— …Да я на минуточку, на минуточку только! — послышался из прихожей Веркин голос, и вот она уже сама нарисовалась в дверях кухни, кося сердитым глазом куда-то вбок и кривя презрительно губы. — Ну забежала по пути к подруге, жалко вам, что ли? Да понимаю я, что вы здесь хозяйка, прекрасно понимаю.
— Тише ты, развыступалась! — зашипела на нее испуганно Леся. — Чего ты ее дразнишь? Хочешь, чтоб меня на улицу выставили?
— Ой, да ладно! Никуда она тебя не выставит. Потому что иначе от скуки помрет. На ком отрываться-то будет?
Верка плюхнулась на кухонный хлипкий табурет, распахнула полы дорогой шубы, положила ногу на ногу. Потом поменяла ноги, положив обратно с одной на другую, потом снова поставила коленочка к коленочке, подтянула повыше сапоги-ботфорты — сплошная Суета Ивановна, а не Верка. Потом оглядела тоскливым взором кухню, вздохнула:
— Курить здесь, конечно же, не полагается.
— Нет. Не полагается. Говори, чего пришла.
— Ни фига себе, как ты любимую подругу встречаешь…
— Вер… Я ж тебя просила! Если соскучишься, позвони. Я сама приду, куда скажешь.
— Вот вся ты в этом, Быстрова. Тебя жмут со всех сторон, а ты дрожишь, как серая овечка, слово в свою защиту не можешь сказать! Вот и разбаловала эту лахудру, хозяйку свою. В гости уже нельзя к ней зайти!
— Во-первых, я давно уже не Быстрова. Я Хрусталева. А во-вторых…
— Ага. Хрусталева она. Одна фамилия и осталась на память от прошлой жизни! Все отобрали, сволочи.
— …А во-вторых, я совсем не серая овечка, и никто меня особо не жмет. Просто жизнь такая. Если б я серой овечкой была, как ты говоришь, то давно бы уже пропала где-нибудь. А так, видишь, живу. И племянника воспитываю.
— Ага. Воспитываешь. На дорогую сестру Сашеньку пашешь. Она там, в своей Америке, живет себе и в ус не дует, а ты тут по съемным хатам глодаешь. Чего у нас тут на ужин приготовлено, а? Для дорогого племянника? Опять, поди, картошечка вареная? Я угадала, да?
— Почему — картошечка? Вот, сосиски варю.
— Иди ты! Ну, ты даешь, подруга! Успехи делаешь, черт возьми.
— Да ну тебя, Верк… Чего ты взъелась? И без тебя тошно. Пришла и взъелась…
Вяло махнув рукой, Леся подошла к темному окну, стала вглядываться в хлипкий круг света, отбрасываемый от лампочки на подъезде. Редкие колкие снежинки, вырываясь из темноты, красиво вальсировали в световом конусе, тихо ложились на черную затоптанную наледь асфальта. Где ж так долго Илья бродит? Уроки в школе давно закончились. Хоть бы позвонил, поганец! Знает же, как она волнуется!
— Да я не взъелась. Леськ, чего ты? — виновато проговорила за ее спиной Верка. — Это я просто психую из-за отсутствия в жизни справедливости.
— А чего из-за нее психовать? Когда нельзя ничего изменить, и психовать не стоит. Надо просто жить, надо просто исполнять свои обязанности.
— Ишь, какой ты философиней стала! От бедной жизни, что ли? А вот я с тобой не согласна, между прочим!
— В чем ты со мной не согласна?
— А в том, что изменить ничего нельзя.
— Так я ж действительно ничего не могу изменить! Квартиры у меня нет и не будет. Ильку я не брошу.
— А как насчет Саши? Она не хочет своим сыном сама заняться? Она тебе хоть звонит когда-нибудь вообще? Или опять пропала, сволочь такая?
— Звонит. Конечно, звонит.
— И что?
— Да ничего. Отстань.
Вот же зануда эта Верка! Ну кто ее просит бить по-больному? Не рассказывать же ей, что Саша, например, позавчера как раз и звонила? И что после разговора этого хныкало все внутри, как у маленькой глупой девочки, и непонятно было, что там так хныкало — то ли привычное с детства чувство неполноценности перед умной старшей сестрой, то ли пристыженность за свои действительно не шибко умные поступки. Можно сказать, ужасные поступки. Даже теперь, когда об этом разговоре Верка случайно напомнила, внутри нехорошо стало, будто отбросило ее туда, в дом Хрусталевых, на семь лет назад. Нет, нельзя ей об этом думать! И хныкать нельзя, хоть и виновата кругом, и перед Сашей тоже, получается, виновата.
— …Леся, обязательно занимайся с Ильей английским языком! Найми хорошего репетитора, поняла? Ты слышишь меня? — дробился в трубке короткими волнами далекий и строгий Сашин голос. — Как он учится, кстати? Ты в школе когда последний раз была?
— Да не успеваю я в школу, Саш… У меня график неудобный, с десяти до восьми! А на английский у меня денег нет. Может, ты пришлешь немного?
— О господи! Да где я возьму, Леся? Ты думаешь, тут доллары на каждом шагу раздают всем желающим? Их, между прочим, зарабатывать надо! В поте лица! Тут такая жизнь сложная, что… Господи, да что я тебе объяснять буду? Все равно не поймешь. А уроки английского все равно Илье давать надо. Если я его сюда заберу, а он ни в зуб ногой… Что я с ним делать буду? Ты поняла меня, Лесь?
— Да, поняла, Саша. Как только появится возможность, я обязательно…
— Опять ты мне про возможности, Леська! Ну сколько уже можно-то? Между прочим, у тебя этих возможностей было — хоть отбавляй!. Сама ж во всем виновата! Сама наворотила, сама опозорилась! И как ты вообще сообразила такое? Я тогда позвонила, помню, Игорю, и он мне объявил… Я ж чуть с ума не сошла! Даже не поверила ему сначала. Это ж надо было такое вытворить!
— Это не я, Саш… Нет, вообще-то все так и было, конечно… Но я не виновата, оно само вышло!
— Да ладно, чего уж теперь прошлое ворошить… Назад не воротишь.
— А когда ты приедешь, Саш? Я ж тут одна совсем.
— Не знаю. Не могу сказать. Ладно, давай, пока. Я и без того на разговоры с тобой бешеные деньги трачу.
Деньги, деньги, всюду эти проклятые деньги! На жизнь не хватает, на еду не хватает, ни на что не хватает… Может, у Верки подзанять, раз она так искренне о ней переживает? Вон, и Сашу обругала, сволочью назвала.
— Вер, ты мне взаймы не дашь немного? — резко обернулась Леся к подруге. — Я отдам… Честное слово. Сверхурочные возьму и отдам.
— Да ты что, Лесь, рехнулась, что ли? — обиженно подняла на нее глаза Верка. — Ты же знаешь мою ситуацию. Мой же мне ни копейки в руки не дает! На работу не гонит, но и денег не дает. А сейчас, когда всех этим дурацким кризисом пугают, так вообще зверь зверем стал! Видишь, в одной шубе второй год уже хожу?
— Ну да. Вижу, — грустно усмехнулась Леся. — И сочувствую. Очень большое горе — вторую зиму одну и ту же шубу носить.
— А ты не смейся, Леська. Для меня и правда горе. И в Новый год мы нынче никуда не поедем, будем дома сидеть. Эх, что за жизнь пошла? Ты знаешь, мне кажется, что этот кризис жадные мужики сами себе придумали, чтобы от жен отмахиваться. Нашли отмазу. А на самом деле никакого такого кризиса и нету.
— Есть, Верка. Есть. У нас на работе слушок прошел, что большие сокращения грядут. Боюсь, в одночасье работу потеряю. Тогда вообще труба мне будет.
— Слушай… Так ты у этой… У бывшей своей свекровки денег попроси. Она ж вроде с тобой отношения поддерживает?
— Ну да, поддерживает… Тайком от мужа и сына. Потому и денег мне дать не сможет. Откуда у нее? Она и так мне помогает. Ильке вон на зиму теплую куртку и ботинки приволокла, телефон сотовый… Правда, не новое все. Уж не знаю, где она это берет. А спрашивать неудобно. Может, знакомые какие отдают. Все вещи дорогие, приличные. Хорошая женщина Татьяна Сергеевна, душевная.
— Так чего ж она тогда, семь лет назад, за тебя не заступилась?
— Она заступилась. Только никто ее не послушал. Не могли они ее послушать, возможности такой не было. Да ты сама все знаешь, я ж тебе рассказывала.
— Ну да. Помню. Что ж, держись, подруга… Что я могу тебе еще сказать? Нет, я бы точно дала, если б у меня были. Говорю же, мой меня круто прижал. Даже в Новый год никуда не едем. Господи, дался же мне этот Новый год!.. Нет, правда, когда такое было-то? Настраиваешься весь год на этот дурацкий праздник, а что выходит? Дома встречать, в семейном кругу перед телевизором? Какая мне, на фиг, радость от этого семейного круга? И тем более от телевизора? Да еще и домработницу, зараза, уволил.
Верка вздохнула тяжко, осела на стуле мягким кульком, запахнув на коленях полы норковой шубы. Потом встрепенулась, глянув на часы, подскочила резво:
— Все! Побежала я, Леська! Мне еще в магазин за продуктами заехать надо. Я ж теперь не просто сама по себе мужняя женщина, я еще и кухарка! Надо ужин готовить. Хотя кулинарка из меня, как из балерины шпалоукладчица… Не провожай, я сама за собой дверь захлопну.
Чмокнув Лесю в щеку и взмахнув полами легкой шубки, она вальяжно полетела через коридор к входной двери, как черная сытая моль. Леся смотрела ей вслед, улыбаясь, хорошая девка эта Верка! Верная подруга детства. Приходит, не забывает… Правда, она не дружить, а, скорее, самоутверждаться на ее фоне приходит, но все равно — хорошая. А кто не без греха? Приятно же осознавать, что кто-то в сто раз хуже тебя живет. Нормальное вполне женское чувство.
— Вер! Погоди, Вер! — неожиданно окликнула ее Леся.
— Чего? — уже у самой двери притормозила Верка, обернувшись.
— А мне сегодня нагадали, что у меня скоро все хорошо будет. Чтоб я жила пока, как трава под снегом, пригнувшись, а потом снег растает, и…
— … И все прямо с неба на тебя упадет? Прямо в руки? Богатый мужик тебя в этой съемной хате найдет и с чужим ребенком замуж возьмет? — неожиданно зло проговорила Верка, возясь с замком. Открыв дверь и ступив одной ногой в парадную, застыла на секунду, потом обернулась, произнесла грустно: — Дура ты, Леська, дура. И раньше дурой была. Тебя жизнь бьет, а ты все никак не поумнеешь. До сих пор в сказки веришь.
Вот так. Получила от подруги. Спасибо, утешила. И зачем приходила, спрашивается? Что, без Верки она не знает, что не шибко умна? Была бы умной, жила бы сейчас в законных невестках Хрусталевых, носила бы норковые шубки, как Верка, да на кризис бы с высоты своего благополучия так же красиво жаловалась. Хотя при чем тут?.. В той ситуации никакой ум ей вовсе бы и не пригодился. И вообще, хватит об этом думать! Столько уже думано-передумано, пролито горячих слез в одинокую ночную подушку, найдено объяснений и самой себе сомнительных оправданий. Вот именно, что сомнительных. Нет ей никаких оправданий. Что было, то было. От реального факта никуда не денешься, как сказал тогда свекор Алексей Иванович.
А как все хорошо тогда у них было! С Игорем жили — даже поругаться толком не умели. Так, подуются немного друг на друга из-за мелочовки. Она ему хорошей женой была. Не капризничала, в дела не лезла, денег сверх меры не просила, по подругам да по клубам без мужа — ни ногой, к свекру да к свекрови — с почтением. Чем не идеальная женушка? И к устою жизни семьи Хрусталевых быстро привыкла, хотя Саша и называла злобно этот устой холуйским. Вроде того — вся семья в холуйском жизненном ритме живет. Ну да, живет. Что в этом особенного? Не помешало же ей, однако, это обстоятельство в их семье своего сына оставить, а самой в Америку уехать, счастье искать. А Ильку они приняли и любили, как могли. И холуйские устои им не помешали.
Игорь каждое утро рано вставал, уезжал вместе с отцом в офис к Командору. Он там тоже при должности был, хоть и при маленькой — отвечал то ли за сигнализацию, то ли за видеонаблюдение, — Леся в тонкости его обязанностей не вникала. Ее задачей было — раньше Игоря с постели подскочить да на кухню спуститься, завтрак мужчинам сообразить. Она любила это утреннее время. За окном птицы поют, в открытое окно запах росы и медовых трав рвется, смешивается с ароматом кофе и сырных гренок. Игорь любил на завтрак сырные гренки. А Алексей Иванович яичницу на сале любил. И чтоб оно шкварчало на сковороде до темной корочки. А потом она выходила с ними на террасу, смотрела, как они идут по двору, садятся в машину, ждут, когда Командор из дома выйдет. С террасы усадьба Командора хорошо просматривалась. Специально так дом и строили в свое время, на взгорке, чтоб каждый уголок просматривался. Каждый кустик. Поначалу Лесе это странным казалось, а потом ничего, привыкла. Ну хочется человеку, чтобы вся его жизнь под чьим-то бдительным оком проходила, что здесь такого? Может, ему так спокойнее? Тем более бдительное око ему не чужое, оно в лице верного Алексея Ивановича представлено. А на приложенных к этому оку домочадцев можно и внимания не обращать.
Сама Леся Командора боялась. Всегда старалась прошмыгнуть незаметно в спальню, когда он в дом заходил за какой-нибудь надобностью. Очень боялась. Почему — объяснить не могла толком. Когда убежать не удавалось, изо всех сил старалась не показать своего перед ним страха, улыбалась покорно и вежливо, а внутри все деревенело от его, казалось бы, равнодушного, но в то же время леденящего душу взгляда, и тут же появлялось странное чувство стыда за свое никчемное с ним рядом присутствие. Хоть сквозь землю проваливайся. А он ухмылялся противно и глумливо. Чувствовал ее страх. Нравилось ему, видно. Некоторые люди страсть как любят чужой страх. И даже мелким страшком, таким, как у нее был, девчачьим, не гнушаются. Интересно, если б она вовремя спохватилась и начала изживать из себя эту непонятную скованность в присутствии Командора, все бы по-другому в ее жизни сложилось? Если б знать тогда, если б знать…
Проводив мужа и свекра, Леся возвращалась к себе в спальню, бездельничала остаток утра, пока Илька не просыпался. Татьяна Сергеевна поздно вставала, у нее ночная бессонница с мигренью была, спала потом до обеда. Они уж и нагуляться успевали, и на озеро сходить искупаться, а она все из спальни не выходила. Места там были замечательные! Не дураки ж они, которые состоятельные, умели себе участки для загородных домов выбирать. На их территории, например, сосны вековые стояли, толстые-претолстые, а за забором чистый лес начинался, больше на парк похожий. А за лесом озеро по утрам светилось, как большое гладкое зеркало, и никого кругом, только птицы поют да дятел стучит по дереву. Можно прямо в купальнике от озера идти и не бояться, что встретишь загулявших на природе шашлычников. На той природе точно не встретишь. Частные владения потому что. Все для своих, для избранных. Господи, как же хорошо было в этой избранности!
Правда, иногда состояние беззаботности нарушалось раздражением мужа и свекра. Леся не раз слышала, как переговаривались Хрусталевы отец с сыном, дымя сигаретами на террасе, тихо и сердито сплетничали про своего шефа. Вроде того, нечего на подчиненных трудности личной жизни переносить. Лучше отпусти, мол, прежнюю бабу с миром да отступного хорошего дай, а потом уж новую молодую заводи. Леся с вопросами не совалась, конечно, но сразу догадывалась, что речь идет о строптивой модельерше, с которой Командор затеял бракоразводный процесс. Модельерша та не промах оказалась и потребовала законного дележа имущества, чем и ввергла Командора в злобное состояние, стрелой полетевшее в верных соратников. Ничего, стерпели. Тем более вскоре в командорском доме поселилась та самая сериальная актриса, и Леся с восторгом следила за ее утренними передвижениями от красивой каменной террасы к бассейну и обратно. Нравилась она ей. В домашней жизни, без косметики и нарядных буйных локонов, девушка выглядела даже краше, чем на экране телевизора. Сниматься Командор ей больше не разрешил — таково было главное условие сомнительного замужества. Игорь говорил, что она даже контракт специальный подписала, что в кино больше не пойдет. Леся еще подумала тогда, примеривая ситуацию на себя: ни за что б на ее месте кино на Командора не променяла. Такая красавица, такая талантливая, как же она с этим холодным и властным чудовищем в постель ложится? Замерзает, наверное, бедненькая.
Видно, и актрису потом стали подобные вопросы мучить. Леся видела из своего укрытия, с каким лицом она выползала к обеду на солнышко — краше в гроб кладут. Под глазами круги, щеки бледные, полные губы изломаны страданием. Командор над ней суетился, конечно. Наряжал, в свет вывозил. Но это вечерами в основном, а день-деньской куда денешь? Скучно ей, бедненькой.
— Да какая она тебе бедненькая? — удивленно уставилась на нее Татьяна Сергеевна, когда Леся поделилась с ней своими впечатлениями. — Все бы такими бедненькими были… Ты знаешь, какое он ей колье на свадьбу подарил? Такое только в музеях показывать!
— И все равно мне ее жалко! Посмотрите, какое у нее лицо заплаканное.
— Ну так иди, пожалей, раз такое дело. Поговори, пошушукайся по-своему, по-девичьи, ей и легче станет.
— Как это? А разве можно?
— Так отчего ж нельзя? Чего на нее издалека любоваться? Она тебе нравится?
— Ой, конечно!
— Ну так пойди, познакомься. Может, и подружитесь. Вы обе молодые, вам есть о чем поговорить. А то со скуки засохнешь со мной, с больной старухой, сидеть.
— Ой, да я стесняюсь. Как это — познакомься? Кто я и кто она.
— Да кто, кто она? Обыкновенная девица. Подумаешь, в сериале снялась! Туда сейчас всех прямо с улицы берут, и киношного диплома даже не требуют! Иди, иди, не бойся…
Актриса явлению на своей территории Леси очень обрадовалась. Встала с шезлонга, с улыбкой пошла навстречу. Только представилась почему-то Валей. Хотя Леся точно помнила, что зовут ее Валерией. И тут же сомнения свои вслух высказала, на что Валя рассмеялась доверчиво:
— Какая ты странная, Лесь… Не могла же я Валентиной в титрах да в интервью называться! Что это за имя для актрисы — Валентина? Допотопное какое-то, из пятидесятых годов… Валентина Серова в шляпке и фильдеперсовом платье! Тем более и фамилия у меня не совсем звучная. То есть была не совсем звучная… Слушай, а давай мы с тобой чего-нибудь выпьем? Ты вискарик будешь?
— Да я вообще-то не пью…
— Что — совсем?
— Ага… Мне ж еще детей рожать.
— Ну да. Молодец. Правильно. Я тоже раньше совсем не пила. А как замуж вышла… Нет, Андрей меня любит, конечно, он все для меня делает… А только… Ладно, я лучше выпью. За знакомство! Сейчас, погоди… В дом за бутылкой схожу.
Валентина неловко поднялась из шезлонга, утянула туже поясок на коротком халатике-кимоно, шаткой походкой направилась в дом. Леся вдруг поняла, что она уже пьяна в стельку, но отступать было поздно. Не сбегать же домой, пока Валентина за своим вискариком ходит.
Вернувшись с большой бутылкой и двумя стаканами, Валя уселась прямо на траву. Плеснув коричневую жидкость в стаканы, улыбнулась Лесе размыто:
— Давай, поддержи компанию!.. И ради бога, не смотри на меня так. Что я тебе, телевизор, что ли? Ты думаешь, все актрисы святые? Не пьют, не лгут, замуж за старых пердунов не выходят? Да ни фига подобного… А… А Андрей еще и не старый вовсе…
Икнув, Валя лихо опрокинула в себя свою порцию виски, махнула рукой, потом ткнулась носом Лесе в плечо, помотала туда-сюда неприбранной головой.
— У тебя лицо хорошее, Лесь… Живое. Давно я таких лиц не видела. Соскучилась даже. Понимаешь, тошно мне. Казалось, все абсолютно сыграть могу, и даже любовь могу. Да не тут-то было. Он от меня любви ждет, хотя бы киношной, липовой, а я не могу. На тусовках телок обнимает и все в мою сторону глазом косит, ждет, что я в ревность ударюсь, кучу эмоций выдам. А я не могу, и все! Переклинило меня. Что теперь делать-то, а?
— Не знаю. Валь… Слушай, а пойдем в лес, погуляем?
— Куда? — уставилась Валя на нее пьяными удивленными глазами.
— В лес! Знаешь, как там хорошо? А еще за лесом озеро есть, там вода чистая-чистая… Искупаемся, поплаваем!
— Так вон же бассейн… Плавай себе, сколько хочешь… — вяло махнула Валя рукой в сторону голубой воды бассейна.
— Да ну, это не то. Пойдем, я покажу тебе, где черника вместе с земляникой растет. Целая поляна! Знаешь, как красиво? Черное с красным. Я сама бы не заметила, мне Илька показал.
— А кто такой у нас Илька?
— Да это племянник мой. И его тоже с собой возьмем. С ним в лес ходить — одно удовольствие! Он маленький еще, а красоту уже по-особенному чует. Идет, идет себе и вдруг встанет как вкопанный и замрет надолго. Спросишь его, отчего замер? А он ручку протягивает и говорит шепотом: смотри, как солнышко сквозь листочки красиво сломалось!
— Творческий человек растет, значит?
— Ага. Сильно творческий. А еще он музыку любит слушать. И рисует хорошо. Игорь говорит, что его в художественную школу возить пора. С осени начнем, наверное. Ну так что, пойдешь с нами в лес?
— Что ж, пойдем… Пойдем! А то напьюсь опять! Сейчас, погоди, я оденусь только.
Так они и задружили на фоне лесных прогулок. Гуляли, беседовали о своем, о девичьем, пили потом чай на террасе у Хрусталевых в компании Татьяны Сергеевны. Валя ее к себе в дом зазывала, но Леся держалась стойко, чуяла свое место. Дружба дружбой, а дом дому рознь. Для Вали же Леся оказалась просто кладом — была и советчицей, и благодарной слушательницей одновременно.
— …Слушай, Валь! А ты себе ребенка роди! Тогда и в жизни смысл появится. А то ведь действительно с ума сойдешь без работы, без творчества, или сопьешься.
— Ага, роди… Легко сказать — роди! От кого я рожу-то?
— Так от мужа, от кого еще?
— Нет, Леська. Не все так просто, как кажется. У него детей в принципе быть не может.
— Да ты что? А ты откуда знаешь?
— Так он сам сказал… У него давно, в молодости, пулевое ранение было. Он же из бывших бандитов, из сильно круторылых в бизнес пришел.