Тонкий лёд

— Лапушка, позови-ка мне кого-нибудь из хозяев!

— Доброго дня, уважаемый инар, — ровно поздоровалась я, простив ему то, что меня посчитали служанкой. — Вы уже разговариваете с дочерью хозяина.

— Ох, — толстяк слез с телеги, стянул картуз с головы и поклонился. — Доброго дня, агнара Берлуэн. Где мы можем все это свалить? Диар Альдис сказал, что для нас есть работенка, не могли бы вы указать, что нужно делать?

— Я позову отца, — ответила я, растерянно глядя на телеги и несколько рабочих, ожидавших распоряжений.

Однако диар был более чем щедр. Когда папенька вернулся из его поместья на следующий день после смотрин, он был задумчив, и я даже подумала, что д’агнар передумал, и свадьба отменяется. Не скажу, что сильно расстроилась. Скорей, подумала, что теперь все верно… Однако диар всего лишь велел обдумать и составить перечень работ, которые папенька посчитает нужными.

— Д’агнар Альдис велел обойтись без ложной скромности, — со значением произнес родитель, словно ожидал, что я сейчас захлопаю в ладоши, оценив щедрость жениха.

Я же подумала, что моя цена растет на глазах, и в который раз задалась вопросом: что уготовано мне? Что именно сейчас оплачивает диар? Только ли здесь желание, чтобы его новая родня прекратила свое бедственное существование? И ответа, разумеется, не нашла. Зато получила новый повод для тревог.

Никакой ясности не внесла и беседа брата с папенькой. Старший агнар Берлуэн возмутился подозрительностью сына и объявил, что диар имеет отличный вкус и берет в жены не вертлявую избалованную девицу, жеманную и привыкшую к вниманию, а скромную девушку, не испорченную светом.

— Это разумный выбор взрослого мужчины, который знает, какую женщину он хочет видеть рядом с собой, — так закончил свою речь папенька, и Артиану пришлось удовлетвориться таким ответом, найдя его разумным. Следом согласилась и я.

Так, мучаясь неизвестностью и непониманием, я продолжала ожидать собственной свадьбы. И вот теперь поместье заполнилось посторонними людьми, оживившими его и перепугавшими обитателей нашей небольшой усадьбы.

— Ждите, — велела я толстяку в картузе и поспешила обратно в дом.

Однако не успела войти, как инар Рабан воскликнул:

— Ну наконец-то, дорогая агнара Берлуэн! Я уже заждался вас. Все-таки вы наше главное блюдо… Опять?! — возопил портной, глядя, как я снова заливаюсь краской. — Ну сколько же можно мешать мне работать?!

— Простите, — пролепетала я, едва не забыв, зачем я поднялась. Но обратиться к папеньке мне не позволил все тот же инар Рабан.

— Я пожалуюсь д’агнару Альдису, и он будет журить вас, милая агнара, — погрозил мне пальцем почтенный мастер, приведя этим в окончательное смятение. Отчего-то, несмотря на готовящуюся свадьбу и все мои размышления, я до конца не воспринимала диара, как человека, которому могут на меня пожаловаться, и он будет меня журить.

Д’агнар Альдис оставался кем-то далеким. Я уже привыкала к нему, но все еще никак не сопоставляла с близким для меня человеком, пусть и в недалеком будущем. Рассердившись на портного за то, что он так легко приводит меня в растерянность, я посмотрела на старшего агнара Берлуэна и все-таки сообщила ему:

— Приехали строители, они ожидают вас, папенька.

— Ох, уже? — воскликнул родитель и стремительно покинул гостиную.

Мои сестры уже весело болтали с помощниками инара Рабана, брат сидел в кресле, с интересом поглядывая в нашу с мастером сторону.

— И что вы мне скажете, дорогая агнара?

— Что? — переспросила я, глядя на мужчину.

— Вот и я спрашиваю: что? — он вскинул руки к потолку театральным жестом. — Буду ли я осчастливлен сегодня возможностью заняться вами? Снять мерки с ваших родных было до невозможности просто, а что мне делать с вами? Должно быть, мне все-таки придется пожаловаться на вас высокородному диару.

— Снимайте ваши мерки, — раздраженно ответила я и раскинула руки в стороны.

— Ах, какая злая агнара, — хмыкнул инар Рабан, и мое лицо снова запылало. — Нет, это невыносимо! — воскликнул мужчина. Теперь сердито на меня смотрел он. — Я не привык к такому возмутительному отношению ко мне и моей работе. Я пытаюсь украсить вашу серость, агнара Берлуэн, дать вам то, чем не одарила вас Мать Покровительница, а вы…

— Эй, уважаемый инар, — окликнул его Артиан. — Вам не кажется, что вы переходите границы? Уж не пожаловаться ли мне на вас диару?

Однако мастер лишь мазнул взглядом по младшему агнару Берлуэну, затем посмотрел на меня и снова накрыл пальцами свой подбородок.

— Перестарался, — сказал неучтивый портной. — Теперь вы слишком бледны. Успокойтесь, душа моя, я вовсе не желал вас обидеть. Вы чрезвычайно милое создание, успокаивайтесь немедленно!

Я почувствовала, как дрожит подбородок от сдерживаемых злых слез обиды. Стиснула зубы, не позволяя себе расплакаться, словно маленькая девочка. Подошла к зеркалу и махнула рукой инару Рабану.

— Приступайте.

Из отражения на меня смотрела сердитая девица. Она насупилась, поджала губы и прожигала взглядом инара, глядя на него через зеркальное отражение. На щеках ее пылал гневный румянец, и я неожиданно удивилась, обнаружив, что в той девице проглянула твердость и упрямство. И тут же стало стыдно. За что я злюсь на почтенного мастера? Он всего лишь выполняет свою работу, а я и, правда, мешаю ему. Вздохнув, я отвела взгляд от портного, застывшего за моим плечом, опустила руки, до этого скрещенные на груди, и отвернулась к окну, размышляя о том, что задумал папенька, и сколько средств д’агнара Альдиса уже ушло на наше семейство.

— Вот! Ну вот же! — воскликнул инар Рабан. — Ткани.

Последнее относилось уже к подручным. И тут же вокруг меня закружился цветной круговорот. Мне накидывали на плечи то одну, то другую ткань, заворачивали в них, прикладывали к лицу. Инар Рабан что-то диктовал, его подручный записывал. Я потерялась во всем этом творческом безобразии, перестав понимать что-либо. И если по началу я прислушивалась к словам портного, то вскоре стояла, отупело глядя на мельтешение лиц, цветов и тканей, улавливая лишь отдельные фразы — прогулки… костюм… охота… диар приказал… гардероб… бальное… белье…

— Что — белье? — очнулась я, испуганно вцепившись в ворот своего платья.

— Вам нужно новое белье, агнара Берлуэн, — ответил инар Рабан, прекратив на мгновение сводить меня с ума безудержным мельтешением.

— Я не собираюсь раздеваться, — пролепетала я, отступая от него к зеркалу.

— Сейчас, безусловно, но придет время и…

— Нет! — воскликнула я. — Оно никогда не придет, и я не позволю вам…

— Да мне-то что за прок в вашем раздевании? Вот на примерке…

— К-какая примерка?

— Когда ваш папенька привезет вас ко мне в мастерскую, — ухмыльнулся портной. После посмотрел на меня более пристально и вздохнул. — Экая вы слабенькая, душа моя. Иные агнары готовы стоять под дверями моей мастерской в надежде, что я буду возиться с ними, как с вами. А вы уже и утомились.

Инар Рабан всплеснул руками, вздохнул и щелкнул пальцами, провозгласив:

— Продолжаем!

И пытка продолжилась. Меня обмерили вдоль и поперек, снова перепробовали несколько оттенков зеленого, пока почтенный мастер не воскликнул:

— О, вот оно! Это божественно! Пиши…

Когда вся эта разбойничья ватага, увешенная измерительными лентами, тканями, кружевами, которые так же благополучно были приложены ко мне «для полноты картины», исчезла из нашего дома, я растянулась прямо на полу в Бордовой гостиной и объявила:

— Передайте моему жениху, что я умерла в жесточайших мучениях и теперь буду являться ему во снах. О приятных сновидениях сиятельный диар может позабыть.

— Как мило.

— Нет, это не мило. Это кошмар.

— Это необходимость, дорогая невеста.

Я вывернула голову, не поднимаясь с пола, и узрела в дверях того, кого меньше всего ожидала увидеть.

— Кажется, у меня случились галлюцинации, — мрачно пробормотала я.

— Возможно, да, — как-то очень загадочно произнес д’агнар Альдис. — А возможно, и нет. Кто знает…

— Флоретта! — окрик папеньки заставил меня вскочить на четвереньки.

Я уперлась взглядом в ноги в серых брюках, неспешно приблизившиеся ко мне. Следом протопали ноги агнара Берлуэна-старшего. Но прежде, чем папенька достиг своей невоспитанной дочери, руки Артиана уже подхватили меня подмышки и поставили на ноги. Я испуганно ойкнула, отчаянно покраснела и пролепетала:

— Простите меня, я…

— Сестра просто устала, — ответил за меня брат.

— Я заметил, — невозмутимо кивнул диар. — Инар Рабан поработал на славу, я доволен.

Мой возмущенный взгляд скользнул по диару, затем по раздосадованному папеньке и остановился на Артиане, прятавшему ухмылочку. Мой гневный взор достался брату, не предупредившему меня, что у нас появился гость.

— Я не видел, — шепнул брат.

Теперь мы оба посмотрели на моего жениха. Лицо диара вновь было лишено всяких чувств, и ирония, недавно слышавшаяся в его голосе, никак не изменила надменного выражения д’агнара Альдиса. Он даже уже не смотрел на меня. Диар глядел на Артиана.

— Агнар Берлуэн, жду вас в своем поместье завтра поутру, — сказал мой жених. — Надеюсь, ваш отец передал вам наш с ним разговор?

— Да, ваше сиятельство, — склонил голову мой брат.

После внимания диара удостоилась и я.

— Я хотел пригласить вас на прогулку, агнара Флоретта, — довели до моего сведения. — Но раз вы устали, не смею и далее тревожить вас. Перенесем нашу прогулку на более подходящее время.

Развернулся и покинул гостиную, более ничего не говоря. Я еще какое-то время смотрела на дверь, а после шумно выдохнула и сразу же жадно глотнула воздуха, сообразив, что не дышала с того самого мгновения, как диар сказал о совместной прогулке. И тут же порадовалась, что инар Рабан вымотал меня до предела. Но учтивость будущего мужа отметила. Он не стал настаивать на своем желании, несмотря на то, что проделал путь до нашей усадьбы с определенным намерением. Это было уже даже приятно. А потом я осознала, что сегодня впервые разговаривала с д’агнаром Альдисом.

— Ох, как неудобно получилось, — прошептала я, хватаясь за горящие щеки, вспыхнувшие при воспоминании о том, в каком виде меня застал диар и что услышал.

— Кажется, ты его позабавила, — попытался успокоить меня брат.

— Теперь я еще и посмешище, — удрученно вздохнула я.

— Глупости, — отмахнулся Артиан. — Лучше отдохни, ты похожа на красного призрака.

— Призраки белые, — возразила я.

— А ты — стыдливый призрак, — хохотнул младший агнар Берлуэн.

Удостоив его сердитого взгляда, я поспешила покинуть гостиную и скрыться в своей комнате, пока не явился папенька, убежавший за диаром, и не начал меня распекать за недопустимое поведение. Однако закрытая дверь не смогла удержать праведный гнев родителя, и он забарабанил в нее кулаком, требуя:

— Флоретта, немедленно откройте своему отцу!

— Фло устала, — донесся до меня голос брата.

— Сначала я пожелаю ей доброй ночи, — кровожадно объявил папенька.

— Отец…

— Молчать, мальчишка!

— Я уже открываю, папенька, — поспешила я к дверям, пока не досталось заодно и брату.

Повернув ключ в замочной скважине, я отошла в сторону, повинно склонив голову. Агнар Берлуэн, чеканя шаг, вошел в мою комнату и остановился напротив, заложив за спину руки. Он некоторое время перекатывался с пятки на носок и обратно, после погрозил мне пальцем и обрушил на меня свой праведный отцовский гнев:

— Это возмутительно, дочь моя! Откуда в вас эти ужасные манеры?! Лежать на полу, да кому такое взбредет в голову? И что за слова вы произнесли вслух? В каком свете вы явили себя вашему жениху и благодетелю? Что если он решит, что вы ему вовсе не подходите? Вы думали об этом?

— Нет, папенька, — вздохнула я.

— В том-то и дело, Фло! — воскликнул родитель, переходя на более домашнее обращение. — Ты ни о чем не думаешь. На нас продолжает сыпаться благодать, а ты хочешь закончить все те чудеса, что выпали на нашу долю, одной своей глупой выходкой?! Немедленно садись и пиши его сиятельству извинения! Немедленно, Фло! Я проверю… Нет! Я сам тебе все продиктую. Садись за стол.

Писать извинения отчего-то совсем не хотелось. В душе моей поднялся странный протест, и негодование заставило вскинуть на сурового родителя возмущенный взгляд.

— Но, папенька, д’агнар Альдис мог бы и уведомить нас о своем появлении, и тогда я бы ждала его в вертикальном положении. Однако же…

— Немедля! — гаркнул агнар Берлуэн, и я поспешила к столу, продолжая внутренне негодовать.

Папенька прошелся по моей комнате, заложив руки за спину, после выдохнул и развернулся ко мне на каблуках.

— Пиши, — произнес он, я послушно обмакнула перо в чернильницу и приготовилась записывать под диктовку. — Драгоценный д’агнар Альдис. Сегодня я предстала перед вами в непозволительном виде, и прискорбие заполнило мое сердце…

Я кривилась, морщилась, фыркала, но выводила папенькины слова, протестуя в душе. Что за обращение? Может, я и не имею столь высокого рождения и вовсе ничего не имею, но мое самоуважение при мне, и оно бунтует против самоуничижения, к которому меня подталкивал родитель, вынуждая молить о прощении за неловкую случайность.

— Молю вас на коленях…

— Это уж вовсе лишнее, — не выдержала я. — Кем я буду в глазах своего жениха?

— Покорной и скромной девицей, осознавшей всю глубину своего проступка, — отчеканил папенька и продолжил диктовать: — Молю вас на коленях о снисхождении…

Дописывала я сие послание, кипя от злости. Однако просушила чернила песком, сердито сдула его, потрясла письмом, едва не измяв его, но агнар Берлуэн ловко выхватил исписанный лист бумаги из моих рук, свернул его и убрал в карман сюртука. После удовлетворенно вздохнул, потер руки и поцеловал меня в лоб, пожелав:

— Добрых снов, дитя мое, вы их заслужили своим послушанием.

И он ушел, а я осталась кипеть от злости и возмущения. Если бы мне позволили самой написать письмо, я бы высказалась иначе, но папенька не позволил мне этого, и теперь меня передергивало от раболепия, которым было пропитано послание. Да, я благодарна диару за все, что он для нас делает, но это не означает, что я готова унижаться! К чему это? Я и так девица не скандальная, и знаю, что такое совесть и послушание. Разве не этого д’агнар ожидает от своей супруги?

— Ты сейчас взорвешься, — брат стоял в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку.

— Папенька сам лишает нас последних крох уважения его светлости, — воскликнула я. — Зачем это идолопоклонничество?

— Папенька боится упустить возможность выбраться из ямы, в которой мы пребываем долгие годы, — Артиан отлепился от косяка и пожал плечами. — Его можно понять. Он столько времени пытался хоть как-то наладить наше бытие, но только опускался еще ниже. Диар для него соломинка, и отец вцепился в нее зубами.

— Молю вас на коленях, — передразнила я и упала в кресло. — Достаточно было просто попросить извинений за недостойную сцену и все!

— Достаточно, но агнара Берлуэна никто из нас в этом не убедит. Не удивлюсь, если он уже мчится вдогонку за диаром с твоим письмом в вытянутой руке. Нам остается лишь смириться, что-либо изменить мы не в силах. Отец ныне слеп и глух. И его не стоит осуждать. В конце концов, он столько времени был вынужден страдать от того, что не может дать своим детям достойного будущего.

— Ты прав, — вздохнула я, теряя разом весь запал и успокаиваясь. — Папеньку, действительно, сложно осуждать. Лишь бы это не сказалось на отношении его сиятельства ко мне в будущем. И так он покупает меня, и цена, которую сам установил, превышает во много раз мою стоимость. А это уже тревожит не на шутку.