Помоги проекту - поделись книгой:
Туве Янссон
Мемуары папы Муми-тролля
Tove Jansson
MUMINPAPPANS MEMOARER
Copyright © Tove Jansson 1950; 1968
Schildts Fо. rlags AB, Finland.
All rights reserved
© Л. Брауде (наследники), перевод глав 1–4, 2016
© Н. Белякова, перевод глав 5–8, 1998
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013
Издательство АЗБУКА®
Пролог
Однажды, когда Муми-тролль был совсем маленький, его папа в самый разгар жаркого лета умудрился простудиться. Папа не пожелал пить горячее молоко с луком и сахаром, он не захотел даже лечь в постель. Сидя в саду на качелях, он без конца сморкался и говорил, что у него просто ужасные сигары. По всей лужайке были разбросаны папины носовые платки, которые мама Муми-тролля уносила в маленькой корзиночке.
Когда насморк стал еще сильнее, папа перебрался на веранду и, устроившись в кресле-качалке, закрылся по уши одеялами. Мама принесла ему большой стакан яичного ликера с ромом, но – увы! – слишком поздно. Ром оказался таким же невкусным, как молоко с луком, и тогда, совсем отчаявшись, папа отправился в северную мансарду и лег в кровать. Он никогда раньше не болел и теперь был очень встревожен.
А когда у папы заболело еще и горло, он велел маме позвать Муми-тролля, Снусмумрика и Сниффа. Они обступили папину кровать, и Муми-папа обратился к ним с речью: пусть, мол, никогда не забывают, что на их долю выпало жить вместе с ним – с настоящим искателем приключений. Под конец папа так охрип, что, когда он попросил Сниффа принести трамвайчик из пенки[1], стоявший на комоде в гостиной, никто не мог понять, чего он хочет.
Все стали наперебой утешать папу, закутали его в одеяла и, оставив ему леденцы, аспирин и увлекательные книжки, вышли на солнышко.
А папа посердился-посердился да и заснул. Когда уже под вечер он проснулся, горло болело чуточку меньше, но папа все еще был не в духе. Он позвонил в колокольчик, стоявший на тумбочке возле кровати, и мама тут же поднялась по лестнице в мансарду и спросила:
– Как ты себя чувствуешь?
– Скверно, – ответил папа. – Но это не имеет значения. Сейчас гораздо важнее поговорить о моем трамвайчике из пенки.
– Это тот трамвайчик, который украшает нашу гостиную? – удивилась мама. – А что с ним такое?
Папа приподнялся и сел в кровати.
– Ты и в самом деле не знаешь, чем был для меня в дни молодости этот трамвайчик?
– Наверно, ты выиграл его в лотерею или что-нибудь в этом роде, – сказала Муми-мама.
Папа чихнул и, покачав головой, со вздохом заметил:
– Так я и думал. А что, если бы нынче утром я умер от простуды?! Ведь никто из вас и понятия не имеет об истории этого трамвайчика. Точно так же, как, возможно, о многих других важных вещах. Ведь я рассказывал вам о своей молодости, но вы, конечно, все забыли.
– Может быть, какие-то мелкие подробности я и забыла, – призналась мама. – Ведь память постепенно слабеет… Хочешь пообедать? Сегодня фруктовый суп и желе.
– Ужас! – мрачно изрек папа и, повернувшись к стене, сильно закашлялся.
Мама Муми-тролля поглядела на мужа и вдруг сказала:
– Знаешь, я сегодня убирала на чердаке и нашла толстую тетрадь. Что, если тебе написать книгу о своей молодости?
В ответ папа перестал кашлять.
– Это было бы очень кстати, пока ты простужен и не можешь выходить из дома, – продолжала мама. – Когда пишут о своей жизни, это, кажется, называется мемауры или что-то в этом роде?
– Не мемауры, а мемуары! – буркнул папа.
– А потом ты бы читал нам вслух то, что написал, – продолжала уговаривать его мама. – Например, после завтрака или после обеда.
– Так быстро книгу не напишешь, – проворчал папа и высунулся из-под одеяла. – Не думай, что это так просто: взял и написал. Я не стану читать ни слова, пока не закончу целую главу. И сначала прочитаю только тебе, а потом уж всем остальным.
– Да, пожалуй, ты прав, – согласилась мама и пошла на чердак за тетрадью.
– Как папа? – спросил Муми-тролль.
– Получше, – ответила мама. – А теперь, малыши, не шумите, потому что с сегодняшнего дня папа начинает писать мемуары.
Предисловие
Отец семейства и хозяин дома, я с грустью оглядываюсь назад, на свою бурную молодость, которую собираюсь описать, и перо мемуариста нерешительно дрожит в моей лапе.
Однако же я успокаиваю себя мудрыми и утешительными словами, которые прочитал в мемуарах еще одной значительной личности и которые здесь воспроизвожу: «Каждому, к какому бы сословию он ни принадлежал, свершившему в жизни славное деяние или то, что воистину может почитаться таковым, до «лжно, ежели он привержен истине и добру, собственноручно описать свою жизнь. Хотя и не следует браться за это прекрасное дело, пока не достигнешь сорокалетнего возраста».
Мне кажется, я свершил немало славных дел, а еще больше таковых, кои представляются мне славными. И я в достаточной мере добр, привержен истине, если она не слишком нудная (а сколько мне лет, я забыл).
Да, так вот, я уступил настояниям моего семейства и собственному искушению рассказать о самом себе. И охотно сознаюсь в том, что считаю заманчивым, если меня станут читать во всей Долине муми-троллей!
И да послужат мои непритязательные заметки уроком и утешением всем муми-троллям, и в особенности моему сыну. Моя некогда прекрасная память, разумеется, чуточку притупилась. Но, за исключением отдельных небольших преувеличений и ошибок, которые наверняка только усилят местный колорит и живость изложения, жизнеописание мое будет вполне соответствовать действительности.
Уважая чувства всех ныне здравствующих лиц, я иногда заменял, к примеру, филифьонок хемулями, а гафс – ежихами и так далее; но догадливый читатель во всяком случае поймет, как было на самом деле.
Кроме того, он поймет, что Юксаре – это таинственный папа Снусмумрика, и, без сомнения, согласится с тем, что Снифф ведет свой род от зверька по имени Шнырёк.
Ты же, малое, неразумное дитя, что видишь в отце своем достойную и серьезную особу, прочитай историю приключений трех отцов и задумайся над тем, что один папа не слишком отличается (по крайней мере не отличался в молодые годы) от другого.
Ради себя самого, своей эпохи и своих потомков я обязан описать нашу удивительную юность, такую богатую приключениями. И думаю, что многие, читая мои мемуары, задумчиво поднимут мордочку и воскликнут:
– Каков этот муми-тролль, а!
Или:
– Вот это жизнь! (Ужас, какой важной персоной я себя ощущаю[2].)
Под конец я хочу горячо поблагодарить всех тех, кто в свое время споспешествовал тому, что жизнь моя стала, безусловно, произведением искусства. И прежде всего Фредриксона, хатифнаттов и мою жену, единственную в своем роде маму Муми-тролля.
Первая глава,
Это было давным-давно. Однажды, скучным и ветреным августовским вечером на крыльце дома подкидышей муми-троллей была обнаружена обыкновенная хозяйственная сумка. В сумке, довольно небрежно завернутый в газетную бумагу, лежал не кто иной, как я сам.
Насколько романтичней было бы, например, выстлать мхом маленькую хорошенькую корзиночку и положить меня туда!
Между тем Хемулиха, основавшая этот дом подкидышей, интересовалась астрологией (для домашнего употребления) и, что было вполне разумно с ее стороны, обратила внимание на звезды, ознаменовавшие мое появление на этот свет. Они указывали на рождение совершенно незаурядного и высокоодаренного муми-тролля. Хемулиха, разумеется, тут же забеспокоилась, что хлопот со мной не оберешься (ведь в обыденной жизни от гениев – одни неприятности, но сам я, по крайней мере, от этого никаких неудобств не испытывал).
Удивительное дело – расположение звезд! Родись я на несколько часов раньше, я бы мог стать заядлым игроком в покер, а все те, кто родился на двадцать минут позже, почувствовали бы настоятельную необходимость вступить в Добровольный оркестр хемулей (папы и мамы должны быть очень осторожны, производя на свет детей, и я рекомендую каждому и каждой из них сделать предварительные и самые точные расчеты).
Одним словом, когда меня вынули из сумки, я трижды чихнул совершенно определенным образом. Уже одно это могло кое-что да значить!
Хемулиха, приложив печать к моему хвосту, заклеймила меня магическим числом «тринадцать», поскольку до того у нее в доме уже обитало двенадцать подкидышей. Все они были одинаково серьезные, послушные и аккуратные, потому что Хемулиха, к сожалению, чаще мыла их, нежели прижимала к сердцу (солидной ее натуре недоставало некоторой тонкости чувств).
Дорогие читатели!
Представьте себе дом муми-троллей, где все комнаты одинаково квадратные, выкрашенные в один-единственный коричневато-пивной цвет, и расположены все в строгом порядке: одна за другой! Вы говорите: не может быть! Вы утверждаете, что дом муми-троллей должен быть полон удивительнейших уголков и потайных комнат, лестниц, балкончиков и башен! Вы правы. Но только не дом подкидышей! Более того, в этом доме никому нельзя было вставать ночью, чтобы поесть, поболтать или прогуляться! Даже выйти по малой нужде было не так-то просто.
Мне нельзя было приносить с собой в дом маленьких зверюшек и держать их под кроватью! Я должен был есть и умываться в одно и то же время, а здороваясь, держать хвост под углом в сорок пять градусов. О, разве можно говорить об этом без слез?!
Часто я останавливался перед маленьким зеркалом в прихожей и, обхватив мордочку лапками, глубоко заглядывал в собственные печальные голубые глазки, в которых пытался прочитать тайну своей жизни, и, вздыхая, произносил: «Один как перст.
О жестокий мир! О жалкий жребий мой!» И повторял эти горестные слова до тех пор, пока мне не становилось чуточку легче.
Я был одинок, как это часто бывает с муми-троллями, наделенными своеобразными дарованиями. Никто меня не понимал, а сам себя я понимал еще меньше. Разумеется, я сразу заметил разницу между собой и другими муми-троллями. Разница эта состояла главным образом в их жалкой неспособности удивляться и изумляться.
Я же мог, например, спросить Хемулиху, почему все на свете так, как есть, а не иначе.
– Хорошенькая была бы тогда картинка, – отвечала мне Хемулиха. – А разве так, как сейчас, плохо?
Она никогда не давала мне вразумительных объяснений, и я все больше и больше убеждался в том, что ей попросту хотелось отвязаться от меня. Хемули никогда не задают вопросов: что? где? кто? как? Я же мог спросить Хемулиху:
– Почему я – это я, а не кто-нибудь другой?
– То, что ты – это ты, – несчастье для нас обоих! Ты умывался? – так обычно отвечала она на мои важные вопросы.
Но я продолжал:
– А почему вы, тетенька, – хемулиха, а не муми-троллиха?
– К счастью, и мама, и папа мои были хемулями, – отвечала она.
– А их папы и мамы? – не унимался я.
– Хемулями! – восклицала Хемулиха. – И их папы и мамы были хемулями, и папы и мамы этих хемулей – тоже хемулями и так далее и так далее!
А теперь иди и умойся, а то я уже нервничаю.
– Как ужасно! Неужели этим хемулям так никогда и конца не будет? – спрашивал я. – Ведь были же когда-нибудь самые первые папа с мамой?
– Это было так давно, что нечего этим интересоваться! – сердилась Хемулиха. – И собственно говоря, почему нам должен настать конец? (Смутное, но неотвязное предчувствие говорило мне, что цепочка пап и мам, имеющих отношение ко мне, была чем-то из ряда вон выходящим. Меня ничуть не удивило бы, если бы на моей пеленке была вышита королевская корона. Но – ах! – что можно прочитать на листе газетной бумаги?!)
Однажды ночью мне приснилось, что я поздоровался с Хемулихой неправильно, держа хвост под углом в семьдесят градусов. Я рассказал ей об этом и спросил, рассердилась она или нет?
– Сны – ерунда, – изрекла Хемулиха.
– Разве? – возразил я. – А может, тот муми-тролль, который мне приснился, и есть настоящий, а муми-тролль, который находится здесь, просто приснился вам, тетенька?
– К сожалению, нет! Ты существуешь, и еще как! – устало сказала Хемулиха. – Я с тобой не справляюсь! У меня от тебя голова болит! Что будет с тобой в этом мире, где все делается не по-хемульски!
– Я стану знаменитым, – серьезно объяснил я. – И среди прочих дел построю дом для маленьких подкидышей-хемулят. И все они будут есть бутерброды с патокой в кровати, а под кроватью будут держать скунсов и ужей.
– На это хемулята никогда не согласятся, – сказала Хемулиха.
Мне казалось, что она, к сожалению, права.
Так и проходило мое детство. Я только и делал, что молча удивлялся и постоянно повторял свои вопросы: что? где? кто? как? Хемулиха и ее послушные подкидыши упорно избегали меня, от моих «что», «где», «кто», «как», «когда» и «почему» им становилось явно не по себе. И я одиноко бродил вокруг дома Хемулихи по пустынному, безлесному побережью, размышляя то о паутине, то о звездах, то о малявках с загнутыми хвостиками, так и шнырявших кругом в лужах, а то и о ветре, который приносил отовсюду разные запахи (позднее я узнал: одаренный муми-тролль всегда поражается самым простым вещам, но не видит ничего удивительного в том, что кажется странным обычному муми-троллю). Да, печальное то было время!
Но постепенно что-то изменилось во мне: я стал задумываться о форме моей собственной мордочки. Предоставив равнодушных Хемулиху и остальных муми-троллят их собственной судьбе, я начал все больше и больше думать о себе самом. И находил это занятие весьма увлекательным. Я перестал задавать вопросы. Зато я испытывал непреодолимое желание говорить о том, что я сам думал и чувствовал. Но – ах! – кроме меня, на свете не было никого, кому я был бы хоть сколько-нибудь интересен.
Поделиться книгой: