Помоги проекту - поделись книгой:
— Ба! — герцог откинулся на бархатную спинку сиденья, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на уважение. — Да кто передо мной? Монастырская воспитанница или литературный критик? Где вы навострились так выражаться, милочка?
— Нас учили анализировать стихи на уроках изящной словесности, герцог Альбино, — молвила я снисходительно. — В нашем будущем нас ждало общество, где от нас ждали подобных знаний. Нас еще и учили писать стихи…
— Представляю себе!
— Но в этом нет ничего сложного, если помнить о математике.
— А как же полет мысли, вдохновение?
— Их всегда можно подчинить логике. По-моему, вдохновение выдумали те, у кого не хватает таланта логики и рациональности, герцог.
— Интере-есно… Я вот как раз читаю новый сборник стихов Дионисия Ливанского и, как вы изволили заметить, весьма возмущаюсь. Не только полным неумением отличить анапест от дактиля, бедной рифмой и длиннотами. Чем больше я читаю, тем более мне кажется, что сей поэт — мучитель слов, заточивший их в застенок своего убогого мозга и терзающий их во имя собственного удовольствия и славы. Лучше б он стал путешественником!
Я хихикнула:
— Да, и на каких-нибудь Огненных островах, полных дикарей, его принесли бы в жертву кровавому божеству или просто зажарили на вертеле. Но тогда вам некого было бы критиковать, герцог Альбино!
— О, — махнул рукой герцог. — Таковые всегда найдутся. Ваше счастье, дитя, что вы всего лишь девочка, а не прославленный поэт современности. И вам не шлют ежедневно письма и посылки со сборниками стихов, рукописями и прочей белибердой, коей заполнена целая комната в моем замке. И увы, я не могу это просто отправить на растопку камина! Я вынужден все прочитывать и составлять мнение о каждом писаке, возомнившем себя поэтом.
— Но зачем вам столь тяжкое бремя, герцог?
— Его возложил на меня король, который, как известно, является почетным председателем Старолитанской литературной академии. Вообще-то, это его работа, но, разумеется, августейший не станет тратить на нее время. Он поручил сие мне, как первому среди первых. И сколь бы я ни ворчал, я все-таки несу это бремя с терпением — вдруг среди россыпи этих слов найдется что-то по-настоящему великолепное, талантливое, даже гениальное? Если это будет новый Овидий, Гораций либо…
— Альбино Монтессори?
— Хм, ну хотя бы. Впрочем, отложим Дионисия. Вы развлекли меня, Люция, и настроили на благожелательный лад. Лучше раскройте вашу тайну: вы сами пишете стихи?
— Избави Исцелитель, герцог! Никогда!
— Но вы так хорошо охарактеризовали поэзию, как математически точную науку, как свойство разума.
— Да, я понимаю поэзию. Настолько хорошо, что не имею ни малейшего желания экспериментировать в этой области. Это для меня слишком просто.
— Ну, например.
— Что?
— Сочините сонет прямо сейчас. Или экспромт-катрен.
— Извольте.
Я подумала минуту, а потом продекламировала:
Герцог рассмеялся.
— Очень мило! Если не считать рифмы бедными, а смысл не соответствующим действительности. Кстати, взгляните в окно: мы почти на месте.
Я выглянула в окно и увидела, что наша карета приближается к огромному замку, окруженному защитным рвом и насыпным валом. Я услышала звон колокола.
— Кастелло ди ла Перла приветствует нас, — пояснил герцог Альбино.
— Замок Жемчужины? — удивилась я. — Ах да, вспомнила: ваша первая книга стихов так и называлась — «Жемчужина».
— Верно. У вас хорошая память.
— Не жалуюсь.
— Что ж, надеюсь, вам понравится место вашей будущей работы.
С грохотом опустился подъемный мост, и карета въехала в обширный двор замка. Отворилась дверца, и я увидела два ряда слуг, выстроившихся по обе стороны алой ковровой дорожки. Напротив кареты стоял высокий худощавый старик в сиреневой ливрее, обшитой золотым позументом. Он низко поклонился:
— Добро пожаловать домой, ваша светлость!
— Спасибо, Фигаро.
Герцог вышел из кареты и подал мне руку:
— Это госпожа Люция Веронезе, компаньонка моей дочери.
Еще один поклон:
— Добро пожаловать в замок, госпожа.
Герцог и я шли сквозь строй кланяющихся слуг, и Альбино говорил, поддерживая мою руку:
— Фигаро — мой домоправитель, но вопросы вашего размещения в замке решит экономисса. Ее зовут Сюзанна.
Я шла, оглядываясь по сторонам, и поражалась тому, как огромен был замок. Мы прошли через внутренний двор и оказались в холле — большом круглом зале, поддерживаемом резными мраморными колоннами. На верхние этажи замка уходили две широкие лестницы, по ним же можно было подняться на галерею, опоясывающую холл поверху. Множество гобеленов и рыцарских знамен украшало стены замка.
— Кастелло ди ла Перла — один из лучших замков Старой Литании, — чуть наклоняясь ко мне, сказал домоправитель. — Его величество, охотясь в здешних местах, изволил дважды посетить замок, и о том сделана запись в памятной книге.
— Чудесно, — прошептала я. Не потому, что здесь бывал король, а потому, что замок действительно был прекрасен. Он словно сошел с картинки в рыцарском романе, так все в нем было совершенно, изящно, соразмерно и гармонично. Стихотворение, поняла я, замок напоминает мне стихотворение. Да не какое-то там, а трехдольник, анапест! Так чередуются колонны, плитки в мозаике, светильники на стенах и потолке! Тот, кто создал этот замок, понимал толк не только в архитектуре, но и в поэзии!
— Люция, — голос герцога вернул меня к действительности. — Прошу вас познакомиться с госпожой экономиссой моего замка. Ее зовут Сюзанна, но вы должны обращаться к ней «метресса». От благорасположения госпожи Сюзанны зависит мягкость ваших тюфяков в кровати и свежесть яиц, поданных к завтраку.
Я низко присела в реверансе перед женщиной, которая, на мой взгляд, ужасно стеснялась всех тех слов, которые говорил о ней герцог Альбино. Метресса Сюзанна была низенькой толстушкой с огненно-рыжими волосами, заплетенными в две толстые косы и уложенные венцом на голове. Платье на ней было густо-винного цвета, а единственным его украшением был парчовый широкий пояс, к коему крепилось кольцо с огромным количеством ключей. Лицо экономиссы было такое простодушное и незатейливое, что напоминало по простоте своей лист подорожника. Глаза, правда, были цепкие, она вмиг окинула меня с головы до ног испытующим взором, но суть этого взора я поняла: не враг ли я замку, герцогу и всему человечеству. Если замок был стихотворением, то метресса Сюзанна, пожалуй, играла роль заголовка.
— Люция, добро пожаловать в замок, — мягким голосом сказала метресса Сюзанна. — Тебе здесь понравится, и когда герцог не слышит, ты можешь называть меня просто Сьюзи.
— Нет, метресса, я не могу, — честно сказала я, ибо эта женщина вызвала во мне восторг, словно была пряничной феей. — Но я надеюсь на вашу дружбу и приложу для этого все усилия.
— Отлично, — улыбнулась Сюзанна. — И первый шаг на этом пути — смена твоего гардероба. Людей, которые раньше тебя одевали, надо, надо…
— Закидать дохлыми лягушками? — подсказала я.
— Да! — Сюзанна хлопнула в ладоши. — И вареным луком!
Мы тихонько рассмеялись, и тут я вспомнила про герцога.
— Ваша светлость…
— Продолжайте, продолжайте, — махнул он рукой. — Кажется, у госпожи экономиссы появилась еще одна подруга по чаепитиям со сдобой.
— Совершенно верно, ваша светлость, — Сюзанна присела в поклоне. — Могу ли я забрать Люцию и идти обустраивать ее покои?
— Нет, погодите. Я не вижу виновницы торжества. Где моя дочь?
— Фигаро пошел в ее покои десять минут назад, но… Вот и он.
Домоправитель с постным лицом и странным именем Фигаро подошел к герцогу и развел руками:
— Ваша светлость, покои молодой герцогини заперты, на стук никто не отзывался. Возможно, Оливия уединилась в библиотеке или оранжерее, я немедленно отправлюсь туда…
И тут мы все услышали вой.
Нет, вой — это не точное обозначение той какофонии звуков, которую производил незримый оркестр. Нет, уже зримый: мы подняли головы и увидели, как по галерее к центральной лестнице мерно вышагивают люди в каких-то черных хламидах с капюшонами. В руках у них были скрипки, лютни, цимбалы, флейты, с помощью которых они неистово завывали, скрипели, звенели, гудели и брякали.
— Это что еще такое? — грозно сдвинул брови герцог, но затем я увидела, как его лицо стало обреченно-печальным: он понял, что это — проказливый замысел его дочери. Ну, ее счастье, что она имеет столь терпеливого отца, будь я на его месте, она бы неделю кушала стоя, а вся замковая крапива пошла известно в какое дело!
«Музыканты» по широкой лестнице спустились в холл и выстроились напротив нас. И тут они совершенно слаженно, с чувством и талантом принялись играть погребальный гимн «О меа лакрима». Понятно, что все это часть проказливой затеи, и нам следует лишь созерцать и развлекаться, но я не любила этот пронзительный гимн, мне стало не по себе.
Внезапно две половины одного гобелена разъехались в стороны, как створки дверей, глазам нашим предстали полуосвещенный коридор и процессия, двигающаяся в зал. Впереди шел юноша в церковном стихаре и нес зажженную свечу. Далее двигался «священник» с кадильницей на цепочке, помахивающий ею из стороны в сторону, так что все наполнилось густым ароматом благовоний. Затем шествовали шесть носильщиков, несших гроб. Замыкали шествие два подростка, выряженные монахами и тащившие два табурета.
