Путь колеса

Антон Ульянский

ПУТЬ КОЛЕСА

Роман

ПУТЬ КОЛЕСА

1. МАГНУС ДАРРЕЛЬ

Осенним утром Магнус Даррель вышел на крыльцо своего дома. Это был час, когда его дочь Анна выгоняла в поле коз. Она была еще во дворе и приветствовала его, удивившись его раннему появлению. Отец не вмешивался в ее хозяйство и обычно в эти часы спал или сидел в своем кабинете. Она спросила, не хочет ли он есть. Он отказался рассеянно и торопливо. У него был беспокойный, выжидающий вид. Ей показалось, будто он ждет, чтобы она поскорее ушла со двора. Выгнав коз, она с дороги оглянулась на отца. Он все еще стоял на крыльце и смотрел ей вслед.

Даррель подождал, пока дочь отойдет подальше, ушел в дом и вернулся, неся в руках предмет в железном футляре. Он выкатил из сарая тележку, на которой Анна возила молоко, взвалил на нее футляр, взялся за веревку и потащил тележку в сторону, противоположную той, в какую ушла его дочь.

Дорога шла по унылым заброшенным местам. Дома попадались редко и стояли в стороне от дороги. Несколько возделанных картофельных участков виднелось в разных концах огромного пустыря. Один из этих участков принадлежал Даррелю, но он не знал, какой именно. Все они были огорожены рядами электрической проволоки для защиты от воров. В прошлое время весь урожай с их гряд не стоил бы и одного ряда приспособлений, предназначенных для их охраны, но во время голода соотношение стало другим.

С холма перед ним открылся пустой океанский берег и город у залива. Это был Клифтон, еще недавно, в первой половине столетия, имевший значение как портовой город ирландско-американской линии. Сейчас порт не работал и немногие суда, оставшиеся там, стояли неподвижно у пристаней. Со времени войны сообщение с Америкой было прервано. Сторожевая линия, которой Америка защищала себя от европейских влияний, наглухо перегораживала океан. Пароходы и аэропланы не пропускались из Европы, ее радиоволны отбрасывались, всякая связь между материками была прервана.

На пологом склоне по другую сторону холма Даррель остановился, распаковал футляр, вынул серый круглый предмет и осторожно поставил его на землю. Предмет имел форму колеса и был вышиной в половину человеческого роста. Он производил заурядное впечатление. Случайный прохожий, увидев его, подумал бы, что это обыкновенный точильный камень. Разглядев предмет поближе, он заметил бы детали вращательного механизма посредине, катушку и лопасти, и решил бы, что эта какая-нибудь более замысловатая вещь. Но никто не встретил Дарреля на его пути через холмы, да и некому было ходить в этих опустелых местах.

Даррель разостлал на земле карту и по компасу определил направление для колеса. Он долго ползал по земле, передвигая колесо на ничтожные величины вправо и влево. Окончив установку, встал с колен и долгое время простоял не двигаясь, собираясь с силами.

Им овладели вялость и нерешительность. Он протягивал руку к механизму посредине колеса и опускал ее. Он походил на человека, который долго готовился к какому-то делу, но в момент, когда остается лишь притронуться к кнопке, чтобы пустить его в ход, боится этого движения, старается его отдалить. Он сел на камень, набил трубку и медленно раскурил ее, желая выиграть время. И вдруг, не кончив курить, встал, подошел к колесу и небрежным жестом включил мотор.

Лопасти посредине колеса задвигались, внутренний круг начал вращаться. Когда скорость оборотов достаточно возросла, лопасти загудели, а затем все колесо, отлипнув от земли, тронулось с места и покатилось по склону холма.

Даррель следил за ним в бинокль и одобрительно кивнул головой, когда в семистах метрах от вершины внутренний металлический круг отделился от колеса и, продолжая крутиться в воздухе, отлетел в сторону.

Серая масса двигалась теперь сама, преодолевая неровности и не меняя направления, а когда на ее пути встретился большой камень, произошел взрыв, камень исчез, а колесо, не отклоняясь в сторону, покатилось дальше, оставляя позади себя неширокую рытвину, с кучами выброшенной земли по краям и малиновой дымящейся водой посредине.

Даррель перевел дух и снова приник к стеклам, готовясь к новому и решающему испытанию.

Колесо приближалось к воде. Ветер гнал волны к берегу навстречу колесу. Даррель закрыл глаза, боясь увидеть его гибель. Когда он снова посмотрел в стекла, колеса уже не было видно. Волны покрыли его, но столб воды шел впереди него, показывая его путь по дну океана. Волны смыкались, приняв обрушившуюся сверху массу воды. Столб воды уходил все дальше, пока не исчез из вида.

Даррель следил за ним до последнего момента, а затем опустил руку с биноклем и рассмеялся. Чувство торжества овладело им, но сейчас же он подавил его в себе, перестал улыбаться и задумался. Выражение настороженности и недоумения появилось на его лице. Это были ощущения человека, который много лет назад рассчитал каждую мелочь, взвесил все условия и предугадал все последствия, но в момент, когда в действительности все оказалось именно таким, как он предполагал, не верит, боится верить, что он и в самом деле ни в чем не ошибался. Он долго просидел, не двигаясь, с смутными горделивыми и тревожными мыслями.

Затем трезвое настроение вернулось к нему. Тележка, на которой было привезено колесо, и железный футляр были перед ним, и он долго смотрел на них, не понимая, что это за вещи и как они сюда попали. Придя в себя окончательно, он взялся за веревку и потащил тележку в обратный путь. Его спина горбилась, когда он возвращался назад. Он чувствовал себя усталым и постаревшим.

Анна еще не возвращалась с поля, когда он добрался до дому. Он поднялся к себе в кабинет и поставил футляр на его обычное место. Пошел на кухню, разыскал пищу и с аппетитом поел. Затем он снова вернулся в кабинет и сел за письменный стол.

Он хотел подвести итог сделанному и наметить будущее. Он исписал несколько листов, подолгу задумываясь, со многими помарками.

«Мне пятьдесят семь лет, — писал он. — Из них сорок лет я посвятил работе, которая сегодня мною окончена. Я достиг цели. В моих руках созидание и разрушение. Я начал с разрушения, чтобы расчистить почву, слишком загрязненную»…

Рассуждения, которыми Даррель обосновывал необходимость разрушения, были длинными и запутанными и свидетельствовали о том, что в этом вопросе у него не было твердой точки зрения. Они поставили бы в тупик читателя его рукописи и отбили бы у него охоту дочитать эту часть рукописи до конца.

Вторая часть рукописи касалась химии колеса и умещалась в нескольких строках:

«Формула колеса». Две строчки химической формулы, в которой встречались и обозначения для элементов, неизвестных в химии.

«Путь колеса». Прямая линия с уклоном в четверть градуса на длину тропика.

«Когда остановится колесо?» Здесь стояло всего одно слово: «Никогда!» Но сбоку мелкими буквами было приписано: «Если только оно не попадет на свой собственный след».

В самом низу стояла дата и подпись Дарреля.

Он вложил листок в папку с надписью «Колесо», поднялся по приставной лестнице к шкафу с множеством ящичков и положил папку на самую верхнюю полку. Затем снова сел к столу и на блокноте на верхнем листке написал номер полки и ящика.

Он просидел еще некоторое время в молчании, перебирая бумаги, и вдруг заметил, что бумаги перестали интересовать его.

У него появилось чувство, что ему больше нечего делать в этой комнате, и, с недоумением оглядев кабинет, он встал и сошел вниз, к дочери. Он попросил есть, был разговорчив и провел с дочерью весь вечер. Разговаривая, он всматривался в лицо дочери и испытывал удивление и нежность. В этот вечер химик Даррель впервые заметил, что его дочь была взрослой, красивой девушкой.

Он лег спать умиротворенный и счастливый, но среди ночи проснулся с тяжелым чувством и не спал до утра. Ему снилось, что волны задавили его колесо. Он больше не верил в безошибочность своей формулы. Ему надо было самому посмотреть, все ли еще продолжает лететь столб воды над океаном. Известия об этом могли когда-нибудь прийти из Америки, но он был не в силах ждать.

Утром он объявил дочери, что у него есть спешное дело на севере Ирландии и пошел в ангар выводить свой аппарат. Анна вышла его проводить. Аэроплан взял курс на север, но в нескольких километрах, когда она уже не могла видеть его, сделал поворот и на большой высоте снова пролетел над Клифтоном с направлением на океан и Америку.

2. ВОСПРЕЩАЕТСЯ СИДЕТЬ НА ЖЕРТВЕННИКАХ

За несколько лет перед этим Анна была с отцом на Каспийском побережьи. Даррелл в эти края привлекла нефть. Он искал танарий и знал, что рядом с нефтью можно найти и танарий.

Стояли жаркие дни, и Анне не понравилась страна, в которой насосов и цистерн было больше, чем деревьев, и где на земле между трубами, уносившими нефть вглубь страны, стояли темные лужи и росла колючая трава.

Даррель хлопотал о разрешении пошарить в отработанных скважинах. Анна искала в путеводителе места, которые следовало посетить. Путеводитель плохо отзывался о стране. Он предостерегал туристов против близкого общения с жителями, нравы которых своеобразны, но недостаточно изучены, и напирал на памятники древности. Древнейшим был старый храм огнепоклонников, находившийся в глубине промысловой территории.

Анна разыскала его. Место около храма заросло колючками. Вход в него был заложен камнями, но с ограды соседнего промысла на стену храма была переброшена доска. Анна поднялась по доске и спустилась во внутренний двор.

Какие-то люди проложили этот путь. Они протоптали уступы в стене, по которым спускались вниз. Для них был повешен плакат с правилами поведения. Для них же предназначалась плевательница в углу, забросанная окурками.

Анна обошла двор, приглядываясь к камням. Широкая стена смыкалась овалом. Каменные кельи внутри стены, каменные ложа в кельях были низкие и максимально неудобные. Они говорили о психике, которой она не могла понять. Каменный жертвенник посреди двора и четыре столба над ним сохраняли черный след огня. Письмена, высеченные над входами, проросли мхом.

Камни храма были действительно старыми камнями. Ветер выветрил их. Он проникал в стены по тысячам невидимых каналов и звенел негромко и бесстрастно. Это была музыка развалин, и прислушиваясь к ней, Анна перестала слышать шум насосов, работавших за стеной, и долго стояла не двигаясь, прислонясь к стене.

Неожиданно шорох привел ее в себя. Она подняла голову. Чья-то рука протянулась из-за столба и бросила окурок, который ударился о стену и упал в плевательницу. Анна была не одна в храме. На жертвеннике в тени столбов сидел мальчик, черноволосый и загорелый, и удивленно разглядывал ее.

Он пришел в храм из-за отрады, от нефтяных насосов. Платье и руки у него были запачканы. Он сидел, свесив ноги и наклонившись вперед, чтобы лучше следить за Анной. Он дружелюбно улыбнулся ей и подвинулся на жертвеннике, чтобы очистить для нее место, но она посмотрела на него опасливо. Ей пришло в голову, что он еще настолько дик, что не имеет понятия о божестве. Иначе: почему бы он сидел на жертвеннике?

В школе, где училась Анна, кроме христианского катехизиса, преподавалась сравнительная история религий. Эта наука учила, что на заре истории была темная эпоха, когда даже самое грубое представление о божестве еще не появлялось в сознании людей. Следующая эпоха была не такой темной. Люди признали богов, но каждый создавал их сам для себя и поклонники одного божества считали нужным смеяться над чужими богами и грязнить их алтари.

Мальчик, сидевший на жертвеннике, принадлежал к одной из этих эпох. С ним надо было говорить на его собственном языке, простыми словами, вроде тех, из которых был составлен плакат на стене. Анна захотела прочесть плакат, однако запас фраз, сообщавшийся в путеводителе, был для этого недостаточным.

Ей помог тот самый дикий мальчик, ради которого она старалась. Он бегло перевел для нее содержание плаката на смесь европейских языков.

— Не трудись читать, — сказал он, улыбаясь Анне. — Ничего интересного. Разные правила насчет окурков и плевательниц. Воспрещается пачкать стены. Не разрешается играть в карты. Последний пункт: «Воспрещается сидеть на жертвенниках». Но он не соблюдается, потому что кроме жертвенника тут не на чем сидеть.

Мальчик оказался не совсем диким. Он знал европейские языки и должен был знать, что означает слово — бог. Он не плевал на пол и не бросал окурков. Анна была этому свидетельницей. Он не грязнил алтарей. Но он сидел на них. К какой же эпохе из истории религий его следовало отнести?

