Мне нравится твоя ложь

Я должна верить, что это единственный способ, чтобы продолжать жить.

И я жду своего выхода. В ловушке. Обратная сторона бесплатной жизни.

Я стою за кулисами. Двадцать лет назад этот уголок был наполнен рабочими, костюмерами и исполнителями, ожидающими своего сигнала. Но сейчас есть только я. Дрожу под кондиционером. Музыка полностью затихает.

Кенди сползает назад, ее кожа блестит от пота и блесток, пахнет алкоголем и вишней. Она самая красивая девушка здесь, за исключением следов от уколов на ее руках и черноты под глазами, которую она слишком часто и так умело прячет под толстым слоем макияжа. Звучат первые ноты моей песни.

— Удручает, — говорит она мне, поправляя бретельки своего лифчика.

Она никогда не была поклонницей выбранной мною песни. По-видимому, блюз является скучным.

— У нее хороший бит, — говорю я, но она права. Конечно это так. Кенди наверняка зарабатывает больше, чем многие здесь, Лола тоже зарабатывает больше меня. Но если я не могу танцевать классику, то, по крайней мере, я выберу то, что хочу слышать.

Она смеется.

— Хороший бит? Ты все еще думаешь, что это о танцах?

Я качаю головой, но улыбаюсь. Она производит на людей впечатление распутной школьницы с косичками. С ее жвачкой и популярными песнями, которые она обожает. Она называет это брендингом.

— О чем же тогда?

— О трахе конечно. - Потом она пошла по коридору, направляясь в раздевалку.

Моя улыбка начинает угасать, когда я смотрю ей вслед. Что может удручать больше, чем трах?

Я прохожу через занавес уже после того, как звучат первые аккорды моей песни. Но этого, кажется, никто не замечает. Кенди говорит о трахе. Как о голом существе на продажу. Не о танцах. Ставлю одну ногу перед другой и раскачиваю бедра все быстрее с каждым шагом. Черный атласный бюстгальтер. Трусики из черной ленты. Это темно и сексуально, но банально. Предпочитаю, чтобы меня не запоминали. Я бы хотела забыть.

Первые мгновения на сцене я всегда ослеплена.

Яркие огни, дым. Стена звука, я почти касаюсь ее пальцами, словно она пытается удержать меня, толкает обратно и защищает от того, что происходит дальше. Я привыкла к танцам, свисту, успеху и захватам рук настолько, насколько смогла. Но до сих пор не могу привыкнуть к этому моменту — быть ослепленной, чувствовать себя беззащитной.

Тянусь к шесту и, находя его, раскачиваю свое тело вокруг него таким образом, что небольшой клочок ткани на моей попке взлетает вверх, открывая людям, сидящим радом со сценой, вид на мою задницу. Я до сих пор не могу сделать ничего из-за света. Перед глазами темные пятна.

Улыбка уже давно становится фальшивой. Она — реквизит, как и четырехдюймовые каблуки и крылья, которые с треском падают на сцену.

Сломлены.

Несколько человек хлопают за моей спиной.

Теперь все, что остается на моем теле - это тонкая атласная ткань. Я хватаюсь за шест и с головой погружаюсь в мою рутину, крутясь вокруг и соскальзывая, а потом начинаю все заново. Перестаю чувствовать, словно я пробежала марафон. Это лучшая часть — наслаждаться жжением в моих мышцах, скольжением по металлическому шесту, холодного по сравнению с моей кожей. Ритм песни раздражает. Это не балет. Обычная рутина. Что-то цельное, ведь очень немногие вещи в жизни являются прочными.

Я заканчиваю с шестом и начинаю работать на сцене, двигаясь по кругу таким образом, чтобы собрать чаевые. Снова начинаю видеть, едва различая темные силуэты в креслах.

Их немного.

У стены расположился постоянный клиент. Я узнаю его. Чарли. Он подбрасывает пятидолларовую купюру на сцену, и я медленно наклоняюсь, чтобы поднять её. Подмигиваю Чарли за его вклад. Когда я выпрямляюсь, то вижу человека с другой стороны сцены.

Его спина сгорблена, одна нога вытянута, а другая — под его стулом, но я все равно могу сказать, что он расслаблен. Нет напряжения в его длинном теле. Есть сила.

Это заставляет меня нервничать.

Я отворачиваюсь и трясу своим задом перед противоположной стороной зала даже несмотря на то, что там почти никого нет. Это всего лишь вопрос времени, когда я должна снова встретиться с ним. Но мне не нужно смотреть на него. Он не платит за то, чтобы я смотрела ему в глаза.

Тем не менее я не могу не заметить его кожаные сапоги и куртку. Неужели он ездит на мотоцикле? Похоже, что это грубая кожа. Предназначенная для плохой погоды. Ее не пробьешь обычным ударом кулака.

Песня подходит к концу так же, как и моя работа, но я рада этому. Что-то в этом парне смущает меня. Ничего примечательного. Руки, ноги, понимающая улыбка — это то, в чем они нуждаются. Мышцы помнят, что делать. Но мне не нравится, как он смотрит на меня.

Настойчиво наблюдает за мной. Настойчивость означает ожидание.

Она подразумевает планирование.

Я тянусь назад и расстегиваю свой лифчик. Использую одну руку, чтобы покрыть мою грудь, пока бросаю лифчик вглубь сцены. Я изображаю смущение в течение нескольких секунд, но вдруг мне становится очень неловко. Словно я делаю больше, чем просто показываю свою грудь незнакомым людям. Показываю ему. И пока я стою, прижимая ладони к своей груди, дыхание быстро ускоряется. Его настойчивость ощущается словно жаркое пламя.

На этот раз я слушаю ритм. Снова опускаюсь вниз и освобождаю грудь, обнажая ее в задымленном воздухе и открывая голодным взглядам. Около сцены начинают свистеть. Чарли держит еще пять долларов. Я раскачиваюсь над ним и выгибаю ногу таким образом, чтобы он мог засунуть купюру в мои трусики. Чувствую его горячее, влажное дыхание на своей груди. Он приближается, но не касается меня. Это Чарли. Он даёт чаевые и следует правилам. Самый лучший клиент.

Я даже не смотрю в противоположную сторону комнаты. Если новый парень и держит чаевые, то мне все равно. Он не похож на парня, который следует правилам. Я не знаю, почему думаю о нем, позволяю ему влиять на меня. Может быть, моя стычка с Блу сделала меня более пугливой, чем обычно.

Все, что мне осталось сделать — это финал у шеста. Я могу пройти через это.

Эта часть танца не настолько тяжелая. И не такая длинная. Все, что мне действительно нужно сделать, это обвить шест, подчеркивая свою обнаженную грудь, и сделать вид, что я трахаю его.

Вот что я делаю, когда чувствую. Ощущаю его.

Я — практичная. Мне приходится такой быть. Но есть то, что я чувствую. Эти покалывания на моей шее отдаются внутри меня, предупреждающие звоночки раздаются в моей голове, когда я рядом с одним из них. Рядом с копом. Мои глаза сканируют конец зала, но я вижу тени. Есть ли коп среди них и ждет ли он, что кто-то взорвется? Облава планирует дойти до конца?

Мой взгляд падает на парня возле сцены. Он? Он совсем не похож на копа. И не ведет себя как полицейский. Но я не доверяю внешности или чувствам. Все, чему я могу доверять — это сигнал тревоги в моей голове: выбраться, выбраться, выбраться.

Я едва могу втянуть достаточно воздуха. Есть только дым и нарастающая паника. Кровь мчится по венам, ускоряя мои движения. Коп. Я чувствую, это словно какое-то шестое чувство.

Возможно, он ощущает, что я интуитивно чувствую его. И наклоняется вперед в своем кресле.

В один момент сердце замирает, а наши взгляды встречаются. Я могу видеть его лицо. Красивая.

Читаю по его губам. Всё, что я слышу, это музыка.

Больше не слышу свою песню, но это не имеет значения. Это неважно, потому что здесь полицейский, и мне надо выбираться. Даже если моя интуиция ошибается, лучше уйти.

Так безопаснее.

Но я никогда не буду в безопасности.

Мое последнее движение в танце должно быть сексуальным и дерзким. Как бы я сделала, завершая балетное выступление, но получается вульгарно. Оно едва удаётся мне в этот раз. Получается грубый рывок головы и плеч. Потом убегаю со сцены вниз по коридору. Я должна работать на соседнем этаже, наблюдая за тем, кто хочет приватный танец или выпить, но не могу этого сделать. Направляюсь в раздевалку и одеваю футболку, спортивные штаны. Я скажу им, что мне становится плохо и необходимо уйти пораньше. Они будут недовольны, и мне, вероятно, придется заплатить за это и отдать часть моих чаевых, но вряд ли им захочется, чтобы меня вырвало на клиентов.

Я бегу к двери и почти врезаюсь в Блу.

Он снова стоит в коридоре. На этот раз даже не двигаясь. В его взгляде заметна дополнительная настороженность. И что-то еще — веселье.

— Куда собралась? - спрашивает он.

— Я…у меня болит живот. Мне нехорошо. — Я прохожу мимо и молюсь, чтобы он не двигался.

Блу дотрагивается до следа на моей щеке.

— О, мне вызвать врача? — его рука притягивает меня за плечо. — Я не хочу, чтобы случилось что-то плохое.

Прижимаю свою сумку как можно ближе к груди. Стараюсь не обращать внимания на скрытую угрозу в его словах и движениях. Я действительно чувствую себя больной, но бросаться на него, безусловно, не стоит.

— Пожалуйста, мне нужно идти. Я не шучу. Сделаю это позже.

Он понимает, о чем я говорю. Что именно я сделаю лично для него. Я в таком отчаянии, что даю ему свое обещание. В таком отчаянии, что готова пообещать ему все, что угодно. Блу достаточно долго преследовал меня, поэтому я знаю, что это достойный приз. Уверена, что он достаточно унизит меня, но я в глубоком отчаянии.

— Пожалуйста, дай мне уйти. — Голос дрожит, и мне даже больно произносить слова. Он чувствует, насколько сильно напряжено мое тело, словно я собираюсь согнуть стальную балку. Понимает, что что-то давит на меня.

Сожаление вспыхивает на его лице. Или из-за моего отказа, или от того, что он вынужден унизить меня. Но на этот раз он не отпускает меня.

— Про тебя спрашивает клиент. Он хочет приватный танец.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В то время, когда туристов было больше, чем торговцев наркотиками, «Гранд» был театром. Тогда вы могли спокойно прогуливаться, и вас бы не ограбили. В театре ставили спектакли, балет и одно небезызвестное магическое шоу, в котором мужчина погиб от неисправного бутафорского пистолета. За годы существования шоу посетителей становилось всё меньше и меньше. И эта часть города опустела. Попытки оживить театр так и не удались, потому что достойные и состоятельные люди, которые могли и хотели потратить деньги на билеты, уже не хотели ходить по этим улицам.

Сейчас здание является бледной оболочкой былой славы — выцветшие обои и декоративные металлические вставки с облезлой золотой краской. Темный, прокуренный этаж заполнен столами и стульями. В глубине есть балкон, но он закрыт для посетителей.

Комнаты для приватных танцев располагаются на том месте, где раньше продавались билеты.

Там нет дверей. И стен. Переднее стекло перегородки разбито, и только бархатные шторы на латунных стержнях прикрывают их.

Первую комнату занимает Лола. Вспышка красной ткани и длинная грива волос между занавеской говорит мне о многом. Я узнаю ее позы на полу и мягкие стоны, за которые клиент платит больше, чем за танец.

Вторая комната пуста.

Третья комната располагается дальше всех от основного зала. Самая темная. Различима только тень человека, сидящего в кресле. Я всего лишь хочу убраться отсюда, но Блу стоит позади и толкает меня, и единственный способ получить пространство — это войти внутрь.

Я проскальзываю мимо тяжелой бархатной шторы и жду, когда же мои глаза начнут привыкать и адаптироваться. Еще до того момента, как они полностью привыкают, я уже знаю, что это будет он. Не Чарли, такой безопасный и соблюдающий правила. Другой человек. Новый. Некто со странной напряженностью во взгляде.

Ранее я видела только очертания его куртки. И ботинки, образующие ту же позу: одна нога согнута, а другая под стулом. Он непринужденно сидит на неудобном деревянном стуле. И наблюдает за мной. Конечно, он делает это. Это то, за что он платит.

— Что это будет? — спрашиваю я.

— А что в меню? — он отвечает, и я знаю, что это означает. Дополнительные услуги. То же самое, что сейчас делает Лола. Больше, чем просто танец. Он выглядывает из тени с вызовом, словно Чеширский кот, улыбаясь глазами и губами. Ему не хватает только фиолетовых полосок.

И если он действительно полицейский, то может арестовать меня только за то, что я должна ему предложить. Копы обязаны совершать внеплановые выезды в свободное время. Но я уже знаю, что полицейские не делают то, что должны. Очень хорошо это знаю.

Я уже прячусь от одного.

— Танец, конечно. — Согласно прайсу я работаю пятнадцать или тридцать минут. Никому не нужно больше. Они либо идут в ванную дрочить, либо кончают в свои штаны.

— А если я хочу большего?

Теперь, когда мои глаза привыкли, и я стою ближе к нему, то замечаю татуировки у основания его шеи и на запястьях. Они, вероятно, захватывают его руки и грудь. На ладонях также видны чернила, но я не могу разобрать, что же изображено.

Его черная рубашка достаточно тесная, и я вижу его фигуру: широкую грудь и плоский пресс. Под рубашкой есть цепь или украшение. Я могу видеть только силуэт, но это заставляет меня хотеть потянуть за ткань и выяснить, что же там скрыто.

Он носит его как вторую кожу, словно это броня, а он — Боец. Я не могу представить, что он ходит в полицейский участок в синей рубашке. Он не коп. Но то чувство, которое возникло на сцене, вновь появляется. Я ощущаю, что его интерес с сексуальным подтекстом. Чувствую его подозрительность. Инстинкты говорят мне, что он находится здесь для чего-то большего, чем приватный танец. Я не могу позволить себе не прислушиваться к ним.

— Большего не будет, — категорически заявляю я.

Он фыркает, явно недовольный. Но не похоже, что он собирается форсировать события или жаловаться Блу.

— Тогда танец.

Право. Вот почему я здесь. Это не разочарование, но появляется тяжесть в животе. От мужчин я не жду ничего, только установленную плату. Начинаю танцевать, медленно двигая бедрами, а руками трогая грудь. Я за миллион миль отсюда. Лежу на спине, глядя на ночное небо и ощущая хрустящую траву под ногами.

Это почти работает, но мне нужно приблизиться к нему. Залезаю на него, расставляю его ноги и встаю между ними, затем подтягиваюсь к спинке кресла и трясу грудью перед его лицом. И когда я делаю это, то чувствую его запах. Он пахнет…не как дым. Не как пот.

Он пахнет как моя мечта: травой, землей и чистым воздухом.

Я застываю над ним, мое тело сжимается, а грудь все еще дрожит от остаточного импульса.

— Что-то не так? — спрашивает он.

И его голос. Боже, такой грубый и низкий. Он, вибрируя, скользит вдоль скрипучего деревянного стула и бетонного пола по моим ногам. Этот голос перемещается по воздуху и щекочет мою кожу. Мы не соприкасаемся, но я могу ощущать его.

Мне трудно глотать.

— Ничего, сладкий.

— Тогда садись.

Он имеет в виду меня, сидящую на его коленях. Прикосновение. Это противоречит официальным правилам. А неофициально — это одна из самых скучных вещей, которые происходят в этой комнате.

— А что, если я не хочу?

Одно его большое плечо приподнимается, и он тяжело вздыхает.

— Я тебя не заставляю.

Слышу недосказанность, которая повисает в воздухе.

Вероятно, мне следует отказать ему. Коп или нет, но он сбивает меня с толку. Это опасно. А если в здании находится какой-нибудь другой коп, то это еще более рискованно.

Но я по какой-то причине теряю равновесие и падаю на него в неуклюжей позе, он сидит, не двигаясь, пока я сползаю его телу и сажусь на колени, чтобы быть с ним на одном уровне. Руками обхватывает мое тело, и я оказываюсь в ловушке. В любую секунду он может начать лапать меня. Достать свой член и трахнуть меня, как и другие. Это было бы не впервые.