Появилась мужская голова в белой, похожей на глубокую тюбетейку, шапочке.
- У вас ничего не болит?.. Отвечайте, закрывая и открывая веки. Если «да», закройте. «Нет» - закрывать не надо. Вы хорошо себя чувствуете?
Валентин опустил веки и одновременно вымолвил;
- Д-да…
Язык, как недавно веки, плохо повиновался ему, но именно поэтому он повторил еще раз:
- Да, х-хорошо…
- О, вы совсем молодцом! - воскликнул мужчина. - С возвращением! Я счастлив, что мне выпала такая награда - первому поздравить вас с возвращением… Заслуги моих коллег неизмеримо больше моих собственных, но поздравить все же поручили мне.
- Илья Петрович!
Справа от Валентина стояла женщина, тоже в белой шапочке и белом халате. Голос у нее звонкий, молодой. Мужчина виновато отозвался:
- Да-да, я не о том… Но ведь все правда… то, что я сказал. И потом, Клава, привычка, профессиональная привычка встречать… А вы молодцом, - наклоняясь к Валентину, похвалил он.
- Где я?
Мужчина почему-то смутился, призывно поглядел па женщину в белом.
- Вы… ну, в больнице… - заговорила женщина. - С вами было несчастье, вы очень долго болели, но теперь все благополучно. И не надо больше расспросов. Покушаем, отдохнем, а тогда можно и расспросы.
Она говорила с Валентином, как говорят с маленькими детьми, и это красноречивее любых объяснений убедило его, что он был очень плох и сейчас еще плох.
- Как… я… сюда… попал?
- Вам нельзя много разговаривать.
То, что она не хочет отвечать, неожиданно рассердило Валентина.
- Как я сюда попал?! Где я?.. Где?!..
Он рванулся, пытаясь встать, но все тело пронзила боль. В последний миг перед тем, как потерять сознание, он опять увидел то меркнущую, то светлеющую голубизну вверху.
…Очнулся он в полной тишине. Хотел встать, но тело было словно чужое, а руки неимоверно тяжелые.
Открыл глаза. Темнота. Он попытался разглядеть что-нибудь в этой темноте, и сейчас же заметил, что в комнате посветлело. Наступает утро? Ох, скорее бы!
И тотчас, откликаясь на его желание, свету прибавилось. Стало даже больно глазам. Но едва он ощутил эту боль, свет ослаб.
Этот послушный ему рассвет не мог быть явью. Значит, все лишь снится. Опять снится! Он почему-то подумал об Ольге и внезапно почувствовал: Ольга здесь, рядом.
- Оля! - позвал он.
- Что, Валя? - откликнулась она. - Я давно жду, когда ты вспомнишь обо мне…
Раздался шорох шагов, и Валентин увидел, что Ольга садится на табурет, обыкновенный табурет, покрашенный, как и вся мебель в комнате, белой краской.
- Я знал, что ты вернешься, - прошептал он, сознавая между тем, что это лишь сон, что в действительности Ольга не может прийти.
- А как я могла не приехать, Валя?
В ее голосе столько заботы и любви, и сам этот голос так ласков и так бесконечно дорог, необходим!.. Валентин заплакал в отчаянии от того, что все лишь грезится… Ему было стыдно. Он плотно сжимал веки, но это не удерживало слез.
А Ольга взяла его за руку, прижалась к ней щекой. Она часто делала так, если все было мирно и дружно, и они оставались наедине. Но прежде он не был бессильным.
Щека у Ольги нежная, чуточку прохладная, и это подействовало успокаивающе.
- Ты не осуждай, что я так вот… что разнюнился… - сказал он.
Ольга протестующе замотала головой. У нее у самой в глазах были слезы. А Валентин подумал, что Ольге очень к лицу белый халат. Он сделал ее более стройной, и глаза кажутся не серыми, а почти черными. И в них нежность и доброта.
На стене справа зажегся красный огонек. Ольга засобиралась уходить.
- Мне пора.
- Не надо… Останься, - попросил Валентин, уверенный, что его желание не может не исполниться, раз все происходит во сне.
Однако Ольга повторила:
- Здесь порядки строгие.
Только теперь Валентин поверил, что это не сон, и это было еще удивительнее.
- Я снова к тебе приду. Я всегда буду рядом, пока нужна тебе… А сейчас явятся врачи. Но я буду недалеко, и ты помни, что я недалеко и думаю о тебе.
Она поднялась, но он требовательно и умоляюще посмотрел на нее. Ольга поняла, чего он ждет, и вспыхнула от смущения, а потом наклонилась и поцеловала его в губы. Так она краснела лишь в первые дни после того, как они признались друг другу в любви.
Походка у нее тоже стала иной - очень легкой, стремительной, и это опять была счастливая перемена, которую отметил Валентин.
Но едва Ольга скрылась за дверью, он снова усомнился в реальности того, что произошло сейчас, и лишь с появлением Ильи Петровича и Клавы окончательно поверил, что не спит.
- Ну вот, свидание вас явно взбодрило, - заговорил Илья Петрович. - Давление крови, нервные импульсы, состав крови отличные. Во время свидания они улучшались прямо-таки по минутам. Отлично!
Он опустился на тот же табурет, на котором недавно сидела Ольга, улыбался дружески; словно был знаком с Валентином сто лет. Клава, то ли медицинская сестра, то ли молодой врач, вела себя сдержаннее, но глаза ее лучились улыбкой.
Валентин ждал, что его станут сейчас осматривать, как всегда делают в больницах, но Илья Петрович явно не торопился, а Клава - та вообще отвернулась, сказав:
- Пора позаботиться о вашем аппетите,
Что-то щелкнуло, и Валентин увидел маленький столик на колесиках и на нем какие-то тюбики не то зубной пасты, не то вазелина. Клава подкатила столик к кровати и, надев на лицо маску, объявила:
- Кушать подано. Кажется, так пишут в старинных романах?
Руки у нее были в полупрозрачных перчатках. Она открыла один из тюбиков.
Валентин решил, что ему собираются давать какие-то лекарства, и поморщился. Клава улыбнулась.
- Нет, это не лекарства. Это еда.
- Еда? Вот эта… паста? Предпочел бы… борщ…
Теперь уже заулыбались оба - и Клава и Илья Петрович.
- А мы вас и хотим угощать борщом. Украинским, - сказала Клава. - Надо вас устроить поудобнее.
Она оглянулась на Илью Петровича. Тот склонился к низкой спинке кровати. Тотчас кровать медленно прогнулась, превратившись в подобие кресла. Валентин полулежал в нем.
- Вам удобно? - спросила Клава. - Ну, а теперь отведайте… Э, так не годится. Сразу и пульс ослаб. А мы надеялись сделать приятное.
- Договоримся, Валентин, - заявил в свою очередь Илья Петрович. - Вы не будете противиться тому, что мы порекомендуем или посоветуем. Мы ваши друзья, - он взглянул на свои наручные часы, удовлетворенно добавил: - Вот уже лучше. Вы умеете держать в узде свои чувства и настроения. Это очень поможет вам и нам, конечно, тоже.
Клава поднесла тюбик, и Валентин послушно открыл рот.
К своему удивлению, он почувствовал запах и вкус украинского борща, приправленного укропом, петрушкой и старым салом. Черт возьми, а борщ-то замечательный, совсем как где-нибудь на Полтавщине!
Пока Валентин ел, Илья Петрович безотрывно смотрел на свои часы, изредка приговаривая:
- Не торопитесь… Передохните… Вот теперь все в порядке… Ваши железки не поспевали за вашим аппетитом.
После пасты-борща Клава стала потчевать едой по своему выбору, но странно - она давала именно то, чего он хотел больше всего. Он и еще ел бы, однако Илья Петрович объявил:
- Довольно. Сейчас - спать. Да, спать. Крепко спать.
В комнате, вернее в палате, стало полутемно, и вверху на потолке появилось что-то синее, пробегающее медленными успокаивающими волнами. Валентина и в самом деле потянуло в сон. Но в последний миг перед тем, как мягкая темень захлестнула его, Селянин испуганно подумал, не пригрезились ли ему Ольга, врачи, палата. Будет ли все это, когда он проснется.
Вспоминая позднее первые дни болезни, Валентин Селянин поражался тому, как много, почти беспробудно спал. Казалось, все лечение состояло в одном этом сне, который прерывался лишь для еды и недолгих встреч с врачами и с Ольгой. Никаких врачебных процедур, лекарств, уколов!
Однако силы восстанавливались, и вскоре Валентин сам, без чьей бы то ни было помощи, дотянулся до стакана с водой, а потом впервые - и тоже сам, главное, что сам! - спустил ноги и уселся. Кружилась голова, сердце колотилось, как ошалелое, но Валентин смеялся от счастья: жив! Еще как жив!!!
Знают ли друзья, где он и что с ним? Знают, конечно… Хороши, нечего сказать! Приехать не соизволят… Переполоху, однако, было, когда искали его. Или он сам добрался до огонька? Там же был огонек!
В конце концов он попросил, чтобы друзей позвали к нему. И заранее торжествовал: вот удивятся, убедившись, что и на этот раз он отбился от костлявой старушки-смерти. Все-таки не очень-то милосердные шуточки подстраивает судьба.
- Вы, пожалуйста, не говорите, им, друзьям моим, что я в полном порядке. Пусть лишний часок попереживают, если до сих пор не удостоили визитом, - предупредил он Илью Петровича.
Врач был в явном смущении:
- Я бы, конечно, рад… Короче, все это невозможно. Их нет здесь. Далеко они. А вам пока не показаны свидания.
Пришлось примириться. Впрочем, скучать ему не давали. В палате подолгу бывали Илья Петрович с Клавой. Расспрашивали они не о самочувствии, а о делах на строительстве, о студенческой поре и детстве, опечаливаясь или даже поражаясь в самых неожиданных местах рассказа. Селянина удивляла их наивность, когда они допытывались, было ли в том доме, где жил Валентин, хотя бы кондиционирование воздуха и что такое коптилка, как она может освещать палатку. Это походило на розыгрыш.
