Драгунская Ксения Викторовна
Честные истории
* * *
Жалко, что я узнал Ксюшу Драгунскую уже на закате молодости. Потому что такому маленькому мальчику, каким был я, очень подошла бы такая маленькая девочка, какой была Ксюша. Почему? Девочка Ксюша была бы САМАЯ ГЛАВНАЯ — а это меня бы очень закалило, и я бы не так сильно страдал потом от САМЫХ ГЛАВНЫХ тётенек. Девочка Ксюша была бы САМАЯ ВЕСЁЛАЯ, а это бы закалило меня уже в том смысле, что есть люди и повеселее меня. К тому же юмор у Ксюши абсолютно добрый. А если кто-то считает, что он абсолютно злой, то это открытая злость, ясная и чистая, как горный хрусталь. Девочка Ксюша была бы САМАЯ ЖАЛОСТЛИВАЯ, а мне бы очень пригодилась такая девочка, потому что от мальчиков сострадания, как известно, не дождёшься. И без Ксюши мои огромные детские обиды воспалялись бешено, и, может, поэтому, у меня получился в дальнейшем неправильный юмор. И ещё девочка Ксюша была бы САМАЯ ПОНИМАЮЩАЯ. Таким образом, хотя бы один человек во всем мире поверил бы в мои нераскрытые литературные таланты. Но ничего этого не случилось. Не было такой маленькой девочки в моей жизни. Не повезло мне. Но появилась. Повезло мне. А теперь и вам — тем, кто впервые прочитает эти живые рассказы с тонким привкусом мистификации. И тут я как бы естественно перехожу к характеристикам прозы Ксюши Драгунской. И так же естественно с этими характеристиками закругляюсь, потому что чего зря языком чесать, когда пора читать и улыбаться, как кот на сметанку.
Вступление
Повзрослеть человек не успевает.
Жизнь слишком короткая.
Человек успевает только научиться ходить не падая, есть не пачкаясь, врать, ненавидеть, притворяться, не плакать, когда очень больно…
Лица меняются, вырастают бороды, а люди всё те же — дети, лелеющие глупые мечты, затаившие надежды, которым не суждено сбыться.
И старушки тоже — маленькие девочки…
Бывают, конечно, редкие люди, которые никогда не были детьми. Именно они обычно становятся вредными взрослыми.
Но им эту книжку лучше не читать!
Честные истории
Эту книжку я пишу для своих внуков. Их у меня, правда, пока ещё нет, но обязательно будут. Если есть сын, значит, будут и внуки. Верная примета! Надеюсь, что это будут именно внуки, в смысле, мальчики. Когда у меня ещё не было сына, больше всего на свете я боялась, что родится девочка. Что с ней делать-то? О чём говорить? Чему учить? Я всё детство мечтала стать мальчиком, и до сих пор надеюсь, вдруг повезёт, и стану всё-таки. Нет, не дядькой, а мальчиком. А с девочками я совсем не умею обращаться — какие-то там бантики, розовые штучки, тонкие голоса. К тому же куколки. В детстве у меня не получалось пеленать куколок, и от злости я отламывала им руки-ноги…
Нет, вся надежда на мальчиков, мы будем с ними гонять на великах, строить из «лего», приводить домой бродячих барбосов, а по осени ходить на речку, чтобы стрелять из рогатки по рыбакам. Конечно, мы будем промахиваться, и наши камешки весело поплюхаются мимо, в воду, а рыбаки станут оглядываться по сторонам, не понимая, что происходит. И мы распугаем им всю рыбу, и правильно, потому что пусть лучше рыба плавает и живёт дальше в нашей речке, а съесть на ужин рыбаки могут что-нибудь другое. Тем более, что рыба в этой речке давно несъедобная — очень мелкая, но обычно двухголовая, бородатая и с глазами на животе.
А уж к тому времени, как мои внуки подрастут, и вовсе неизвестно, что будет водиться в нашей речке.
Так что я пишу эту книжку для своих внуков уже сейчас, заранее, пока помню, какое было у меня детство и что со мной случалось. А то вдруг потом, когда стану старенькая, я всё забуду и перепутаю?
Дурные наклонности
Запросто, легко умещаясь, я сижу на широком подоконнике.
На кухне взрослые говорят про жизнь, рассказывают анекдоты, понижая голоса, «это не при ребёнке», упоминают Галича и Солженицына. Хочется закричать, что я всё слышу и прекрасно знаю эти фамилии.
То-то они все там на кухне удивятся!
Я смотрю с одиннадцатого этажа на Садовое кольцо. Там машинки — «Волги», такси с оранжевыми крышами, жёлто-синие милицейские «москвичата», «запорожцы», похожие на божьих коровок и милые, грустно улыбающиеся троллейбусы, дальние родственники слонов и бегемотов. Посреди Садового кольца ещё толпятся старые дома, кафе «Радуга», мастерские ремонта обуви, лавчонки, норки, «мебелирашки», как говорит мама.
И машинки бегут по Садовому. Как я их люблю! Когда я вырасту, у меня непременно будут свои машинки, и я буду с ними дружить, лечить их и умывать, и мы вместе будем ездить туда, где весело и интересно.
Машинки — вот это да, это я понимаю…
Но все говорят: «Ты же девочка!» И дарят мне больших пластмассовых кукол. Их полагается пеленать. Пеленать у меня не получается, и девчонки в детском саду смеются надо мной. Ещё я лохматая, рыжие волосы не хотят сидеть в косичках, как туго их ни заплетай. К тому же я медленнее всех ем, последняя остаюсь за столом, воспитательницы злятся и грозят кормить меня кривой ложкой. Страшно…
Но сейчас ничего, терпимо. Я дома. На своём подоконнике. Всё ничего, жить можно.
Я решаю потренироваться пеленать, беру жёсткую крупную куклу, раскладываю на подоконнике тряпочки и начинаю. Так, сначала «с ручками». Это сюда, это сюда… Не получается. Что-то откуда-то торчит, какие-то неровности, лишние куски ткани.
На кухне смеются взрослые, мамин смех круглый и крепкий, как яблоки.
Теперь попробую запеленать «без ручек». Вдруг так лучше получится?
Так, это сюда… Это сюда… Заворачиваем. Какая жёсткая, твёрдая и холодная кукла… Не получается. Начинаю злиться, но пробую ещё и ещё.
На кухне ужинают и смеются.
Не получается пеленать! Раздражение и досада душат меня. Смотрю на лупоглазое твёрдое чучело, хватаю за розовую ногу и с наслаждением бью пустой белокурой головой о батарею. Ещё и ещё. Откручиваю руки и ноги. Пытаюсь выковырять распахнутые голубые глаза. Пинаю в угол комнаты, где красуется «псише», огромное, от пола до потолка старое зеркало в резной раме…
И, желая удивить и позлить взрослых, громко ору:
— Солженицын! Солженицын! Солженицын! Галич! Галич! Академик Сахаров!
Дурные наклонности, ничего не попишешь. Трудное детство.
Прошли годы, стемнело, дождик пошёл.
Снесли кафе «Радуга». Расширили Садовое.
Сын вырос и заранее предупредил, что не даст мне внуков, а то ведь я пеленать не умею и быстро злюсь, мало ли что…
Машинкам всё равно тесно, и они жалобно, протяжно гудят, скучая в знаменитых московских пробках.
А почему я так любила смотреть на Садовое? С какой-то неясной надеждой? Да потому что… Неужто не понятно? Ведь в конце концов там, да не там, ну куда вы смотрите, вон там, напротив и чуть наискосок, левее от Самотёчной эстакады, поселился-появился мой большой друг, харизматический лидер, человек эпохи возрождения, гармоническая личность, учёный, физик, философ, культуролог, волейболист, душа общества, затейник всевозможных проказ и художественных акций и, чего уж там, просто красавец — Нечипоренко Юрий Дмитриевич. Всё своё долгое скучное детство я провела в ожидании Юрия Дмитриевича, и когда он появился, моё детство, которое продолжается и по сей миг, стало весёлым и правильным.
И кукол я больше не потрошу.
Людей — интереснее…
«Мятые облака»
В детстве у меня совсем не было ни кота, ни собаки. Мама обещала завести мне собаку, когда я подрасту и смогу сама нести за неё ответственность и следить, чтобы собака или кот ничего в квартире не погрызли и не обшерстили.
Я росла, росла, собаку всё не заводили и не заводили… Так я и выросла без собаки.
Зато теперь я сама командую в своей семье и жизни и могу напихать хоть полный дом барбосов и котов!
Но тогда, в детстве, такое было у меня грустное бескошачье и безбарбосное житьё…
И вот однажды я шла через подземный переход на метро «Маяковская». Возле телефонов-автоматов болтались без дела ребята постарше, с гитарой. Они пели какую-то странную песню, похожую на считалку:
С виду они были довольно лохматые и в дырявых джинсах.
Это сейчас можно надевать на себя всё что угодно, и никто на тебя даже не посмотрит. А раньше — ого-го! Попробуй походи лохматым и драным, все тут же решат, что ты отъявленный хулиган и вообще псих.
Я так и подумала, когда увидела эту компанию: «Ничего себе психи». Но потом разглядела среди них Ерёму, брата одной девчонки из нашей школы. Её пока ещё не выгнали из нашей школы, а Ерёму — давным-давно. Но он ничуть не воображал, а крикнул мне:
— Привет, Ксюха, чего грустная такая?
— Грущу, что нет у меня ни барбоса, ни кота, — призналась я.
— А ты не грусти! — утешил Ерёма. — У нас есть восемьдесят четыре копейки, мы сейчас пончиков купим. И пойдём к тебе в гости, пить чай.
— В гости? — я как-то оробела.
Целая куча незнакомых лохматых психов с гитарой.
— Твоя мама дома? — спросил Ерёма.
— Нет.
— Жалко, — почему-то сказал он. — Ну, пошли к тебе в гости, будь другом, а то мы уже замёрзли. А мы, между прочим, не какие-нибудь там, мы ансамбль «Мятые облака».
В маленьком окошке на улице по-соседству мы купили пончиков, посыпанных сахарной пудрой, и пошли ко мне в гости пить чай. Когда мы пришли в мою квартиру, то музыкальные психи почему-то стали ужасно стесняться, вытирать ноги, говорить шёпотом и даже мыть руки. Но постепенно, за чаем с пончиками они вполне освоились, попривыкли, и затянули свою песню, отбивая ритм по столу с чашками:
Мы пели громко, и никто не услышал, как в коридоре хлопнула дверь. Моя мама появилась на пороге кухни прямо в пальто и сапогах. Лицо у неё было такое… Такое… Что «Мятые облака» просто испарились, исчезли через секунду.
— Это ещё кто такие? — спросила мама ужасным голосом.
— Не знаю, — от страха голосом ещё более нахальным, чем обычно, сказала я. — В подземном переходе познакомилась. А что? Ты целыми днями на работе, а вечером идёшь в театр или в гости, а мне даже поговорить не с кем…
Мама долго проветривала и пылесосила квартиру.
А дня через два у меня появился не то чтобы котёнок, а совсем ещё молодая кошка Блэки, похожая на корову, — белая в больших чёрных пятнах. Такая славная усатая симпатяга! Мы тут же подружились.
Поняла, выходит, мама, что надо мне домашнее животное завести, пока не поздно.
В булочной я встретила Ерёму и похвасталась кошкой.
— Ерёма, ты гений!
— Да ладно, чего там… — заскромничал он. — Обращайся, если что…
Это было давно…
Ну а теперь-то какое раздолье! В любом подземном переходе стоят музыканты, бренчат на гитарах, на барабанах барабанят, а то и на скрипках с флейтами играют.
Дружочек!!!
Если тебе не разрешают завести меховых домашних животных, то не зевай, зови подземных музыкантов в гости, бери к себе домой, можешь даже сказать родителям, что привёл их к себе навсегда-навсегда. Музыкой заниматься — петь и бренчать с утра до ночи.
Да что музыканты! Вон сколько толпится у метро всяких ребят постарше — лохматых, с банками пива в руках, хохочущих страшными голосами. Твои родители тут же поймут, что по сравнению с этими «чудиками» и пёс, и кот, и жираф с макакой, и даже крокодил — сущие пустяки, просто прелесть…
Кстати, Ерёма в конце концов взялся за ум, в институте выучился… Я его вижу довольно часто. Вы все его видите. Он работает теперь ведущим новостей на Первом канале. Который именно? Как фамилия? А вы посмотрите повнимательней. Когда я на него внимательно смотрю, то он тоже на меня внимательно смотрит, и так тихо-тихо, чтобы только мне слышно было:
Превращение
В нашем классе была девочка Олеся со смешной фамилией Черемох. Она вообще была чудная такая… Двоечница-предвоечница. Всегда опаздывала, даже если ко второму уроку. А однажды в мешке со сменкой принесла только одну тапку. Вместо второй был котёнок. Черемох сказала, что он заполз в мешок со сменкой случайно, потому что дома полно котят и вообще жуткий беспорядок. Мне, конечно, тут же страшно захотелось в гости к Черемох, ведь у меня дома был один сплошной порядок и очень не хватало котят, а я их обожала.
Учительница позвала завуча, и тот велел Черемох сию минуту отнести котёнка домой, ведь в школе ему не место. Черемох пожала плечами, не спеша собралась и ушла, и я видела в окошко, как она вприпрыжку бежит через школьный двор на волю, пока мы все, почти сорок несчастных детей, решаем задачи и читаем стихи про природу.
Черемох всё время врала. Притом иногда даже без всякого смысла, без выгоды, не для того, чтобы придумать какую-то уважительную причину для опоздания или пропущенных уроков, а просто так.
Например, про пленного немца. Рядом с моим домом была (она там и сейчас стоит, хотите, проверьте) маленькая будочка. Теперь-то я знаю, что это всего лишь вентиляция, для метро. А в детстве нам казалось, что это какой-то таинственный домик.
И вот Черемох «внесла ясность». Она сказала, что в этом домике живёт пленный немец, из тех, что строили дома в Москве после войны. Почему он остался жить в этом крошечном домике, она и сама не знала, но твёрдо сказала, что мы, потомки солдат-победителей, должны относиться к пленному немцу великодушно, то есть — подкармливать.
И мы оставляли перед будочкой яблоки и куски булок и всё ждали, что в один прекрасный день из будочки выйдет довольно упитанный немецкий солдат, и мы строго скажем ему:
— Одумался? Езжай домой и больше не нападай на нашу Родину!
Про нашу учительницу алгебры Черемох рассказывала, что та, якобы, раньше в другой школе преподавала физкультуру, но однажды на соревнованиях по прыжкам в высоту среди толстяков сильно стукнулась головой и стала после этого преподавать алгебру.
А в седьмом классе, на занятиях по предмету «домоводство», это когда девочек учат готовить и шить, а мальчиков что-нибудь привинчивать или, наоборот, отпиливать, случилась совсем непонятная история.
Домоводство шло перед химией. По химии ожидалась контрольная. Пока мы месили тесто для блинчиков, которые мы изучали на этом уроке домоводства, все с ужасом говорили о предстоящей контрольной. Черемох, принесшая из дому тёмного цвета варенье для начинки, предложила угостить блинчиками учительницу химии. Никто даже не заподозрил ничего, мы часто приглашали учителей попробовать наши угощения по домоводству. Учительница химии пришла, с аппетитом съела два блинчика с черемоховским тёмным вареньем… Зазевала-зазевала, потом села в сторонку, а уже минут через пятнадцать за ней приехал муж-военный на машине «Жигули», унёс её, сладко спящую, на руках, и она не появлялась в школе недели две. Интересно, что остальные — хоть бы хны. Все девчонки и учительница по труду Зоя Дмитриевна тоже пробовали блинчики с тёмным вареньем… Может, Черемох добавила в варенье специальное снотворное, действующее только на учителей химии?..
Вот какая была у нас Олеся Черемох.
Когда мы подросли, Черемох первая перестала носить противную школьную форму — коричневое платье и чёрный фартук, надела короткую юбку и красный свитер.
«Угомонись, Черемох, — предупреждали учителя, целых два завуча и директор. — Возьмись за ум, пока не поздно. Иначе ты будешь валяться в канаве. Ты окажешься в глухой деревне одна-одинёшенька. Ты будешь улицу мести, и это в лучшем случае. Тебя заберут в милицию навсегда-навсегда».
Но Черемох не собиралась «угоманиваться» и браться за ум. Она сбрила брови и нарисовала другие повыше — тоненькие-претоненькие. Ногти накрасила зелёным, а к ушам пристегнула какие-то здоровенные пуговицы. Говорила, что это такие модные серьги.
В общем, после восьмого класса, (а раньше такие экзамены, какие сейчас сдают после девятого, сдавали после восьмого), Черемох ничего не сдала, нахватала двоек, или, как мы тогда говорили «бананов», и её выгнали из нашей школы.
Куда она девалась, я точно не знаю. Наверное, совсем перестала учиться. Иногда посреди уроков она подъезжала к нашей школе на настоящем мотоцикле. За рулём сидел какой-то кудрявый парень в кожаной куртке. Парень страшно газовал и шумел своим мотоциклом, а Черемох свистела в два пальца, бросала в окна мелкие камешки и дразнила учителей.
Ужас, ужас…
Что с ней было дальше, я тоже не знаю. Честно говоря, я просто боялась об этом думать. И вот недавно, когда мы с моими одноклассниками встретились в кафе, чтобы съесть чего-нибудь вкусного и как следует повспоминать наши счастливые школьные годы, кто-то рассказал про Черемох.
Ну, как вы думаете, что ней стало?
Совсем пропала? Угодила в милицию навсегда-навсегда? Метёт улицу? Живёт в заброшенной деревне?