Любовь не помнит зла

Девчонка закивала с благодарностью, вздохнула, глядя Андрею вслед восхищенно, засовывая честно заработанную на плутовстве купюру в карман джинсов. Действительно, если бы все покупатели были такие…

Дом двадцать на Белореченской оказался довольно неказистый, четырехподъездный, старой сталинской постройки, мрачный и хмуро-фундаментальный. Андрей с матерью когда-то точно в таком доме жил. Квартира четыре, значит? Что ж, это должен быть первый подъезд, первый этаж. А квартирка-то должна быть угловая, трехкомнатная… Но училка точно говорила, что пацан с теткой в съемной живут. Интересно, зачем им снимать на двоих трехкомнатную? Дорого же. Что ж, посмотрим…

Прихватив с заднего сиденья свою подарочную поклажу, он хлопнул дверцей, задумчиво шагнул в сторону первого подъезда. За спиной тихо профырчала еще одна машина, остановилась неподалеку. Дверь подъезда оказалась открытой, и Андрей медленно стал подниматься по короткому лестничному пролету, чувствуя, что уже начинает сомневаться в правильности своего доброго порыва с визитом к пацану Илье. Постояв около двери с табличкой «4», все-таки нажал на кнопку звонка и встал аккурат перед дверным глазком, на всякий случай вежливо улыбнувшись.

Господи, дурак дураком, думал Андрей. Чего приперся? Кто его звал?

Послышались торопливые шаги за дверью, и глазок сверкнул искоркой: гостя внимательно рассматривали с той стороны. Сзади тихо скрипнула железом дверь подъезда, наверное, вошел кто-то. Одновременно и цепочка на двери четвертой квартиры звякнула. Дверь открылась, и Андрей увидел сердитое удивленное лицо молодой чернявой женщины. Хотя не такой уж и молодой, если приглядеться.

— Здравствуйте… Вы меня не пугайтесь, пожалуйста. Я к Илье пришел. Я на минуту. А вы его тетя, да?

— Нет, я не его тетя. Я его квартирная хозяйка. А что вы хотели?

— Так Илью…

— А его нет дома. И тети его нет. Они в больницу ушли.

— Да? Жаль… А скоро они придут?

— Понятия не имею. А вы кто?

— Да так, никто… А вы бы не смогли ему передать вот это? — выставил Андрей перед собой объемный пакет.

— Отчего ж не передать? Передам. А от кого? Они же спросят — от кого?

— Скажите… Скажите, от Андрея. Хотя… Давайте я лучше визитку свою оставлю.

— Что ж, оставьте.

Торопливо порывшись в карманах и отчего-то чувствуя себя страшно неловко под любопытным взглядом этой маленькой и неприветливой женщины, он выудил наконец из одного кармана визитку, из другого подаренный отцом «Паркер» и написал на обратной стороне глянцевой продолговатой картонки: «Илья, полный порядок. Я твою проблему порешал. Не бойся, они тебя больше не тронут. Будут еще проблемы — звони».

— Вот. Передайте ему, пожалуйста.

— Передам, — взяла в короткопалую ладонь визитку женщина. — Не беспокойтесь.

— Спасибо. До свидания.

— И вам не хворать.

Дверь тут же захлопнулась, и Андрей, развернувшись, весело запрыгал по коротким ступеням, чувствуя на душе облегчение от сделанного дела. Сразу представилось, как обрадуется пацан хорошим новостям, вспомнит его добрым словом. Да пусть и не вспомнит — тоже хорошо. Теперь и на работу можно ехать с чувством исполненного долга. К отцу. Слава богу, сегодня заседаний никаких не намечено.

* * *

Ага! Что-то быстро он выскочил… Не пустили, что ль? Странно, странно… Но вроде веселый, улыбается довольно. Ишь, как лихо со двора вырулил, аж снег веером из-под колес разлетелся. Лихач хренов. Нет, все-таки не зря он за ним поехал. Такие дела интересные выясняются…

Игорь дождался, когда машина Андрея скроется из виду, потом тихо тронул с места. Нет, он торопиться не будет. Ему в отличие от этого резвого придурка торопиться не с руки. Да и в голове надо уложить полученную только что информацию. Хороша она или плоха, он и сам еще не понял. Очень, очень странная выплыла информация. Еще тогда показалась странной, когда увидел его машину, припаркованную около магазинчика на соседней улице. Он и сам в этих захудалых краях совершенно случайно оказался, попросили на работе какого-то хмыря домой отвезти. Возвращался обратно, и такая встреча… Как было не поехать за Андреем, не проследить? Тем более он с большим пакетом из магазина вышел. С покупками. Ясно — к бабе намылился. Он и предположить не мог, к какой бабе! К Леське, оказывается! К его бывшей жене! Он специально в подъезд заглянул, проверил — точно в Леськину дверь позвонил! Вот уж тесен мир, ничего не скажешь.

А он и забыл давно, что Леська живет в том доме на Белореченской. Поначалу, когда душу тоской корчило, ездил сюда, подсматривал за ней издалека. В окна тайком заглядывал. Но перед ней так и не обнаружился ни разу. Не решился. Зачем себя травить? Что было, то было. Назад все равно не вернешь. А потом действительно все прошло как-то, сошло само собой на нет. А что делать, раз жизнь такая? Она нами правит, а не мы ей. Но Леська, Леська-то какова! Тихоня душевная! Ишь, какую интригу завертела! Не с кем-нибудь связалась, а с сыном самого Командора. Отомстить, что ль, намерилась? Хотя это на нее не похоже… Если даже стервой распоследней за эти годы стала, все равно не похоже. Она вообще по натуре не интриганка, она другая совсем. Да и мать отцу недавно рассказывала со слезами, как она в жизни мыкается… Еще упрекнула, что зря отец тогда с ней жестоко поступил, никому от этого пользы не вышло.

А ведь мать-то права, права, между прочим. Действительно зря. Ну что было с нее взять, с Леськи? Она и не виновата была. Командор и не таких ломает, между прочим. А Леську сломать — тут и усилий никаких не надо было. Добрая она, открытая, простодушная. Как родник с чистой водой — пьешь ее и никак напиться не можешь. Он ее и полюбил такую… Как он отца в ту ночь уговаривал, чтоб он Леську не гнал! На коленях стоял, плакал, пытался объяснить что-то. А тот — позор, позор… Вот интересно, откуда вообще тогда в телевизоре эта кассета взялась? Кто ее притащил? А отец даже и в подробности вникать не стал. Сказал: не может он местом своим рисковать. Вроде того, чистым он должен перед Командором быть как стеклышко. А на поверку оказалось, что никакого стеклышка Командору и не понадобилось. Наступил на отца — осколки вдребезги разлетелись. Того и гляди, скоро их, Хрусталевых, вообще на улицу выкинет — дом-то на его земле построен. И на его деньги.

Да, с Леськой он тогда счастливое время прожил, хоть и короткое. А теперь у него жена Ольга, полная Леськина противоположность. Умная, расчетливая, с крутым университетским образованием, правильная до тошноты. Сама к нему навязалась, между прочим! А ему вообще все равно было, он тогда еще по Леське вовсю страдал… В общем, выходила умная Ольга за перспективу, когда отец при Командоре правой и влиятельной рукой был, а перспектива взяла и лопнула как мыльный пузырь. Теперь ходит по дому с обиженным видом, будто она в этой ситуации самая пострадавшая. А отец с матерью вроде как перед ней виноваты. Они и без этой виноватости живут, как две неприкаянные сомнамбулы, ждут от судьбы неизвестно чего. Отец постарел, похудел, на глазах тает, как свечка.

А все этот самозванец чертов, сын новоявленный! И откуда он взялся вообще? Свалился им на голову, перетряхнул жизнь. Все в ней прахом пошло — и многолетняя отцова дружба с Командором тоже. Хотя дружбой это, конечно, в прямом смысле слова не назовешь. Это, скорее, мудрое преданное терпение, а не дружба. А оно, это мудрое терпение, тоже на дороге не валяется, между прочим. Оно дорогого стоит. Его, если честно, в наши горделивые времена днем с огнем не сыщешь. Потому что оно честное. Честнее всякой там дружбы, честнее самых крепких семейных уз. Да и узы у них тоже были — Командор ему, между прочим, крестным отцом приходится. Да — отцом! И все к тому выходило, что он должен был отцово место подле Командора со временем занять. Не в смысле начальника его охраны, а в смысле дружбы-преданности. А этот кузнечик явился, не запылился — здрасте, я настоящий ваш кровный сын… Гаденыш. Везде успел напакостить, даже к Леське в постель прыгнуть умудрился. Можно сказать, в святое залез. В то святое, которое хранилось в душе белым, пушистым и маятным, глубоко внутри спрятанным, как неприкосновенный запас. Память о любви в консервной банке. Хоть и нельзя было те консервы распечатать, но он-то знал, что запас был! А с запасом жить не так страшно. Эх, Леська, Леська! Взяла и в душу плюнула…

От резкого автомобильного гудка Игорь вздрогнул, огляделся заполошно. Надо же, на светофоре задумался. Все, хватит! Плюнула так плюнула. И без консервного запаса проживем. И вообще, сейчас ему не до любовных переживаний. Бог с ней, с любовью. Когда жизнь рушится, любить уже некогда. Надо ситуацию менять, ломать ее как-то. Столкнуть надо к чертовой матери этого сына с дороги. Потому и добытую информацию надо перевести из печали в пользу. Только вопрос — в какую пользу? Тут думать надо, не торопиться, хорошо думать…

Изловчившись, Игорь на ходу выцепил губами сигарету из пачки, прикурил, с удовольствием вдохнул в себя терпкий дым. Так. Допустим, он подбрасывает эту информацию Командору. И что? Да он давно уже про Леську забыть успел, мало ли баб в своей жизни просто так пользовал? Хотя… Он в этих делах большой чистоплюй. Можно на этом, кстати, сыграть. Вроде того — ты использовал и выплюнул, а твой сынок подобрал и в рот положил. Можно даже небольшой скандальчик на этой почве организовать. Вбить первый клин между отцом и сыном. А дальше — как получится. Главное, в драку ввязаться, а там посмотрим.

Докурив сигарету, Игорь выщелкнул окурок в окно, достал заверещавший мобильник, ответил нехотя:

— Да, Оль… Где, где, в пути! На работу еду. А что голос? Нормальный голос. Чего звонишь-то, проверяешь, что ли? Скажи-ка мне лучше, у тебя номер телефона Ани есть? Ну, жены сукиного сына, коровы этой, с которой тебя вчера жена Командора познакомила… Надо, зачем! Для дела надо! Ага, и хорошо, что есть… Вечером позвонишь ей, почирикаешь по-бабьи. А я тебе все расскажу, как и для чего. А там сама сообразишь. Ну, все, дома встретимся, обсудим.

* * *

Не любила она походов в местную поликлинику, хоть убей. Чувствовала себя полным ничтожеством, когда важные медицинские тетки в кабинетах разглядывали ее паспорт без прописки да приставали с вопросами, кем ей приходится Илья. Как будто без их вопросов не ясно, что парню надо рентген сделать — вдруг ребро сломано? Пока до того рентгена добрались, все нервы измотали. Хорошо хоть результат положительный, оказалось, нет перелома. Просто сильный ушиб. Сказали, само пройдет.

— Лесь, смотри… — тихо потянул ее Илька за рукав куртки, показывая куда-то вверх, в снежное стелющееся пространство.

— Чего? Куда смотреть-то? — обернулась она к нему с досадой, нехотя останавливаясь.

— Смотри, как снег наверху завивается… Будто его спиралью крутит. Видишь? Если подпрыгнуть, то тебя вверх по этой спирали унести может. Красиво, правда? И страшно немного.

Она долго всматривалась в серое низкое небо, сыплющее обильные хлопья, но ничего там не увидела, никакой особенной красоты. Ну, снег. Мокрый, холодный. Обернувшись к племяннику, Леся долго смотрела в его бледное разбитое личико, обращенное вверх, и чуть не расплакалась от жалости — сине-фиолетовый фингал под глазом и разбухшая губа никак не вязались с выражением наивного и тихого на нем восхищения. Сглотнув спазм, она проговорила, поеживаясь:

— Пойдем, Илька… Холодно.

— Нет, ты посмотри, как здорово! Неужели ты не видишь? Вот бы это нарисовать. Представляешь, мы с тобой взялись за руки и летим вверх по снежной спирали…

— Это как на картине у художника Любарова?

Илья повернул к ней голову, посмотрел с рассеянным интересом, будто с трудом вытянул взгляд из снежного пространства. Странный был у него взгляд, расплывчатый, будто у слепого. И снова прошлась иголками по душе тревога за мальчишку — интересно, что она с ним дальше делать будет? Он же вообще… как неземной весь. А вдруг он особо одаренный или талантливый? В изостудии преподаватель аж дыханием пресекается, когда его хвалить начинает. А она? Что она может ему дать, кроме душевной тревоги? Его ж учить надо, в него материально вкладываться надо. Потому что все разговоры про то, что настоящий талант сам по себе пробьется, — сущая ерунда. И о чем только его мать там, в Америке, думает?..

— Леськ, а ты откуда про Любарова знаешь? — сфокусировался он таки взглядом на ее лице. — Тебе такие картины нравятся, да?

— Не-а. Я, Илька, их не понимаю. А ты, по всему видать, породой в дедушку с бабушкой пошел. Они вот так же умели видеть особую красоту да замирать перед ней. А я не умею.

— Ничего, научишься. Честное слово, научишься!

