Во имя Истинно Великого

Фрозен Ника

ВО ИМЯ ИСТИННО ВЕЛИКОГО

Запахи свежесорванной травы опьяняли.

Я сорвала длинный листок и легонько прикусила; во рту остался легкий привкус леса. Невдалеке жила обычной жизнью деревня, и Атера, наверное, уже в сотый раз звала меня домой, но сейчас это мало меня волновало.

Я ждала Ульриха.

Как всегда, он вынырнул из травы практически неслышно, но я уже перестала пугаться этой внезапности.

— Наконец-то, — приветствовал он меня, — а то я уж думал, ты не дождешься и уйдешь.

— Я знала, что ты придешь, — ответила я, невольно любуясь его подтянутой фигурой; что не говори, но физическая форма его была отличной. Конечно, сравнивать его с рыцарями монсеньера было нельзя, но для послушника монастыря Святого Харальда он выглядел более чем крепко. Среднего роста, с крепкими руками и лучистыми озорными глазами, сейчас, когда не было необходимости носить послушническую сутану, он выглядел на свои 13 лет.

— Что нового? — осведомился он, падая рядом со мной на траву.

— Да все как обычно. Что может произойти в нашей деревне? Разве что монсеньер привез нового священника взамен умершего отца Мартина.

— Я уже встречался с ним вчера, и хочу сказать тебе — если раньше ты была осторожна со своим даром, то теперь будь осторожна вдвойне, — незнакомые, холодные нотки в его голосе испугали меня.

Я привстала.

— О чем это ты?

— А вот о чем. Утром отец привез меня из монастыря, но не успело солнце коснуться верхушки старой сосны, как в наш дом пришел священник. Ты знаешь, Леара, что меня трудно напугать, но в тот момент, когда он взглянул на меня, мне стало страшно…

— Почему? Разве у него есть Сила?

— Есть. Только она иная, не такая, как твоя.

— Хватит меня пугать. Смотри! Рыцари монсеньера! — я показала ему на приближающихся всадников.

Их было пятеро, пятеро в одинаковых латах, и с одинаковым оружием, но я даже издалека выделила фигуру Ретрана. «Наверное, он так заносчиво держится не только с бедняками», — думалось мне.

— Что ты там разглядываешь? — Ульрих встал и теперь пытался отряхнуть свой незамысловатый костюм, состоящий из льняной рубахи и потертых кожаных штанов.

— Можно я поиграю? — я старалась как можно невиннее смотреть в его глаза, но что толку!

— Можно. Но аккуратно, прошу тебя.

Ульрих видел, как глаза девочки постепенно отрешались от мира, взгляд уходил вглубь. Она словно впала в какое-то оцепенение. Мальчик переместил взгляд на скачущую кавалькаду, не желая пропустить интересное зрелище: знаменитого, непобедимого Ретрана, одного из лучших рыцарей его высочества герцога, пыталась сбросить собственная лошадь. Не с того, не с сего жеребец встал на дыбы, и, похоже, поставил себе целью скинуть седока во что бы то ни стало. И вот Ретран, лучший наездник герцогства, под гогот своих пьяных товарищей лежит в пыли, а конь скачет на линию заката.

— Хватит, Леара, не стоит рисковать и далее, — приходя в себя, словно в какой-то дали слышала я голос Ульриха.

Я огляделась. Ретран, красный от стыда и бешенства, что-то говорил своим соратникам, но слов до меня не долетали. Довольный Ульрих пытался сдержать смех.

— Да… Теперь он долго будет оправдываться перед своими. А рыцари — народ болтливый, готов поспорить на что угодно, эти четверо расскажут всему замку, да еще и приукрасят с лихвой. Кстати, за что ты его так?

— Ты же знаешь, я не люблю высокомерных, — промолвила я, — не мы с тобой виноваты, что родились бедняками. Ну чем этот Ретран лучше нас? Только тем, что его родители — аристократы?

— Подожди немного, моя маленькая Леара, и у нас будет все… Нам откроются любые двери, какие только пожелаешь, — Ульрих мечтательно растягивал слова.

Я посмотрела на практически севшее солнце.

— Мне пора, — сказала я, — до завтра?

— До завтра!

Уходя, я спиной чувствовала его взгляд. А на подходе к дому поняла, что у нас гости.

* * *

Он сидел рядом с отцом, и, войдя, я видела только его спину. Прямая, гордая осанка, волосы до плеч и тонкие, узловатые пальцы — вот все, что мне удалось разглядеть. Несмотря на то, что тон беседы был доброжелательным, мне отчего-то расхотелось проходить внутрь, и я осмотрелась. Атеры не было, младшенькая сестренка тоже куда-то убежала, а отец был так увлечен беседой со священником, что не заметил моего прихода. Я аккуратно вышла, прикрыла дверь, обежала вокруг дома и села под окна, послушать, для чего же пришел в наш дом этот новый святой отец, так напугавший Ульриха.

— Ну что вы, святой отец, в наших местах такого отродясь не бывало. Мы — крестьяне, а не ученые мужи, и все наши познания сводятся к земледелию, да подсчету количества налога, который мы должны герцогу.

— Не поймите меня превратно, — голос был низким и спокойным, — но это — моя работа.

— Я знаю, святой отец, но на моей памяти, у нас уже семь зим об этом никто не слышал. Не то что ведьм, даже знахарок-то нет. Живет, правда, старуха за Еловой Горой, роды у женщин принимает, да коров, ежели хворь приключится, лечит. — отец старался говорил спокойно, но я чувствовала его волнение.

— Понимаете ли, Рэм, — снова раздался голос священника, — я здесь не случайно оказался. Его Высочество Маурик IV считает, что участившиеся в королевстве за последние полгода эпидемии лихорадки, падеж скота и, как апофеоз, засуха того месяца — явления отнюдь не случайные, и вызваны ведьмами. Я направлен сюда с определенной целью — узнать, как обстоят у вас дела и в случае необходимости, навести порядок. Его Высочество даровал мне все полномочия солдата Святой Инквизиции. Вы, как староста этой деревни, обязаны….

Я не стала слушать дальше. Слишком хорошо еще я помню тот день, когда, семь зим тому назад, первый раз услышала слово «инквизиция».

… Они пришли незадолго до рассвета.

Я проснулась с ощущением чего-то непоправимого, страшного. Страх вполз на сеновал, клубами утреннего тумана обволакивал мое тело. И из этого тумана вдруг медленно стала вырисовываться женская фигура.

— Мама… Мама… Это ты? Как ты меня напугала, — страх рассеялся, растаял, а фигура оказалась моей родной матерью.

— Это я, Я, доченька моя любимая, я, моя девочка, — мать подошла ко мне, наклонилась и посмотрела в глаза.

И страх вернулся.

— Мама, что случилось? — Что — то сдавило мне грудь, когтями оцарапало сердце.

— Ты не бойся, девочка моя, но тебе придется теперь жить с отцом.

— А ты?

— А я уеду… Но вот хочу тебе сказать, чтоб ты меня помнила, и никому не говорила о том, что я тебе расскажу сейчас. Пока еще ты маленькая девочка, и никто тобой не заинтересуется, но позже… Пройдет не так много времени, и ты поймешь, что немного отличаешься от остальных. И когда ты поймешь это, следуй по зову сердца, и никому не верь.

— Мама, не уходи…., - мне хотелось кричать, я не понимала, что происходит, и что мне теперь делать.

И тут вошли они.

— Я готова, святой отец, — громко сказала мать, — мы можем идти.

И она ушла. Ушла, между двумя священниками, растаяла, как призрак в тумане, а я смотрела ей вслед, не в силах пошевелиться.

А когда взошло солнце, соседские дети стали дразнить меня дочерью ведьмы.

Через три дня отец взял меня в город, и я снова увидела мать.

На главной площади города.

На костре.

Со всех ног я бросилась к дому Ульриха.

— Новый священник — инквизитор.

Я так и знал… — прошептал он, бледнея.

* * *

В соборе было тихо, лишь свечи тихонько потрескивали, освещая высокие стены. Ульрих стоял, подняв голову, и любовался игрою света и тени, когда почувствовал приближение священника.

— Добрый день, святой отец.

— И тебе добрый, сын мой — голос священника гулко отражался от стен. — Что ты делаешь здесь? — Ведь сейчас лето, и занятий нет.

— Я разговариваю с Господом, отец мой.

Ульрих смотрел на церковника, и в душе его были абсолютно противоречивые чувства. С одной стороны, он дико боялся этого мрачного инквизитора, животный, безотчетный страх перед той властью, которой обладал этот ничем не примечательный с виду человек, сжимал душу в маленький дрожащий комок.

А с другой стороны, Ульрих завидовал. Завидовал этой власти, этому могуществу, праву казнить и миловать любого, хоть короля, хоть бедняка.

— Так вот, мальчик мой, — продолжал тем временем инквизитор, не отводя глаз от лица мальчика, — я знаю, что у тебя есть дар видеть Силу. Можешь даже не пытаться отнекиваться, меня прекрасно научили распознавать как отмеченных ею, так и тех, кто просто способен видеть. А если это знаю я, то в скором времени могут узнать и другие.

Страх захлестнул все существо Ульриха, но он нашел в себе мужество не отвести взгляд. «Леара! Неужели он видел Силу в ней?» — пронеслось в его голове.

— И что же мне делать?

— Сын мой, у тебя два пути, и оба они связаны с костром: либо ты взойдешь на него сам, либо возведешь других. Колдун… — священник прищурился, — или инквизитор, вот твои пути. Решай.

* * *

Мне всегда нравилось смотреть, как уходящее за линию горизонта солнце красит кровью небо. Не знаю, откуда во мне это стремление любоваться окружающим. Атера говорит, что все это от безделья, но мне кажется, что будь жива моя мама, она бы поняла.

Мама… Как же мне тебя сейчас не хватает, твоего опыта в обращении с Силой не заменит мне ничто. Да, рядом со мной есть Ульрих, но даже он не может толком понять, что с нами твориться, и откуда все это идет. Периодически он вспоминает про какого-то Хозяина, но никогда не может объяснить, кого именно он имеет в виду, и мне подчас кажется, что этот неведомый и таинственный Хозяин — не что иное, как плод его воображения.

Я посмотрела на солнце. Кроваво-красный диск медленно сползал вниз, и падающие от травы тени становились все длиннее и длиннее.

— Вот ты где, — раздался над самым ухом радостный голос, — я тебя ищу весь вечер.

— Что случилось? — я с тоской глянула на небо. Мне не хотелось разговаривать.

По мере того, как Ульрих рассказывал мне о своей беседе с инквизитором, во мне нарастала злость. Да как он вообще может говорить со мной о том, чтоб стать одним из них? Он, который видел, как травили нас односельчане после смерти матери, он, единственный из детей, игравших со мной, он, знающий о Силе, умеющий ее видеть и не боящийся тех, кто ей обладает.

И собирающийся обратить эту силу против таких же, как я сама.

— Да пойми же ты, — его голос дрожал от возбуждения, — это власть. Это то, к чему мы с тобой стремимся. Казнить и миловать, держать людей в страхе, упиваться властью.

— Я не знаю, к чему тыстремишься. Мне нет никакой надобности упиваться чужим горем!

— Став Инквизитором, я смогу не только казнить, но и миловать. Спасать тех, кто наделен способностями, тех, кто сможет быть полезным. Сейчас я всего лишь послушник, но пойдя по пути Святой Инквизиции, смогу подняться на самый верх. — он подумал немного и продолжил. — И защитить, в случае необходимости, тебя.

Я упрямо смотрела себе под ноги, и вспоминала, как отец привел в наш дом Атеру. Он привез ее из соседней деревни, и она была единственным человеком, никогда не вспоминавшим о том, на ком был женат ранее ее муж, и чью дочь она воспитывает.

Я искренне любила ее.

И отца.

И Ульриха.

— Ты больше не доверяешь мне? — печально промолвил он.

Я молчала.

* * *

В трактире «Герольд» было шумно; хозяин, досточтимый Кальрус, был счастлив: еще бы, рыцари монсеньера герцога за эту ночь оставят столько сангриев, сколько в иное время он выручает за целую неделю. И поэтому он лез вон из кожи, стараясь угодить дорогим гостям.

А гости веселились вовсю.

Ретран упился «Маронским Демоном» до такой степени, что пытался сообразить, кто же сидит перед ним: недоступная Леара, либо же сотник Шарий, славящийся на весь округ своим дурным характером.

— Эй, Кальрус, принеси мне еще кувшин «Маронского Демона» — попытался крикнуть он, но получилось только невразумительное мычание.

«Надо привести себя в порядок» — пронеслось в его голове, и, шатаясь от стены к стене и то и дело натыкаясь на хохочущих служанок, Ретран вышел во двор.

Тихая, безлунная летняя ночь слегка отрезвила его, и он стал прислушиваться к фырканью лошадей в загоне.

«Надо меньше пить, а то монсеньер выгонит меня, подумалось ему, — и ведь отчего пью…»

Домыслить он не успел. На дороге показалась фигура, закутанная в коричневый балахон священнослужителя. Падающий на лицо капюшон полностью скрывал лицо идущего, но не узнать его Ретран не мог. Инквизитора Ульриха нельзя было спутать с кем-то еще.

Он отошел в сторону, и молча смотрел, как Ульрих прошел мимо трактира.

«Все вынюхивает».

Сказать, что Ульриха боялись — это значит, не сказать ничего. С тех пор, как он, тринадцатилетним уехал вместе со святым отцом из собора Святого Харальда, о нем успели забыть, и когда, спустя пять лет, на освободившийся в связи с кончиной одного из служителей пост Святого Инквизитора приехал молодой, циничный и хладнокровный священник, жители с трудом узнали в нем весельчака Ульриха. Расчетливый и беспристрастный, он умел заставить человека говорить, и, несмотря на свою молодость, покончил уже с семью служительницами зла. Перед ним трепетали все.

Не исключая герцога.

Ретран еще немного посмотрел вслед Ульриху, но мысли его вновь вернулись к Леаре. С тех пор, как на Старой дороге ему встретилась эта бестия, он не помнил себя. Ему, двадцатипятилетнему рыцарю монсеньера, непобедимому на поле боя и неотразимому в отношениях с женщинами, ударила по щеке бедная крестьянка, да еще и сказала: «Не тебе за мной гоняться!»

Ее дьявольский смех до сих пор звучал у него в ушах.