Странно относились они и к его воспоминаниям о войне. Они спешили отвлечь его внимание: ах, извините, дела!.. Порой Валентин начинал сомневаться в их искренности.
Хотя Илья Петрович с Клавой ни разу не осматривали его это не мешало им каким-то образом узнавать о малейших расстройствах в его организме, даже о таких, на которые сам Валентин не обращал внимания.
- Все это легко устранимо, - говорили они в таких случаях. - Вы сейчас подкрепитесь, и установится норма.
Или:
- Вот примете ванну, и все придет в равновесие.
Ухаживал за Селяниным Саня - рослый и необычайно сильный мужчина. Он был немым от рождения. Однако слышал отлично и все требования выполнял беспрекословно. Более того, он непонятно как угадывал желания Валентина. Саня же доставлял его и в ванную на каталке, какие есть в любой больнице. Когда Валентин настолько окреп, что смог добираться самостоятельно, Саня все равно шел следом, как нянька за ребенком.
Иногда, особенно вечерами, у Валентина возникало ощущение, что во всей больнице только он и Саня, никого больше. Он пытался выяснить, так ли это, но немой санитар притворялся, что не понимает его вопроса. Зато рассказы Валентина о своей жизни Саня готов был слушать часами. Он обычно усаживался на табуретку и сидел, полузакрыв глаза и опустив руки па колени. В подобной позе он был похож на статую индийского божка - та же сосредоточенность и терпение. Было жаль, что Саня немой.
А лечили Валентина все-таки не по-настоящему! Он, смеясь, сказал Ольге, что Илья Петрович и Клана, право же, напоминают знахарей-шептунов. Правда, для знахарей они слишком молоды, особенно Клава. Она же совсем девчонка!
- Ошибаешься, она просто молодо выглядит, - возразила Ольга. - Клавдия Михайловна… ей давно за сорок, у нее взрослый сын и младшей дочери скоро девятнадцать. Она опытный врач и, кроме того… В общем, на него можно положиться.
- За сорок? Выдумай что-нибудь посмешнее. Если поставить вас рядом…
- Уж не хочешь ли ты сказать, что мне тоже за сорок?
- Нет, конечно, но Клава… Клавдия Михайловна - никогда не встречал женщин, которые бы так хорошо сохранились. И я ведь в конце концов не об этом…
- Ты верь им, как верю я. Разве ты не имел возможности убедиться, что тебе становится с каждым днем лучше?
Валентин сжал ее руку, сделав, видимо, больно.
- О, уже есть сила! - терпеливо сказала Ольга. - А давно ли не мог поднять голову. Здесь применяют необычные методы. Ты пьешь воду, а в ней лекарства. В еде - лекарства, в воздухе - тоже, и они попадают в клетки крови и тела, когда ты пьешь, обедаешь, дышишь, принимаешь ванны. Это лучше всяких таблеток и уколов. Здесь вообще непохожая на другие больница. Особые методы диагностики, особая аппаратура. Все особое.
- У меня иногда такое впечатление, что я тут единственный в своем роде. Ни голоса, ни шороха, ни стука.
- Все сделано, чтобы ты скорее набрался сил. И разве ты не заслужил?
- О, если бы всем давалось по заслугам! Но где взять столько, чтобы всем полной мерой?
Он подумал о товарищах, которые сейчас там, в тундре. У них самая, наверное, запарка, а он - лежит!
- Очень я некстати свалился. Столько работы… - сказал Валентин и тотчас затаился, ожидая, что Ольга может вспылить и наговорить резкостей.
Так и прежде бывало, когда он заводил речь о возвращении в тундру и, значит, о скором расставании. Но Ольга молчала, задумчиво глядя поверх его головы в сторону окна.
Это было необычное окно. Не только потому, что занимало всю стену палаты и не имело переплетов. Оно было непрозрачно, хотя пропускало много света - равномерного, очень устойчивого, вроде бы не зависевшего от того, утро, полдень или вечер на улице. Когда Валентина начинало клонить ко сну, окно словно заволакивалось густой дымкой, и в комнате воцарялся полумрак. Если бы не голубое мерцание вверху, на потолке, то и вовсе было бы темно. Валентин предположил, что выходит окно не сразу на улицу, а в какое-то соседнее помещение, и это позволяет регулировать яркость света.
Сейчас он, однако, не думал об окне. Он встревоженно ждал, как отнесется к его словам Ольга. О том, что произошло в Ленинграде, они еще ни разу не заговорили.
Разрыв, внезапное замужество - и Валентин и Ольга делали вид, что ничего этого просто не было. Но Валентин сознавал, что разговор об этом все равно неизбежен. Он боялся и одновременно хотел такого разговора, и чем крепче чувствовал себя, тем больше хотел.
- Тебя огорчили мои слова? - наконец прямо спросил он.
Ольга виновато улыбнулась.
- Не обижайся, задумалась.