— Слушай, а как у тебя с английским? Ты обещал, что сам будешь заниматься.

— Это ты к чему, Лесь? Думаешь, мама за мной приедет?

— Конечно, приедет! Не век же тебе со мной в нищете плюхаться. Конечно, мне будет очень трудно без тебя, но…

— Лесь, я не плюхаюсь! С чего это ты взяла? Живем и живем… Давай не будем об этом, ладно?

— Обижаешься на маму, да?

— Нет. Я не обижаюсь. Я просто не помню ее совсем… Я ж не виноват, что не помню. И вообще, отвяжись от меня с этими дурацкими разговорами!

— Ладно… Ладно, отвязываюсь. Пойдем. Холодно. Надо еще в магазин заскочить, на ужин чего-нибудь сообразить. Может, по макаронам вдарим? В холодильнике кусочек сыра есть, я утром от завтрака заныкала, сделаем макароны с сыром и чесноком. Вкусно-о-о…

— Ага. Давай…

Ритка быстро открыла им дверь, будто ждала в прихожей, поглядывая в глазок. Вид у нее был абсолютно загадочный. Подняв над головой кусочек картона и повертев им в воздухе для пущей заинтересованности, пропела весело:

— Пляшите, пляшите! Иначе не отдам! Тут вам послание принесли с гостинцами!

— Послание? Какое послание? — удивленно переспросила Леся, стаскивая с ног мокрые ботинки. — Мы ни от кого посланий не ждем.

— Ты, может, и не ждешь, а Илька ждет! Да, Илька?

— Я? Нет, я тоже не жду… А кто приходил?

— Ой! Такой мужик приходил — отпад! Высокий, красивый, молодой, пальто на нем шикарное, шарф шелковый. Вот, визитку свою оставил. Для тебя, Илька. Там записка на обратной стороне.

— Дай сюда, Рит! — решительно протянула руку к визитке Леся. Выхватив ее из Риткиных рук, прочитала медленно: — Андрей Андреевич Комиссаров, начальник службы охраны.

Она вздрогнула, проговорив вслух эту проклятую, но упорно хранящуюся в памяти фамилию, но потом быстро опомнилась, произнесла тихо, скорее для самой себя:

— Странно, что меня эта фамилия до сих пор по мозгам царапает, столько лет прошло… Интересно, что это за Комиссаров такой выискался? Кто он, Илька?

— Не знаю… — пожал тот удивленно плечами.

— Хм… Прямо мистика какая-то…

— Да ты на обороте, на обороте читай! Там записка! — нетерпеливо проговорила Ритка, выхватывая визитку из Лесиных рук и читая с придыханием: —…Илья, полный порядок. Я твою проблему порешал. Не бойся, они тебя больше не тронут.

— А! Я понял, понял, кто это! Это дядька с улицы, которому я жвачку дал! Он еще со мной до школы прошел, хотел с пацанами разобраться.

— Это с теми, которые тебя побили?

— Ну да! Значит, разобрался все-таки… Молодец…

— Так. Давай все сначала, — строго произнесла Леся, проходя на кухню и увлекая за собой племянника. Ритка, конечно же, притащилась за ними, стояла в дверях символом крайнего любопытства. — Откуда он взялся, этот дядька? Что, прямо-таки сам на улице к тебе подошел?

— Ну да… Он из машины вылез спросить, где аптека. А чего ты так испугалась, Лесь?

— А ты сам не понимаешь, чего? Маленький, да? Ты хоть знаешь, для чего такие дядьки к мальчикам на улице просто так подходят?

— Ты что, думаешь, он педик? Не… На педика он не похож. Он нормальный мужик!

— Да все они с виду нормальные мужики.

— А я тебе говорю, что нормальный!

— Тогда с какого перепугу он ринулся твои проблемы решать? Ты об этом подумал?

— Он еще и гостинцы принес! — тут же вставила свою реплику Ритка, явно переходя на Лесину сторону. — Вон, какой пакет огромный!

— Так. Так… — грозно уставилась Леся на пакет, откуда торчала глянцевым углом огромная коробка с конфетами. — Илья, немедленно бери пакет и неси все это на помойку! И визитку туда же! Слышишь? Немедленно! А лучше дай сюда, я ее порву…

— Леськ, ты чего взбеленилась-то? — обиженно поднял на тетку ровные аккуратные бровки Илья. — Совсем, что ли, рехнулась? Говорю же тебе, нормальный дядька… Не видела его, а уже выводы делаешь!

— Дай сюда визитку, я сказала!

— Не дам! — сделал большой шаг назад Илька, пряча картонную полоску за спину. — Успокойся немедленно, куда тебя понесло? Аж трясешься вся!

А Лесю и в самом деле трясло. Внутри организма все ходило ходуном, булькало и переливалось знобкой сердитостью, и трудно было дышать — тут же схватывалась болью яркая точка под левой лопаткой, исходила лучами, горячо била в голову, изгоняя из нее последние здравые мысли. Даже вдруг захотелось размахнуться и… Ударить, что ли? Вдруг ужаснувшись мерзости собственного порыва, она тут же обмякла, давая дорогу слезам — простым, горячим, обычно-привычным, всегда приходящим на помощь в такие минуты. Действительно, лучше уж поплакать, чем руки распускать.

— Лесечка… Лесечка, да что ты! Успокойся, не надо! — кинулся к ней Илька, обхватил руками, ткнулся носом в изгиб меж плечом и шеей. — Не надо, не надо плакать! Это ты не на меня сердишься, я знаю, это из-за того, что работу потеряла… Ничего, Лесь, прорвемся! Мы справимся, Лесь! Мы прорвемся, честное слово, прорвемся.

Какие хорошие слова — прорвемся да справимся. Бодрые, оптимистические. Сколько раз они в такие именно минуты повторяли их друг другу, как молитву, как «Господи, помилуй», как «Отче наш, иже еси на небеси…». А если в них вдуматься хорошенько — куда они прорвутся-то? Через что прорвутся? Ерунда какая…

— Да ладно. Ладно, все! Я больше не буду, Илька. — Леся с трудом оторвала его от себя. — И правда, чего это меня понесло?.. Ты дай мне визитку, я потом этому мужику сама позвоню, поблагодарю за участие.

— Да не надо его благодарить. Он же не для благодарности. Он просто так, по-мужицки.

— Ну да… И мне он показался таким… порядочным, — тихо проговорила от двери Ритка и вздохнула и тут же вскрикнула испуганно, подскочив на месте: — Ой, чего я тут с вами стою! У меня ж свидание сегодня, в семь часов! А я и не одета, и не накрашена.

— А где свидание, Рит? Здесь, что ли? Дома? — осторожно спросила Леся, утирая остатки слез на щеках.

— Ну прям… Нет, мы в городе договорились встретиться.

— А кто он?

— Да так… Вдовец один. Правда, он старый… Но по телефону голос очень, знаешь, звучал бодренько! Танька, которая мне его телефон у знакомых вызнала, говорит, что он шесть лет уже вдовствует. Порядочный срок-то. Плохо.

— Почему плохо?

— А представляешь, как он за эти шесть лет насобачился в невестах копаться? Сейчас же на одного вдовца — десять холостых баб, если не больше. Так что пойду красоту наводить, и вперед! И вечный бой, покой нам только снится.

— Ага. Давай. Успехов тебе. А я буду макароны варить.

— А мне надо к контрольной по математике готовиться… — печально вздохнул Илька. — Терпеть не могу эту математику! Лесь, когда будет готово, позовешь? А потом чаю с конфетами попьем, ладно? — скосил он глаз на пакет с гостинцами.

— Хорошо. Попьем. Иди. Я скоро…

Завязав за спиной тесемки фартука, Леся засуетилась на кухне, готовя незамысловатый ужин и перекатывая в голове такие же незамысловатые мысли о перспективах сегодняшнего вечера. Перспективы были ясны и просты — вечер она проведет, листая кучу газет с объявлениями о работе, которые они прикупили с Илькой в киоске «Союзпечати», когда шли домой. Будет перелистывать страницы одну за одной, водить пальцем по строчкам, обводя карандашиком нужные варианты. Дай бог, чтоб они были, варианты эти. А завтра с утра будет звонить, лепетать вежливым голоском: добрый день, я по объявлению насчет работы. Ничего, прорвется. Как-нибудь.

Вздохнув, Леся усмехнулась про себя этому «прорвется» — вот же зараза какая это словечко! Уже и в мыслях проросло. Ну ничего, это, может, и хорошо, что оно там проросло. Это к добру.

— Лесь… Как я выгляжу? Только честно?

Леся вздрогнула от непривычно грустного Риткиного голоса, раздавшегося за спиной. Обернулась удивленно.

Ну что она могла сказать Ритке? Не песню же ей петь про «накрашенная страшная и не накрашенная страшная». Ну да, не красавица. Но и не хуже других, тех, которые по улицам города ходят. Сейчас на улицах вообще редко красивую женщину можно встретить — у всех лица практически одинаковые, долгим сидением за компьютером попорченные. Даже, говорят, синдром такой новый для женской изнемогающей красоты изобрели — компьютерное лицо.