— Здесь люди молились богу, — сказала она ему с упреком, — а ты сидишь на жертвеннике, точно это тумба у ворот. Бог есть бог всюду, где бы ему ни поклоняться…

В школе, где поддерживалось благочестие, она была к нему равнодушна, хоть и не отрицала его целиком. Молитвенник был для нее первой вещью, которая выбрасывалась из чемодана, если требовалось очистить место для чего-нибудь другого. Но лишь только при ней была задета традиция внешнего уважения к святыне, у ней явились и красноречие и пыл и готовность отстаивать то, что она сама считала сомнительным.

Мальчик слушал ее с любопытством. Потом на его лице явилось недоумение, а еще позже Анна заметила, что дикий мальчик имеет наглость смотреть на нее с неловкой, чуть брезгливой снисходительностью, точно вдруг под ее нарядной внешностью он разглядел какой-нибудь дефект — грязь в ушах или нечистое белье — и старается не показать, что заметил это. Под его взглядом у Анны явилось желанье проверить свои уши и белье. Она сбилась с тона и замолчала.

— Милая девочка, — сказал ей мальчик, — ты понапрасну стараешься. У нас не Центральная Африка. Там тебя может быть станут слушать. Туда и отправляйся. Вместо этого ты являешься к нам и распускаешь слюни, оттого что кто-то сидит на чьем-то жертвеннике. Что в этом плохого? Три чудака сто лет тому назад жгли на этом месте огонь, а поэтому мы теперь должны ходить тут на цыпочках и говорить топотом! Бели около каждого разрушенного алтаря ты будешь плакать, то в нашей стране у тебя не хватит слез…

В голосе мальчика Анна уловила злость. С ее точки зрения злость была плохим качеством, но от нее у мальчика блестели глаза и выпрямлялась осанка. Она думала о его месте в учебнике истории религий. Оно было не в начале учебника и не в конце его, оно было после самой последней его страницы. Он не умещался в учебник. И от этого он неожиданно вырос в ее глазах, потому что шагнул дальше всех.

Мальчик посмотрел на часы.

— У меня есть двадцать свободных минут. Давай поговорим. Я — Тарт, из школы механиков. Мне пятнадцать лет. А кто ты? Имя, возраст, национальность? Отвечай коротко.

— Я Анна Даррель, тринадцати лет, англичанка.

— Откуда? Где учишься? Кто отец? Его социальное положение?

Анна ответила и на эти вопросы, и уж потом спохватилась, что ведет себя как девчонка, позволяя первому встречному выпытывать себя.

— Это допрос? — спросила она строптиво.

— Это здешний способ разговора, — ответил Тарт. — Анкетный метод. Он ускоряет дело.

Втайне он был озадачен. Анна была моложе его, но во многих вещах знала больше чем он. Он с удивлением разглядывал странное существо, прилетевшее из-за тысячи верст. Это существо было хорошо развито физически, знало математику и музыку, легко объяснялось на разных языках, свободно чувствовало себя в воздухе и под водой, в нем почти ничего не осталось от беспомощности первобытного человека, — и все-таки от него можно было ждать, что оно вдруг станет на колени и начнет славить бога!

— Твой отец — химик? — спросил он.

— Мой отец знаменитый химик, — поправила его Анна. — В культурных странах достаточно назвать его имя.

— Я его видел, — сказал Тарт. — Это тот чудак, который ковыряется у нас в пустых скважинах. Они ему нужны для каких-то опытов. Для кого он работает?

— Для человечества… — ответила Анна с важностью.

— Я хочу сказать: от кого он получает деньги?

— Какое значение имеет, от кого он получает деньги? Он культурный человек и работает для бога культуры.

Тарт махнул рукой.

— С его культурой не чисто. Хорош культурный человек, который до сих пор не догадался объяснить своей дочери, что никаких богов нет. И его дочь является к нам и устраивает сцены из-за старых жертвенников. Ты вела себя как дефективная. На тебя было жалко смотреть.

— Мой отец не мешается в мои дела.

— А должен был вмешаться. Почему он заставляет тебя делать то, чего не делает сам? Спроси его об этом напрямик, и ты увидишь, что он сразу покажется тебе не таким умным…

Когда двадцать минут кончились, Тарт слез с жертвенника и пошел к стене. Но прежде чем исчезнуть по другую ее сторону, он повернулся к Анне:

— Завтра я буду тут в это же время. Приходи и ты. Придешь?

Подождал ответа, не дождался, спрыгнул вниз.

Анна осталась у жертвенника одна. Перед ней были те же камни, обожженные древним огнем, но она не смотрела на них. Полчаса назад, когда она стояла у стены и была под обаянием ветра в развалинах, это место представлялось ей необыкновенным. Она видела на жертвеннике вечный огонь, воображала людей, протягивавших к нему руки.

Эта картина изменилась. Вечный огонь казался обыкновенным огнем, который можно было зажечь и потушить. На лицах людей она заметила тупость, которой не видела раньше, и сама она показалась себе неискренней, тщетно раздувающей маленький огонек.

Старые камни раздражали ее. Она потратила на них чувство, которого теперь стыдилась. И неожиданно, словно назло камням, она подошла к жертвеннику, поднялась на руках, села наверху и огляделась.

Она испытала волнение и неловкость. Мальчик чувствовал себя здесь свободнее. Он сидел и болтал ногами, и у него и в мыслях не было, что он кого-либо этим оскорбляет. Мальчик — спорная фигура. Он напрасно берет командирский тон. Его еще надо будет поставить на место. Но в одном пункте он действительно прав: никакого бога на свете нет.

Она ощутила эту мысль спокойно, как ясный факт. В тринадцать лет эти вопросы легко решаются под честное слово товарища.

Вечером Анна завела с отцом откровенный разговор, и действительно, химик Даррель, припертый к стене, был смущен.

— Твой мальчик не совсем неправ, — уклончиво сказал он. — Я до сих пор ничего тебе не говорил. Я ждал, когда это тебе самой станет понятно. Действительно, у очень многих людей существуют довольно веские возражения против веры в бога…

— Мне не надо рассказывать особенно много, — прервала его Анна. — Ответь мне на один вопрос: ты сам веришь в бога?

— Нет… — ответил Даррель.

— Значит, и не о чем говорить.

На другой день она снова была в храме.

— В старой литературе, — сказал Тарт, — я читал о девочках вроде тебя. Они были добрые и за ними ходили ангелы-хранители. Мне казалось, что их больше нет. Я помню рассказ про одну мисс, от которой ее собственный ангел-хранитель ушел, потому что около нее ему не было никакой работы: она и без него не совершала ничего греховного. Не с тобой ли это случилось?

— И о тебе я тоже читала достаточно, — ответила Анна. — Ты, конечно, тот самый маленький и злой фанатик, который из зависти, что другие лучше и богаче его, хочет перестрелять весь свет…

Оба взглянули друг на друга и засмеялись, ибо каждый выглядел лучше своего литературного трафарета.

— Если б за тебя взяться как следует, — сказал Тарт с уклончивым одобрением, — из тебя мог бы выйти толк.

— Если б тебя вымыть, причесать и подержать среди культурных людей, — ответила Анна, — тебя, пожалуй, можно было бы терпеть…

3. ИГРА В ГОРОДА

Когда Анне было шесть лет, отец однажды вел ее за руку по улице. Улицы были декорированы по случаю важного политического события. Произносились речи, велась агитация. С аэропланов разбрасывались листки. Даррель смотрел, как кипа листков падала с аэроплана сначала всей массой, затем повисала в воздухе и рассыпалась по ветру сотнями белых птиц.

Даррель был старый человек. В детстве он видел в воздухе больше птиц, чем прокламаций.

— Посмотри, как падают прокламации, — оказал он дочери. — Совершенно как стая белых голубей, когда они их бросают с аэроплана в солнечный день…

Они пошли дальше, сели в поезд и очутились за городом. На лугу стая белых голубей взлетела в воздух и рассыпалась в стороны.

— Посмотри на птиц, папа, — сказала Анна. — Как красиво они летают. Совершенно как прокламации, когда их бросают с аэроплана в солнечный день…

Когда ей было восемь лет, отец взял ее с собой в путешествие. Они вместе облетели свет по запутанным и малоизвестным маршрутам. Даррель редко останавливался в больших городах. Обыкновенно ему требовалось слезать в таких местах, где никто кроме него с дочерью не высаживался. Он охотился за танарием. Этот металл попадался редко и в ничтожных количествах. После обработки Даррель добывал из него крупицы гелидия, и иногда вся добыча путешествия сводилась у него к нескольким зернам гелидия, которые умещались в глубине его жилетного кармана. Для работы ему требовались несколько тысяч таких зерен, и оттого он нигде не засиживался долго, и его пути всегда лежали в стороне от больших дорог.