Это было, говорят, давным-давно. Жил-был мальчик пяти-шести лет по имени Хаубан. Отец у него помер, а мать куда-то пропала. Не мог он делать тяжелую работу и жил подаянием — ходил из дома в дом, выпрашивая милостыню.
Вот, говорят, ушел однажды он в степь: родник там показался ему большим, как озеро, кваканье лягушек напомнило звучание туя1, а сочный дикий лук и кислый щавель были слаще любых праздничных угощений.
Шел он, шел, услышал звуки курая2 и, уловив, откуда они исходят, перебрался через болото и по долине Идели3 направился туда, где паслось стадо коров.
Подошел он к пастуху Тараулу4, который пас стадо Иргиз-бия5. Пастух расспросил Хаубана обо всем, о здоровье его и жизни, и мальчик рассказал все, начиная с того дня, как умер отец и исчезла мать. Пожалел старик мальчика, вздохнул глубоко и произнес:
— И моя жизнь не сладка. А увижу таких, как ты — сердце горечью обливается.
Так сказал старик. Долго сидел он молча, а потом не спеша начал готовить охотничьи снасти.
— Пойдем-ка, сынок, вон к тому озеру, может, поймаем на петлю щуку. — Сказав так, он взял в одну руку снасти, в другую — хызму6, и вместе они пошли к озеру. По дороге Тараул делился своими горестями и заботами.
— Жена у бия жадная, на весь день — то даст всего одну чашку кислого молока да головку курута7. Разве этим будешь сыт! Вот и приходится стрелять птиц, ловить щук да на ночь закидывать переметы на сома… Если не позаботишься о себе, трудно прожить, сын мой.
Мальчик шел рядом и все на хызму поглядывал.
— Эх, олатай8, — не выдержал он, — была б у меня такая хызма, ячбы тоже научился стрелять птиц. И не ходил бы голодный.
Тараул ему:
— Так оно и было бы…
Асам подумал: «Неужели мальчик узнал, что эта хызма когда-то отцу ere принадлежала?»
— Дитя мое, отец твой был охотником, очень метким стрелком был. Помню, была у него хорошая хызма… где она теперь — кто знает…
— Да, была у отца хызма. Люди говорили мне: когда умер мой отец, матери не на что было приобрести холст на саван. И она променяла хызму на холст, — сказал Хаубан.
Старик Тараул вытер слезы и отвечал так:
— Не могла же она завернуть отца в старье. Ведь был он ей верным спутником, прожила она с ним долгие годы.
— Что было, то было, — произнес Хаубан. — Бедная мать не могла даже ни на седьмой, ни на сороковой день поминки по отцу справить9. Пошла просить у людей помощи, да и не вернулась. Так и остался я сиротой.
Шел молча старик Тараул, потом остановился и с грустью посмотрел на мальчика.
— Дитя мое, мне уже за шестьдесят. Больше не проживу столько, сколько прожил… Вот, отдаю тебе хызму! Но никому не говори, кто ее тебе дал, храни как память, такого оружия ни у кого на всем Урале больше нет!
Обрадовался Хаубан. Взял из рук старика хызму, поблагодарил его.
Поймали они в озере на петлю щуку, сварили ее, поели и прилегли под кустом отдохнуть. А когда день склонился к вечеру, попрощались и разошлись в разные стороны.
День за днем, месяц за месяцем, год за годом подрастал Хаубан, исполнилось ему семнадцать лет и стал он охотиться с хызмой. Как-то шел он по берегу озера и вдруг видит: плывет по озерной глади золотая утка. Не задумываясь, приладил хызму, прицелился и подстрелил утку. Бросился в воду, поплыл к ней и Стал подводить ее к берегу. Вдруг утка заговорила человечьим языком:
Егет, подбитая тобой дичь, Знай: не утка; скажу, не тая В озере плавала, резвясь, Шульгена, славного царя, Дочь любимая — это я. Ай, егет мой, ты мой егет, Ты воды меня не лишай, От души мотыльковой моей Мою молодость не отрешай. Что попросишь, то и отдам, Лягу жертвой к твоим ногам Скот попросишь ли у меня, Я стадами его отдам. С такими словами обратилась она к Хаубану. Удивился Хаубан, подплыл к берегу, где было мелко, и, не выходя из воды, глядел на утку, не зная, что сказать. А утка продолжала его умолять.
Тогда Хаубан ответил так:
Мать, отец мои весь век провели в горе-нищете. В голоде и лишениях я рос. Их обоих теперь уж нет, Что остается сироте? Рос, не зная, что значит приют, Чуждый ласке и доброте. На охоте сегодня впервой Посчастливилось дичь добыть — Дам ли я тебе нырнуть, Хоть порываешься ты уплыть? Утка ему отвечала так:
Свой дворец, точно Иремель10, Золотыми камнями набил, Табунов многомастных пасти Заставил лучших пастухов. Батыров, вздохом своим одним Способных горы разворотить, Тех, чьи шеи меч не берет, — Заставил прислуживать себе — Мой отец, благородный царь. У него есть любимый конь, Что дороже богатств любых. В бедах другом способен быть. Краса — средь коней других. Нет огня — он огонь достанет, Нет воды — воду он достанет, Чтобы море перелететь — Надо — птицею он станет. Грива — что белоснежный шелк, Цветом — в сероватый отлив, Прям и строен он вдоль крестца, На дрожащих стоит копытах — Что, как шило, тонки в концах. Медный — глазом, ухом — камыш. Яблоки глаз — белые, белые, Узок в боках, в холке высок, Точно щука, протяжен телом. Морда ястреба, ноздри враздув, Парносбит в коренных зубах, Остер подбородок, скулы худы, Двойная макушка крутого лба — Дам тебе я того коня. Ты тогда на Урале своем, Я — в пространстве водном своем Счастливо жизнь свою проживем. Выслушав эти слова, Хаубан сказал: Сдадкоречьем обманут так, Я не раз оставался ни с чем. Нет обещанного у тебя — Меня словами не улещай. На это утка ему отвечала: Я единственная дочь царя, Тебя обманывать буду ль я? Пожалевши добро и скот, На суше с жизнью прощусь ли я? Это озеро — мой дворец, Окунаюсь, как птица, я, Когда восходит солнце, тогда В светлой радости я веселюсь. Коль возьмешь ты меня, егет, Вмиг на земле я твоей умру. Принесешь ли домой к себе — В кусок мяса я превращусь. Лишь два выбора есть, егет, А не сможешь — век в нищете Проведешь ты бесславно жизнь. Отпусти ты меня, егет, И, не оглядываясь, иди! В разномастных табунах Выйдут кони — ты их подожди! Стадо недоенных коров С ревом вывалит без телят, Овцы семенящей толпой Выйдут следом за рядом ряд. С шумом озеро расколов, Вызвав бурю по всей земле, Акбузат выйдет — дух живой За скотиною всей вослед. Если погладишь холку ты, Обретет он тотчас язык, Все пожелания твои Исполнить готовый в тот же миг. Плетка подвешена к ободку Позолоченного седла, Булгарской кожею11 сплетены Драгоценные удила. Потник с ленточками подпруг Сшиты вместе надежным швом, Чтоб вовеки не оторвать, Хитрым сплетенные узлом. Коль захочется пощипать Травку — сам отойдет, куда Волос подпалишь — и на зов Он тотчас к тебе придет. Пропадет ли вдруг весь твой скот— Он останется с тобой, Станет другом твоим, судьбой, И батыром в битве любой. Отпусти же меня, егет, Повелю я своим, егет, Обещанье исполнить свое. В водном царстве ты мне позволь В счастии пребывать, егет. Хаубан на это отвечал:
Просьбе внемлю твоей, хылу12, Но есть дума и у меня: Вместе мы с тобою пойдем, Вместе дождемся того коня. Коль не можешь ты без воды — Я водою наполню сарык13, Чтобы солнце не обожгло, Помещу тебя в тот сарык. Коли правду ты говоришь, Дам свободу я тебе, Быть счастливой в своей воде Пожелаю в тот час тебе. На это утка сказала:
Пока в озеро я не нырну, Пока отцу обо всем не скажу, Не взойдет на поверхность скот, Он на зов земной не придет. Коль возьмешь ты меня, егет, Пользы не будет тебе никакой. Без голубиной шубы14 моей Не увидишь меня в ночи. А захочешь вдруг приласкать — Не удастся это тебе. Если на землю выберусь я, Меня красавицей не сочтешь… Земному егету земля дорога. Но пойми же и ты меня: Дочь подводного царя Из солнца создана и огня. Солнце одарит тебя теплом, Я ж — как масло, растаю вмиг, И одна лишь капля моя Землю иссушит твою, как яд. Внимательно выслушал эти слова Хаубан, поверил утке и отпустил ее, а сам, как она велела, пошел прочь от озера, не оглядываясь.
Отошел он немного, за спиной послышалось ржание лошадей, мычание коров, блеяние овец. И подул сильный ветер, а потом поднялась буря. Трудно стало идти Хаубану. Растерялся он, не зная, что и делать. Наконец, не выдержал и оглянулся. Посмотрел и глазам своим не поверил: всю степь покрыли табуны, стада, отары — из воды все шли и шли кони, коровы, овцы. И показалась в волнах голова Акбуэата. Но увидев, что Хаубан оглянулся, белогривый конь скрылся в воде. И все табуны, все стада, все отары, давя и топча друг друга, снова ушли под воду.
И утихла свирепая буря.
Вернулся к берегу Хаубан и сел на землю. Кругом была тишина и покой.
С горестной обидой пришел Хаубан на яйляу15, видит — все кибитки перевернуты. Люди — старые и молодые, девушки, юноши и подростки — собрались все вместе: дивятся чуду. К ним старик-пастух подошел, держа кнут на плече и опираясь на палку.
— Разметал ветер мое стадо по всей степи. Искал я его, искал, не нашел, да вот и к вам завернул. Тут и Хаубан поспел. Послушал он пересуды стариков и говорит:
— Олатай, что это за буря была? Такой никто ни глазами не видел, ни ушами не слышал.
И так ответил старик:
— Много, сынок, тайн на свете. Такой бури на моем веку не бывало. Только от дедов я о ней и слышал. Говорили они: когда-то давно весь мир водой был затоплен. В наших местах не было ни людей, ни зверей и не проступили «еще Уральские горы. И царствовал здесь водяной батша16) Шульген17 — повелитель страшных дивов. Вот тогда и появился батыр по имени Урал, и пошел он на злого батшу войной. Там, где прошел его конь Акбузат, — выросли Уральские горы. Там, где уничтожал он дивов, высыхали воды и выступали горные хребты. Видит батша — не одолеть ему храброго батыра. Отыскал он тогда в озере бездонный омут и нырнул в него. Нет у этого озера, говорят, дна, слилось оно с подземным морем. Потому-то и не смог Урал-батыр достать водяного батшу Шульгена. С тех пор и озеро стало так называться18. А когда Урал умер, Шульген велел дивам похитить его тулпара Акбузата. Когда же и сыновья Урала умерли, Шульген осмелел и стал временами выезжать на Акбузате. Сказывали, Акбузат вспоминал тогда своего бывшего хозяина и славных его сыновей-батыров и, встрепенувшись, бил крыльями, от которых поднималась буря, да такая, что и горы не устояли бы. Вот и думаю я: уж не крылья ли того коня подняли эту бурю?
Тут Хаубан поверил словам девушки-утки. А рассказывать о случившемся не стал, боясь, как бы не подумали, что он во всем виноват.
Когда старик умолк и хотел было уйти, Хаубан остановил его.
— Олатай, скажи, кто ты такой?
Тот рассказал о себе, и Хаубан все вспомнил: это был Тараул! И спросил старика:
— А меня ты не узнаешь?
— Нет, сын мой, что-то никак не припомню. Плохи стали мои глаза, — вздохнул он. — Но коли так, скажи: по виду, вроде бы, похож ты на егета. Уж не родственник ли Сура-батыра?19
Когда Хаубан рассказал ему о себе и о том, как тот подарил ему хызму, Тараул обнял егета:
— Аи, сынок, Сура-батыр был львом. При нем водяной батша не смел ступить на землю… Цела ли хызма, сынок?
— Цела, олатай, цела, я берегу ее пуще себя самого. Вот она, — ответил Хаубан, показывая хызму. Старик взял ее в руки, поцеловал и снова вернул.
— Сын мой, — сказал он, — когда дарил я тебе хызму, ты был ребенком. И потому скрыл от тебя одну тайну… Эта хызма — отца твоего. Память, оставшаяся от сыновей Урал-батыра. Водный батша Шульген только ее и боится. Храни ее вечно и никому о ней не говори.
Простились они, и старик пошел своей дорогой. О золотой утке Хаубан так ничего и не сказал ни старику, ни другим людям.
…Говорят, долго после этого подкарауливал Хаубан золотую утку. Месяцы, годы прошли. Хаубан не раз ночевал на берегу озера, но утку так и не увидел. Настреляв дичи, он приносил ее старому Тараулу и все молчал про волшебную птицу. И вот однажды — слово за словом — Хаубан попросил старика рассказать о владыке озера.
И вот что тот поведал.
— Я не знаю человека, который бы видел, как Шульген-батша выходит из озера. Встретил как-то на берегу озера женщину, она и говорит: «Приметила я, что на четырнадцатые сутки каждого месяца, в полнолуние, появляются на озере птицы в одеянии голубей, играют, плещутся. Наверно, это дочери джиннов…». А в другой раз утверждала, что на озере плавает золотая утка…
— Что эта за женщина? — поинтересовался Хаубан.
Тараул ответил:
— Она, говорят, присматривала за детьми Масем-хана. А дочь хана купаться пошла, вошла в воду, и не успела женщина глазом моргнуть, как исчезла ханская дочь. И приказал той женщине хан не приходить без дочери, — хоть с голоду умри, но дождись, когда вернется дочь… Вот с тех пор и ходит она печальная по берегу озера…
Запомнил Хаубан рассказ старика и, попрощавшись, пошел к озеру. Дождался четырнадцатой ночи нового месяца.
Ясная ночь, тихая. Полная луна вышла. Притаился Хаубан. Вдруг всплеск послышался — будто купается кто-то. Подполз Хаубан ближе, прижался к земле и видит — но не утку, а девушку на золотом троне. Распустила она косы золотые и волосы расчесывает. А вокруг, воркуя, сизые голуби резвятся.
Подкрался Хаубан и схватил девушку за косу. Вздрогнула девушка, голуби поднялись и улетели. А Хаубан волосы на руку наматывает и говорит:
Изменила внешность хылу, Девушка — впрямь не утка она. А девушка эта, оказывается, и была той уткой — дочерью подводного батши.
Обратилась она к Хаубану: Как сумел отыскать меня Ты в полуночной глубине, Ведь столько охранников моих Пребывали тогда при мне! Отпусти мои косы, егет, От дел девичьих не отвлекай, Улетели голубки мои, Чтобы весть довести до молвы. Коль узнает отец, тебе Не сносить, егет, головы! Хаубан ей ответил на это:
Назови свое имя, хылу, — Буду с гордостью вспоминать. Иль со мной пойдем сейчас, Чтобы вместе жизнь начинать! И вот что услышал от девушки он: Имя мое не спрашивай, И о том, что видел меня, Вернувшись к себе, не рассказывай! Ровней не буду тебе никогда — Выйти замуж не обязывай; Я рождена от живых лучей, Потому-то меня не позорь, Заставляя жить средь людей. Ты рожден на земле — от земли, Ровней не может быть сыну земли От лучей рожденная дочь. Даже девушки, что во дворце Выросли, не в силах влачить Жизнь в вашей земной дали. Слов не трать понапрасну, егет. Коль дойдет до отца — быть беде, Край твой в пыль обратит его гнев, Не останется род твой нигде. Услышав эти слова, сказал Хаубан девушке так:
Я тебя так долго искал, Полнолуния каждого ждал. Отпустить себя просишь… Но хоть слезы свои прольешь, Отпустить тебя не собираюсь. И знай: пока я егетом считаюсь, Страх не познает сердце мое; Знай, что сердце батыра нельзя Видом пугала в трепет ввести. Гневом пусть твой отец изойдет, Гнев ничей меня не страшил; Знаю я: не оставит в беде Моя родина — мой Урал, Выслушав эти слова, задумалась девушка.
«Даже когда я о славе своего отца поведала, он не испугался. Что же это за егет такой?» — подумала она.
Потом такие слова сказала:
Ты, батыром считая себя, Говоришь — точно рубишь хребты. А про дивов, что берегут Царство водное, знаешь ли ты? Прошлый раз обещала тебе Табуны коней пригнать на землю, Акбузата, любимца отца, Словно от сердца отрывала, Чтобы коней вел за собою. Выходя из воды, кони ржали, Овцы блеяли, коровы мычали — Собою они всю степь устилали. И вслед за ними С громогласным ржаньем Акбузат на берег устремился, Рассекая озерную воду, Он рвался вперед, Чтоб тебя увидеть. Выдули ветры его порыв, Так что дрогнул весь Урал-тау. И когда в нетерпенье батыр Обернулся, огорченный Акбузат Возвратился назад, домой, Забрав с собою все стада. Кто же ты, чтоб перечить смел Тому, кто на тулпаре верхом, Кто собрал дивов вокруг себя И заставил себе служить, Кто подводному царству царь? На эти слова ответил так Хаубан:
Если отец твой всесильный хан, Если пэриев и дивов всех Вокруг себя сколотил, Если на Акбузате он Поднимает страшную бурю, Сердце мое не дрогнет от страха, Не задрожит, Как лист на осине. Если двенадцатиглавый твой див С войной на страну мою пойдет, Край мой кровью сплошь зальет, Я нисколько не испугаюсь! Пусть даже стрела твоего батши Будет направлена в сердце мое! От батыра Суры у меня Есть с рождения — батыров удел: Чтобы трогать сирот не посмел Вражий дух — клятва есть у меня. Ты, красавица, не возносись, Что глубоко у озера дно, Что отец твой владыка, что он Если слезы уральских сирот Разольются — озерам быть — И могилы батыров размоет — Раскаленным пустыням быть. Водной девушке где отыскать Влагу, если случится так быть? Коль просохнет Шульген, тогда Дивам двуглавым придет беда — Бездонные омуты где найти? Погруженный в людскую скорбь, Вдаль растянутый мой Урал, Быстро текущая Идель, Спокойно струящийся мой Яик20, Твоему отцу, что живет, Войску своему ведя счет, Не дадут никогда приют. Услышав эти слова, девушка испугалась и так отвечала:
— Быть по-твоему, егет, Дам тебе я клятву свою: Пока не поднял отец мой яу21, Дам тебе то, чем ты восхищен, В мир отца я тебя введу, Будет все у тебя на виду. Во дворце золотом моем Постель пуховую тебе постелю. Что понравится — все тебе Я тотчас же отдать велю. По стране походишь моей, Все осмотришь дворцы ты в ней. Я понравлюсь тебе — Нэркэс22 Назовешь… Скажешь: будь моей. Если же заскучаешь у нас, Без упреков и без обид К тем, кто населяет Шульген, И к Нэркэс, что с тобой говорит, — Сядешь на Акбузата ты, И, взяв в руки счастье свое, На Урал вернешься ты. Так узнал Хаубан, что девушку зовут Нэркэс. И еще раз заставил поклясться ее, что слово свое она не нарушит. Поклялась Нэркэс и велела Хаубану закрыть глаза. Он закрыл. Потом она велела открыть глаза…
Несколько дней, говорят, гостил Хаубан в этом дворце. Девушки-служанки Нэркэс угощали его, пели песни ему. Но не мог Хаубан ни есть, ни пить. Видела Нэркэс — грустит Хаубан, не находит себе покоя. Пошла к отцу и рассказала ему все — от начала до конца.
Так говорила она:
Озеро, что зовется Шульген, Было с детства мне родным. Я беспечно здесь жизнь вела, Забот не ведая никаких. До своих восемнадцати лет Стрелков немало встречала я, Охотились многие на меня. И хоть метили стрелы в меня, Каждый раз ускользала я. Коль шубу уточки золотой Надевала на себя, — Земные соколы не замечали меня. Даже проворный ветерок, Чтоб мои волосы обласкать, Сквозь черноглавый камыш Хода выбрать себе не мог. Даже выдра средь камышей Не знала; как я плещусь в воде. Но в последний раз Подбили, когда была я уткой. А когда, облита луной, Я купалась — вновь меня подстрелили. На земле бы я умерла. Слово давши, себя спасла, Твоим именем клятву дала: Не разжигать меж нами огонь. Исходить тебе гневом нельзя, Не скупись, если что у нас Батыру бросится на глаза. Вот, отец, он и есть батыр, Что в гостях во дворце у меня; Клятвой связанная большой, Слово свое держала я — Втайне жил он в гостях у меня. Молви слово свое, отец, Слово, достойное моему. Мэргэн-батыр пред тобой стоит, Честь свою окажи ему, Чтоб доволен был гость во всем, Поднеси дары… Если ж нет, Если скупость затмит тебе свет, Сама я думаю за ним уйти. Услыхав от дочери слова такие, батша сначала удивился, говорят, потом задумался надолго — как бы избавиться от егета? Наконец, он сказал:
Дочь, последний выход твой Был, как видно, в недобрый час. Чтоб в утиную шубу стрелять, Никто в стране не родился моей. Чтобы твои золотые косы Увидать горящими глазами, Подобных могущественных людей Не рождалось от матерей. Дочь, коль счеты мы с ним сведем Силой, хитростью ли — навек Мы избавимся от него. Не найдется такой человек, Кто бы мог тебя застрелить. Дочь моя, если найдем избавленье, Если тело его разорвем по кускам, И таким образом себя спасем, Больше у берегов Шульгена Не будет мужчины, Чтоб тебя подстрелить, Чтоб собой досаждать,— Ни единой души не будет. Услышав такие слова, Нэркэс решила смягчить сердце отца и сказала ему:
Отец мой, он пришел сюда, Послушав меня. Он за утку принял, когда В меня, прицелившись, стрелял. Во второй раз меня найдя, Нежно он руками обвил. До сих пор этих рук тепло Позабыть у меня нет сил. Коль его кровь прольется, мое Тело судорогой сведет. Слово пламенное его Мое сердце навек оборвет. Не посягай на него, отец, Его кровь не проливай, За него ответит тебе сполна, Карымту23 объявит весь Урал. Многого не требует он, На престол не метит твой, Нету умыслов у него, Чтоб на скот посягать живой.. Коль за дочь ты меня признаешь, Кровь понапрасну не проливай, Беззащитного гостя убив, Славу коварству не воздавай! Акбузата егету дай, Испытай его удальство. Если сможет коня удержать, Пусть на Урале развеет крылья. Выслушав мольбы дочери, надолго задумался батша. Потом, говорят, собрал своих визирей, позвал двенадцатиглавого дива по имени Кахкаха24 и попросил у них совета.
И такой совет дал Кахкаха:
Отдашь егету Акбузата, — Навеки силы своей лишишься. Выпустишь из рук узду Акбузата, — Своей дороги навек лишишься. Твой одноглавый аждаха25 Бусинкой покажется ему; Твой двуглавый аждаха Кошельком покажется ему; Твой трехглавый аждаха Ему покажется турсуком26 Кахкаха же, что держит страну, Ему покажется барсуком. Батша, вот мой тебе совет: Полно здесь девушек земных. Краше дочери твоей Дочь Масем-хана есть. Увидев ее, тот егет Про Акбузата забудет. И, сказав: «не колеблясь, беру»! — Только к ней душой устремится. Понравился батше совет Кахкахы. И решил он направить Хаубана вместе с Нзркэс во дворец, где жили похищенные на земле девушки.
Батша подозвал к себе Нэркэс и сказал:
