда чуть что про самое страшное думает. А может, она вообще куда-нибудь сбежала и в подъезд не заходила, или тетки проворонили, как выходила. Немудрено — целыми днями сидеть на одном месте и болтать, тут все смешается в голове.

— Пойдём, я всё равно хочу посмотреть, интересно же, — я потащил её за руку.

Когда мы, наконец, подошли к подъезду, людей там было уже меньше, мальчика в очках я тоже не увидел. Скорее всего, его уже отпустили домой. Милиционер, сидевший в машине, вышел из неё и подошёл к нам.

— Лейтенант Старовой, — представился он. — Вы проживаете в этом доме?

— Да, в соседнем подъезде, а что случилось, товарищ лейтенант? Говорят, ребёнок пропал? — спросил я.

Лейтенант наклонился к машине и взял с сиденья фотографию. Он протянул ее нам, подсветив фонариком — было совсем темно.

— Знаете её? Может, видели? И если да, когда видели в последний раз? — задал он стандартные в таких случаях вопросы.

Ира отрицательно покачала головой. На фотографии я ожидаемо узнал именно ту девочку, которая рассказывала про ведьму и спорила с мальчиком в очках.

— Да, — ответил я. — Видел её несколько раз, мы всё-таки в одном дворе живём. Но не сегодня, мы только что пришли. У нас практика была, а после в гости заходили и по городу гуляли.

Милиционер покивал головой и быстро записал мой ответ, потом записал наши адреса и заявил, что вопросов больше не имеет.

Мы уже немного отошли, когда до нас донеслись голоса милиционеров. Я придержал Иру за руку.

— Ну что там, есть какие результаты? — спросил тот, который только что разговаривал с нами.

— Никто ничего не видел и не слышал. Пацан вообще какие-то сказки рассказывает про нечистую силу, я даже не стал это в протокол заносить. Детский лепет, — ответил второй.

— А что говорит? — заинтересовался первый.

— Ведьма, говорит, её забрала, рыжая притом. Пацан вроде уже большой, а всё в ведьм и в Деда Мороза верит, — ответил второй. — Вот тебе, Старовой, и советское материалистическое воспитание в школах.

— Бред какой-то. Ведьмы… — устало сказал милиционер.

В этот момент дверь открылась, и из подъезда вышел третий. Подойдя к машине, он сказал:

— У меня ничего, оставшихся соседей обошёл, подъезд проверил. Куда она могла подеваться — хрен ее знает, — и пожал плечами.

— Да уж, мистика…

— Надо хоть что-то предоставить, а то от начальства получим мистику. Что, совсем ничего не нашёл? — спросил один из милиционеров, видимо, старший.

— Да тут кое-что поднял, в подъезде, — с этими словами он достал из кармана небольшой запечатанный полиэтиленовый пакетик. — Не знаю, насколько это сможет нам помочь, но на всякий случай отдадим в лабораторию. Вдруг следы с места нападения?

Когда луч фонаря осветил прозрачный пакет, даже с большого расстояния я смог отчётливо различить внутри несколько волосков.

— А может, и не бред, может, пацан не до конца сказку говорит. Давай на экспертизу, посмотрим. Ведьма — не ведьма, но мало ли, — с этими словами первый милиционер взял пакет с волосами и ещё раз просветил их фонариком. Наконец, все трое сели в машину и уехали.

— Ты всё слышала? —спросил я у Иры.