Процессия остановилась в центре зала. «Монахи» поставили табуреты, и на них водрузили гроб. Меня передернуло. Он был доверху заполнен бутонами белых роз, так что не было ясно, кто лежит под ними. Но я-то уж не сомневалась, что всю эту отвратительную причуду придумала и воплотила в жизнь Оливия Монтессори! И это изнеженное дитя, которому нужна компаньонка?! Да ей дрын хороший нужен и десяток-другой розог, вымоченных в соленом кипятке!
Меж тем безобразие продолжалось. «Священник», размахивая кадильницей, заговорил громким и гнусавым голосом:
— Возлюбленные об Исцелителе братья и сестры!
— Амен! — пропел хор.
— Скорбный час собрал нас у гроба неподражаемейшей сестры нашей герцогини Оливии Монтессори, покинувшей сию юдоль скорби во цвете лет!
— Амен!
— Покойную сестру нашу отличали высокие добродетели, вороватые руки, тощий зад, косые глаза и кривые ноги, что, как мы знаем, является особым даром благодати Исцелителя нашего.
— Амен!
— Восплачем же и возрыдаем!
— Возрыдаем! Ой возрыдаем!
— Амен!
Кощунники плакали и тряслись в экстазе скорби у гроба минут пять-шесть. Ни герцог, ни кто-либо из его окружения в это время себя никак не проявили. Наконец запал лицедеев иссяк, они остановились, притихли и стали бросать в сторону герцога нервные и испуганные взгляды. Ой, какая порка предстоит! Всем поркам порка!
В зале воцарилась полная тишина. Молчали зрители, молчали актеры, покусывая губы. Пауза была настолько гнетущей, что хотелось разбить тарелку, но хоть как-то исправить положение.
И тут гроб взорвался розами. Я, конечно, преувеличиваю, говоря так, но в тот момент это выглядело сильно. Я даже подпрыгнула от испуга.
В гробу сидела девушка. Определенно. Она была абсолютно лысая, в ушах имела по нескольку серег. Глаза у нее были густо обведены черной тушью, да и губы выглядели так, словно она золу ела. Одета она была в белую мужскую сорочку и много-много цепей и цепочек — на шее, запястьях, даже локтях. Девушка посмотрела на всех исподлобья и прорычала:
— Почему никто не приветствует герцогиню Оливию Монтессори?!
Ответом была тишина. Все ждали слова хозяина, и оно прозвучало:
— Здесь нет герцогини Оливии Монтессори, а есть глупое, вздорное, наглое и бесстыдное существо, коему я, как герцог замка, назначаю наказание в виде комнатной порки розгами.
Ох, я как в воду глядела! Я моментально чую, когда дело пахнет поркой!
— Что?! — ахнула Оливия, мгновенно теряя боевой запал. — Я же просто пошутила! Я развлекалась!
— Некоторые шутки наказуемы, а если слух о них дойдет до Святого престола, наказуемы дыбой, костром и колесованием. Оливия, вы, как изобретательница всего этого безобразия, получите пятнадцать ударов солеными розгами. Остальные участники — по десять.
— Но почему мне больше? — с лысой девицы слетела всякая спесь, и сейчас я видела просто глупенькую, заигравшуюся, капризную девчонку.
— Вы зачинщица, Оливия. Однако я проявил к вам милосердие — вас будут пороть в комнате, тогда как все остальные будут выпороты во дворе замка в присутствии челяди. Каким образом вашей бесстыдной банде удалось раздобыть священные предметы и облачения?
— Я залез в ризницу замковой церкви, ваша светлость, — дрожа, выговорил один из «монахов».
— Твое имя?
— Карло Чиколло, мессер. Я помощник конюха, мессер.
— Я отдаю тебя в монахи. Сегодня же напишу в братство Святого Целестина. Надо поощрять столь ревностное отношение к религии.
— Пощадите, ваше сиятельство! Я не хочу в монахи! Там же оскопляют!
— Зато у тебя всегда будет прекрасный голос. Братство Святого Целестина гордится своим хором с потрясающими мужскими сопрано. Все могут идти. Нет, вы и вы — помогите герцогине выбраться из гроба. Оливия, где ваши костыли?
— Здесь, — с ненавистью процедила Оливия.
Когда она встала, поддерживаемая костылями, я увидела, что юная Оливия, возможно, имела право глумиться над высокими материями. У нее была сильно искривлена спина, так, что голова не могла сидеть прямо, а склонялась к правому плечу, да к тому же одна нога была короче другой. Я никогда не видела людей с физическими уродствами, поэтому меня словно хлестнули по глазам. Она калека! Недочеловек! Для чего ей жить, если вся жизнь для нее — эти костыли! И как смел герцог дать этой несчастной наказание поркой розгами?!
Оливия подковыляла к герцогу и криво поклонилась:
— Мое почтение, мессер отец.
— Я тоже рад вас видеть, дитя мое. Полагаю, вы в добром здравии.
— Насколько возможно в моем положении, мессер отец.
Поделиться книгой: