Гарри Поттер и философский камень

Профессор Макгонаголл хотела возразить, но передумала. Сглотнув, она сказала:

— Да-да, конечно, вы правы. Но как мальчик попадёт сюда?

Она подозрительно оглядела плащ Думбльдора: не скрывается ли в складках ребёнок?

— Огрид привезёт.

— Полагаете, это… разумно — доверять столь важное дело Огриду?

— Я бы доверил ему свою жизнь, — ответил Думбльдор.

— Нет, он, конечно, человек добрый, хороший, — неохотно пояснила профессор Макгонаголл, — но, согласитесь, уж очень безалаберный. И его всегда так и тянет… Это ещё что такое?

Низкий рокот взорвал тишину улицы, Думбльдор и профессор Макгонаголл заозирались, не понимая, откуда он приближается, и ожидая увидеть свет фар. Скоро рокот сделался оглушителен; они подняли головы к небу — и прямо оттуда на дорогу свалился огромный мотоцикл.

Мотоцикл был огромен, но казался крошечным под своим седоком, человеком раза в два выше и по крайней мере раз в пять толще обычного. Он был как-то непозволительно громаден и казался диким — кустистые чёрные лохмы и косматая борода, под которыми почти не видно лица, лапищи размером с крышку мусорного бака, ноги в кожаных сапогах, похожие на дельфинят-подростков. В громадных мускулистых руках гигант держал свёрток из одеял.

— Огрид, — с облегчением сказал Думбльдор. — Наконец-то. Где ты взял мотоцикл?

— Позаимствовал, профессор Думбльдор, сэр, — ответил гигант, осторожно слезая с седла. — У юного Сириуса Блэка.

— По дороге никаких неприятностей?!

— Нет, сэр. Дом раздолбало, но мальца удалось вытащить, пока муглы не понабежали. Он уснул над Бристолем.

Думбльдор и профессор Макгонаголл склонились над свёртком. Внутри, еле видимый, спал младенец. Под угольно-чёрной чёлкой на лбу виднелся порез необычной формы — совсем как зигзаг молнии.

— Значит, сюда… — прошептала профессор Макгонаголл.

— Да, — отозвался Думбльдор. — Шрам останется на всю жизнь.

— А нельзя что-нибудь с этим сделать, Думбльдор?

— Даже если б и можно, я бы не стал. Шрамы бывают полезны. У меня, например, шрам над левым коленом — в точности схема лондонской подземки… Что же, давай ребёнка сюда, Огрид. Дело есть дело.

Думбльдор взял Гарри на руки и повернулся к дому Дурслеев.

— А можно… можно с ним попрощаться, сэр? — попросил Огрид. Он склонил большую лохматую голову над Гарри и поцеловал малыша. Поцелуй, вероятно, был очень колкий. После этого Огрид вдруг завыл раненым псом.

— Ш-ш-ш! — зашипела профессор Макгонаголл. — Разбудишь муглов!

— И-и-извиняюсь, — всхлипнул Огрид. Он извлёк откуда-то громадный крапчатый носовой платок и спрятал в нём физиономию. — Но я не могу-у-у! Лили с Джеймсом померли… А малыша Гарри отправляют к муглам…

— Да, да, это очень грустно, но ты уж возьми себя в руки, Огрид, не то нас заметят, — зашептала профессор Макгонаголл, осторожно похлопывая Огрида по руке.

Думбльдор меж тем перешагнул низенькую садовую ограду и направился к двери. Аккуратно положил Гарри на порог, достал из-под плаща письмо, сунул его в одеяльце и вернулся к своим. С минуту все молча глядели на крошечный свёрток. Плечи Огрида вздрагивали, профессор Макгонаголл отчаянно моргала, а свет, обычно струившийся из глаз Думбльдора, как будто потух.

— Что ж, — сказал наконец Думбльдор. — Вот и всё. Здесь нам больше делать нечего. Идёмте праздновать?

— Ага. — Огрид еле мог говорить. — Мне ещё надо байк Сириусу оттащить. Д'зданья, профессор Макгонаголл… профессор Думбльдор, сэр.

Утирая ручьи слёз рукавом куртки, Огрид оседлал мотоцикл и пнул стартёр; машина с рёвом взвилась в воздух и скрылась в ночи.

— Надеюсь, скоро увидимся, профессор Макгонаголл, — кивнул Думбльдор. В ответ профессор Макгонаголл высморкалась в платочек.

Думбльдор развернулся и пошёл прочь по улице. На углу он остановился и вытащил серебристый мракёр. Щёлкнул всего раз, и двенадцать световых шаров мгновенно вкатились в уличные фонари. Вся Бирючинная улица вдруг засветилась оранжевым, и стало видно, как вдали за угол скользнула полосатая кошка. На пороге дома № 4 едва виднелся маленький свёрток.

— Удачи тебе, Гарри, — пробормотал Думбльдор, развернулся на каблуках, шелестнув плащом, и исчез.

Лёгкий ветерок шевелил аккуратно подстриженные кустики Бирючинной улицы, тихой и опрятной под чернильными небесами. Где угодно, только не здесь можно было ждать загадочных и удивительных дел. Гарри Поттер в одеяле повернулся на другой бок, но не проснулся. В пальчиках он сжимал письмо и спал крепко, не подозревая, что он особенный, что он знаменитый, не ведая, что через несколько часов ему предстоит проснуться от воплей миссис Дурслей, которая выйдет на крыльцо с бутылками для молочника, и что следующие несколько недель его будет беспрерывно пихать и щипать двоюродный братец Дудли… Он не знал, что в это самое время люди по всей стране, собравшись на тайные празднества, поднимают бокалы и приглушённо восклицают: «За Гарри Поттера — мальчика, который остался жив!»

Глава вторая. Исчезнувшее стекло

Почти десять лет минуло с тех пор, как супруги Дурслей проснулись утром и нашли на крыльце собственного дома своего племянника, но Бирючинная улица осталась прежней. Солнце, встав, освещало всё те же аккуратные садики, зажигало латунным светом табличку с номером четыре на двери дурслеевского дома и прокрадывалось в гостиную, очень мало переменившуюся с тех пор, как мистер Дурслей увидел по телевизору судьбоносные новости о совах. Лишь фотографии на каминной полке показывали, сколько воды утекло. Десять лет назад тут теснились снимки розового пляжного мячика в разноцветных чепчиках — но теперь Дудли Дурслей был далеко не младенец. С фотографий глядел упитанный светлоголовый мальчик: вот он впервые сел на велосипед, вот катается на карусели, играет с папой за компьютером, вот его обнимает и целует мама… И нигде — ни намёка на то, что в доме живёт ещё один мальчик.

Гарри Поттер, однако, жил здесь до сих пор — и сейчас спал, хотя спать ему оставалось недолго. Тётя Петуния уже поднялась, и именно её голос возвестил для Гарри наступление дня:

— Подъём! Вставай! Быстро!

Гарри так и подскочил в постели. Тётя забарабанила в дверь.

— Подъём! — верещала она.

Гарри услышал, как она прошла на кухню и брякнула сковородкой о плиту. Он перекатился на спину и попробовал вспомнить свой сон. Хороший такой сон. Будто бы он летал на мотоцикле. Кажется, прежде ему такое уже снилось.

Тётя снова оказалась за дверью.

— Ну что, встал? — грозно прокричала она.

— Почти, — отозвался Гарри.

— Шевелись! Надо приглядеть за беконом. Пригорит — убью! В день рождения Дудли всё должно быть идеально.

Гарри застонал.

— Что? — рявкнула тётя Петуния из-за двери.

— Ничего, ничего.

У Дудли день рождения — как это он забыл? Гарри сонно вывалился из постели и стал искать носки. Те оказались под кроватью, и Гарри надел их, сначала вытряхнув паука. Пауков он не боялся, привык: в чулане под лестницей их водилась тьма-тьмущая, а как раз в чулане Гарри и спал.

Одевшись, он пошёл через холл на кухню. Стола практически не было видно под коробками и свёртками. Похоже, Дудли, как и хотел, получил в подарок и новый компьютер, и второй телевизор, и гоночный велосипед. Зачем ему гоночный велосипед, оставалось для Гарри загадкой: толстяк Дудли терпеть не мог шевелиться — разве лишь затем, чтобы кому-нибудь вмазать. Боксёрской грушей чаще всего служил Гарри — если, конечно, его удавалось поймать. По виду не скажешь, но бегал Гарри очень быстро.

Возможно, из-за жизни в тёмном чулане Гарри был маловат и щупловат для своего возраста. А выглядел ещё мельче и худее, поскольку всегда донашивал старую одежду за Дудли, большим и толстым, крупнее Гарри раза в четыре. У Гарри было худое лицо, острые коленки, чёрные волосы и ярко-зелёные глаза. Он носил круглые очки, перемотанные посередине скотчем — оправа часто ломалась, потому что Дудли то и дело бил Гарри по носу. В собственной внешности Гарри нравился один лишь тонкий шрам на лбу — в виде зигзага молнии. Шрам у него был, сколько он себя помнил, и, едва научившись говорить, Гарри первым делом спросил тётю Петунию, откуда тот взялся.

— Это из-за аварии, в которой погибли твои родители, — ответила тётя Петуния. — И не задавай дурацких вопросов.

Не задавай дурацких вопросов — первое правило спокойной жизни дома Дурслеев.

Дядя Вернон вошёл в кухню, когда Гарри переворачивал бекон.

— Причешись! — рявкнул дядя вместо утреннего приветствия.

Примерно раз в неделю дядя Вернон взглядывал на Гарри поверх газеты и кричал, что мальчишке надо подстричься. Гарри стригли, наверное, чаще, чем всех остальных мальчиков в классе, вместе взятых, но толку не было никакого, ибо так у него росли волосы — во все стороны.

Когда на кухню в сопровождении мамы явился Дудли, Гарри уже бросил на сковородку яйца. Дудли был очень похож на дядю Вернона: такое же крупное розовое лицо, отсутствие шеи, те же водянистые голубые глазки и густые светлые волосы, ровной шапкой облеплявшие большую толстую голову. Тётя Петуния называла Дудли ангелочком — Гарри звал его «шпиг надел парик».

Гарри расставил тарелки с яичницей, что оказалось непросто; на столе почти не было места. Дудли тем временем подсчитал подарки. Лицо его помрачнело.

— Тридцать шесть, — сказал он, поглядев на родителей. — На два меньше, чем в прошлом году.

— Котинька, ты забыл посчитать подарочек от тёти Марджи, видишь, вот он, под большой коробочкой от мамули с папулей.

— Ну хорошо, тридцать семь. — Дудли побагровел.

Сообразив, что грядёт истерика, Гарри стал торопливо глотать бекон, а то как бы Дудли не перевернул стол.

Тётя Петуния, очевидно, тоже почуяла опасность и затараторила:

— И мы купим тебе ещё два подарка, когда пойдём гулять, да? Как тебе такое, пончик? Ещё два подарочка. Хорошо?

Дудли задумался. Что для него явно было непросто. И наконец медленно выговорил:

— Так что у меня будет тридцать… тридцать…

— Тридцать девять, конфеточка, — подсказала тётя Петуния.

— Ага. — Дудли плюхнулся на стул и схватил ближайший свёрток. — Тогда ладно.

Дядя Вернон одобрительно хмыкнул:

— Медвежоночек знает себе цену — весь в папу. Молодчина, Дудли! — и взъерошил сыну волосы.

Зазвонил телефон. Тётя Петуния пошла ответить, а Гарри и дядя Вернон наблюдали, как Дудли распаковывает гоночный велосипед, видеокамеру, самолёт с дистанционным управлением, шестнадцать новых компьютерных игр и видеомагнитофон. Он уже срывал обёртку с золотых наручных часов, когда вернулась тётя Петуния, сердитая и озабоченная.

— Плохие новости, Вернон, — объявила она. — Миссис Фигг сломала ногу и не сможет с ним посидеть. — Тётя Петуния мотнула головой в сторону Гарри.

Дудли в ужасе разинул рот, зато сердце Гарри всколыхнулось от радости. Каждый год в день рождения родители устраивали Дудли праздник — брали его с кем-нибудь из друзей на аттракционы в парк, кормили гамбургерами или водили в кино. А Гарри на это время сдавали миссис Фигг, чокнутой бабке, которая жила через две улицы. Гарри терпеть не мог с ней оставаться. Там в доме воняло капустой, и она заставляла Гарри рассматривать фотографии кошек, которых за долгую жизнь у неё перебывало великое множество.

— И как быть? — Тётя Петуния возмущённо посмотрела на Гарри, словно всё это было его рук дело. Тот понимал, что должен бы посочувствовать миссис Фигг, да только не мог себя заставить: ведь теперь впереди ещё целый год без Снежинки, Пуфика, дяди Лапки и Хохлика!

— Давай позвоним Марджи, — предложил дядя Вернон.

— Не говори глупостей, Вернон, сам знаешь — она ненавидит мальчишку.

Дядя с тётей часто говорили о Гарри в его присутствии так, будто его нет рядом; точнее, так, будто он — какой-то мерзкий слизняк и не в состоянии их понять.

— А эта, как бишь её, твоя подруга… Ивонна?

— В отпуске на Майорке, — отрезала тётя Петуния.

— Оставьте меня дома, — с надеждой предложил Гарри (он в кои-то веки сможет посмотреть по телевизору что захочется или даже поиграть на компьютере Дудли).

Тётя Петуния скривилась, точно разжевала лимон.

— Чтобы потом вернуться к руинам? — проворчала она.

— Я не взорву дом, — сказал Гарри, но его не слушали.

— Давай возьмём его в зоопарк… — медленно заговорила тётя Петуния, — …и оставим в машине…

— Машина, между прочим, новая, я его там одного не оставлю…

Дудли громко зарыдал. Не по-настоящему, конечно, — он сто лет не плакал по-настоящему, — но знал, что, если как следует скривиться и завыть, мама сделает для него что угодно.

— Динки-дуди-дум, не плачь, мамочка не позволит ему испортить тебе праздник! — воскликнула тётя Петуния, обвивая руками шею сына.

— Я… не… хочу… чтоб… он… шёл… с нами! — голосил Дудли между притворными всхлипами. — Он в-вечно в-всё портит! — И Дудли злорадно ухмыльнулся Гарри из-под маминых рук.

Тут раздался звонок в дверь.

— Боже мой, уже пришли! — в отчаянии вскрикнула тётя Петуния — и на пороге возник лучший друг Дудли, Пирс Полкисс, с мамой. Тщедушный, с крысиным лицом, Пирс обычно выкручивал руки тем, кому Дудли собирался вмазать.

Дудли сразу перестал плакать.

Через полчаса Гарри, не веря своему счастью, впервые в жизни ехал в зоопарк — рядом с Дудли и Пирсом, на заднем сиденье. Дядя с тётей так и не придумали, куда бы его сплавить, но перед отъездом из дома дядя Вернон отвёл его в сторонку и прошипел, приблизив к нему огромное багровое лицо:

— Предупреждаю, парень: один фокус, одна-единственная твоя штучка — и ты не выйдешь из чулана до Рождества.

— Да я ничего и не собирался, — сказал Гарри, — честно…

Но дядя Вернон ему не поверил. Никто ему не верил, никогда.

Беда в том, что с Гарри часто происходило странное и убеждать Дурслеев, будто он тут ни при чём, было бесполезно.

Однажды, например, тётя Петуния, возмутившись, что Гарри опять вернулся из парикмахерской «будто не стригся вовсе», обкорнала его кухонными ножницами почти налысо и оставила только чёлку, «чтобы прикрыть этот гадкий шрам». Дудли чуть не лопнул от смеха, а Гарри всю ночь не спал — представлял, как завтра пойдёт в школу, где его и так дразнили за мешковатую одежду и склеенные очки. Однако утром обнаружилось, что волосы снова отросли, будто их никто и не стриг, и Гарри на неделю упрятали в чулан, хоть он и пытался объяснить, что не может объяснить, как они отросли так быстро.

В другой раз тётя Петуния хотела обрядить его в омерзительный старый свитер Дудли (коричневый с рыжими помпонами). Но, чем сильней она старалась натянуть его на Гарри, тем стремительней уменьшался свитер, и в конце концов стало ясно, что он не налезет и на куклу. Тётя Петуния решила, что свитер, видимо, сел при стирке, и Гарри, к великому его облегчению, не наказали.

Зато, когда он неизвестно как очутился на крыше школьной столовой, ему пришлось туго. Дудли с дружками, по обыкновению, гонялись за ним, и вдруг оказалось, что Гарри сидит на трубе, чему сам он удивился не меньше прочих. Дурслеи получили сердитое письмо от его классной руководительницы, уведомлявшее, что мальчик лазит по крышам школьных построек. А мальчик всего лишь (как он пытался втолковать дяде Вернону через запертую дверь чулана) пытался запрыгнуть за мусорные баки, выставленные у столовой. Но его, наверное, подхватило и унесло сильным ветром.

Но сегодня ничего плохого не произойдёт. И даже с обществом Дудли и Пирса можно смириться — ради счастья побыть не в школе, и не в чулане, и не в капустной гостиной миссис Фигг.

Дядя Вернон крутил руль и жаловался на жизнь тёте Петунии. Он вообще любил жаловаться: подчинённые, Гарри, местный совет, Гарри, банк, Гарри — вот лишь несколько излюбленных его тем. Сейчас ему не угодили мотоциклы.

— …носятся как полоумные, хулиганьё, — буркнул он, когда мимо промчался мотоциклист.

— А я мотоцикл во сне видел, — вдруг вспомнил Гарри. — Он летал.